III

III

Учение о Кресте св. Хуана нельзя было бы назвать «наукой Креста» в нашем смысле, если бы оно основывалось исключительно на разумных рассуждениях. Но оно несет истинную печать Креста. Оно – разросшиеся ветви того дерева, которое уходит корнями глубоко в душу и подпитывается кровью сердца. Его плоды мы находим в жизни святого.

То, что он питал в сердце любовь к Распятому, показывает его любовь к изображению Креста, что нашло свое отражение в маленьком домике в Дуруэло. Известно, какое впечатление это произвело на св. Терезу: «При входе в капеллу я была поражена тем духом, который веял там с помощью Господа. Это чувство возникло не только у меня. Два купца, мои друзья, которые сопровождали меня из Медины в Дуруэло, могли только лить слезы. Там было столько крестов и черепов! Я никогда не могла забыть маленький деревянный крест, висевший над чашей со святой водой, на котором было приклеено бумажное изображение Христа. Он подходил для молитвы намного больше, чем самое прекрасное произведение искусства». Предполагают, что первый босоногий кармелит, бывший прежде учеником резчика по дереву и художника, сам делал эти кресты для украшения своего маленького монастыря. Они абсолютно соответствовали тому, что он позднее писал о почитании изображений: что драгоценный материал и художественное изображение могут быть опасны, потому что через них можно легко уклониться от самого главного – от духа молитвы и пути единения с Богом. Он же хотел себя, как и других, привести с помощью изображения креста и прочих средств к единению с Богом. Потому он и позднее так охотно вырезал и раздаривал кресты. Своему благожелательному тюремному надзирателю в Толедо, о. Хуану св. Марии, за его тайные дружеские услуги он тоже не мог дать ничего лучшего, чем крест. Этот подарок как для дающего, так и для принимающего должен был быть и по-человечески особенно дорог благодаря одному обстоятельству: св. Хуан получил его в Дуруэло от св. Терезы. Для него это послужило лишь дополнительной причиной расстаться с ним.

Насколько благоугодна была для Господа эта любовь к изображению креста и рвение к надлежащему его почитанию, свидетельствуют видения Креста, о которых говорилось ранее. Они в любом случае послужили тому, чтобы еще глубже запечатлеть в сердце этот святой знак. В последнюю ночь своей жизни св. Хуан держал в руке крест. Незадолго до полуночи, когда приближался предсказанный момент смерти, он отдал его одному из присутствующих, чтобы обеими руками привести свое тело в надлежащее положение. Но затем снова взял «святого Христа», сказал ему нежные слова и поцеловал в последний раз, прежде чем легко и незаметно испустить дух.

Прекрасно почитать Распятого в изображении и создавать изображения, которые побуждают к Его почитанию. Но еще лучше изображений из дерева и камня изображения из плоти и крови. Формировать души по образу Христа, поселять Крест в их сердцах – такова была главная жизненная задача реформатора ордена и духовного руководителя. Этой цели служили все его писания. Об этом говорят – в еще более личной форме – его письма и свидетельства о его деятельности.

В Кармеле в Гранаде духовная дочь Хуана де ла Круса – Мария Мачука – получила от него монашеское одеяние и имя Мария Креста. Затем ее привели к нему в приемную, заметив, что он будет особенно любить ее, поскольку в ее имени есть Крест. Он ответил, что, бесспорно, будет любить ее, если она любит Крест. Всем, с кем общался, он настоятельно стремился внушать, что они должны «иметь большую любовь к страданиям исключительно ради Христа, не требуя земного утешения». Он часто говорил: «…Дочь моя, не требуй ничего иного, кроме Креста, и при этом без утешения, ибо в этом есть совершенство».

