ПЕРЕД ВОСХОДОМ СОЛНЦА

ПЕРЕД ВОСХОДОМ СОЛНЦА

12 апреля 1987 года

Возлюбленный Ошо,

ПЕРЕД ВОСХОДОМ СОЛНЦА

О небо надо мной, чистое, глубокое! Бездна света! Созерцая тебя, я трепещу от божественных желаний.

Броситься в высоту твою — в этом моя глубина! Укрыться в чистоте твоей — в этом моя невинность!

Бога скрывает красота его: так и ты скрываешь звезды свои. Ты безмолвствуешь: так возвещаешь ты мне мудрость свою...

Мы друзья с тобой издавна...

Мы не говорим друг с другом, ибо ведаем слишком многое: молча, улыбками передаем мы друг другу нагие знание.

Не свет ли ты от пламени моего? Душа твоя — не сестра ли озаренности моей?

Вместе учились мы всему; вместе учились подниматься над собой к самим себе и безоблачно улыбаться; улыбаться из беспредельной дали, светлыми очами, когда под нами, словно дождь, клубятся Насилие, Цель и Вина.

И когда блуждал я в одиночестве: чего алкала душа моя по ночам на тропинках заблуждения? И когда поднимался я в горы, кого, как не тебя, искал я там?

И все мои странствия и восхождения — они были лишь необходимостью и помощью неумелому: только лететь хочет воля моя, лететь в тебя, в твои просторы!

И что ненавидел я больше, чем медленно ползущие облака и все омрачающее тебя? И собственную ненависть свою ненавидел, потому что она омрачала тебя!

Ненавижу я медленно ползущие облака, этих крадущихся хищных кошек: они забирают у тебя и у меня то, что у нас общее — ничем не ограниченное, беспредельное утверждение и благословение...

Но сам я — благословляющий и утверждающий, только бы ты было надо мной, чистое, светлое небо, бездна света! Тогда во все бездны понесу я святое утверждение мое.

Я стал благословляющим и утверждающим: для того я сделался борцом и так долго боролся, чтобы освободить когда-нибудь руки для благословения.

И вот благословение мое — быть над каждой вещью ее собственным небом, ее круглой крышей, ее лазурным колоколом и вечным покоем; блажен, кто так благословляет!

Ибо все вещи крещены в источнике вечности и по ту сторону добра и зла; а добро и зло суть только бегущие тени, влажная печаль, ползущие облака...

Мир — глубок, и он глубже, чем когда-либо думалось дню. Не все дерзает говорить перед лицом дня. Но день приближается, и мы должны расстаться!

О небо надо мной, стыдливое, пылающее! О счастье мое перед восходом солнца! День приближается, пора нам расстаться.

...Так говорил Заратустра.

Заратустра может говорить только поэтично. Он бессилен. Проза для него почти невозможна, ибо есть высоты и глубины, доступные только поэзии — проза слишком буднична.

Поэзия — не просто форма, это и определенный дух, красота, изящество. С точки зрения языка его высказывания, возможно, и нельзя назвать стихами, но никто не сможет отрицать, что это — поэзия в чистом виде. По своему духу, в самом своем основании они поэтичны.

Так что пожалуйста, не понимайте эту прозу так, как обычно понимают прозу. В ней нет логики, но она необычайно эстетична. Его слова выражают не то, что выражают слова в словаре. Его слова — только крылья, указатели, но они всегда указывают за переделы слов. Они всегда намекают на большее, чем могут сами вместить.

Другими словами, Заратустру нужно понимать метафорически, а не буквально. Он — не человек буквы, он — человек подлинного опыта. Эти строки, "Перед рассветом", не просто красивы — в них содержатся великие озарения, и они могут помочь всем тем, кто не хочет ограничиваться умом, кто хочет трансцендировать его.

Трансценденция человека и человеческого ума — главное учение Заратустры.

О небо надо мной, чистое, глубокое! Бездна света! Созерцая тебя, я трепещу от божественных желаний.

Небо символизирует пустоту, но не в негативном смысле... Пустоту, которая полна, переполнена. Небо — это древнее слово: то, что мы сейчас называем "пространство, космос".

