2. Паутина Иллюзий
2. Паутина Иллюзий
Мартовские ветры утихали. Весеннее цветение повсюду распространяло свое благоухание, проникающее даже в душевую, где я смывал пот и усталость после хорошей тренировки.
Я быстро оделся и сбежал вниз по задней лестнице комплекса «Хармон Джим», и увидел, как последние лучи Солнца окрашивали небо над Полем Эдвардса в оранжевый цвет. Прохладный воздух бодрил меня. Расслабленный и умиротворенный, я не торопясь, шел к центру города, чтобы подкрепиться чизбургером по пути в кинотеатр. Сегодня там демонстрировался замечательный фильм, Великий Побег, об Английских и Американских военнопленных, осмелившихся на побег.
Когда фильм закончился, я трусцой пробежался вверх по Университет Авеню, направляясь к кампусу и, миновав Шаттак, свернул влево и оказался на заправке почти сразу после прихода Сократа. Вечер выдался напряженным, и я помогал ему до полуночи. Мы вошли в офис, вымыли руки, после чего он удивил меня китайским ужином и новой фазой обучения.
Все началась, когда я принялся рассказывать о Великом Побеге.
«Похоже, это замечательный фильм, — сказал он, распаковывая, принесенный им с собой, пакет с овощами, — а также очень подходящий».
«Как так?»
«Вот так. Дэн, тебе также нужно совершить побег. Ты заложник своих иллюзий — относительно себя и окружающего мира. Чтобы освободиться, тебе потребуется больше мужества и силы, чем любому киногерою».
Я настолько хорошо чувствовал себя той ночью, что не воспринимал слова Сока всерьез.
«Я не ощущал себя заключенным, кроме того эпизода, когда ты привязал меня к стулу».
Он начал мыть овощи. Сквозь шум воды, он продолжал говорить: «Ты не видишь своей тюрьмы потому, что ее решетки невидимы. Часть моей задачи состоит в том, чтобы указать тебе на твои затруднения и, я надеюсь, это станет самым большим разочарованием в твоей жизни (disillusioning experience).
«Что ж, спасибо, друг», — сказал я, шокированный его злым умыслом.
«Ты не понял, — он ткнул в меня репой, затем стал нарезать ее в миску, — „Разочарование (крушение иллюзий) — это величайший дар, который я могу дать тебе. Однако, учитывая твою привязанность к иллюзиям, ты считаешь этот термин негативным. Ты выражаешь соболезнование другу фразой: „Каким же разочарованием это стало для тебя!“, вместо того, чтобы поздравить его. Слово „разочарование“ (disillusion) буквально означает «освобождение от чар (иллюзий)“. Но ты хватаешься за свои иллюзии.
«Докажи», — я бросил ему вызов.
«Доказательство в том, Дэн», — сказал он, отбрасывая в сторону тофу, которую он нарезал дольками, — «что ты страдаешь; ты не получаешь фундаментального удовольствия от своей жизни. Твои развлечения, твои любовные интрижки и, даже, твои занятия гимнастикой есть лишь временные средства, отвлекающие тебя от чувства подспудного страха».
«Минуточку, Сок, — раздосадовался я, — ты, что же хочешь сказать, что гимнастика и секс это плохо?»
«Не обязательно. Однако для тебя они являются пагубными пристрастиями, а не истинными радостями. Ты используешь их для того, чтобы отвлечься от того, что тебе действительно нужно сделать: освободиться».
«Извини, Сократ, это не доказательство».
«Да, это — доказательство, и в нем легко убедиться, хотя ты этого еще не понимаешь. Ты, Дэн, в процессе своей стандартной охоты за достижениями и развлечениями, уклоняешься от основного источника своих страданий».
«Это ты так думаешь!» — резко запротестовал я, не в силах скрыть агрессию в голосе.
«Это не то, что тебе хотелось услышать, правда?»
«Да уж. Это интересная теория, но я не думаю, что она применима ко мне, и все. Как насчет того, чтобы сказать мне что-нибудь более ободряющее».
«Пожалуйста, — сказал он, снова принимаясь за свои овощи, — Истина заключается в том, Дэн, что твоя жизнь движется чудесно, и у тебя нет настоящей причины для страданий. Я тебе не нужен. Ты уже воин. Как тебе это?»
«Лучше!» — мое настроение немедленно улучшилось. Но я знал, что это не надолго. «Возможно, истина лежит где-то посередине, как ты думаешь?»
Не отрывая взгляда от овощей, Сократ произнес: «С моей точки зрения, это твое „посередине“ просто — ад».
Защищаясь, я спросил: «Скажи, дело в том, что это я такой слабоумный или ты, вообще, специализируешься на духовно неполноценных?».
«Можно и так сказать, — улыбнулся он, налив кунжутного масла в котелок и поставив его на электроплиту, — почти у всего человечества одно и тоже препятствие, что и у тебя».
«Что это за препятствие?»
«Я думал, что уже объяснил это, — сказал он терпеливо, — Если вы не получаете того, что хотите, вы страдаете. Если вы получаете то, чего не хотите, вы страдаете. И даже если вы получаете в точности то, чего вы хотите, вы, все равно, страдаете, потому что вы не можете удержать это навечно. Ваш „УМ“ — ваша препятствие. Он хочет быть свободным от перемен, свободным от боли, свободным от обязательств жизни и смерти. Но перемены — это закон, и никакое количество притворства не изменит эту реалию».
«Сократ, ты умеешь наводить тоску, ты знаешь это? У меня уже и аппетита-то нет. Если жизнь это только страдания, тогда зачем она вообще?»
«Жизнь — это не страдание. Это просто ты страдаешь ее, вместо того, чтобы жить и радоваться ей. Это будет продолжаться до тех пор, пока ты не избавишься от привязок своего ума и не отправишься в путешествие свободно, независимо оттого, что случается»
Сократ бросил овощи в шипящий котелок и стал помешивать. Восхитительный аромат наполнил комнату. Я оставил все свое возмущение. «Думаю, ко мне вернулся аппетит». Сократ только засмеялся, разложив золотистые овощи на две тарелки и поставив их на свой письменный стол, служивший нам и обеденным.
