Письмо № 145 (ML-140) [Е.П.Б. – Синнетту] 6 января 1886 г., Вюрцбург [Е.П. Блаватская о своем ученичестве в Ашраме Махатм; причины сходства стилистики ее работ с литературным стилем писем Махатмы К.Х.]

Письмо № 145 (ML-140)

[Е.П.Б. – Синнетту]

6 января 1886 г., Вюрцбург

[Е.П. Блаватская о своем ученичестве в Ашраме Махатм; причины сходства стилистики ее работ с литературным стилем писем Махатмы К.Х.]

Мой дорогой Синнетт!

Мне передано, чтобы я сообщила вам следующее. Сначала разрешите рассказать, что милая графиня стремительно помчалась в Мюнхен, чтобы попытаться спасти Хюббе от его слабости и Общество от распада. Весь вечер она была в трансе, то выходя из тела, то возвращаясь в него. Она видела Учителя и чувствовала Его присутствие весь вечер. Она – великая ясновидящая. Итак, после того как я прочла несколько страниц доклада, я была настолько возмущена добровольной ложью Хьюма и нелепыми выводами Ходжсона, что почти готова была бросить все в отчаянии. Что могла я сделать или сказать против доказательств очевидности на естественном мирском плане! Все было против меня, и мне оставалось только умереть. Я легла спать, и мне было весьма необычное видение. Перед этим я напрасно взывала к Учителям, которые не приходили ко мне, пока я была в бодрствующем состоянии, но во время сна я увидела Их обоих. Я опять была (сцена, имевшая место много лет тому назад) в доме Махатмы К.Х. Я сидела в углу на циновке, а он шагал по комнате в своем костюме для верховой езды; Учитель разговаривал с кем-то за дверью. «Я вспомнить не могу»[459] – произнесла я в ответ на его вопрос об умершей тетке. Он улыбнулся и сказал: «Забавным английским языком вы пользуетесь». Затем мне стало стыдно, мое самолюбие было уязвлено, и я стала думать (обратите внимание – это было в моем сне или видении, которое было точным воспроизведением того, что произошло 16 лет назад, до последнего слова): «Сейчас я здесь и, разговаривая с Ним только на английском разговорном языке, могу, наверное, научиться говорить лучше». (Поясню: с Учителем я тоже говорила по-английски, хорошо или плохо – для Него это было одно и то же, так как Он не говорит на нем, но понимает каждое слово, возникающее в моей голове; и я понимаю Его, как именно, я не смогла бы рассказать или объяснить, хоть убей, но я понимаю. С Джуал Кулом я также разговариваю по-английски, он говорит на этом языке даже лучше, чем Махатма К.Х.)

Затем, все еще в своем сне, три месяца спустя, как мне было дано понять в этом видении, я стояла перед Махатмой К.Х. у старого разрушенного здания, на которое он смотрел, и, так как Учителя не было дома, я принесла к Нему несколько фраз, которые я выучила на сензаре• в комнате Его сестры, и попросила сказать мне, правильно ли я их перевела; я дала Ему листок бумаги, где эти фразы были написаны на английском языке. Он взял и прочитал их, поправляя перевод, еще раз перечитал и сказал: «Теперь ваш английский язык становится лучше – постарайтесь взять из моей головы хотя бы ту малую его часть, которую я знаю». И Он положил свою руку мне на лоб в области памяти и надавил пальцами (я даже чуть-чуть почувствовала ту же боль, что и тогда, и холодный трепет, который уже раньше испытывала). Начиная с того дня, он поступал так со мною ежедневно в течение около двух месяцев. Снова сцена меняется, и я ухожу с Учителем, который отсылает меня обратно в Европу. Я прощаюсь с Его сестрой, ее ребенком и всеми челами. Слушаю, что мне говорят Учителя. Затем раздаются прощальные слова Махатмы К.Х., как всегда, подшучивающего надо мною. Он говорит: «Итак, вы немногому научились из Сокровенной Науки и практического оккультизма, – и кто может ожидать большего от женщины, – но, во всяком случае, вы немного освоили английский. Вы теперь говорите на нем лишь немного хуже меня», – и засмеялся.