Заратустра страстно стремится к беспредельности: никаких ограничений для человеческого духа, никаких границ для человеческого полета. Вот почему он носит с собой орла как символ стремления подняться выше звезд. Он первый человек, который жаждет так многого; и пока вы не возжелаете так много, вы останетесь мелкими. Ваши желания очень мелки — деньги, уважение, определенное общественное положение, политическая власть.

В этом разница между желанием и страстью: страсть всегда направлена к священному, желания достижимы. Страсть направлена к невозможному; и пока вы не устремитесь к невозможному, вы не сможете подняться к своей абсолютной высоте и не сможете проникнуть в свою предельную глубину.

Заратустра очень ясно говорит, что единственным вызовом для человеческого сознания должно быть невозможное. Ничто меньшее он не примет как цель. Все достижимое не стоит того, чтобы к нему стремиться, все возможное уже потеряло свое духовное значение. Только невозможное даст вам достаточное пространство, чтобы быть вашим высшим "я", чтобы стать вашей вечностью.

Для Заратустры невозможное — синоним Бога. Если вы способны понять его невозможное, вы поймете, как религии принизили и обокрали это прекрасное слово — "Бог".

Бог не существует. И Бог недостижим; Бог — просто другое название невозможного. Но вы не можете стать сверхчеловеком, если не стремитесь к невозможному. Небо — это пространство без всяких границ. Это свобода от всех оков прошлого, от всех уз, делающих вас такими посредственными, хитрыми, завистливыми.

Недавно Анандо показала мне одну карикатуру — это замечательная картинка, но правительство Тамила Налу в Мадрасе потребовало от художника публичных извинений. Он, конечно, отказался, потому что не называл никаких имен. На карикатуре изображены две фигуры; под человеком, похожим на карманного воришку, написано "министр", а под человеком, похожим на дакойта, вора — "главный министр". Кого это может разозлить? И особенно в демократической стране, где вы постоянно хвалитесь свободой слова. Он никого не называл по имени, а в Индии полно министров и главных министров.

На самом деле, кто действительно должен был обидеться — так это карманники и дакойты. Но у них, по-видимому, есть некоторое чувство юмора. Ни карманники, ни дакойты не пошли в суд, чтобы сказать: "Это оскорбление".

Но главный министр Тамила Налу и все законодательное собрание единогласно проголосовали за то, чтобы отправить этого человека в тюрьму на год, потому что он отказался извиниться. Этот художник уже отсидел три дня... но по всей стране поднялся большой шум, что это полный абсурд. Он не упоминал никаких имен, и если даже карикатура наносит такой ущерб вашему положению, то это значит, что в ней есть доля правды. Все обиженные выдали себя, они признались, что это карикатура на них; иначе на что обижаться, там ведь не было имен.

Поскольку давление общественного мнения по всей стране становилось все сильнее и сильнее, им пришлось освободить этого человека. Но таково человеческое ничтожество. Даже люди, которых вы считаете великими вождями человечества, ведут себя так глупо.

Вчера было другое сообщение...

Я часто говорил вам, что королевские фамилии в Европе веками совершали тяжелые преступления, заключая внутри-семейные браки. От них родилось больше умственно отсталых людей, чем где-либо в мире.

Сорок шесть лет назад две двоюродные сестры королевы Елизаветы и еще три далекие родственницы — всего пять человек — были признаны ненормальными. Их потихоньку упрятали в приют для умалишенных, не сообщая об этом публике. И вы удивитесь: когда спросили, что случилось с этими сестрами — ведь они вдруг исчезли — от королевской фамилии последовал ответ, что они умерли; а они были в сумасшедшем доме. Одна из них только что умерла, поэтому вся эта история снова ожила — "Мы думали, что она умерла сорок шесть лет назад; а теперь она снова умирает!"

А что с другой сестрой? Обнаружилось, что она до сих пор жива. И не она одна — еще три родственницы тоже находятся в психиатрической лечебнице. Это тоже хранилось в тайне сорок шесть лет. И это люди, которые считаются образцами для подражания...

Кажется, человек — самое испорченное и хитрое животное во всем мире. Все усилия Заратустры направлены на то, чтобы вернуть человеку невинность: свободу неба, тишину неба, чистоту неба, невинность неба.

О небо надо мной, чистое, глубокое! Бездна света! Созерцая тебя, я трепещу от божественных желаний. Что это за божественные желания?.. Стремление превзойти все те сокровища, которыми человек до сих пор дорожил.