Своей духовной дочери Хуане де Педраса в Гранаде св. Хуан написал в ответ на жалобу о страданиях: «Все эти ужасы и удары… увеличивают любовь и способствуют усиленной молитве и вознесению духа в мольбе к Богу… О мой Господь, Ты, великий Бог любви, какими богатствами Ты награждаешь того, кто ничего не любит и ни в чем, кроме Тебя, не ищет удовлетворения! Ты отдаешь ему Самого Себя и соединяешься с ним в любви. Таким образом, Ты позволяешь душе испробовать в любви то, чего она страстно желает в своей глубине и что наиболее полезно для нее. По этой причине у нас, так же как и у нашего Возлюбленного, не должно быть недостатка в Кресте вплоть до смерти в любви. Он определяет наши страдания в зависимости от нашей любви, чтобы мы могли приносить все большие жертвы и собирать больше заслуг. Но все это длится недолго и лишь до того момента, пока нож не будет занесен; а затем Исаак остается жить и получает обетование об умножении своих заслуг».

Особенно близок был св. Хуан кармелиткам в Баэсе. Как настоятель Кармеля (вскоре после побега из тюрьмы) и ректор колледжа в Баэсе он находился довольно близко и мог часто бывать у них и действовать с помощью проповедей, духовных разговоров и наставлений во время исповеди. Позже он также часто навещал их. Письменное общение дополняло устные наставления. В одном письме от 18 ноября 1586 г. он писал: «Кто… ищет удовольствия в какой-либо вещи, тот не является пустым сосудом, который Бог мог бы наполнить Своим невыразимым блаженством. Подобным образом происходит отвращение от Бога вместо движения Ему навстречу, и ваши руки не могут принять то, что Бог хочет вложить в них… Служите Богу, мои возлюбленные дочери во Христе, следуйте в самоотречении, со всем терпением, молчанием и истинной любовью к страданиям по Его следам, немилосердно боритесь со всякой самодостаточностью и умерщвляйте все, что должно в вас умереть и что препятствует внутреннему воскресению духа!»

Матери Элеоноре Баптиста, настоятельнице Баэсы, Хуан писал 8 февраля 1588 г.: «Когда я думаю, что Бог призвал Вас к апостольской жизни, то есть к жизни в презрении, и ведет Вас по этому пути, для меня это является утешением. Ибо по воле Божьей образ мыслей истинных монахов должен быть устроен таким образом, что они покончили со всем и все потеряло для них значение; один лишь Бог желает быть их богатством, утешением и блаженным величием. Бог даровал Вашему преподобию великую благодать, что Вы теперь, всеми забытая, можете находить радость лишь в Нем одном. Не беспокойтесь, если с Вами произойдет то, что Вам хотят причинить ради любви Божьей. Вы более не принадлежите самой себе, но Богу…».

Одной послушнице св. Хуан дает совет: «Что касается страданий нашего Господа: относитесь к своему телу с мудрой строгостью, с ненавистью к самой себе и самоотречением и никогда не стремитесь следовать своей воле и вкусу. Ибо это самоволие было причиной Его страданий и смерти…».

Настоятельнице только что основанного монастыря в Кордове он пишет: «То, что Вам пришлось вселяться в такие нищие дома при палящей жаре, устроил Бог. Вам нужно подать хороший пример и показать, что Вы, дав вечные обеты, исповедуете бедность Христа. Те, кто захочет вступить в монастырь, будут видеть, какой дух должен одушевлять их при вступлении… Сохраните самым добросовестным образом дух бедности и презрения ко всему земному и посвятите себя одному лишь Богу, иначе у Вас возрастут, как Вы сами знаете, тысячи духовных и временных потребностей, в то время как у Вас должны быть только те потребности, которым Вы позволите возникнуть в Вашем сердце. Ибо бедный в духе довольней и радостней в лишениях, потому что все свое вложил в совершенное ничто, и так во всем он сохраняет свободу сердца. Блаженное ничто и блаженное одиночество сердца обладают такой силой, что всё подчиняют себе, сами же не подчиняются никакой вещи и освобождаются от всех забот, чтобы сильней гореть в любви». Сестры «должны воспользоваться этими первенцами духа, которыми награждает Бог при подобных новообразованиях, чтобы с совершенно обновленным духом вступить на путь совершенства со всем смирением и отречением от всего, внутренне и внешне, не с ребяческим чувством, но с сильной волей. Они должны принять на себя умерщвление и покаяние, стремиться без страха стеснить себя лишениями ради Христа, не становиться сразу теми, кто ищет собственного удобства и утешения, в Боге или вне Его, но искать страданий для Бога, в Боге и вне Его, в молчании и надежде и любящем памятовании…».

