8

8

Моя последняя встреча с Мескалито была серией из четырех сессий, которая заняла четыре дня подряд. Дон Хуан назвал эту длинную сессию «митот». Это была пейотльная церемония для «пейотлерос» и учеников. Там было два старика, примерно в возрасте дона Хуана, один из которых был руководителем, и пятеро молодых людей, включая меня. Церемония имела место в штате Чиуауа в Мексике, вблизи границы с Техасом. Она заключалась в пении и приеме пейотля по ночам. Днем женщины, которых не допускали к самой церемонии, снабжали мужчин водой и ритуальной пищей — того и другого было почти символически мало.

Суббота, 12 сентября 1964 года.

В течение первой ночи церемонии, 3 сентября, я принял восемь батончиков пейотля. Они не оказали на меня воздействия, или же, если и оказали, то оно было очень слабым. Всю ночь я держал глаза закрытыми — так мне было легче. Я не заснул и не устал. К самому концу сессии пение стало необычайным. На короткий момент я почувствовал душевный подъем и захотел плакать, но когда песня закончилась, чувство исчезло.

Мы поднялись и вышли наружу. Женщины дали нам воды; некоторые просто прополоскали горло, другие пили. Мужчины не разговаривали вообще, а женщины болтали и смеялись без умолку. Ритуальную пищу раздали в полдень. Это были поджаренные зерна.

На заходе солнца 4-го сентября началась вторая сессия. Ведущий спел свою пейотльную песню, и весь цикл пения и принятия пейотля начался снова. Завершился он утром, когда каждый спел свою пейотльную песню одновременно с остальными.

Когда я вышел, я заметил, что такого большого количества женщин, как в предыдущий день, не было. Кто-то дал мне воды, но меня больше не интересовало окружающее. Я съел те же восемь батончиков, но их действие было другим.

Должно быть, дело шло к концу сессии, когда пение сильно ускорилось, и все запели одновременно. Я ощутил, что кто-то или что-то снаружи дома хочет войти. Я не мог сказать, предполагалось ли пением помешать «ему» войти или же наоборот — заманить «его» внутрь.

Я был единственным, кто не имел песни. Все, казалось, поглядывали на меня вопросительно, особенно молодежь. Меня это раздражало, и я закрыл глаза. И понял, что гораздо лучше могу воспринимать все происходящее с закрытыми глазами. Эта мысль полностью захватила мое внимание. Я закрывал глаза и видел людей перед собой, открывал — и картина не изменялась. Окружающее было для меня совершенно одинаковым и с открытыми, и с закрытыми глазами.

Внезапно все исчезло или стерлось, и на этом месте возникла человекоподобная фигура Мескалито, которую я видел двумя годами раньше. Он сидел поодаль, в профиль ко мне. Я, не отрываясь, смотрел на него, но он ни разу не взглянул на меня и даже не повернулся.

Я подумал, что делаю что-то неправильно, что-то такое, что держит его в стороне. Я поднялся и пошел к нему, чтобы спросить об этом, но движение рассеяло картину. Она начала таять, и на нее стали накладываться фигуры людей, с которыми я находился. Снова я услышал громкое исступленное пение.

Я вышел и немного прошелся среди кустов недалеко от дома. Все предметы выделялись очень ясно. Я отметил, что могу видеть в темноте, но на этот раз это имело для меня очень мало значения. Важным был вопрос, почему Мескалито избегает меня?

Я возвратился, чтобы присоединиться к группе, но когда я уже входил в дом, я услышал погромыхивание и почувствовал сотрясение. Земля дрожала. Это был тот же самый звук, который я слышал в пейотльной долине два года назад.

Я снова побежал в кусты. Я знал, что Мескалито здесь и собирался найти его. Но его там не было. Я прождал до утра и присоединился к остальным как раз перед окончанием сессии.

Обычная процедура повторилась и на третий день. Я не устал, но после обеда немного поспал.

Вечером, в субботу, 5-го сентября, старик запел свою песню, чтобы начать цикл заново. За эту сессию я разжевал только один батончик и не прислушивался ни к одной из песен, не уделяя внимания ничему из происходящего. С самого первого момента все мое существо было сконцентрировано на одном. Я знал, что отсутствует что-то очень важное для моего благополучия.

Пока мужчины пели, я громким голосом попросил Мескалито научить меня песне. Моя просьба смешалась с громким пением остальных. И тотчас в моих ушах зазвучала песня. Я повернулся спиной к остальной группе и слушал. Я разбирал слова и мотив опять и опять. Я повторял их, пока не выучил всю песню. Это была длинная песня на испанском языке. Затем я несколько раз пропел ее группе, а вскоре после этого в ушах зазвучала новая песня. К утру я пропел обе песни бесчисленное количество раз. Я чувствовал себя окрепшим и обновленным.