То, что он считал украшениями — не что иное, как цепи; то, что он считал домом — не что иное, как тюрьма; то, что он считал семьей, не помогало ему расти, но замедляло его развитие. То, что он считал религиями — которые, как предполагалось, должны вести человека к Богу — это всего лишь люди, закрывающие от него всякий поиск Бога.

Божественная страсть — превзойти все эти барьеры и двинуться навстречу неведомому небу в поисках невозможного. Красота этой идеи в том, что в поисках невозможного вы найдете себя. Вы не сможете найти себя до тех пор, пока не устремитесь к невозможному. Только эта великая страсть может поднять вас над всеми человеческими ограничениями, очистить от всего, что отравляет вас, сделать вашу душу такой же беспредельной и такой же чистой, как небо.

Броситься в высоту твою — в этом моя глубина! Заратустра говорит: "Твоя высота — это моя глубина. Меньшее меня не удовлетворит".

Укрыться в чистоте твоей — в этом моя невинность! И пока я не стану настолько же чист, как ты, я не узнаю собственной невинности.

Бога скрывает красота его, так и ты скрываешь звезды свои. Ты безмолвствуешь - так возвещаешь ты мне мудрость свою. Небо не говорит. Это не значит, что оно немо, это не значит, что оно невежественно. Мистику известно: когда вы знаете, безмолвие — единственный язык. Безмолвие неба возвещает о его мудрости.

Он говорит также: Бога скрывает красота его. Вы можете найти Бога в прекрасном цветке, в красивом закате, в красоте звездной ночи, в красоте тишины; но не в церквях, не в храмах и не в мечетях. Их священники создали фальшивых богов, чтобы обмануть человечество.

Все ваши божьи храмы — просто построенные людьми магазины, где вы можете очень легко и дешево купить Бога - без всяких поисков, без всякого риска, без всякой опасности, никуда не выходя, не подставляя своих крыльев небу, даже не открывая глаз свету, не поднимая головы и не взглянув на звездную ночь... каменную статую.

Священники многие века обманывали вас и продолжают обманывать. Ответственны не только они, вы тоже ответственны за это. Вы хотите этой дешевизны. Когда есть спрос на дешевых богов, естественно, находятся люди, готовые снабдить ими.

А человек, который говорит о подлинном Боге, покажется вам опасным. Он может смутить умы молодежи, потому что может создать в них жажду паломничества за невозможным. А толпа не желает, чтобы вы покидали общую паству.

Мы друзья с тобой издавна...

Мы не говорим друг с другом, ибо ведаем слишком многое, молча, улыбками передаем мы друг другу наше знание.

Прекрасные слова: Мы не говорим друг с другом, ибо ведаем слишком многое. Нет нужды говорить.

Был один замечательный случай в жизни одного великого индийского мистика, Кабира, и другого великого мистика, Фарида. Фарид странствовал с учениками, и они проходили Магхар, небольшую деревню поблизости от Варанаси. Варанаси находится на одной стороне Ганга, Магхар — на другой. Варанаси многие века был цитаделью индуизма, и по мнению индуистских ученых, это самый древний город на земле. И по-видимому, так оно и есть, потому что он упоминается в древнейших писаниях.

Священники распространили представление, что человек, умерший в Варанаси — неважно, кем он был, грешником или святым — если он умрет в Варанаси, рай ему обеспечен. Поэтому в Варанаси полно старых людей, мужчин и женщин, которые дожидаются там смерти. Они ничего не сделали в жизни — но по крайней мере, одно они могут еще сделать: они могут умереть в Варанаси.

Это странный город — люди идут туда только умирать. Когда становится ясно, что жизнь ускользает у них из рук и времени осталось немного, люди отправляются в Варанаси. Это самый мертвый город в мире. Все ждут смерти.

Но смерть — такая штука, в которой нельзя быть полностью уверенным, поэтому, даже когда люди умирают где-то в другом месте, их родственники привозят тела в Варанаси. Их тела, по крайней мере, можно сжечь в Варанаси. Если даже это будут не самые высокие небеса, а где-нибудь пониже... но ада можно избежать.

Точно так же, как тысячелетиями было известно, что умерев в Варанаси, вы рождаетесь богом на небесах, Магхар — маленькая деревушка напротив Варанаси... Невозможно выяснить, откуда люди взяли эту идею, может быть, дело в том, что каждую идею нужно уравновесить, а Магхар ближе всего от Варанаси — так что всякий, кто умрет в Магхаре, неминуемо отправится в ад — если он грешник. Но если это святой, нужны какие-то уступки; тогда он родится ослом!