Самый темный путь – самый верный. Это учение о Темной ночи настоятельно подчеркивается и в духовном руководстве: «Поскольку Ваша душа находится во тьме и пустоте духовной нищеты, Вы думаете, у Вас ничего нет и все Вас покинули. Неудивительно, что Вам кажется, будто Вас покинул даже Бог. И все же у Вас есть всё… Кто не ищет ничего иного, кроме Бога, не пребывает во тьме, даже если видит в себе только тьму и нищету. Кто не пребывает в самопревозношении и не следует своему вкусу ни по отношению к творению, ни в отношении Бога и ни в чем не настаивает на своей воле ни внешне, ни внутренне, тот не оступится… Вы никогда не были в лучшем расположении, нежели теперь, ибо никогда не были столь смиренны и покорны и никогда не были такого низкого мнения ни о себе, ни обо всех вещах мира. Никогда Вы не считали себя настолько плохой, а Бога настолько хорошим, никогда не служили Богу в такой чистоте и с таким бескорыстием, как теперь… Чего же еще Вы хотите? Или Вы думаете, что служение Господу означает нечто иное, чем избегать зла, следовать Его заповедям и заниматься своим делом настолько хорошо, насколько это возможно? Если Вы все это делаете, для чего Вам нужны иные осознания, просветления и наслаждения, в которых душа часто подвергается опасности и обману? А потому является большой благодатью, если Бог ведет душу во тьме и обнажении, так что она больше не может впасть в заблуждения из-за своих собственных способностей… Давайте жить на земле, как странники и нищие, как изгнанники и сироты, в сухости, без пути и без чего бы то ни было, но на все надеясь…».

С большой любовью святой писал своей духовной дочери, с той любовью, которая является не чем иным, как сердечным желанием ее вечного спасения: «Пока Бог не наградит нас этим на небе, держитесь… самоотречения и терпения, стремитесь чрез Ваши страдания в Его смирении и любви ко Кресту быть хоть чем-то похожей на великого Бога. Если наша жизнь не состоит в подражании [Распятому], она не имеет никакой ценности…».

Именно поэтому св. Хуан не мог поверить в истинность некоторых высоких молитвенных благодатных состояний в душах, которым не хватало смирения. Когда генеральный викарий босоногих кармелитов о. Николас Дориа поручил ему проверить дух одной монахини, которую считали наделенной высокой благодатью, он выразил свое отношение к этому убеждению в следующем заключении: «Главная ошибка состоит в том, что в ее поведении не выражается никакого смирения, ибо благодатными знаками, о которых она говорит, если таковые вообще имеются, обычно наделяются души, которые сначала отказались от себя в совершенном внутреннем смирении и словно уничтожили себя». Даже если действия смирения «не при всех Божественных осознаниях оказываются очевидны в равно высокой степени, все же те благодатные знаки, которыми награждается душа в состоянии благодати – и о которых она говорит, – вызывают смиренное состояние духа… Его необходимо проверять, упражняясь в добродетелях, которые не доставляют никакого удовольствия, особенно в презрении, смирении и послушании. В отклике на них раскроется чистота души, которая будто бы награждена подобными благодатными знаками. Но эти проверки должны быть очень глубокими, ибо нет беса, который не решился бы слегка пострадать ради того, чтобы быть возвеличенным».

Тем же духом исполнены правила поведения для членов ордена, которые святой записал по различным поводам. Среди положений, которые, скорее всего, были написаны для кармелиток Баэсы, – следующие три «против плоти»:

1. В первую очередь, необходимо помнить, что ты вступил в монастырь для того, что все работали над тобой и исправляли тебя. Чтобы освободиться от всех несовершенств и заблуждений, которые могут у тебя развиться из-за характера и манеры поведения членов ордена, и извлечь пользу из всего, что происходит, тебе необходимо помнить, что все, кто находится в монастыре, являются инструментами (и так оно и есть на самом деле), чтобы изменить тебя. Один обрабатывает тебя через слово, другой через дела, третий через мысли, которые направлены против тебя; подчини себя им всем, как изображение, которое один вырезает, другой расписывает, третий покрывает золотом. Если ты не принимаешь все это во внимание, то не сможешь ни победить свою чувственность и восприимчивость, ни хорошо общаться с членами ордена. Ты также не сможешь ни наслаждаться святым миром, ни удержаться от неверных шагов.