После того, как нам дали воды, дон Хуан вручил мне мешок, и мы все отправились в холмы. Это был долгий, изматывающий путь на низкое плоскогорье. Там я увидел несколько растений пейотля. Но по какой-то причине я не хотел смотреть на них. После того, как мы пересекли плоскогорье, группа разделилась. Мы с доном Хуаном пошли назад, собирая батончики пейотля точно так же, как в прошлый раз, когда я помогал ему.

Мы вернулись к концу дня. Вечером ведущий открыл цикл снова. Никто не сказал ни единого слова, но я твердо знал, что это последняя встреча. На этот раз старик спел новую песню. Сетка со свежими батончиками пейотля пошла по кругу. Это был первый раз, когда я попробовал свежий батончик. Он был сочным, но жевать его было трудно. Он напоминал твердый незрелый фрукт, и он был острее и более горьким, чем сухие батончики. Лично я нашел свежий пейотль бесконечно более живым.

Я съел 14 батончиков, тщательно их считая. Я не закончил еще жевать последний из них, когда услышал знакомое погромыхивание, которое отмечало присутствие Мескалито. Все исступленно запели, и я знал, что дон Хуан и все остальные действительно услышали этот шум. Я отказывался думать, что их реакция была ответом на знак, поданный одним из участников, просто для того, чтобы обмануть меня.

Я почувствовал в этот момент, как огромная волна мудрости поглощает меня. Предположения, с которыми я играл в течение трех лет, уступили место определенности. Мне потребовалось три года для того, чтобы понять, что чтобы там ни содержалось в кактусе Lophophora Williamsli, оно ничего общего не имеет лично со мной и существует само по себе, совершенно независимо. Тогда я знал это.

Я лихорадочно пел до тех пор, пока уже не мог произносить слова. Я чувствовал, что мои песни были внутри моего тела и сотрясали меня непроизвольно. Мне нужно было встать и найти Мескалито, иначе я разорвусь. Я пошел в сторону пейотльного поля, продолжая петь свои песни. Я знал, что они индивидуально мои — неоспоримое доказательство моей единственности. Я ощущал каждый из своих шагов. Они отдавались от земли эхом. Эхо моих шагов рождало неописуемую эйфорию от факта существования человеком.

Каждое из растений пейотля на поле сияло голубоватым мерцающим светом. Одно из растений светилось особенно ярко. Я сел перед ним и спел свою песню. Когда я запел, из растения вышел Мескалито: та же самая человекоподобная фигура, которую я видел раньше. Он посмотрел на меня.

С большим (для человека моего темперамента) выражением я пропел ему свои песни. Были еще звуки флейт или ветра, знакомые музыкальные колебания. Он, казалось, сказал так же, как и два года назад: «Чего ты хочешь?»

Я заговорил очень громко. Я сказал, что знаю, что в моей жизни и в моих поступках чего-то не хватает, но я не могу понять, что это такое. Я просил его сказать мне, что со мной не так, а еще попросил сказать свое имя, чтобы я мог позвать его, когда буду в нем нуждаться. Он взглянул на меня, удлинил свой рот, наподобие тромбона, пока тот не достиг моего уха, и сказал свое имя.

Внезапно я увидел своего собственного отца, стоящего посреди пейотльного поля, но поле исчезло, и сцена переместилась в мой старый дом, в дом моего детства. Мы с отцом стояли у фигового дерева. Я обнял своего отца и поспешно стал ему говорить о том, чего никогда не мог сказать ему. Каждая из моих мыслей была цельной, законченной и уместной. Было так, как будто у нас действительно не было времени, и нам нужно было сказать все сразу. Я говорил ему потрясающие вещи о моих чувствах по отношению к нему, то есть то, что при обычных обстоятельствах я никогда не смог бы произнести вслух.

Отец не отвечал, он просто слушал, а затем был утянут куда-то прочь. Я снова остался один и заплакал от раскаяния и печали.

Я шел через пейотльное поле, называя имя, которому научил меня Мескалито. Внезапно что-то вышло из странного «звездного» света на растении пейотля. Это был длинный сияющий объект — столб света величиной с человека. На мгновение он осветил все поле интенсивным желтоватым светом; затем он озарил все небо наверху, создав грандиозное волшебное зрелище. Я думал, что ослепну, если буду продолжать смотреть. Я закрыл глаза и спрятал лицо в ладонях.

У меня было ясное знание, что Мескалито говорит мне съесть еще один батончик пейотля. Я подумал: «Как это сделать? Ведь у меня нет ножа, чтобы его срезать».

«Ешь прямо с земли», — сказал он мне все тем же странным способом.