Он ел в молчании, беря своими палочками маленькие кусочки. Я с жадностью проглотил свои овощи где-то секунд за тридцать. Думаю, я изрядно проголодался. Пока Сократ трапезничал, я спросил его: «Так какие же есть положительные аспекты ума?»
Он отвел взгляд от тарелки: «Таких не имеется». Сказав это, он спокойно вернулся к своей трапезе.
«Никаких?! Сократ, это безумие. А как же творения человеческого ума? Книги, библиотеки, искусство? Как насчет достижений нашего общества, ставших возможными благодаря светлым умам?»
Он усмехнулся, положил свои палочки и сказал: «Нет никаких светлых умов». После чего он отнес тарелки в раковину.
«Сократ, прекрати делать свои безответственные заявления и объяснись!»
Он вышел из туалетной комнаты, неся над головой вымытые до блеска тарелки.
«Мне придется дать тебе новое определение некоторых терминов. „Ум“ — это один из этих скользких терминов, как „любовь“. Надлежащее определение зависит от состояния сознания. Посмотри на это следующим образом: у тебя есть мозг, который направляет тело, накапливает информацию, а также играет с этой информацией. Мы ссылаемся на абстрактные процессы, протекающие в мозге, как на „интеллект“. Нигде ранее я не упомянул слова „ум“. Мозг и ум — это разные вещи. Мозг — реален, ум — нет.
«Ум — это иллюзорное отпочкование от базовых церебральных процессов. Он подобен опухоли. Он суммирует в себе все случайные, неконтролируемые мысли, которые пузырями всплывают из подсознания на поверхность сознания. Сознание не является умом; осознанность — это не ум; внимание — тоже не ум. Ум — это помеха, усугубление. Это, своего рода, эволюционная ошибка в человеческом существе, главная слабость в человеческом эксперименте. Я не могу дать уму иное определение».
Я сидел молча и медленно дышал. Я не знал точно, что ему сказать в ответ. Вскоре, однако, слова нашлись.
«Ты высказал уникальный взгляд, Сок. Я не совсем понимаю то, что ты хочешь сказать, но голос у тебя искренний».
Он улыбнулся и пожал плечами.
«Сок», — продолжил я, -«Мне, что же, придется отрезать себе голову, чтобы избавиться от ума?»
Он сказал с улыбкой: «Это, конечно, способ, но у него есть нежелательные побочные эффекты. Мозг может быть инструментом. Он может вспоминать телефонные номера, решать математические задачи или сочинять стихи. В этом смысле он работает на остальное тело, как трактор. Однако, когда ты не можешь перестать думать о математической задаче или телефонном номере или, когда беспокойные мысли или воспоминания появляются без твоего желания, то это не работа твоего мозга, а блуждание твоего ума. Тогда ум управляет тобой. Трактор сходит с ума».
«Понимаю».
«Чтобы, вправду, понять это, ты должен понаблюдать за собой. У тебя всплывает сердитая мысль, и ты становишься сердитым. То же самое касается и всех остальных эмоций. Они — марионеточные, безусловно-рефлекторные, реакции на мысли, которыми ты не можешь управлять. Твои мысли, как дикие обезьяны, которых ужалил скорпион.
«Сократ, я думаю…»
«Ты слишком много думаешь!»
«Да я только хотел сказать тебе, что действительно желаю измениться. Это одно из качеств, присущих мне: я всегда открыт переменам».
«Это, — сказал Сократ, — одна из самых больших твоих иллюзий. Ты всегда хотел менять одежду, прически, женщин, квартиры и места работы. Вы все слишком хотите менять что угодно, кроме самих себя, кроме своих желаний. Либо я помогу открыть тебе глаза, либо за меня это сделает время, но время далеко не всегда так обходительно» — грозно проговорил он. «Выбирай сам. Но сначала осознай, что ты в тюрьме. Потом, мы спланируем твой побег».
Произнеся это, он придвинулся к письменному столу, взялся за карандаш и стал проверять чеки, с видом занятого чиновника. У меня появилось отчетливое ощущение того, что на сегодня все. Я был рад окончанию урока.
В следующие дни, растянувшиеся на недели, я был слишком занят, чтобы заскочить повидаться с Сократом. Но его слова не утихали в моей голове; я стал, поневоле, задумываться над их смыслом.
Я стал вести маленькую тетрадку, куда я записывал все свои мысли в течение дня, кроме тренировок, когда мои мысли уступали место действию. Через два дня, мне пришлось купить тетрадку потолще; через неделю и она закончилась. Меня поразило количество и общая негативность моих мыслительных процессов.
Эта практика увеличила осознание моего умственного шума; хотя, она только увеличила громкость моих мыслей, которые, до этого, были лишь фоновыми звуками из моего подсознания. Я перестал вести записи, но мысли раздавались теперь оглушительно. Может быть, Сок поможет мне прибрать громкость. Тем вечером я решил отправиться к нему.
Я нашел его в гараже за паровой чисткой двигателя старого Шевроле. Только я собрался открыть рот, как на пороге появилась фигура молодой женщины. Даже Сок не услыхал, как она вошла, что было само по себе необычно. Он заметил ее чуть раньше, чем я и пошел к ней с распростертыми объятиями. Она воздушным шагом приблизилась к нему, они обнялись и стали кружиться по комнате. Следующие несколько минут они смотрели исключительно в глаза друг другу. Сократ как бы спрашивал ее «Да?», а она ему отвечала «Да». Зрелище было, довольно, эксцентрическое.
От нечего делать, я провожал ее взглядом каждый раз, когда она кружилась мимо. Она была немногим выше пяти футов, крепкого сложения, тем не менее, сплошь окутана аурой изысканной утонченности. Ее длинные черные волосы были собраны в пучок, открывая красивый высокий лоб и прекрасный цвет лица. Самой примечательной чертой лица были ее глаза — большие, темные глаза.
Должно быть, движения моей нижней челюсти, наконец, привлекли ее внимание.
