Призрак Марины Мнишек

Призрак Марины Мнишек

Столешников пер., ст. м. «Охотный Ряд»

Призрак неудачливой московской царицы Марины видят на набережной Москвы-реки и в Столешниковом переулке. Многие, будучи наслышаны про ее хитрости и коварство, воспринимают полячку как женщину вполне зрелую, но между тем дожила Марина всего лишь до двадцати шести лет. Успев, правда, весьма изрядно побаламутить за эти невеликие годы страну московитов. Марина, кстати, стала первой женщиной, коронованной как русская царица. Вторая — уже Екатерина I, жена Петра I.

Марина, или Марианна Юрьевна, Мнишек родилась около 1588 года в семье сандомирского воеводы Ежи Мнишека и Ядвиги Тарло. Марина, по общим отзывам, была весьма красива, с тонкими чертами лица, черными волосами, небольшого роста. Историк Н. И. Костомаров пишет: «Глаза ее блистали отвагою, а тонкие сжатые губы и узкий подбородок придавали что-то сухое и хитрое всей физиономии».

Марина в своих записках излагала ту историю Лжедмитрия, в которую, возможно, верила, но, скорее всего, просто принимала на веру. По ее словам, когда по Угличу прошел слух, что царевича хотят убить, его лекарь, влах (валах, румын. — Прим. ред.), нашел простого мальчика и велел тому весь день быть с царевичем, и даже ложиться спать в одной постели. Когда же дети засыпали, то лекарь брал царевича и уносил его ночевать в другое место. Так что ворвавшиеся ночью заговорщики удавили вместо царевича просто ребенка. Но лекарь, видя настроения в стране и опасаясь за жизнь царевича, открываться не стал, а уехал вместе с царевичем к самому «Ледовитому морю», никому не говоря, кто этот ребенок на самом деле. Когда же Дмитрий подрос, то поступил в монахи и, меняя монастыри, постепенно добрался до Москвы. Но, поняв, что в роли царя он тут никому не нужен, отправился монашествовать в Польшу. Там он на исповеди, в 1604 году, открыл, кто он есть, и его уговорили объявить об этом публично. Когда Дмитрий согласился, то его переодели в цивильное платье и отвели к сандомирскому воеводе, который тут же начал хлопотать о возвращении престола Дмитрию.

Между одной из дочерей воеводы и русским царевичем случился роман. А вскоре и помолвка, при которой Марине, кроме денег и бриллиантов, были обещаны Новгород и Псков. Помимо того, ей предоставили право исповедовать католичество и получить развод, если Дмитрий не выполнит своих обещаний. Ко всему прочему, в договоре указывалось, что Дмитрий постарается подчинить Московское государство римскому престолу. То есть роль Марины оказывалась даже апостольской.

Однако, став царем, Дмитрий не спешил выполнять обещания, данные в Польше. Тянул он и с браком: все лето развлекался с женщинами, и лишь в ноябре 1605 года дьяк Власьев, посланный послом в Польшу, заявил о желании государя обручиться. Тут же состоялось заочное обручение, а 8 апреля 1606 года Марина вместе с родственниками и обширной свитой пересекла польско-русскую границу. По всей дороге для нее устраивались мосты и гати, и в каждом населенном пункте Марину встречали иконами, хлебом и солью. Под Москвой Марина остановилась в специально для нее подготовленных шатрах, и к ней с богатыми дарами потянулось купечество и бояре.

3 мая Марина въехала в столицу. Н. И. Костомаров писал: «Народ в огромном стечении приветствовал свою будущую государыню. Посреди множества карет, ехавших впереди и сзади и нагруженных панами и паньями, ехала будущая царица, в красной карете с серебряными накладками и позолоченными колесами, обитой внутри красным бархатом, сидя на подушке, унизанной жемчугом, одетая в белое атласное платье, вся осыпанная драгоценными каменьями. Звон колоколов, гром пушечных выстрелов, звуки польской музыки, восклицания, раздававшиеся разом и по-великорусски, и по-малорусски, и по-польски, сливались между собою. Едва ли еще когда-нибудь Москва принимала такой шумный праздничный вид». Через пять дней Марина стала женой государя и царицей.