Я лег на живот и сжевал верхушку растения. Оно воспламенило меня. Оно наполнило каждый уголок моего тела теплотой и прямотой. Все было живым. Все имело существование и сложную деталировку, и в то же время все было таким простым. Я был всюду; я мог видеть вверху и внизу и вокруг себя в одно и то же время.

Это особенное чувство длилось достаточно долго, чтобы я смог его осознать. Затем оно сменилось давящим страхом, который не навалился на меня внезапно, но который овладел мной все же как-то быстро. Сначала мой чудесный мир тишины был разбит звуками, но мне не было до этого дела. Затем звуки стали громкими и непрерывными, как если бы они надвигались на меня. И постепенно я потерял чувство парения в недифференцированном мире, безразличном и прекрасном. Звуки стали гигантскими шагами. Что-то громадное дышало и ходило вокруг меня. Я решил, что оно охотится за мной.

Я побежал и спрятался за валун. Оттуда я попытался определить, кто же меня преследует. В один из моментов я выполз из своего убежища, чтобы взглянуть на него, — и преследователь — а я так и не увидел его — бросился на меня.

Он был подобен гигантскому слизню, и он обрушился на меня. Я думал, что его вес меня раздавит, но обнаружил себя в какой-то выбоине или впадине. Я видел, что слизень покрывает не всю поверхность вокруг меня. Под валуном остался кусочек свободной земли. Я начал заползать туда. Я видел огромные капли жидкости, капающие со слизня. Я «знал», что это он выделяет пищеварительный сок, чтобы растворить меня. Капля упала на мою руку, я пытался стереть кислоту землей и смачивал руку слюной, продолжая закапываться. В один из моментов я стал испаряться. Меня вытаскивало к свету. Я подумал, что слизень растворил меня. Я смутно отметил свет, который становился все ярче. Он прорывался из-под земли, усиливался — и наконец стал солнцем, выходящим из-за холмистого горизонта.

Медленно я начал восстанавливать свои обычные способности восприятия. Я лег на живот, положив подбородок на согнутую руку. Растение пейотля передо мной опять начало светиться, и прежде, чем я успел повести глазами, из него снова вырвался длинный свет. Он навис надо мной. Я сел. Свет коснулся всего моего тела спокойной силой, а затем скатился и пропал из виду.

Я бежал всю дорогу к тому месту, где оставались мужчины. Потом мы все вместе вернулись в город. Мы с доном Хуаном еще один день оставались у дона Роберто — пейотльного ведущего. Все время, пока мы были там, я проспал. Когда мы собрались уезжать, молодые люди, которые приняли участие в пейотльных сессиях, подошли ко мне. Один за другим они обнимали меня и застенчиво смеялись. Каждый из них представился. Я проговорил с ними много часов обо всем на свете, кроме пейотльных встреч.

Дон Хуан сказал, что время ехать. Молодые люди снова обняли меня. «Приезжай», — сказал один из них. «Мы уже ждем тебя», — добавил другой. Я собирался медленно, рассчитывая увидеться со стариками, но никого из них уже не было.

Четверг, 10 сентября 1964 года.

Рассказывая дону Хуану о своих переживаниях, я всегда старался придерживаться строгой последовательности, излагая события шаг за шагом. Сегодня я рассказал ему о своей последней встрече с Мескалито. Он внимательно слушал рассказ до того места, где Мескалито назвал мне свое имя. Тут дон Хуан меня остановил.

— Теперь ты на собственном пути, — сказал он. — Защитник принял тебя. Тебе больше не нужно ничего рассказывать мне о своих отношениях с ним. С этого момента я буду очень небольшой помощью для тебя. Теперь ты знаешь его имя. Ни одному живому существу нельзя теперь ни упоминать его имени, ни рассказывать о ваших делах с ним.

Я настаивал на том, что хочу рассказать ему все детали испытанного мною, потому что для меня это не имеет смысла. Я сказал, что мне нужна его помощь, чтобы перевести то, что я видел. Он сказал, что я смогу это сам, и для этого мне лучше бы начать думать самому. Я сказал, что мне интересно узнать его мнение, потому что мне понадобится слишком много времени, чтобы понять это самому, и я не знаю, с чего начать.

— Возьми песни, например. Что они означают?

— Только ты можешь это решить, — сказал он. — Откуда я могу знать, что они означают? Один защитник может сказать тебе это, так же, как только он мог научить тебя своим песням. Если бы я взялся объяснять тебе, что они означают, это было бы то же самое, как если бы ты выучил чужие песни.

— Что ты хочешь этим сказать, дон Хуан?

— Тот, кто поет чужие песни, тот просто повторяет за теми, кто поет песни защитника. Его песни всегда с душой, и только таким он учит. Остальные — это копии песен других людей. Иногда люди бывают очень лживы. Они поют чужие песни, даже не зная, о чем они.