Опять сцена меняется, я нахожусь на 47-й улице Нью-Йорка, пишу «Изиду», и Его голос диктует мне. В том сне или ретроспективном видении я еще раз переписала всю «Изиду» и могла бы теперь указать все страницы и фразы, продиктованные Махатмой К.Х., и страницы и фразы, продиктованные Учителем и записанные на моем настолько плохом английском, что Олькотт в отчаянии рвал на себе волосы, будучи не в состоянии добраться до смысла написанного. И опять я видела саму себя, ночь за ночью: я пишу «Изиду» в своих снах, в Нью-Йорке – в самом деле, пишу ее во сне и чувствую, как фразы Махатмы К.Х. запечатлеваются в моей памяти.

Затем, пробуждаясь от того видения (уже в Вюрцбурге), я услышала голос Махатмы К.Х.: «А теперь сообразите что к чему, бедная слепая женщина. Плохой английский и построение фраз вы уже знаете, хотя даже этому вы научились от меня... Снимите пятно, наброшенное на вас этим введенным в заблуждение самодовольным человеком (Ходжсоном); объясните истину тем немногим друзьям, которые вам поверят, ибо публика не поверит до того дня, пока “Тайная Доктрина” не выйдет». Я проснулась окончательно, и это было как вспышка молнии; но я все еще не понимала, к чему это относится. Но через час приходит письмо от Хюббе Шлейдена к графине, в котором он пишет, что, пока я не объясню, каким образом Ходжсон обнаружил и показал такое сходство между моим неправильным английским языком и некоторыми выражениями Махатмы К.Х. – конструкцией фраз и своеобразными галлицизмами, – надо мной навсегда останется обвинение в обмане, подлоге (!!) и т.п. Конечно, своему английскому я научилась у Него! Это даже Олькотт поймет. Вы знаете – я это рассказывала многим друзьям и врагам, – что моя воспитательница, так называемая гувернантка, научила меня ужасающему йоркширскому диалекту. С того времени, как мой отец привез меня в Англию, думая, что я прекрасно говорю по-английски (мне тогда было 14 лет), и люди стали спрашивать его, где я получила образование: в Йоркшире или в Ирландии, и смеялись над моими акцентом и выражениями, – я отказалась от английского и пыталась как только можно избегать говорить на нем. С 14 и пока мне не исполнилось больше 40 лет, я не говорила на нем, тем более не писала, и совсем его забыла. Я могла читать, но очень мало читала по-английски, а говорить вообще не могла. Помню, как трудно мне было понимать хорошо написанную английскую книгу еще в 1867 году в Венеции. Когда в 1873 году я приехала в Америку, я могла говорить совсем немного, и об этом могут свидетельствовать и Олькотт, и Джадж, и все, кто меня тогда знал. Я бы хотела, чтобы люди увидели статью, которую я однажды пыталась написать для «Знамени Света» и в которой вместо «оптимистический (sanguine)» написала «кровавый (sanguinary)», и т.д. Я научилась писать на английском благодаря «Изиде»; это именно так, и профессор А. Уайлдер, который каждую неделю приходил помогать Олькотту расставлять главы и делать Указатель, может это подтвердить. Когда я ее закончила (а эта «Изида» – лишь третья часть того, что я написала и уничтожила), я могла писать по-английски так же, как пишу теперь – не хуже и не лучше. Кажется, моя память и способности с тех пор исчезли.