Но Дмитрий и тут снова схитрил. Он разрешил Марине «келейно» придерживаться римских обрядов, но на людях она должна была соблюдать православные посты, принимать причастие в православном храме, не ходить простоволосой… — фактически принять, к большому неудовольствию римского престола и польских спонсоров Дмитрия, православие. Лжедмитрий, собственно, показал себя великолепнейшим стратегом: впрямую он не отказался выполнить ни одного своего обещания, но понятно, что ни на какие уступки Европе он идти не собирался. Скорее всего, не были бы даны Марине и обещанные Новгород и Псков. Вернее, скорее всего, даны, правда, с какими-нибудь условиями, которые сводили бы на нет ценность подарка. Но этого узнать было не суждено: процарствовала Марина ровно неделю…

Непонятно, зачем Лжедмитрий женился на Марине. Возможно, чувствовал некий долг перед сандомирским воеводой. Но, скорее всего, он был просто впечатлен красотой и сильным характером Марины и, при всех своих возможностях, так и не мог вычеркнуть ее из своего сердца.

Свадьба была сыграна по русскому обычаю, и Марина была вынуждена, против своего желания, ходить в русской одежде, до того унизанной драгоценными камнями, что, как вспоминали современники, было невозможно разглядеть цвет материи. Потекли веселые дни пиров. В воскресенье готовился маскарад с великолепным освещением дворцов, а под Москвой строили шуточную крепость, которую одни должны были брать приступом, а другие защищать. Поляки затевали рыцарский турнир, да и вообще жизнь обещала быть веселой. Но настала суббота, 16 мая.

Марину разбудил набатный звон. Не обнаружив около себя супруга, она быстро поняла, что происходит, и, наскоро надев юбку, с растрепанными волосами бросилась в нижние покои каменного дворца, надеясь укрыться. Но набат, выстрелы и крики, доносящиеся снаружи, сильно пугали царицу, и долго во дворце она не просидела, решив, что необходимо менять местоположение. Марина вышла из своего убежища и стала подниматься по лестнице, на которой столкнулась с заговорщиками, которые искали ее и Дмитрия. Правда, в таком виде «воровку» они не узнали и просто столкнули ее с лестницы. Марина вбежала в свои покои, где собрались придворные дамы, а из мужчин только паж Марины Осмольский. Он запер дверь и объявил пытавшейся ворваться толпе, что они смогут сделать это только «по его трупу». Заговорщики не заставили себя уговаривать: дверь была выбита, Осмольский застрелен, а его тело изрублено в куски.

Шуйский, как известно, открыл тюрьмы, и потому толпа бунтовщиков во многом состояла из их «постояльцев». Они начали приставать к женщинам, отпускать непристойные шутки, бранно выражаться… Испуганные дамы сбились в кружок, а Марина, пользуясь своим небольшим ростом, спряталась под юбкою своей приближенной. Тут, к счастью, прибежали бояре и разогнали толпу.

Шуйский приставил к Марине стражу, и она оставалась во дворце до среды. Ее повар был убит, и Шуйский, зная, что Марина не переносит русскую кухню, позволил присылать ей пищу от ее отца. В среду Марине сказали: «Муж твой, Гришка Отрепьев, вор, изменник и прелестник, обманул нас всех, назвавшись Димитрием, а ты знала его в Польше и вышла за него замуж, тебе ведомо было, что он вор, а не прямой царевич. За это отдай все и вороти, что вор тебе в Польшу пересылал и в Москве давал». Марина указала им на свои драгоценности и ответила: «Вот мои ожерелья, камни, жемчуг, цепи, браслеты… все возьмите, оставьте мне только ночное платье, в чем бы я могла уйти к отцу. Я готова вам заплатить и за то, что проела у вас с моими людьми».