2. Не пренебрегай никакой работой только потому, что она тебе не по вкусу и ты не находишь в ней удовольствия, если речь идет о служении Богу. Не делай также ничего только ради наслаждения и удовлетворения, которые оно тебе может доставить… но так, как если бы это вызывало неприятие. Иначе ты никогда не сможешь добиться стойкости и победить свои слабости.

3. Духовная душа в своих упражнениях никогда не должна руководствоваться тем, что для нее особенно приятно, и лишь потому выполнять их; напротив, ей следует не противиться именно тогда, когда они кажутся ей особенно неприятными. Ей, скорее, следует выбирать самое трудное… Тем самым обуздывается чувственность. Никоим другим способом не преодолеть любви к самому себе и не достичь любви к Богу.

Бог призывает души в монастырь, «чтобы проверить их и очистить, как очищается золото огнем и молотом; а потому они должны пройти через испытания и искушения людей и злых духов, а также через огонь ужаса и безутешности. Подобные вещи член ордена должен стараться принимать в терпении и в согласии с волей Божьей, а не так, чтобы Бог был вынужден его отвергнуть, ибо он не в состоянии нести Крест Христов в терпении… Не старайся выбрать для себя Крест, который кажется тебе полегче, ибо… чем тяжелее ноша, тем она легче, если нести ее из любви к Богу… Если ты нагружен, то живешь в единении с Богом, Который является твоей силой; ибо Бог поддерживает тех, кто в горе. Если же ты избавился от ноши, то найдешь поддержку только в самом себе, а ты есть воплощенная слабость. Ибо крепость и сила души растут и укрепляются в терпеливом умении переносить тяготы… Бог выше ценит в тебе склонность к сухости и страданиям из любви к Нему, чем все утешения, духовные видения и размышления, которые ты можешь иметь… Совершенства нельзя достичь, если не уметь быть довольным ничем, так что естественные и духовные желания оказываются удовлетворены пустотой; ибо это необходимо, чтобы достичь высшего покоя и мира духа; подобным образом любовь Бога может постоянно действовать в чистой и простой душе».

Целая группа изречений посвящена непосредственно следованию Христу как предмету размышлений: «Прогресс в духовной жизни невозможен без следования за Христом. Это путь, и истина, и жизнь, и врата, чрез которые должен пройти тот, кто хочет спастись… Твоей первой заботой должно стать сжигающее страстное желание… подражать Христу во всех твоих делах; старайся совершать каждое из них так, как это сделал бы Сам Господь… Если твоим чувствам предлагается наслаждение, которое не служит исключительно для славы и величия Бога, откажись от него и оставайся свободен ради любви к Иисусу Христу, Который в этой жизни не искал никакого иного наслаждения… кроме исполнения воли Отца: Он называл это Своим пропитанием и пищей… Дай распять себя внутренне и внешне со Христом, и ты уже в этой жизни будешь жить в мире и покое Его души и хранить себя в Его терпении… Тебе достаточно Христа Распятого, с Ним страдай и будь покоен; без Него не страдай и не ищи покоя; для этого освободись от всех внешних вещей и внутренних особенностей… Если желаешь овладеть Христом, никогда не ищи Его вне Креста… Кто не ищет Креста Христова, не ищет и величия Христова… Что может знать тот, кто страдает не ради Христа? Чем больше и тяжелее ноша, тем лучше иго того, кто его несет… Постоянно радуйся в Боге, твоем спасении, и памятуй, как сладко страдать каким бы то ни было образом ради Того, Кто воистину есть Добро… Хочешь быть совершенным – продай свою волю, отдай ее нищим духом, приди ко Христу в кротости и смирении и следуй за Ним на Голгофу и в могилу».

«Страдания и тяготы, которые душа выносит из любви к Богу, – это ценные жемчужины: чем они больше, тем ценней, и вызывают в том, кто их принимает, еще большую любовь к дающему; таковы и страдания, которые причиняет творение: если их принимают ради Бога, то чем они больше, тем ценней и вызывают еще большую любовь Бога. А за терпение на земле страданий ради Бога, которые длятся всего лишь миг, Он дает на небесах бесконечные и вечные блага: Себя Самого, Свою красоту и величие…».