Сократ сказал: «Дэн, это — Джой».
В тот же мгновение, я увлекся ею. Ее глаза излучали свет, улыбка была обворожительной и немного озорной.
«Джой это имя или характеристика твоего настроения?» — спросил я, пытаясь выглядеть умным.
«И то и другое», — ответила она, взглянув на Сократа. Он кивнул. Затем она обняла меня. Ее руки мягко обвились вокруг моей талии в очень нежном объятии. Вдруг, неожиданно, я ощутил невероятный прилив энергии. Я почувствовал себя полностью излеченным, утешенным, отдохнувшим и, словно молнией, пронзенным любовью.
Джой посмотрела на меня своими большими блестящими глазами, и мои глаза заблестели в ответ. «Старый Будда пропускает тебя через огонь и медные трубы?» — негромко произнесла она.
«Мм-да, что-то вроде этого». Очнись, Дэн!
«Это того стоит, я знаю. Когда-то, он занимался мной».
Мой рот был слишком слаб, чтобы задавать дальнейшие вопросы. К тому же, она повернулась к Сократу и сказала: «Почему бы нам всем не встретиться здесь в Субботу в десять часов и не прокатиться в Тильден Парк на пикник?» Я приготовлю ланч. Похоже, будет хорошая погода. О’кей?». Она поглядела на Сократа, потом на меня. Я лишь бессловесно кивнул, а она уже беззвучно выпорхнула за дверь.
Весь остаток вечера я был абсолютно бесполезен для Сократа. Да что там вечер, весь остаток недели был загублен. Наконец наступила суббота и я пришел на заправку с обнаженным торсом. Мне хотелось немного позагорать под весенним солнцем, но еще больше, произвести впечатление на Джой своим мускулистым торсом.
До парка мы доехали автобусом, а дальше пошли пешком по высохшим прошлогодним листьям среди сосен, берез и вязов. Мы разложили еду на солнышке, на небольшом травянистом возвышении. Я разлегся на покрывале позагорать, ожидая, что Джой присоединится ко мне.
Безо всякого предупреждения поднялся ветер, и налетели облака. Я просто не мог в это поверить. Начался дождь, сначала мелкий, затем настоящий ливень. Я сгреб свои вещи, проклиная все на свете. Сократ только смеялся.
«Ты думаешь — это смешно?» — стал ворчать я. «Мы сейчас промокнем, а автобуса не будет целый час, наши продукты пропали. Джой все приготовила; я уверен, что она тоже не в…» Джой тоже смеялась.
«Я смеюсь не над дождем, — сказал Сок, — Я смеюсь над тобой». Он зашелся от хохота и покатился кубарем в мокрую листву. Джой начала исполнять ритуальный танец, напевая «Песнь дождя». Ни дать ни взять — Джинджер Роджерс и Будда вместе.
Дождь закончился также неожиданно, как и начался. Солнце пробилось из-за туч, и вскоре, наша еда и одежда высохли.
«Похоже, мой танец дождя сработал» — Джой поклонилась.
Джой примостилась за моей, внезапно ссутулившейся, спиной и стала ее массировать. Сократ заговорил: «Для тебя пришло время извлекать уроки из своего жизненного опыта, а не жаловаться на него или наслаждаться им, Дэн. Только что тебе были преподнесены два очень важных урока; они просто упали с неба, так сказать». Я вплотную занялся едой, стараясь не слушать.
«Во-первых, -сказал он, — аппетитно жуя листок салата, — дождь не был ни причиной твоего разочарования, ни твоего гнева».
У меня во рту скопилась изрядная порция картофельного салата, чтобы возражать. Царственно взмахнув ломтиком моркови в мою сторону, Сократ продолжил.
«Дождь был полноценным проявлением законов природы. Твое „расстройство“ по поводу загубленного пикника, равно как и твое „счастье“ в отношении вновь появившегося солнца были результатом твоих мыслей. Они не имели никакого отношения к реальным событиям. Например, бывал ли ты „несчастлив“ во время каких-то празднований? Посему, очевидно, что именно твой ум, а не обстоятельства или другие люди, являются источником твоих настроений. В этом заключался первый урок».
Поглотив свою порцию картофельного салата, Сок продолжал: «Второй урок следует из наблюдения за тем, как ты рассердился еще сильнее, заметив, что я нисколько не расстроен. Ты начал видеть себя в сравнении с воином — с двумя воинами, если угодно». Он улыбнулся Джой. «Ты не такой, Дэн, правда? Должно быть, это навело тебя на мысль о необходимости перемен».
Я сидел и угрюмо впитывал его слова. Едва ли я понимал, что он и Джой попросту шутили. Вскоре, опять начался дождь.
Сократ и Джой вернулись на покрывало. Сократ начал прыгать из стороны в сторону, пародируя мое недавнее поведение. «Проклятый дождь! — визжал он, — Испортил наш пикник!». Он, громко охая, ходил взад вперед, потом резко остановился, и, подмигнув мне, ехидно улыбнулся. Затем он бросился животом прямо на кучу мокрых листьев, делая вид, что плавает. Джой начала петь; или смеяться — я не мог разобрать, что именно.
Я позволил себе расслабиться и начал, вместе с ними, кататься в листьях, играя с Джой. Мне, особенно, понравились эта игра, думаю ей тоже. Мы бегали и танцевали безудержно, пока не настала пора возвращаться домой. Джой была, словно игривый щеночек, однако со всеми качествами, присущими гордой, сильной женщине. Я быстро шел ко дну.
В то время, когда автобус катился вниз к Бухте по извивающейся вокруг холма дороге, небо стало золотисто-розовым в закатных лучах Солнца. Сократ сделал безуспешную попытку подытожить мои уроки, а я, изо всех, старался игнорировать его, тискаясь к Джой на заднем сидении автобуса.
«Гм! Минутку твоего внимания»— сказал он. Он протянул руку, взял мой нос между своих пальцев и повернул мое лицо по направлению к себе.
«Шо-о ты хошь?» — прогундосил я. Джой шептала мне на ушко. Сократ держал меня за нос. «Лучше я послушаю ее, чем тебя», — сказал я.