«Мы за проесть ничего не берем, — заявили, по уверению Н. И. Костомарова, москвичи, — но вороти нам те 55 000 рублей, что вор переслал тебе в Польшу».

Марина объяснила, что эти деньги потрачены на путешествие, но, если ее отпустят, она готова выслать из Польши столько, сколько будет приказано. Между тем москвичи отобрали у Мнишеков все, что можно было отобрать, и в насмешку выслали им назад пустые сундуки. Марину после этого отослали к отцу.

Часть польских гостей из Москвы отпустили, но знатных Шуйский оставил в заложниках, опасаясь, что Сигизмунд начнет мстить за резню, учиненную над поляками в Москве. Жили заложники в доме дьяка Власьева, которого за общение с Дмитрием сослали, а его имущество Шуйский отписал на себя.

По Москве стали распространяться слухи, что Дмитрий не убит, а вместо него подкинут чужой труп. Тело, выставленное на всеобщее обозрение, и в самом деле, настолько изуродовали, что понять кто это не было никакой возможности. Шуйский, опасаясь, что дело может окончиться бунтом и освобождением поляков, разослал их в разные города. Марина с отцом, братом, дядею и племянником оказалась в Ярославле. Здесь они прожили до июня 1608 года.

Россия между тем бурлила. Сначала под именем Дмитрия явился Болотников, и Шуйский едва одолел его, затем появился из литовских владений новый Дмитрий. Подозревают, что эту экспедицию организовала жена Мнишека, пытаясь освободить своих родственников. Впрочем, этот самозванец назывался не Дмитрием, а его дядей Нагим, а Дмитрий, дескать, «идет следом». Но в Путивле стали с нетерпением разыскивать Дмитрия, и выяснилось, что никакого Дмитрия никто не видел, а есть только его дядя. Один из соратников «дяди», преданный пытке, закричал, указывая на Нагого: «Вот Димитрий Иванович, он стоит перед вами и смотрит, как вы меня мучите. Он вам не объявил о себе сразу, потому что не знал, рады ли вы будете его приходу».

Новокрещеный Дмитрий принял грозный вид, и народ тут же упал ему в ноги, прося у государя прощения. Тут же к нему стали стекаться со всех окрестных земель воины, готовые восстанавливать царевича на троне. Вскоре войско собралось весьма серьезное, но в то, что перед ними настоящий Дмитрий, из верхушки никто не верил, каждый лишь преследовал некие свои цели. Прибывший с сильным отрядом князь Рожинский отстранил от управления соратника Дмитрия Меховецкого и начал так помыкать будущим царем, что тот два раза пытался убежать, но его возвращали. В третий раз он, прежде не пивший водки, решил упиться ею до смерти, но и это ему не удалось. И тогда названый царь решил предаться своему жребию.

Дела нового самозванца пошли успешно: вскоре были взяты Карачев, Брянск, Орел… Единственная проблема, с которой он столкнулся, была в том, что по всей России возникло множество царевичей Дмитриев, и этому, «настоящему», пришлось рассылать грамоты с приказом бить воров кнутом и задерживать до царского указа.

Вскоре войско Лжедмитрия разбило полки Шуйского и беспрепятственно подошло к Москве. Лагерь был заложен в селе Тушине, между Москвой-рекой и впадавшей в нее рекой Всходней. Сторонники Шуйского прозвали нового претендента Тушинским вором, под этим именем новый самозванец и остался в истории. Но сторонников у Шуйского становилось все меньше: уже и бояре старинных родов поехали присягать в Тушино, а российские города откладывались от законного царя один за одним.