Как-то в присутствии святого одна сестра говорила с пренебрежением о некоем мирянине, который враждебно относился к монастырю. Она получила предупреждение: «Тогда вы и все прочие должны тем более дружелюбно относиться к нему; так вы будете ученицами Христа». А затем добавил: «Намного легче вынести малую горечь такой ситуации, вверяя подобных людей Богу, чем двойную горечь, уступив подобными ощущениями против наших ближних своей воле».

В разговоре с одним членом ордена св. Хуан настоятельно просил: «Если какой-нибудь человек, пусть даже настоятель, захочет убедить вас в учении, которое рекомендует послабления, пусть даже он подтвердит его чудесами, все же не верьте ему и не принимайте его, но займитесь покаянием и отречением от всех вещей и не ищите Христа вне Креста; следовать за Ним со Крестом через отказ от всего, вплоть до самих себя, – именно к этому мы призваны как босоногие Блаженной Девы, а не к тому, чтобы следовать за нашим удобством и мягкостью. Следите за тем, чтобы не забывать проповедовать это при любой возможности, ибо это имеет для нас огромное значение».

В этом предупреждении по-настоящему звучит любовь ко Христу, которая побуждает апостола Креста вести других по тому пути, который он сам нашел. «Или вы не знали, что Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему?» (Лк 2, 49) – первые слова Спасителя, которые до нас дошли, Хуан связывал с великой целью жизни Господа и Его учеников: «Под тем, что принадлежит Отцу, подразумевается не что иное, как спасение мира, прежде всего спасение душ, ибо Христос, Господь наш, применил средство, предопределенное от века Отцом. И св. Дионисий Ареопагит в подтверждение этой истины написал прекрасные слова: «Среди всех Божественных трудов самым Божественным является помощь Богу в спасении душ». Это значит: высшее совершенство каждого существа в его положении и на его ступени, в соответствии с его способностями и возможностями, заключается в том, чтобы возвыситься и вырасти до образа Божьего; но самое прекрасное и Божественное – помогать в обращении и возвращении душ; ибо это отражает действие Самого Бога, и подражание в этом является огромным величием. А потому и назвал это Христос, наш Господь, делом Отца, желанием Отца. Известная истина, что сочувствие к ближнему возрастает тем больше, чем больше душа связана любовью с Богом. Ибо чем больше она любит Бога, тем больше стремится к тому, чтобы Его любили и почитали все. И чем больше она стремится к этому, тем более она усердствует, как в молитве, так и в иных упражнениях, которые для этого необходимы и пригодны. Горение и сила любви так велики, что те, кто находится во владении Божьем, не удовлетворяются своей собственной пользой и не могут успокоиться на этом; им кажется слишком малым пойти на небеса в одиночестве, они пытаются с большой страстью, небесным рвением и необыкновенным тщанием взять с собой на небеса многих других. Все это происходит от их большой любви к Богу, это собственный плод и склонность, которые проистекают из совершенной молитвы и созерцания».

Если душевное рвение определено здесь как плод единения, то, с другой стороны, любовь к ближнему – важное средство на пути единения: «Две вещи… служат душе, как крылья, чтобы ей вознестись к единению с Богом, – искреннее сострадание к смерти Христа и к ближнему. И если душа охвачена состраданием страстям и Кресту Господа, тогда она сердцем принимает, что все это Он принял на Себя ради нашего спасения». То есть кто в любовном погружении войдет в страдания Спасителя на Кресте, в любовь до абсолютного самопожертвования, тот тем самым соединится с Божественной волей; ибо это есть воля Отца к спасению, которая осуществляется в спасительной любви и самопожертвовании Иисуса; и тогда душа будет одним целым с Божественным бытием, которое есть отдавшая Себя любовь: как во взаимной самоотдаче Божественных Лиц в жизни внутри Троицы, так и в действиях вовне. Таким образом, завершение собственного бытия, единение с Богом и действие для соединения других с Богом и их бытийного завершения неразрывно связаны друг с другом. Путь же ко всему этому – Крест. Проповедь Креста была бы тщетна, если бы не была выражением жизни в единении с Распятым.