«Она проведет тебя только по пути наслаждений», — усмехнулся он, отпуская мой нос, — «Даже молодой дурак в приступе влюбленности не должен пропускать того, каким образом его ум создает его разочарования, а равно и его радости».
«Замечательный подбор слов» — произнес я, теряясь в глубинах глаз Джой.
Автобус обогнул выступ, и мы все притихли, любуясь вечерним Сан-Франциско, зажигающим свои огни. Автобус остановился у подножия холма. Джой живо поднялась и вышла из автобуса, за ней пошел и Сократ. Я, тоже было, последовал за ними, но Сократ обернулся и сказал: «Нет». И все. Джой посмотрела на меня через открытое окно.
«Джой, когда я тебя снова увижу?»
«Может быть скоро. Все зависит от…» — сказала она.
«Зависит от чего? — спросил я, — Джой, погоди, не уходи. Эй, водитель, выпустите меня!» Но автобус уже удалялся от них. Вскоре Сок и Джой исчезли в темноте.
Воскресение я провел в жуткой депрессии, с которой у меня не было сил справиться. В понедельник, на лекции, я едва разбирал слова профессора. Во время тренировки я был полностью поглощен своими мыслями, и силы мои были на пределе. Я ничего не ел с того пикника. Я подготовился к ночному визиту на заправку. Если там окажется Джой, я сделаю все, чтобы она ушла со мной… или я с ней.
Когда я вошел в офис, она была там: смеялась вместе с Сократом. Ощущая себя чужим, я размышлял, смеются ли они надо мной или нет. Я снял обувь и присел.
«Ну, как, Дэн, ты поумнел хоть немного с прошлой субботы или нет?» — сказал Сократ. Джой лишь улыбнулась, но ее улыбка причинила мне боль. «Я не был уверен, что ты явишься сегодня, Дэн, из-за страха, что я могу сказать что-то из того, чего ты не хочешь слушать». Его слова били, словно маленькие молоточки. Я стиснул зубы.
«Попробуй расслабиться, Дэн» — сказала Джой. Я знал, что она пыталась помочь, но я был ошеломлен тем, что они оба меня критикуют.
«Дэн, — продолжал Сократ, — если ты останешься слеп к своим слабостям, ты не сможешь ни скорректировать их, ни работать над своими сильными сторонами. В гимнастике также. Посмотри на себя!»
Я едва смог говорить. Когда мне это удалось, мой голос дрожал от напряжения, гнева и жалости к себе: «Я с-смот-трю…». Мне очень не хотелось представать перед Джой в таком ракурсе!
Как ни в чем ни бывало, Сократ продолжал. «Я уже говорил тебе, что твое навязчивое внимание к настроениям и импульсам твоего ума есть главная ошибка. Если ты будешь упорствовать, ты останешься собой, а я не могу представить худшей участи!» — при этих словах Сократ от души рассмеялся, Джой одобрительно кивала.
«Он умеет быть нудным, правда?» — широко улыбнулась она, кивая на Сократа.
Я сидел совершенно неподвижно, сжав кулаки. Наконец, я обрел способность говорить: «Я думаю, ваша шутка не удалась». Я старался всячески контролировать свой голос.
Сократ откинулся на спинку своего стула и с холоднокровной жестокостью сказал: «Ты разгневан, однако делаешь заурядные попытки скрыть свой гнев, осел». («Только не в присутствии Джой!» — мелькнуло у меня в голове). «Твой гнев, — продолжал он, — доказательство твоих закоренелых иллюзий. Зачем защищать свое „я“, в которое ты даже не веришь? Когда же ты начнешь взрослеть?»
«Послушай ты, шизанутый старый ублюдок!» — что есть мочи завопил я. «Со мной все в порядке! Я приходил сюда, только в качестве боксерской груши, и я увидел то, что я должен был увидеть. Похоже, это твой мир наполнен страданиями, а не мой. Я и, в самом деле, подавлен, но, только, когда я здесь, с тобой!»
Ни Сократ, ни Джой не проронили ни слова. Они только сочувственно и сострадательно кивали головами. К черту их сочувствие! «Вы оба думаете, что все так ясно и, так просто и, так смешно? Я не понимаю вас обоих, и вовсе не уверен, что хочу понять».
Оглушенный нахлынувшим ураганом мыслей и обиды, я, шатаясь, вышел вон на улицу, клянясь себе, что забуду его, забуду ее и, что я, вообще, когда-то забрел на эту заправку одной в звездной ночью.
Мое негодование было фальшивым, и я знал это. Также, я знал, что им это хорошо известно, и в этом заключалось самое плохое. Я проиграл. Я оказался слаб и смешон, как маленький мальчик. Я мог бы потерять лицо перед Сократом, но только не перед ней. А сейчас, я был уверен, что потерял ее навсегда.
Пробегая по улицам, я заметил, что двигаюсь в противоположном направлении от дома. Я, зашел в какой-то бар на Университет Авеню и мертвецки напился, да так, что добравшись, наконец, домой, я был способен чувствовать только благодарность за беспамятство.
Путь обратно был отрезан. Я решил вернуться к своей нормальной жизни, которую я забросил многие месяцы назад. Перво-наперво, нужно было подтянуться в учебе для того, чтобы, в принципе, закончить высшее образование. Сьюзи дала мне свой конспект по истории, а записи по психологии я взял у одного приятеля по команде. Я допоздна засиживался за письменными заданиями; я топил себя в учебниках. Мне многое нужно было запомнить и многое забыть.
В зале я тренировался до изнеможения. Поначалу, мой тренер и команда были удивлены этой новой энергией. Мои ближайшие друзья Рик и Сид восхищались моей отчаянности и шутили насчет «завещания Дэна»; я выполнял любое упражнение — готов я к нему или нет. Они думали, что меня распирает от храбрости, а я хотел причинить себе боль — мне нужна была внешняя физическая боль, чтобы заглушить ту, которая внутри.
Спустя немного времени, шутки Рика и Сида превратились в озабоченность. «Дэн, у тебя появились круги под глазами? Ты когда в последний раз брился?» — спрашивал Рик.