Шуйский между тем заключил с Польшей мир на три года и одиннадцать месяцев, в условия которого входило отпустить всех задержанных поляков. Марину с семьей привезли в Москву, где она официально отказалась от титула царицы и затем отправилась в Польшу. Однако в Тушине узнали о визите в столицу жены самозванца и погнались за ней. Мнишеков нагнали уже неподалеку от границы, 16 августа. Внушительная охрана, конвоировавшая Мнишеков, тут же разбежалась, Марина испугалась не меньше, но тут как раз появился Ян Сапега, идущий во главе отряда из семи тысяч удальцов к Тушину. Он уговорил Марину отправиться с ним, уверяя ее, что муж ее спасся. Марину это известие очень обрадовало, и она последовала в Тушино и при этом веселилась и пела. Князю Мосальскому стало жалко ее, и, подъехав к карете, он сказал: «Вы, Марина Юрьевна, песенки распеваете, оно бы кстати было, если бы вы в Тушине нашли вашего мужа; на беду, там уже не тот Димитрий, а другой». Марина, которая, значит, все-таки любила Дмитрия, начала кричать и плакать. Мосальский, испугавшись мести князей, бежал с дороги к Шуйскому.

Марина отказывалась ехать, а везти ее насильно казалось неудобным, так как необходима была ее искренняя радость при встрече с супругом. Сапега уговаривал Марину пять дней, но все было бесполезно. В итоге к Дмитрию отправился Мнишек, ее отец, и тот пообещал ему 300 000 рублей и Северскую землю с 14 городами. Марина была продана.

На следующий день Вор приехал к Марине, но она отвернулась от него с омерзением. Наконец, путем долгой торговли Марину сумели убедить не противиться, с одной стороны говоря ей, что это подвиг веры, с другой — что Дмитрий не будет с ней жить, пока не станет полноправным царем. На следующий день Сапега повез Марину в воровской табор, где она и Дмитрий на глазах у всех бросились друг к другу в объятия и возблагодарили Бога, что тот позволил им снова соединиться.

Мнишек прожил в лагере четыре месяца, имея с Мариной весьма холодные отношения и общаясь, в основном, с Дмитрием, а затем отбыл в Польшу. Там он понял, что самозванец польского короля не интересует, а чтобы его не присовокупили к этому обману, прервал с Дмитрием и Мариной всяческую переписку, говоря, что дочь действует по своему разумению.

Российские города, узнав о том, что Марина Дмитрия опознала, один за одним переходили на сторону самозванца. Стояла твердо лишь Москва. С наступлением осени табор стал обустраиваться: копались землянки, те, кто побогаче, ставили избы, для лошадей из хвороста с соломой создавали загоны. Это был уже полноценный город, хотя и совершенно разбойничий. Сюда стекались любители азартных игр, легкодоступные женщины, винокуры. Одних торговых людей, которые стояли отдельно от военного лагеря, насчитывалось около трех тысяч.

Но всю эту роскошь надо было на что-то содержать, и рыскавшие по окрестностям фуражные экспедиции весьма озлобляли московитов. Города начали понемногу откладываться от Дмитрия и снова давать присягу Шуйскому. Необходимо было взять Москву, в которой Шуйского терпеть не могли так же, как и во всей остальной России, но она была слишком хорошо укреплена. Между тем с севера к Тушину шел, громя отряды самозванца, Скопин, с Волги — ополчение Шереметева, а с запада — польский король Сигизмунд, которому, чтобы завоевать Московию, самозванец был не нужен.

В ноябре 1609 года Сигизмунд послал в Тушино депутатов, которые, минуя самозванца, обратились напрямую к полякам, призывая их идти в королевское войско. Те начали торговаться, говоря, что Дмитрий им обещал за взятие власти двадцать миллионов злотых, а сколько даст король? Когда же Дмитрий поинтересовался у Рожинского, зачем приехали королевские комиссары, тот ответил: «А тебе, б… сын, что за дело? Они ко мне приехали, а не к тебе. Черт тебя знает, кто ты таков! Довольно мы уже тебе служили».

Дмитрия все начали шпынять, и он понял, что дело уже совсем плохо. Переодевшись в крестьянское платье, он бежал в Калугу, откуда начал рассылать грамоты с призывом поляков бить, а все их имущество свозить к нему в Калугу. Неизвестно, был ли этот побег совершен по договору с Мариной или втайне от нее. Но Марина, лишившаяся любимого мужа, царства, преданная отцом, а церковью рассматриваемая не как человек, а как орудие борьбы с православной схизмой, была уже другая. От ее былой московской наивности не осталось и следа.