Что же тогда удивительного в том, что мой английский и язык Махатмы оказались сходными! Язык Олькотта и мой также проявляют сходство в американизмах, которых я набралась от него за эти десять лет. Я, мысленно переводя все с французского, не написала бы слово «скептик» через «к», хотя Махатма написал, и когда я написала его через «с», Олькотт и Уайлдер, а также корректор поправили его. Махатма К.Х. сохранил эту привычку и придерживается ее, а я – никогда с тех пор, как уехала в Индию. Я бы никогда не написала «carbolic» вместо «carbonic», и была первой, кто заметил эту ошибку в письме Махатмы к Хьюму, в Симле, где она имела место. Подло и глупо было с его стороны его опубликовать, ведь если он говорит, что это относится к фразе, встретившейся в каком-то журнале, то это слово, правильно написанное, стоит у меня перед глазами, как и перед глазами тех учеников, которые осаждали это письмо, и поэтому, очевидно, этоlapsus calami, если вообще было какое-нибудь calam[460] при осаждении. «Разница в почерках»[461] – ой, какое большое диво! Разве Учитель К.Х. сам писал все свои письма? Сколько чел осаждали и писали их – одно только небо знает. Итак, если существует заметное различие между письмами, написанными механически одним и тем же человеком (как, например, обстоит со мной, у которой никогда не было установившегося почерка), то насколько бо`льшим может быть различие при осаждении, которое есть фотографическое воспроизведение [текста] из чьей-то головы, и я готова побиться об заклад на что угодно, что ни один чела (хотя Учителя это могут) не в состоянии дважды осадить свой почерк с одинаковой точностью; всегда будет заметная разница, – так же как ни один художник не сможет переписать картину, сохранив полное сходство (посмотрите портреты Учителя, написанные Шмихеном). Все это может быть легко понято теософами (не всеми) и теми, кто глубоко задумывался о философии и кое-что знает о ней. Кто поверит всему, что я говорю в этом письме, кроме немногих? Никто. Между тем от меня требуют объяснения, а когда оно дано (если вы хотите написать его, основываясь на фактах, я могу их дать), никто ему не верит. Все же вам приходится показать, по крайней мере, одно: оккультные проявления, письма, почерк и т.п. не могут оцениваться обычными каждодневными мерами, экспертами и т.п. Имеется не три решения, а только два: или я выдумала Учителей, их философию, написала их письма и т.д., или же нет. Если да и Учителей не существует, тогда их почерки тоже не могут существовать и я их придумала; в таком случае как можно называть меня «подделывательницей»? Тогда это мои почерки, и у меня есть право использовать их, если я так умна. Что касается изобретения философии и учения – это покажет «Тайная Доктрина». Тут я одна – с графиней в качестве свидетельницы. У меня нет никаких книг и никого, кто бы помог мне. Скажу вам, что «Тайная Доктрина» будет в двадцать раз ученее, философичнее и лучше, чем «Изида», которая будет ею «убита». Имеются сотни вещей, о которых мне разрешено говорить и объяснять их. Я покажу, что может сделать русская шпионка, мнимая подделывательница, плагиатор и т.д. Будет показано, что вся [эзотерическая] доктрина – камень в основании, фундамент всех религий; это будет доказано на основании опубликованных индийских экзотерических книг, символизм которых будет объяснен эзотерически. Будет также показана чрезвычайная ясность «Эзотерического буддизма», и правильность его доктрин будет доказана математически, геометрически, логически и научно. Ходжсон очень умен, но он недостаточно умен для истины, и она восторжествует, после чего я смогу спокойно умереть.

Бабула[462] писал письма моего Учителя, – ну уж! Пять лет спустя Хьюм обнаружил, что конверт из муниципалитета, принесенный Бабулой, был «вскрыт» мною. Какой хорошей памятью, должно быть, обладает принесший его мусульманин, чтобы помнить, что это был точно тот самый конверт! А письмо Гарстина, отнесенное к нему Мохини через два с половиной часа после того, как это письмо было положено в хранилище и исчезло оттуда? Его письмо, запечатанное и заклеенное со всеми предосторожностями, без всяких отметок в вечер доставки, какие теперь описываются, сейчас, спустя два года и пройдя через 1000 рук, будучи вскрыто Гарстином и самими экспертами, пытающимися уяснить, как его могли вскрыть, – все это теперь против меня! И ложь Хьюма. Он узнал, что такую тибетскую и непальскую бумагу можно достать под Дарджилингом. Он сказал: пока я не поехала в Дарджилинг, Учителя никогда не писали на такой бумаге. Прилагаю листок этой бумаги, чтобы вы тщательно ее рассмотрели, и при вашей памяти вы непременно ее узнаете. Это часть подлинного источника, из которого Учитель давал вам с Хьюмом первые уроки в его Музее[463] в Симле. Вы смотрели на такую бумагу много раз. Пожалуйста, после опознания пошлите ее обратно мне. Она личная, доверительная, и я прошу во имя вашей чести – не выпускайте ее из рук и никому не давайте. Никакой знаток и востоковед не поймет ничего на ней, кроме букв, которые имеют смысл для меня и ни для кого иного. Но я хочу, чтобы вы поняли и запомнили: я поехала в Дарджилинг год спустя после того, как Хьюм поссорился с К.Х., а эта бумага была у меня в Симле, когда начались первые уроки. И во всем докладе – все та же ложь, ложные свидетельства и т.п.

Ваша – уже не сломленная Е.П. Блаватская

Данный текст является ознакомительным фрагментом.