Сиду показалось, что я становлюсь слишком тощим: «Есть проблемы, Дэн?»
«Это мое дело» — сразу огрызался я. «Сид, пойми правильно, я в порядке. Знаешь, как говорят „мал, да удал“?»
«Ладно, ты лучше спи побольше, а то к лету от тебя ничего не останется».
«Да, непременно» — я не стал говорить ему, что хотел бы исчезнуть.
Я превратил свои немногие унции жира в хрящи и мышцы. Со стороны, я выглядел сильным, словно статуя Микеланджело. Моя кожа стала похожа на мрамор — бледная и полупрозрачная.
Я ходил в кино почти каждый вечер, но не мог выбросить из головы образ Сократа, сидящего на заправке, может быть, вместе с Джой. Иногда у меня возникало темное видение, что они сидят и смеются надо мной. Должно быть, я стал “подопытным кроликом” воина.
Я избегал Сьюзи и всех других известных мне женщин. Любые сексуальные позывы подавлялись в гимнастическом зале и смывались потом. К тому же, как я мог смотреть в другие глаза, единожды заглянув в глаза Джой? Один раз, ночью меня разбудил стук в дверь и приглушенный голос Сьюзи: “Дэнни, ты дома? Дэн?” Она просунула под дверью записку. Я даже не стал подниматься, чтобы прочесть ее.
Моя жизнь превратилась в пытку. Смех других людей ранил мой слух. Мне мерещились, как Сократ и Джой, словно колдун и ведьма, замышляют против меня очередную пакость. Кинофильмы, на которых я просиживал, утратили свой цвет; еда, которую я ел, утратила свой вкус. Однажды, посреди лекции профессора Уоткинса, анализировавшего социальные последствия чего-то на что-то, я вскочил и, не помня себя, крикнул что есть мочи: “Дерьмо собачье!” Уоткинс попытался проигнорировать меня, но около пятисот пар глаз, всех сидящих в аудитории, обратились на меня. О! Слушатели! Ну сейчас, я вам устрою! “Дерьмо собачье!” — заорал я. Послышалось несколько анонимных аплодисментов, сдавленный смех и шепот.
Уоткинс, никогда не терявший своей твидовой прохладцы в голосе, предложил:
“Может быть, вы выйдите сюда и объясните нам свою точку зрения?”
Я протолкнулся в проход между рядами и вышел вперед к сцене, внезапно одолеваемый желанием побриться и надеть чистую рубашку. Остановившись лицом к лицу к нему, я сказал: “Какое отношение имеют те вещи, о которых вы нам говорите, к счастью, к жизни?” Больше аплодисментов из аудитории. Я видел, как он меряет меня глазами, словно проверяя, опасен я или нет; решил, должно быть, что опасен. Еще как, черт подери! Я почувствовал прилив уверенности.
“Возможно, вы правы” — вкрадчиво произнес он. Мой бог, надо мной шутили в присутствии пятисот человек! Сейчас, я им все скажу! Я стану учить их, чтобы они прозрели. Я повернулся лицом к аудитории и стал рассказывать о встрече с необычным человеком ночью на заправке, который показал мне, что жизнь совсем не то, чем она кажется. Я начал со сказки о короле на горе, который стал одиноким, после того как люди его города сошли с ума. Поначалу, воцарилась мертвая тишина. Затем несколько человек начали смеяться. Что случилось? Я не сказал ничего смешного. Я продолжил рассказ, но вскоре волна смеха захлестнула аудиторию. Это они сошли с ума или я?
Уоткинс что-то шептал мне, но я не слышал. Не обращая внимания, я продолжал. Он снова зашептал: “Сынок, мне кажется, они смеются потому, что у тебя расстегнута ширинка”. Смертельно похолодев, я опустил глаза, затем снова посмотрел на аудиторию. Нет! Только не это! Опять дурак! Снова осел! Я заплакал и хохот стих.
Я бегом кинулся вон из аудитории и бежал через кампус до тех пор, пока не закончились силы. Мимо меня прошли две женщины — роботы из пластика, социальные дроны. Проходя мимо, они с отвращением посмотрели в мою сторону, потом отвернулись.
Я осмотрел свою грязную одежду, которая наверняка дурно пахла. Мои давно нечесаные волосы свалялись; уже несколько дней я не брился. Опомнился я в студенческом профсоюзе, хотя не помню, как я там оказался. Плюхнувшись в какое-то покрытое пластиком кресло, я провалился в сон. Мне снилось, что я оказался на деревянном коне, в моей руке блестящий меч. Мой конь закреплен на крутящейся карусели, вращавшей меня круг за кругом, в то время как я безуспешно пытался дотянуться до выключателя. Звучала грустная, нескладная мелодия, и все это на фоне ужасающего хохота. Я проснулся с головокружением и поплелся домой.
Словно привидение, я блуждал в повседневности занятий. Мой мир выворачивался наизнанку и становился с ног на голову. Я пытался возобновить свою прежнюю жизнь, пробудить интерес к занятиям и тренировкам, но ничего уже не срабатывало и не имело смысла.
А тем временем, профессора продолжали бубнить о Ренессансе, о крысиных инстинктах и средних годах Мильтона. Каждый день, будто во сне, проходя по Спраул Плаза через центр кампуса, я двигался мимо студенческих демонстраций и сидячих забастовок — все они ничего не значили для меня. Студенческая жизнь не ободряла меня, наркотики не могли дать мне утешения. Я дрейфовал — чужак на чужбине, застрявший меж двух миров, ни за один из которых, я не мог ухватиться.
Однажды, ближе к вечеру, я сидел в роще красных деревьев к низу от кампуса, перебирая в уме способы самоубийства. Я уже не принадлежал этой земле. Где-то потерялась моя обувь; на мне был один носок, а мои ноги были покрыты коричневой коркой из спекшейся крови. Я не чувствовал боли. Я ничего не чувствовал.