Бегство самозванца подорвало торг поляков, и пришлось им стать сговорчивее. На стороне Сигизмунда выступили и русские бояре, говоря, что не хотят иметь царем Шуйского, а желают на царство Сигизмундова сына Владислава.

Один из польских воевод из тушинского табора, Стадницкий, написал Марине письмо, в котором уже не называл ее царицей, а лишь сандомирской воеводянкой, и уговаривал оставить честолюбивые замыслы и возвратиться в Польшу. Марина же отвечала: «Ваша милость должны помнить, что, кого Бог раз осиял блеском царского величия, тот не потеряет этого блеска никогда, так как солнце не потеряет блеска от того, что его закрывает скоропреходящее облако».

Написала Марина и королю: «Если кем на свете играла судьба, то, конечно, мною; из шляхетского звания она возвела меня на высоту московского престола только для того, чтобы бросить в ужасное заключение; только лишь проглянула обманчивая свобода, как судьба ввергнула меня в неволю, на самом деле еще злополучнейшую, и теперь привела меня в такое положение, в котором я не могу жить спокойно, сообразно своему сану. Все отняла у меня судьба: остались только справедливость и право на московский престол, обеспеченное коронацией, утвержденное признанием за мною титула московской царицы, укрепленное двойною присягою всех сословий Московского государства. Я уверена, что ваше величество, по мудрости своей, щедро вознаградите и меня, и мое семейство, которое достигало этой цели с потерею прав и большими издержками, а это неминуемо будет важною причиною к возвращению мне моего государства в союзе с вашим королевским величеством».

Сигизмунд пообещал Марине удел в Московском государстве. Между тем в Тушине происходил уже полный разброд. С одной стороны давил Сигизмунд, с другой — смущал своими грамотами из Калуги Лжедмитрий, и Марина металась между двух лагерей, как меж двух огней, пытаясь отыскать союзников и там и там. Как-то Марина явилась перед войском с распущенными волосами, плачущая, и это довело до междоусобия. Донские казаки и часть польских удальцов вышли из табора, намереваясь идти в Калугу, но атаман Заруцкий сначала пытался казаков остановить, затем донес об их уходе Рожинскому, тот приказал стрелять, и в стычке полегло две тысячи человек. Казаки все-таки ушли к Дмитрию, а вместе с ними князья Трубецкой и Засекин.

Марина оставила в своем шатре письмо, в котором говорилось, что «Без родителей, без кровных, без друзей и покровителей мне остается спасать себя от последней беды, что готовят мне те, которые должны были бы оказывать защиту и попечение. Меня держат как пленницу. Негодяи ругаются над моею честью: в своих пьяных беседах приравнивают меня к распутным женщинам, за меня торгуются, замышляют отдать в руки того, кто не имеет ни малейшего права ни на меня, ни на мое государство. Гонимая отовсюду, свидетельствуюсь Богом, что буду вечно стоять за мою честь и достоинство. Бывши раз московскою царицею, повелительницею многих народов, не могу возвратиться в звание польской шляхтянки, никогда не захочу этого. Поручаю честь свою и охранение храброму рыцарству польскому. Надеюсь, оно будет помнить свою присягу и те дары, которых от меня ожидают», — и отправилась, переодевшись в гусарское платье, вместе со служанкой и под охраной трехсот пятидесяти казаков в Калугу. Но заблудилась и оказалась в Дмитрове у Сапеги. Дмитров же как раз осадили войска Скопина под руководством князя Куракина, и продолжить свой путь Марина не смогла. Когда город уже был готов сдаться, она поднялась на стену и сказала: «Смотрите и стыдитесь, я женщина, а не теряю мужество!»

Дмитров продержался еще некоторое время, тут у осаждавших кончились запасы, и они были вынуждены уйти.

