ГЛАВА 1 ТИБЕТСКИЙ МИСТИЦИЗМ

ГЛАВА 1

ТИБЕТСКИЙ МИСТИЦИЗМ

Оападный читатель практически не способен представить совершенно ясную и полную картину мистицизма тибетцев. Широкая пропасть лежит между разнообразными религиозными и философскими концепциями, распространенными в их среде, и тем, что избирается аскетами Страны Снегов в качестве основы для медитации. Само слово "мистицизм", которое я употребляла в предыдущей книге и которым, за неимением более удачного, я буду пользоваться в этой, следует понимать совсем в ином смысле, чем общепринято на Западе, когда речь идет о Тибете.

На Западе мистик – это всецело обратившийся к божественному человек высшего типа, но, кроме того, и любой верующий и поклоняющийся Богу. Таково, по крайней мере, определение, даваемое словарями. Так, во французском толковом словаре Ларусса мы читаем: "Мистицизм. Философское и религиозное учение, согласно которому совершенство можно определить как разновидность созерцания, приводящего к экстазу и к сокровенному единению Человека с Божеством".

В противоположность этому пониманию тибетский мистик, с точки зрения людей Запада, скорее всего, будет выглядеть как атеист. Но, назвав его так, нам следует остеречься связывать с этим термином те чувства и мысли, которые сопутствуют ему на Западе.

В христианских странах веками атеист был редким исключением, некой демонической натурой, случайно появлявшейся в массе верующих. Даже в наши дни воображению многих он представляется как бунтарь, выступающий против Веры и религии, демонстративно отрицая и бросая им вызов. Ничего подобного не было в Тибете, где идея высшего личного Бога никогда не имела особого влияния.

Среди многочисленных божеств ламаистского пантеона ни одно не выступает в качестве вечного всемогущего Существа, Творца Мира. Считается, что эти божества принадлежат к одному из шести классов существ, признаваемых в народной вере. Приписываемые им места обитания не всегда выходят за пределы нашей Земли. Но и тогда, когда их обычным местопребыванием являются другие области пространства, все же, как полагают тибетцы, эти сферы достаточно близки к Земле, так что боги могут вмешиваться в любые земные дела. А потому, из осторожности, следует жить в самых добросердечных отношениях с менее могущественными из них, заручиться милостью более могущественных и добиться снисходительного или нейтрального отношения богов, причиняющих зло, а в некоторых случаях – и противостоять им.

Эта религия, в которой совмещены оказание добрых услуг, выражение почтения и хитрость укротителя льва, не имеет ничего общего с любовью, воспламеняющей некоторых христианских святых, и тем более – со страстными порывами (вырождающимися иногда в чувственность) некоторых индийских бхакти.

Родившись в такой среде, но преодолев ее, сохраняя, однако, в себе некоторые ее черты, тибетский созерцатель покидает общество людей и удаляется в пустынь вовсе не под влиянием сентиментального порыва; и тем более он не думает о том, что в его действиях есть какой-то элемент жертвы. В противоположность человеку Запада, который зачастую ищет прибежища в монастыре, подавив под личиной скорби свои самые глубокие страсти, тибетский аскет, подобно индийскому саньясину, отринув все соблазны этого мира, рассматривает самоотречение как счастливое избавление. В буддийских текстах встречается множество описаний подобного состояния:

– Жизнь домохозяина – истинное рабство, но свободен покинувший дом.

– В глазах Татхагаты все царское величие – не более чем плевок или пылинка. Лесное одиночество полно очарования, и вещи, безразличные толпе, подвижнику приносят радость.

Никакие "восторги" не ждут хладнокровного мыслителя в его уединении, в его хижине или пещере на бескрайних тибетских просторах. Однако экстаз и будет для него тем, во что он всецело окунется. Созерцание работы своей собственной мысли в процессе самоанализа, стирание ее стереотипных функций, по мере того как вскрывается их неистинность, и будет тем, что удерживает его в состоянии чуткой неколебимости день за днем, месяц за месяцем и год за годом до тех пор, пока не прекратится процесс рассуждения2, на смену которому придет непосредственное восприятие.