Перед смертью, чувствуя старость, Кабир сказал ученикам — он всю жизнь прожил в Варанаси:

— Теперь я хочу жить в Магхаре. Они спросили:

— Ты сошел с ума? Люди покидают Магхар; перед смертью они перебираются на этот берег. Здесь всего пятнадцать минут пути. Ты что, сумасшедший — с чего ты вздумал отправиться в Магхар?

Он сказал:

— Я хочу попасть в рай только если я достоин его, а не благодаря Варанаси, — это просто человеческая гордость, — я уж лучше предпочту ад; я могу стать ослом, все в порядке; но по крайней мере это я сам, и я ничем не обязан Варанаси.

Его невозможно было переубедить; он ушел в Магхар. Его ученики поневоле пошли за ним.

В это время через Магхар проходил Фарид. Его ученики сказали:

— Несколько дней назад Кабир приехал жить в Магхар; будет великая радость, если вы встретитесь.

И Кабиру ученики сказали то же самое. Кабир ответил:

— Конечно, пригласите его. Он должен быть нашим гостем.

И они встретились. Они обнялись, они плакали, улыбались, все что угодно — но не говорили.

Ученики обоих мистиков были сильно разочарованы: "Что это за ерунда... два дня прошло, а они все сидят, держась за руки, плача, смеясь или танцуя". Не было сказано ни единого слова.

Через два дня Фарид ушел; Кабир пошел проводить его до границ Магхара. Они снова обнялись, плакали и смеялись.

Эти два дня показались их ученикам двумя жизнями -они ждали, что их Мастера будут разговаривать, скажут что-нибудь. Когда они расстались, ученики были очень разгневаны и спрашивали:

— И это называется встреча? Кабир сказал:

— Говорить было нечего. Он точно такой же, как я. Говорить с ним — все равно что говорить с самим собой, это было бы просто глупо.

А Фарид сказал:

— Разговаривать было невозможно, потому что он знает все, что знаю я; я знаю все, что знает он. Мы с ним находимся в одной точке. Мы плакали о вас и смеялись над собой. И чтобы не совсем разочаровать вас, мы даже танцевали. Но больше ничего нельзя было сделать. Заговорив, кто-то из нас проявил бы невежество.

Мы не говорим друг с другом, ибо ведаем слишком многое: молча, улыбками передаем мы друг другу наше знание.

Не свет ли ты от пламени моего? Душа твоя — не сестра ли озаренности моей?

Вместе учились мы всему; вместе учились подниматься над собой к самим себе и безоблачно улыбаться: — улыбаться из беспредельной дали, светлыми очами, когда под нами, словно дождь, клубятся Насилие, Цель и Вина.

Эти три слова — насилие, цель и вина — относятся к толпе маленьких людей. Они живут жизнью принуждения; они даже любят по принуждению, они работают по принуждению. Они все делают без радости, из чувства долга.

Мой отец любил, когда ему массировали ноги, поэтому, если ему кого-то удавалось найти... а я всегда был свободен, потому что мне нечего было делать в мире и все знали, что я ни на что не годен, так что никто не давал мне никакой работы. Люди несколько раз поручали мне какую-нибудь работу, но результаты были так плачевны, что они перестали... Я всегда был где-то поблизости. Он просил меня, и иногда я соглашался, а иногда нет.

Однажды он спросил:

— От чего это зависит? Иногда ты соглашаешься, а иногда говоришь "нет". Я ответил:

— Я соглашаюсь, когда чувствую, что могу сделать это с любовью, радостно, без всякого принуждения. Я отказываюсь, если чувствую, что буду делать это по принуждению, как долг. Для меня долг — безобразное слово.

Иногда бывало так, что я начинал массировать ему ноги, но в середине работы говорил:

— На сегодня все.

— Он мог сказать:

— Но я еще не удовлетворен. Я говорил:

— Дело не в твоей удовлетворенности. Я полностью удовлетворен. Если я продолжу массаж, это будет принуждение, а я ненавижу делать что-то по принуждению; так что извини меня.

Он говорил:

— Ты странный мальчик. Ты начал и массировал так хорошо.