Я решил навестить Сократа в последний раз. Едва волоча ноги, я двинулся к заправке и остановился, напротив, через дорогу. Сократ как раз закончил заправлять машину. В этот момент, на станции появилась леди с девочкой лет четырех; должно быть, они спрашивала у него дорогу. Неожиданно, маленькая девочка потянулась к нему. Он поднял ее, и она обвила его ручками за шею. Леди попыталась оторвать девочку от Сократа, но не тут-то было. Сократ смеялся и говорил с ней, потом он мягко опустил ее на землю, встал перед ней на колени, и они обнялись.
Тогда, мне стало невыразимо грустно, и я заплакал. Мое тело содрогалось от рыданий. Я развернулся, пробежал несколько сот ярдов по тропинке и упал ничком. Я был слишком измотан, чтобы добраться домой или, вообще, что-нибудь делать. Может быть, именно это, меня и спасло.
Я очнулся в больнице. В моей руке торчала игла капельницы. Кто-то побрил и помыл меня. По крайней мере, я выспался. Меня выписали на следующий день. По выходу, я позвонил в Центр Здоровья Кауэл: «Приемная доктора Бейкера» — ответила его секретарша.
«Меня зовут Дэн Милмен. Мне нужно срочно побывать на приеме у доктора Бейкера».
«Да, Мистер Милмен, — сказала она дружески-профессиональным тоном, — у доктора есть свободное время через неделю, во вторник, в час дня. Вас это устраивает?»
«А пораньше ничего нет?»
«Боюсь, что нет…»
«Дамочка, я покончу с собой раньше, чем пройдет эта неделя».
«Вы можете прийти сегодня в два часа дня?» — ее голос звучал успокоительно.
«Да».
«Прекрасно. До встречи, Мистер Милмен».
Доктор Бейкер оказался высоким, дородным мужчиной с едва заметным тиком около левого века. Внезапно, у меня напрочь пропало желание говорить с ним. С чего я начну? «Знаете ли, господин доктор, у меня есть учитель, по имени Сократ, который умеет запрыгивать на крыши… Нет, не с них — это, как раз то, что я собираюсь сделать. Ах да, еще он берет меня с собой в путешествия в другие измерения и времена, и я могу становиться ветром, а еще я немного расстроен. Да, учусь я хорошо, я звезда гимнастики и мне хочется совершить самоубийство».
Я встал. «Спасибо, что уделили мне время, доктор. Мне стало намного лучше. Я лишь хотел взглянуть, как живет лучшая половина человечества. Убедился, что превосходно».
Он принялся что-то говорить, подыскивая «нужные» слова, но я уже вышел и отправился домой, где просто лег спать. На тот момент, сон оказался лучшей альтернативой.
Тем же вечером, я притащился на заправку. Джой там не было. Часть меня испытала крайнее разочарование: я так хотел еще раз взглянуть в ее глаза, подержать ее за руки; другая часть меня вздохнула с облегчением. Снова, один на один — я и Сок.
Когда я присел, он ничего не сказал о моем отсутствии, только: «Ты выглядишь устало и подавлено». Он произнес это без намека на жалость. Слезы наполнили мои глаза.
«Да, я подавлен. Я пришел попрощаться. Это — мой долг уважения тебе. Я застрял посередине пути и больше не могу выносить этого. Я не хочу жить».
«Ты ошибаешься насчет двух вещей, Дэн». Он подошел и присел рядом со мной на диван. «Во-первых, ты еще не посередине пути, и близко нет. Но ты очень близко к концу тоннеля. А во-вторых, — сказал он, протягивая руку к моему виску, — ты не собираешься убивать себя».
Я уставился на него. «Кто это сказал?» Внезапно я осознал, что мы уже не в офисе. Мы сидели в комнате какого-то дешевого отеля. Ошибки быть не могло: запах пыли, тонкие, серые ковры, две узенькие кровати и маленькое зеркало с трещиной.
«Что происходит?» На какое-то мгновение в мой голос вернулась жизнь. Эти путешествия всегда были потрясением для моего миропонимания. Я почувствовал прилив энергии.
«В это самое мгновение здесь происходит попытка самоубийства. Только ты можешь его остановить».
«А я и не пытаюсь покончить с собой прямо сейчас» — сказал я.
«Не ты, дурень. Там за окном, на карнизе, стоит молодой человек,. Он учится в Университете Южной Калифорнии. Его зовут Дональд. Он — футболист и старшекурсник философского отделения. Это его последний учебный год в университете. Он не хочет жить. Вперед». Сократ жестом указал на окно.
«Сократ, я не могу».
«Тогда он погибнет».
Я выглянул из окна и увидал, на расстоянии пятнадцати этажей внизу, крохотные фигурки людей, смотрящих вверх с центральных улиц Лос-Анджелеса. Повернув голову, я увидел в десяти футах от окна светловолосого парня в коричневых джинсах «Levis» и футболке. Он стоял на карнизе и смотрел вниз. Он готовился прыгнуть.
Не желая его спугнуть, я тихо позвал. Он не услыхал меня. Я позвал снова. «Дональд».
Он резко дернул головой и почти упал. «Не подходи ко мне!» — предупредил он. Потом: «Откуда ты знаешь мое имя?»
«Один мой друг знает тебя, Дональд. Можно мне тоже присесть на карниз и поговорить с тобой? Я не буду приближаться».
«Нет. Никаких слов» — его лицо и голос уже почти утратили жизнь.
«Дон? Люди зовут тебя Дон?»
«Да» — машинально ответил он.
«Ладно, Дон. Это ведь твоя жизнь. Как бы там ни было, в мире 99 процентов людей убивают сами себя».
«Что, черт подери, ты хочешь этим сказать?» — в его голосе забрезжил луч жизни. Он стал хвататься за карниз крепче.
«Я скажу тебе. Образ жизни многих людей, убивает их, не правда ли, Дон? Они могут потратить на это тридцать-сорок лет курения, выпивки, переедания или нервного напряжения, но, все равно, они убивают себя.
Я подвинулся на несколько футов ближе. Слова нужно было подбирать очень осторожно. «Дон, меня зовут Дэн. Жалко, что у нас не было возможности пообщаться раньше; у нас много общего. Я тоже спортсмен, в Университете Беркли».