Марина хотела продолжить путь в Калугу, но Сапега начал ее отговаривать, предлагая вернуться в Польшу. «Я царица всей Руси, — отвечала Марина. — Лучше исчезну здесь, чем со срамом возвращусь к моим ближним в Польшу».

Вскоре она добралась до Калуги, а 15 марта Рожинский, поняв, что табор полностью разложен, и достаточно одной хорошей атаки Скопина, чтобы все пало, решил этого не ждать, распустил всех и, поджегши табор, отправился к королю. Значительная же часть казаков пошла к Дмитрию в Калугу.

Марина с Вором жила в Калуге, сначала в монастыре, а затем для них был выстроен отдельный дворец. Вскоре польский гетман Жолкевский разбил наголову войско Скопина, и стало понятно, что дни Шуйского сочтены. Вор с Мариной двинулись к Москве. Марина остановилась в монастыре Николая Чудотворца на Угреше, а Лжедмитрий в селе Коломенском.

С другой стороны к Москве подошел и расположился на Девичьем поле гетман Жолкевский. Началась торговля: Вор и Марина обещали королю в течение десяти лет платить по 300 000 злотых, а королевичу Владиславу по 100 000 злотых, уступить Польше Северскую землю и возвратить Ливонию, помогать казной и войском против шведов и быть в готовности выступить против всякого неприятеля по приказанию польского короля.

Но поляки, уже практически овладевшие Московией, не спешили соглашаться на эти условия. Король велел Жолкевскому разбить войско самозванца, и тот, обойдя Москву, вышел к войску Сапеги. Дмитрий тут же ушел на Угрешу, а Сапега и Жолкевский перед битвой съехались в поле и, обсудив положение, решили битву отложить. Жолкевский пообещал, что король удовлетворит служивших у самозванца поляков, а самому Дмитрию и Марине даст удел Самбор или Гродно. После этого поляки отошли от самозванца, да и русские князья тоже отправились в Москву с желанием дать присягу Владиславу. Остался с Дмитрием только Дмитрий Тимофеевич Трубецкой.

Услышав об условиях, предложенных Жолкевским, Марина сказала польским депутатам: «Пусть король Сигизмунд даст царю Краков, а царь из милости уступит ему Варшаву». А Дмитрий прибавил: «Лучше я буду служить где-нибудь у мужика и добывать трудом кусок хлеба, чем смотреть из рук его польского величества». По диалогу, который начала Марина, ясно, кто был главным в этой паре. Жолкевский, узнав об ответе, собрался Марину с Дмитрием арестовать, но те были предупреждены и бежали в Калугу в сопровождении отряда донцов под начальством атамана Заруцкого, того самого, что не хотел отпускать казаков к Дмитрию из табора и считал Марину своим первейшим врагом. Скоро он снова появится в нашем рассказе. Пока же Марина с Дмитрием сидели в Калуге, а Жолкевский бомбардировал их письмами, просившими исполнить королевскую волю и грозившими оружием в случае ослушания.

В итоге к концу 1610 года страна разделилась на два лагеря: одни были за Владислава, другие за Дмитрия. Многие присягали самозванцу даже не потому, что верили в его происхождение, а чтобы отделиться от поляков, которые уже вызывали всеобщую ненависть. По сути, была нужна лишь спичка, бочку с порохом поляки создали своими руками. Прекрасно это понимая, Марина и Дмитрий послали в Москву попа Харитона, чтобы тот возмущал бояр. Но Харитона арестовали поляки, и под пыткой он оговорил многих князей, которых Гонсевский, заступивший на место Жолкевского, приказал тут же посадить под стражу. Это вызвало очередную волну негодования в Москве.

Но самозванцу, увы, было не суждено ею воспользоваться. Касимовский хан Ураз-Махмет (или Ур-Мамет), стоявший в Тушине, а когда Вор бежал оттуда, перешедший к Жолкевскому, захотел вернуть из Калуги своего сына, оставшегося преданным Дмитрию. За этим он отправился в Калугу, представляясь горячим сторонником Дмитрия, но сын хана обо всем рассказал самозванцу. И тот, отправившись с Ур-Маметом на охоту, в присутствии двух своих ближайших сторонников убил его, а тело бросил в Оку. Вернувшись же в город, он стал говорить, что Ур-Мамет хотел его убить, да вот куда-то бежал.