— Я делал это так хорошо потому, что мне нравилось. Когда мне что-то нравится, я делаю это. Но если я не чувствую никакой любви, я не хочу притворяться. И я хочу, чтобы тебе стало ясно: таково мое отношение ко всему в жизни. Когда я говорю "да", я имею в виду "да". Когда я говорю "нет", я подразумеваю "нет". Не старайся превратить мое "нет" в "да", тебе никогда это не удастся. Я лучше умру, чем сделаю что-то из послушания, по принуждению, оттого, что ты мой отец.

Но люди на всей земле делают то, что они ненавидят. И они говорят, что им это ненавистно, но они вынуждены, им приходится это делать.

Делать что-то по принуждению — это рабство, а Заратустра ненавидит рабство; или ради какой-то цели — это тоже другая разновидность рабства.

Вы делаете что-то для того, чтобы что-то получить, за этим стоит некая цель. Вы с кем-то очень милы, и за этим есть цель. Тогда ваше обаяние отвратительно. Вы должны осознать, что жизнь без цели, жизнь из одной только радости — единственно чистая жизнь.

Цель все оскверняет, отравляет.

Но есть люди... У них все имеет под собой какую-то цель. Фактически, если у вас нет цели, они будут считать вас сумасшедшим. Тогда зачем вы что-то делаете?

Цель стала для них единственным смыслом любого действия; они живут под властью этого глупого представления.

Так вот, если кто-то делает нечто из чистой радости, не требуя в конце никакой награды, не требуя ничего взамен - каждое его действие само по себе есть награда...

Лишь такой человек знает глубины жизни, высоты жизни.

И эти глубины и высоты, без сомнения, есть глубины и высоты неба.

А еще люди живут из чувства вины. Каждое воскресенье люди идут в церковь — не потому, что им действительно так хочется, не потому, что это приносит им огромную радость, не потому, что у них есть какие-то чувства к Иисусу. И все же они идут; иначе они будут чувствовать вину. Просто понаблюдайте, сколько вещей вы делаете из страха, что если вы не сделаете их, вы будете чувствовать себя виноватыми.

В одном экзистенциалистском романе есть замечательный случай. Человек стоит в суде. Он убил незнакомца, которого никогда раньше не встречал. Вопрос о какой-то вражде не стоит — они не были даже приятелями.

Он никогда не видел его лица, потому что этот человек сидел на берегу и смотрел на море, а убийца подошел сзади и убил его ножом. Он даже не потрудился узнать, кто это и как он выглядит. Однако свидетелей не было, он сам все рассказал суду. Он сообщил в полицейский участок: "Это сделал я, и если вы хотите, чтобы я пошел в суд, я готов".

Полицейский был изумлен, потому что против него не было никаких улик, и не было ни одного свидетеля. Судье этот человек сказал:

— Если вы собираетесь наказать меня, это должно быть не меньше виселицы. Судья сказал:

— Вы странный тип. Во-первых, почему вы убили этого человека?

Он ответил:

— Почему я убил этого человека? Почему я родился? Есть ли у этого какое-то объяснение? Спросил ли меня кто-нибудь: "Хочешь ли ты родиться или нет?" Каждый день умирают миллионы людей. Спрашиваете ли вы у них: "Почему вы умираете? С какой целью?"

Судья сказал:

— Странно... но вы убили его! Он ответил:

— Я сказал себе: я чувствую, что должен сделать что-то; но у меня нет никаких талантов. Я не умею рисовать, я не умею петь, я не играю ни каких инструментах, я не умею танцевать. Я хотел сделать что-то историческое. Я по-настоящему счастлив, что моя фотография помещена на первых страницах всех газет. Этого достаточно. Что еще нужно человеку? Весь мир узнал обо мне благодаря одному-единственному поступку, и вместе со мной все узнали также про этого беднягу.

Но по закону этой страны вы не могли принять признание со слов самого убийцы, если не было свидетелей, или улик, или хотя бы каких-то косвенных доказательств. Судья не мог вынести приговор на одном только основании, что этот человек так сказал. Так что он потребовал от полиции найти какие-нибудь косвенные свидетельства. Что это за человек? Какие-нибудь признаки — есть ли за ним какие-нибудь преступления, сидел ли он раньше в тюрьме? Чем он занимается, кто его друзья, какой образ жизни он ведет — собрать любые сведения, которые могут косвенно подтвердить, что этот человек мог совершить преступление.