«Ну…» — он внезапно смолк и начал трястись.
«Послушай, Дон, мне становится страшновато сидеть здесь на карнизе. Сейчас я встану, чтобы мне было за что ухватиться». Я медленно поднялся. Меня самого пробивала мелкая дрожь. «Господи Иисусе, — подумал я, что я делаю, здесь, на этом карнизе?»
Я говорил тихо, пытаясь навести мосты взаимопонимания между нами. «Дон, я слышал, сегодня должен быть красивый закат; ветер Санта Ана должен принести сюда немного штормовых облаков. Ты уверен, что тебе больше не захочется посмотреть на закат или рассвет? Ты уверен, что тебе не захочется снова сходить в горы?»
«Я никогда не ходил в горы».
«Ты себе не представляешь, Дон. Там наверху все чисто — воздух, вода. Повсюду запах хвои. Может, сходим в горы вместе? Что скажешь? Черт, если ты хочешь покончить с собой, ты всегда можешь сделать это, по крайней мере, после похода в горы».
Вот теперь, я сказал все что мог. Сейчас решать ему. Чем больше я говорил, тем больше мне хотелось, чтобы он выжил.
«Хватит! — сказал он, — Я хочу умереть… сейчас».
Я сдался. «Хорошо, — сказал я, — Я прыгаю с тобой. Я уже повидал эти чертовы горы».
Он впервые посмотрел на меня. «Ты это серьезно, да?»
«Да, я серьезно. Кто первый ты, или я?»
«Но, — произнес он, — Зачем тебе умирать? Это безумие. Ты выглядишь таким здоровым — у тебя, наверняка, есть много причин, чтобы жить».
«Слушай, — сказал я, — Мне неизвестно о твоих неприятностях, но по сравнению с моими, они просто теряются. Тебе даже близко не понять моих проблем. Я все сказал».
Я глянул вниз. Это будет так просто: только наклонись, все остальное доделает гравитация. Хотя бы раз, я докажу этому старикашке Сократу, что он не прав. Я мог бы оттолкнуться с криком: «Ты ошибался, старый ублюдок!» и отправиться в свой последний полет до тех пор, пока, с хрустом, мои кости и органы не расплющатся об асфальт, навсегда избавляя меня от возможности смотреть на закаты.
«Погоди!» Это был Дон. Он протягивал мне руку. Секунду я колебался, потом схватился за его руку. Когда я посмотрел ему в глаза, лицо Дона стало меняться. Оно сузилось. Волосы потемнели, его тело уменьшилось. Я стоял и смотрел сам на себя. Потом отражение исчезло, и я остался один.
Испугавшись, я сделал шаг назад и поскользнулся. Я падал кувырком, переворачиваясь снова и снова. Своим внутренним глазом, я видел черный капюшон смерти, которая, оскалившись, поджидала меня внизу. Я слышал голос Сократа, кричащий откуда-то сверху: «Десятый этаж — нижнее белье, постельное белье, восьмой этаж — хозтовары, камеры».
Я лежал на диване в офисе и смотрел на мягкую улыбку Сока.
«Ну как?, — спросил он, — Ты будешь убивать себя?»
«Нет». Однако, вместе с этим решением, вся ответственность за собственную жизнь снова упала на мои плечи. Я описал ему свои ощущения. Сократ взял меня за плечи и сказал только: «Запомни это, Дэн».
Прежде чем покинуть его в тот вечер, я спросил: «Где Джой? Я хочу ее снова увидеть».
«В свое время. Она придет к тебе, возможно, после».
«Но если бы я только мог поговорить с ней, мне бы стало значительно легче».
«Кто тебе сказал, что это будет просто?»
«Сократ, — сказал я, — я должен ее видеть!»
«Ты не должен ничего делать, кроме как прекратить видеть мир с точки зрения своих желаний (потребностей). Расслабься! Когда ты отпустишь свой ум, к тебе вернутся твои ощущения. До тех пор, я хочу, чтобы ты продолжал наблюдать, насколько это возможно, останки твоего ума».
«Если бы я мог, только позвонить ей…»
«Вперед и с песнями!» — отрезал он.
В последовавшие недели в моей голове воцарился настоящий бедлам. Необузданные, случайные, глупые мысли, ощущения вины, беспокойства, порывы желаний — бедлам. Даже ночью, оглушающая лавина снов, осаждала меня. Сократ был прав с самого начала. Я находился тюрьме.
Во вторник, в десять вечера я вбежал на заправку. Ворвавшись в офис, я простонал: «Сократ! Я сойду с ума, если мне не удастся прекратить этот шум в голове! Мой ум взбесился — ты прав от начала до конца!»
«Отлично!» — сказал он. «Первое осознание воина».
«Если это прогресс, то я хочу регресса».
«Дэн, когда ты садишься на дикую лошадь, думая что она приручена, что происходит?»
«Она меня сбросит и выколотит мне зубы».
«У жизни есть много своих поразительных способов выколачивания зубов».
Мне нечем было возразить.
«Однако, зная, что лошадь дикая, ты можешь обращаться с ней соответственно».
«Думаю, что понимаю тебя, Сократ».
«Ты хочешь сказать, понимаешь, что думаешь?» — улыбнулся он.
Я ушел с его инструкциями дать своему «осознанию стабилизироваться» в течение следующих нескольких дней. Я старался, как мог. В последние несколько месяцев моя осознанность возросла, однако я входил в офис с прежними вопросами: «Сократ, я осознаю степень своего умственного шума; моя лошадь — дикая, как мне обуздать ее? Как уменьшить шум? Что я могу сделать?»
Он почесал голову: «Ну, что же, тебе придется развить хорошее чувство юмора». Он зашелся смехом, потом зевнул и потянулся — не так как это делает большинство людей, вытянув руки в стороны, а в точности как кот. Он выгнул спину, и я услышал щелканье его позвонков — щелк, щелк, щелк.
«Сократ, ты знаешь, что ты выглядел как кот, когда потягивался?»