Но друг Ур-Мамета, крещеный татарин Петр Урусов, не поверил в это и упрекнул Дмитрия убийством касимовского царя. Урусова посадили в тюрьму, где продержали шесть недель, но он начал каяться, обещать верность, и в начале декабря 1610 года по просьбе Марины его освободили и приблизили к Дмитрию. 10 декабря самозванец вместе с Урусовым и несколькими русскими и татарами отправился на прогулку за Москву-реку. Некогда трезвенник, Дмитрий теперь страшно пил и, едучи в санях, беспрестанно требовал, чтобы ему подавали вино. Урусов, следовавший за ним верхом, ударил его саблей, а младший брат Урусова отсек Лжедмитрию голову. Тело раздели и бросили в снег. Урусовы с татарами убежали, а русские, провожавшие Вора, вернулись в Калугу и известили Марину.

Та, будучи уже на последних днях беременности, привезла на санях тело Вора и ночью с факелом в руке бегала по улицам, рвала на себе волосы и одежду и с плачем молила о мщении. Но калужанам было все равно. Тогда она обратилась к донцам, и те под руководством Заруцкого напали на татар и перебили до двухсот человек. Через несколько дней Марина родила сына, которого назвала Иваном, и потребовала присягать ему как законному наследнику русского престола.

Сапега, узнав, что Дмитрий убит, подступил к Калуге, и калужане присягнули Владиславу, хотя донцы и вступили с поляками в бой. Марина отправила Сапеге отчаянно горькое письмо: «Ради Бога избавьте меня. Мне, быть может, каких-нибудь две недели осталось жить на свете. Избавьте меня, избавьте, Бог вам заплатит!» Но Сапега, узнав, что Калуга присягнула, вернулся в Москву.

Между тем смерть Дмитрия вызвала новые брожения, и русские уже стали объединяться под идеей выборов царя. Руководил новым войском Прокопий Ляпунов, к которому и выехали из Калуги в Рязань Трубецкой и Заруцкий. Заруцкий, взяв с собой Марину, оставил ее в Туле, встретился с Ляпуновым и, возвратившись в Тулу, начал собирать казаков.

Вскоре он с Мариной и отрядом выехал в стан Ляпунова под Москву, и Ляпунов, Заруцкий и Трубецкой были избраны главными предводителями и правителями Русской земли. Марина и Заруцкий не слишком хорошо относились к Ляпунову, постоянно восстанавливая против него казаков, и 25 июля казаки Ляпунова убили. Марина снова начала заявлять о правах своего сына, а Заруцкий и Трубецкой присягнули младенцу как наследнику престола.

По всей земле Русской снова стали появляться Дмитрии, но самым большим влиянием пользовался тот, что объявился в Пскове. Говорили, что это вор Сидорка, бывший московский дьякон. Казаки тут же признали его, а вместе с ними дал ему присягу и Заруцкий. Немного позже присоединился к другу и Трубецкой.

Между тем в Новгороде готовилось под руководством князя Пожарского ополчение, которое хотело биться как с поляками, так и с воюющими с ними казаками. Марина, понимая, что все уже очень плохо, и союзников у нее нет, отправила посла в Персию, предлагая заключить союз и поставить ее сына на царство. Но посол попался в руки Пожарского.

Не лучше дело обстояло и с новым самозванцем: тот слишком вольготно себя вел, вскоре был арестован псковичами за насилие и разврат и выслан в кандалах в Москву. Но не доехал: то ли его убили по дороге конвойные, то ли казнили уже под столицей. Трубецкой отступил от Заруцкого и Марины и призвал Пожарского в Москву. Заруцкий с Мариною отправили к Пожарскому убийц, но те попались. Не дожидаясь прихода Пожарского в казацкий табор, Заруцкий с Мариной и отрядом верных казаков бежали 17 июня в Коломну. Но ополчение приближалось, и Заруцкий с Мариной, ограбив Коломну, отправились в Михайлов, где оставались несколько месяцев.