Среди этих косвенных улик есть одно замечательное обстоятельство. Какой-то человек встает со скамьи свидетелей и говорит: "Да, этот человек мог сделать это. Я не могу утверждать, что он сделал это, но он может это сделать. В тот день, когда умерла его мать, он сидел со мной в ресторане. Кто-то прибежал и сказал ему: "Ваша мать умерла".

Его реакция была настолько странной, что я остолбенел. Он сказал: "Я всегда знал, что она умрет в воскресенье, чтобы испортить мне выходной. Эта старуха просто невыносима. В неделе семь дней, она могла умереть в любой другой. Какая цель в том, чтобы выбрать именно воскресенье? Только чтобы отравить его мне! А я-то купил билеты в кино. Но я так и знал. Она всегда мне все портила".

Я не мог поверить своим глазам: его мать умерла, а он жалуется, как будто она могла выбрать день. И его в этот вечер видели в кино, потому что он купил билет заранее. А позже его видели на танцах, он танцевал.

Когда я сказал ему: "Твоя мать этим утром умерла, не очень-то хорошо с твоей стороны танцевать", — он ответил: Ты хочешь сказать, что если мать умерла, то человек больше не должен танцевать, никогда? Но какая разница, танцуешь ли ты через десять часов, десять дней, десять месяцев или десять лет? Теперь это всегда будет после смерти моей матери, так какие у тебя возражения? И если люди перестанут танцевать потому, что их матери умерли, все дискотеки закроются. Бывает, что матери умирают — все матери умрут раньше или позже — но танцы должны продолжаться".

Поэтому я могу сказать, что этот человек может сделать что угодно. Возможно, он убил того человека".

Но каким бы ненормальным ни казался этот человек, в его поведении есть некая истина. Мать умерла; теперь, когда бы вы ни танцевали, это будет после смерти вашей матери. Как вы можете разграничить: это будет правильно через двенадцать часов или через двадцать четыре часа? Из какого критерия вы исходите?

Но на самом деле этот свидетель дает одно показание, о котором, возможно, не подозревает он сам и не догадывается судья. Он говорит, что этот человек не чувствует вины. Все матери умирают, зачем так суетиться? Единственное, о чем он сожалеет — то, что в неделе семь дней и она могла бы выбрать любой другой.

Но в нем нет чувства вины. Он убил человека, которого совершенно не знал, чужого, и не чувствует вины. Он говорит: "Бог убивает людей каждый день, миллионами. Он каждый день дает рождение миллионам людей, не спрашивая. Почему я должен спрашивать, если хочу кого-то убить? И какая необходимость знать этого человека? Я рад этому поступку, я готов идти на виселицу без всякого чувства вины. Я сам пришел в суд, полиция не ловила меня.

Я не чувствую вины, я просто чувствую, что вся эта жизнь бесполезна. И я закончил бесполезную жизнь этого человека. Возможно, ему не хватало смелости покончить с нею — мне это удалось. И если мы встретимся где-нибудь, я прекрасно знаю, что он будет мне благодарен: "Вы хорошо сделали. Я много раз думал о самоубийстве, но не мог осмелиться, а вы сделали это без всяких вопросов".

Философия экзистенциализма основана на бесцельности, бесполезности, тщетности, скуке, бессмысленности. Жизнь - простая случайность. Вы здесь не ради какой-то великой цели, а просто из-за какого-то несчастного случая. Экзистенциальная философия была осуждена всеми религиями, ибо, по их мнению, у всего должно быть назначение. Они полярно противоположны.

Заратустра не экзистенциалист, и я не экзистенциалист, но в экзистенциализме есть определенная истина, которую нельзя отрицать. Эта истина в том, что никакие цели не нужны — но они остановились на этом; это только доля истины.

Мне хотелось бы сказать, чтобы дополнить это: никакое действие не нуждается в какой-либо цели вне себя. Оно должно быть наполнено смыслом изнутри, его значение должно быть в нем самом. В этом заключается разница между религиозным и экзистенциальным отношением к жизни. Тогда в каждом мгновении есть собственная радость, собственная награда, своя особенная красота. Тогда миг за мигом вы плетете венок из цветов своей жизни. Она будет окружена аурой великой радости и исполнена необычайной значимости, но не будет исполнением какой-то цели, вам не будут вручать никаких наград. Сами ваши действия будут для вас либо наградой, либо наказанием.