Когда же бури, порожденные мыслительной активностью и чисто теоретическими умозаключениями, затихают, безбрежный океан разума становится спокойным, безмятежным – ни малейшая рябь не волнует его поверхность. В этом безупречно ровном зеркале явления отражаются "так, как они есть на самом деле"3, и именно это состояние есть отправная точка для целого ряда направлений, в которых не участвует ни обычное сознание, ни бессознательное. Здесь начинается переход в сферу, в корне отличную от той, в которой мы обыкновенно вращаемся. Итак, сделав ряд оговорок относительно значения самого термина, мы можем говорить теперь о тибетском "мистицизме".

Какова бы ни была цель стремлений тибетских мистиков, наиболее поразительное их свойство – дерзость и исключительно нетерпеливое желание испытать свои силы в борьбе с духовными препятствиями или с враждебными оккультными силами. Создается впечатление, что они по своей натуре авантюристы, и я назвала бы их "духовными спортсменами", если здесь уместно применить такое выражение. И в самом деле, столь странное название подходит им более всего: независимо от того, какой мистический путь они отважились избрать, для них он всегда будет трудным и опасным. Спортивный дух, проявленный ими в этой борьбе, не есть обычная религиозная установка, и именно по этой причине он заслуживает нашего внимания. Однако было бы ошибкой считать героями всех тех, кто желает быть учеником гьюд-ламы4 и просит у него особых наставлений [тиб. гдамс-нгаг; произн. дам-нгаг]. Среди кандидатов на предварительное посвящение по-настоящему незаурядных или же иным образом выдающихся личностей довольно мало; большинство из них – обыкновенные монахи, многие из которых, прежде чем приступить к изучению более эзотерических учений, даже не пытались пройти начальное обучение в монастырских школах. Причиной такого пренебрежения может быть недостаточная вера априори в ценность этой "официальной" науки. Возможно и просто, что регулярное чтение книг могло показаться слишком утомительным для значительного числа тех, кто свернул с проторенной дороги.

В инстинктивном стремлении к созерцанию и слепом подражании чужим примерам и заключается источник вдохновения для многих налджорпа 5. Все помыслы такого человека устремляются к "творению религии", или как это называется в Тибете, чоп-чед, но он совершенно не представляет, куда может привести избранный им путь.

Здесь тот, кто в начале своей мистической карьеры был не более чем простофилей, вовсе не обречен оставаться таким же. Неожиданные чудеса на "Коротком Пути"6 – не редкость: слепой становится ясновидящим, а ясновидящий теряет зрение, ученики с вялым интеллектом иногда превращаются в прозорливых исследователей, тогда как блестящие умы оказываются в состоянии тупого оцепенения.

Поразительно видеть, с какой невероятной скоростью происходят умственные, нравственные и даже физические изменения в человеке, но тибетских мистиков это не смущает. Они утверждают, что зародыши таких явно непоследовательных изменений заложены уже в самих людях, однако прежде просто отсутствовали благоприятные условия для их развития и плодотворного проявления.

Ученик, получивший мистическое посвящение, должен с самого начала культивировать в себе проницательность и способность занимать позицию беспристрастного наблюдателя7, полностью контролирующего свои естественные склонности и мимолетные желания. Необходимы незаурядные способности, чтобы успешно пройти предписываемые некоторым ученикам опасные испытания, суть которых в том, чтобы полностью пережить всевозможные таящиеся в человеке страсти. Эти испытания, которым подвергаются ученики определенного типа либо по совету своих духовных наставников, либо потому, что они хотят испытать силу своего духа, исключительно своеобразны, и в их результаты просто трудно поверить, особенно в отношении совершенного обуздания плотских инстинктов.

Ученикам при этом рекомендуется наблюдать за действиями, которые они совершают, за пробуждающимися при этом мыслями и чувствами, за тем, что привлекает или отталкивает, необходимо найти тому свои причины, затем причины этих причин и т. д. (см. главу IX). Кроме того, необходимо непрестанно анализировать цепь следствий, возникающих в результате совокупности физических или умственных действий.

Из всего этого легко заметить, что к категории мистических, или эзотерических методов ламаисты на самом деле относят вполне позитивную психологическую практику. И действительно, они расценивают освобождение не как божественный дар, но скорее как победу, достигаемую своими собственными тяжкими усилиями, а используемые для этого средства – как науку.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.