В октябре 1612 года Москву освободили от поляков, а в феврале 1613-го на престол избрали Михаила Федоровича Романова. Марина и Заруцкий тем временем рассылали грамоты, требуя присяги Ивану Дмитриевичу. Великорусские казаки присягнули Михаилу, но множество обретающихся в Московской земле малорусских казаков примкнули к Марине и Заруцкому.

Новый царь послал против людей Заруцкого Ивана Никитича Одоевского, и те перешли из Михайлова в Лебедянь. А когда войско приблизилось, бежали в Воронеж. Именно здесь, в конце 1613 года, произошла кровопролитная битва, продолжавшаяся два дня. Войско Марины было разбито, потеряло весь свой обоз и знамена, а Марина с Заруцким бежали за Дон. Одоевский решил, что они уже неопасны, и преследовать их не стал. Они же через некоторое время осели в Астрахани, где убили местного воеводу Хворостинина и стали переманивать на свою сторону казаков, татар, Турцию и всех, кого могли. Воевать уже мало кто хотел, и большинство просто тянули из Заруцкого деньги. Психологическое состояние Марины можно понять по тому нюансу, что она приказала не звонить рано к заутрене, говоря, что ее сын пугается звона. Но понятно, что она до сих пор помнила тот московский набат.

На Астрахань из Москвы отправилось войско, но не успело оно еще приблизиться, как в воровском стане произошла междоусобица, и Заруцкому с Мариной и верными людьми пришлось сесть на струги и плыть вверх по Волге, так как снизу поднимался царский воевода Хохлов. Астрахань принесла присягу Романову. Заруцкий с Мариной хотели под шумок проскочить мимо Астрахани в море, но их заметили, дали залп, и войско Заруцкого и Марины рассеялось. Многих казаков убили, многих схватили. Была арестована даже подруга Марины полька Варвара Казановская. Но Заруцкий и Марина, воспользовавшись извилистым руслом, сумели скрыться.

Тем не менее кто-то увидел, что они вышли в море, а затем повернули в Яик. Вскоре на Яик были высланы стрельцы. На Медвежьем острове обнаружили воровской лагерь, в котором находилось около шести сотен казаков. Всем заправлял атаман Треня Ус, который Заруцкого себе полностью подчинил, а у Марины даже отнял ребенка и держал его при себе. Увидев стрельцов, казаки тут же поцеловали крест царю Михаилу и выдали беглецов. Ус с несколькими соратниками сбежал и потом еще некоторое время разбойничал.

Пленников привезли в Астрахань, а 13 июля отправили поодиночке вверх по Волге. Марину везли в кандалах с приказанием убить при малейшем подозрении, что ее хотят освободить.

В таком виде ее и ввезли в Москву. Восемь лет назад она въезжала в русскую столицу совсем не так. Ее четырехлетнего сына повесили за Серпуховскими воротами, а Заруцкого посадили на кол. Судьба самой Марины неизвестна. Но полякам, при размене пленными, сказали, что Марина умерла в Москве, в тюрьме, «с тоски по своей воле». Говорят, что это произошло в Круглой, или Маринкиной, башне коломенского кремля. Другие же утверждают, что ее повесили или утопили. Перед смертью Марина прокляла род Романовых, говоря, что мало кто из них умрет своей смертью и убийства будут продолжаться до тех пор, пока Романовы не сгинут. Проклятие Марины сбылось. Еще при ее жизни верили в то, что Марина колдунья и умеет обращаться сорокой. Зимой 1916–1917 годов в Кремле, говорят, было очень много сорок…

Видят Марину и сегодня. Она идет по набережной или по Столешникову переулку, одетая в польское платье, и, ни на кого не глядя, плачет. Некоторые утверждают, что на ней видны кандалы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.