И когда блуждал я в одиночестве: чего алкала душа моя по ночам на тропинках заблуждения? И когда поднимался я в горы, кого, как не тебя, искал я там? Я всегда искал небо, беспредельность, неограниченную свободу. Во всех моих странствиях и восхождениях вела меня лишь одна страсть: обрести высшую свободу, быть собой, стать подлинным и свободным.

И все мои странствия и восхождения — они были лишь необходимостью и помощью неумелому: только лететь хочет воля моя, лететь в тебя, в твои просторы! Я скитался, потому что не имел крыльев; это была жалкая замена. Я взбирался на горы; это было немного лучше, но и это была лишь замена.

Только лететь хочет воля моя, лететь в тебя, в твои просторы! В просторы, которым не нужны никакие ограничения, которым не требуются пределы, которые не ставят никаких условий, которые предоставляют вам абсолютную свободу, положиться на свои силы.

И что ненавидел я больше, чем медленно ползущие облака и все, омрачающее тебя? И собственную ненависть свою ненавидел, потому что она омрачала тебя!

Ненавижу я медленно ползущие облака, этих крадущихся хищных кошек: они забирают у тебя и у меня то, что у нас общее — ничем не ограниченное, беспредельное утверждение и благословение.

Он говорит: я ненавижу облака, потому что они оскверняют твою чистоту. Я ненавижу их, потому что они отравляют твою невинность, я ненавижу их потому, что у нас есть общее: они забирают у тебя и у меня то, что у нас общее — ничем не ограниченное, беспредельное утверждение и благословение.

Но сам я — благословляющий и утверждающий, только бы ты было надо мной, чистое, светлое небо, бездна света! Тогда во все бездны понесу я святое утверждение мое.

Я стал благословляющим и утверждающим: для того я сделался борцом и так долго боролся, чтобы освободить когда-нибудь руки для благословения.

И вот благословение мое — быть над каждой вещью ее собственным небом, ее круглой крышей, ее лазурным колоколом и ее вечным покоем; блажен, кто так благословляет!

Ибо все вещи крещены в источнике вечности и по ту сторону добра и зла; а добро и зло - суть только бегущие тени, влажная печаль, ползущие облака.

Мир — глубок, и он глубже, чем когда-либо думалось дню. Не все дерзает говорить перед лицом дня. Но день приближается, и мы должны расстаться!

О небо надо мной, стыдливое, пылающее! О счастье мое перед восходом солнца! День приближается, пора нам расстаться!

Заратустра говорит очень глубокую вещь: есть вещи, которые можно узнать только в темноте и глубинах темноты, ибо жизнь — это тайна: не проблема, которую можно разрешить, но тайна, которую можно только прожить.

Замечали ли вы, как с приходом ночи все становится таинственным? А когда приходит день, тайна растворяется вместе с росой, испаряющейся с листьев лотоса. День поверхностен. Он — представитель знания, а человек может знать лишь то, что ниже его.

Если человек хочет возвыситься над самим собой, он должен подняться выше знаний. Он должен быть достаточно смел, чтобы жить в тайне, не спрашивая "почему?", не сомневаясь, без всяких вопросов — с тотальным "да".

Пока человек не способен сказать тотальное "да" таинственному, он не сможет превзойти человеческий ум.

Человеческий ум бесконечно подозрителен; он всегда рождает сомнения. Чтобы подавить сомнения, он все время создает верования, но в любой вере скрываются сомнения. Чтобы спрятать подозрения, он постоянно рождает веру, но любая вера есть не что иное, как занавес, и за занавесом прячутся все те же подозрения.

Выйти за пределы человека означает выйти за пределы человеческого ума. То, что я называю медитацией, Заратустра называет "трансценденцией человека и человеческого ума".

Для меня медитация — это путь к тайне существования. Он не пользуется словом "медитация" — быть может, он даже не знает такого слова — но в том, что он говорит, содержится вся суть медитации.

Идите за пределы всех сомнений, подозрений, вопросов. Идите в темное, неведомое и таинственное — с глубоким утверждением и священным благословением. Это единственный способ познать себя, и это единственный способ познать таинственную красоту жизни и существования.

...Так говорил Заратустра.