Я сказал, что хотел узнать что это за песни и для чего они поются. Дон Хуан ответил, что те песни, которые я узнал, служат для вызова защитника, и что я всегда должен пользоваться ими вместе с именем, чтобы позвать его. Позднее Мескалито, вероятно, научит меня другим песням для других целей, сказал дон Хуан.

Затем я спросил его, считает ли он, что защитник полностью принял меня. Он рассмеялся, как если бы мой вопрос был глупым. Он сказал, что защитник принял меня и подтвердил это дважды, чтобы я понял. Казалось, на дона Хуана произвело большое впечатление то, что я увидел свет дважды. Он подчеркнул этот аспект моей встречи с Мескалито.

Я сказал ему, что не понимаю, как это может быть, что Мескалито принял меня и тут же до смерти напугал.

Очень долгое время он не отвечал. Казалось, он был в замешательстве. Наконец, он сказал:

— Это так ясно. То, что он хотел сказать, так ясно, что я не могу понять, как это непонятно тебе.

— Мне вообще все непонятно, дон Хуан.

— Нужно время, чтобы действительно увидеть и понять что Мескалито имеет в виду. Ты должен думать о его уроках, пока они не станут для тебя ясными.

Пятница, 11 сентября 1964 года.

Я снова и снова настаивал на том, чтобы дон Хуан истолковал мой последний опыт встречи с Мескалито. Некоторое время он отказывался, а потом заговорил тоном продолжения разговора:

— Ты видишь, что глупо спрашивать о нем так, как если бы он был человеком, с которым можно разговаривать? Он не похож ни на что из того, что ты уже видел; он как человек, но в то же время он совсем не похож на человека. Это трудно объяснить людям, которые о нем ничего не знают, но хотят сразу узнать о нем все. И потом, его уроки столь же волшебны, как и он сам. Насколько я знаю, ни один человек не может предсказать его поступки. Ты задаешь ему вопрос, и он показывает тебе путь, но он не говорит тебе о нем, как разговариваем мы с тобой. Понимаешь теперь, что он делает?

— Я не думаю, что у меня есть затруднения в том, чтобы понять это. Чего я не могу понять, так это то, что это значит.

— Ты просил его сказать, что с тобой не так, и он дал тебе полную картину. Здесь не может быть ошибки и ты не можешь заявлять, что не понимаешь. Это не было разговором, и все же это был разговор. Затем ты задал ему другой вопрос, и он ответил тебе тем же самым способом. Относительно того, что он имел в виду, я не уверен, что понимаю это, так как ты предпочел не говорить мне, какой вопрос задал.

Я очень тщательно повторил вопросы, которые, как я помню, задавал: «Поступаю ли я так, как надо? На правильном ли я пути? Что мне делать со своей жизнью?» Дон Хуан сказал, что вопросы, которые я сейчас озвучил, являются только словами. Лучше не произносить вопросы, а задавать их изнутри. Он сказал, что защитник имел в виду дать мне урок, а не отпугнуть меня, поэтому он показал себя как свет дважды. Я сказал, что все еще не понимаю, зачем Мескалито терроризировал меня, если он меня принял. Я напомнил дону Хуану, что согласно его утверждению, быть принятым Мескалито означает, что его форма становится постоянной и не изменяется на кошмар. Дон Хуан рассмеялся надо мной снова и сказал, что если я буду думать о вопросе, который был у меня в сердце, когда я разговаривал с Мескалито, то я сам пойму урок.

Думать о вопросе, который «был у меня в сердце», оказалось трудной задачей. Я сказал дону Хуану, что у меня в голове было много всего. Когда я спросил, на правильном ли я пути, то я имел в виду: пребываю ли я в двух мирах одновременно? Какой из этих миров правильный? Куда мне следует направить свою жизнь?

Дон Хуан выслушал мои объяснения и заключил, что у меня нет четкого представления о мире, и что защитник дал мне прекрасный и очень понятный урок.

— Ты думаешь, что для тебя здесь имеется два мира, два пути. Но есть только один. Защитник показал тебе это с исключительной определенностью. Единственно доступный для тебя мир — это мир людей, и этот мир ты не можешь по выбору покинуть. Ты человек. Защитник показал тебе мир счастья, где нет разницы между предметами, потому что там некому спрашивать о различиях. Но это не мир людей. Защитник вытряхнул тебя оттуда и показал, как думает и борется человек. Это мир людей. И быть человеком означает быть связанным с этим миром. Ты имеешь глупость считать, что живешь в двух мирах, но это только твоя глупость. Кроме одного единственного, нет никакого другого мира для нас. Мы люди и должны следовать миру людей с удовлетворением. Я считаю, что таков был урок.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.