«Полагаю, что да» — беззаботно ответил он. «Копирование некоторых полезных повадок животных — это хорошая тренировка, точно также мы можем имитировать некоторые положительные человеческие качества. Однажды, мне довелось восхититься котом. Он двигался как воин. У тебя, например, хорошо получалось изображать из себя осла. Пришло время пополнить свой репертуар, не так ли?»
«Да, полагаю, ты прав» — спокойно отвечал я, но внутренне рассердился. Сразу после полуночи, извинившись, я отправился домой пораньше и проспал пять часов, пока меня не разбудил будильник, и я еще раз пошел к заправке.
В ту ночь, я принял решение: больше не хочу играть роль жертвы, по отношению к которой он всегда оказывался на высоте. Теперь я собирался быть охотником; это я, буду его преследовать.
До рассвета оставался еще час, когда заканчивалась его смена. Я спрятался в кустах на краю территории кампуса, рядом с заправочной станцией. Я пойду за ним и, может быть, мне удастся разыскать Джой.
Глядя сквозь листву, я видел каждое его движение. От интенсивного наблюдения в моей голове прояснилось. Моим единственным желанием было разузнать о его жизни вне заправочной станции — эту тему он всегда обходил молчанием. Теперь, я сам отыщу все ответы.
Словно сова, я пристально следил за ним. Как никогда раньше я наблюдал всю плавность и грациозность его движений. Он мыл окна без единого лишнего движения и, как актер, вставлял заправочный пистолет в горловину бака.
Сократ скрылся в гараже. Наверное, он пошел чинить машину. Я стал изнывать от ожидания. Небо уже совсем посветлело, когда я очнулся от минутной дремы. О, нет! Я упустил его!
Тут я увидел его, он готовился уходить. Мое сердце сжалось, когда он вышел из офиса, пересек улицу, и прямиком направился к тому месту, где я сидел в засаде: затекший до боли и продрогший, но под хорошей маскировкой. Я очень надеялся, что он не станет «ходить вокруг да около» в это утро.
Я отстранился назад, поглубже в листву, и затаил дыхание. Пара сандалий проскользнула мимо, не дальше, чем в трех-четырех футах от моего временного укрытия. Я едва услышал его легкие шаги. Он свернул по дорожке направо.
Быстро, но осторожно, я помчался по дорожке словно белка. Сократ двигался с удивительной скоростью, я едва поспевал за его широкими шагами и почти упустил его, когда, неожиданно, далеко впереди вновь увидал беловолосую голову. Он вошел в Библиотеку. «Что он там забыл? — подумал я, и, сгорая от любопытства, приблизился.
Оказавшись за дубовой дверью, я проследовал мимо маленькой группы студентов-жаворонков, которые обернулись и, увидев меня, стали смеяться. Я не стал обращать на них внимания, двигаясь дальше по длинному коридору. Я увидел, как он свернул направо и исчез. Я бегом помчался к тому месту, где он исчез. Ошибки быть не могло. Он вошел в эту дверь. Это был мужской туалет, другого выхода из которого не было.
Я не осмелился войти. Я пристроился у близлежащей телефонной кабинки. Прошло десять минут; двадцать минут. Мог ли я пропустить его? Мой мочевой пузырь стал посылать тревожные сигналы. Мне необходимо было зайти, не только для того, чтобы найти Сократа, но просто для того, чтобы воспользоваться туалетом. А почему бы и нет? Это были мои владения, а не его, в конце концов. Это я попрошу у него объяснений. Хотя, все равно, как-то неловко.
Войдя в туалет, я, по началу, никого не увидел. Покончив со своим собственным делом, я начал более тщательный поиск. Другой двери не было, таким образом, он должен быть где-то здесь. Один парень, выйдя из кабинки, увидел меня согнутого пополам, заглядывающего под двери кабинок. Он поспешил наружу, нахмурив брови и качая головой.
Я снова принялся за дело. Пригнув голову, я прошелся, заглядывая под двери кабинок. Под последней дверцей я заметил задники пары сандалий. И вдруг, совершенно неожиданно, в просвете под дверцей кабинки появилось лицо Сока, подбородком кверху, с кривой усмешкой. Он стоял спиной к дверце кабинки и теперь явно наклонился вперед так, что его лицо находилось ниже колен.
Ошеломленный, я попятился назад. У меня не было объяснений моему дурацкому поведению в туалете.
Сократ распахнул дверь кабинки и расцвел в улыбке: «Ууух-тыыыы, можно схлопотать настоящий запор, когда тебя преследует молодой воин!». Его смех, раскатами, отражался от стен, я же покрывался краской смущения. Он сделал это снова! Я почти чувствовал, как удлиняются мои уши, превращаясь в ослиные. В моем теле перемешивались стыд и гнев.
Румянец буквально пылал на моем лице. Я посмотрел в зеркало и там, в своих волосах, увидал аккуратно завязанный желтый бантик. Картина начала восстанавливаться: улыбки и смех встречных людей, странный взгляд, которым меня одарил парень в уборной. Должно быть, Сократ завязал его у меня на голове, когда я вздремнул в кустах. Внезапно отяжелевший от усталости, я поплелся к двери.
За мгновение до того, как за мной захлопнулась дверь, я услышал слова Сократа, не без тени сочувствия в голосе: «Это просто для того, чтобы напомнить тебе, кто является учителем, а кто учеником».
В этот день я тренировался, подобно выпущенным из ада фуриям. Я ни с кем не разговаривал и, по счастью, никто не сказал мне ни слова. Я молча дал себе клятву, что я сделаю все от себя зависящее, чтобы Сократ признал меня воином.
Один из моих товарищей по команде остановил меня на выходе из зала и передал мне конверт. «Кто-то оставил это в тренерской. Оно адресовано тебе, Дэн. Твой поклонник, да?»
«Не знаю. Спасибо, Херб».
Я вышел на улицу и вскрыл конверт. На неразлинованом листке бумаги было написано: «Гнев сильнее, чем страх; сильнее, чем жалость. Твой дух крепнет. Ты готов принять меч. Сократ».