«Мой Возлюбленный, все для Тебя и ничего для меня; ничего для Тебя и все для меня. Все тяжести и трудности я прошу для себя и ничего для Тебя.

О, как сладостно для меня Твое присутствие, ибо Ты есть величайшее благо. Я хочу приблизиться к Тебе в тишине и искать следы Твоих ног, чтобы Тебе было угодно соединиться со мной в браке; и я не успокоюсь, пока не возрадуюсь в Твоих объятиях; и я прошу Тебя, Господи, не дай мне когда-нибудь взять себя обратно, но позволь отдать полностью свою душу».

В этом вздохе любящего сердца отражается жизненный путь, который прошел Хуан де ла Крус. Он следовал по следам любимого Учителя на Крестном пути. Поэтому уже ребенком он выбрал жесткое ложе. Будучи чуть старше, с неутомимой самоотдачей исполнял свои обязанности по отношению к больным – как живой образ Спасителя, Который не желал для Себя никакой пощады, когда вокруг Него толпились страждущие и ищущие помощи. Эта любовь к больным, страдающим членам Тела Христова, осталась у св. Хуана на всю жизнь: когда позднее он приезжал в монастырь в качестве настоятеля и инспектора, после приветствия его первой заботой были больные – он сам готовил для них еду, убирал за ними сосуды, не терпел, когда из-за отсутствия денег их отправляли в больницу, строго осуждал всякую небрежность. Из любви ко Кресту молодой монах жил в таком строгом покаянии в монастыре св. Анны в Медине дель Кампо и в колледже св. Андрея в Саламанке, что святая мать в начале реформы сказала о нем, что для него (в отличие от его более пожилого спутника о. Антония де Ередиа) «не нужно никакого испытания; ибо хотя он и жил среди обутых, все же вел жизнь в высшем совершенстве и строгой орденской дисциплине». Каждый вечер в Саламанке он истязал себя до крови, проводил большую часть ночи в молитве, а во время коротких пауз использовал в качестве постели корыто. Нищий домик в Дуруэло, о котором спутница св. Терезы после его посещения сказала: «Никто не обладает таким духом, чтобы мог выдержать здесь, как бы он ни был благочестив…» – был для обоих отцов раем. Уже говорилось о том, что домик был украшен крестами и черепами. «Клиросом служил чердак, который слегка возвышался посередине, так что на нем можно было читать часы, но нужно было глубоко склониться, чтобы войти туда и присутствовать на Мессе. В двух углах рядом с часовней у них были одиночные кельи, в которых они могли только сидеть или лежать. Они были наполнены сеном, поскольку в этой местности очень холодно. Крыша почти касалась их голов, два окошка были обращены к алтарю, а два камня служили подушкой…». После полуночной молитвы монахи оставались на клиросе до рассвета, «так погруженные в молитву, что даже не замечали, что их одеяние полностью покрывалось снегом ко времени чтения утренних часов». Чтобы учить бедных невежественных жителей окрестных мест, они шли, «несмотря на огромное количество снега и сильный холод, проповедовать босыми; после проповеди и исповеди они уже в позднем часу возвращались назад в монастырь, исполненные глубокой радости, которая делала для них тяжелое легким». Пока рядом с Хуаном находились в Дуруэло мать и брат, Франсиско иногда сопровождал его в пастырских посещениях. После проповеди братья быстро возвращались и не принимали приглашений на обед в приходах. На обочине дороги они подкреплялись хлебом и сыром, которые им давала с собой мать Каталина. Так святой и жил, верный тем принципам, которые позднее он предписал и остальным: «Старайся исключительно из любви к Иисусу Христу достичь отказа, лишений и бедности во всех вещах этого мира… Нищий духом совершенно доволен и весел в нужде; кто ни к чему не привязывает своего сердца, тот во всем находит мир».

Строгость покаяния обоих первых босоногих кармелитов была так велика, что св. Тереза попросила их слегка ее умерить. Ей стоило «стольких слез и молитв» найти подходящих членов ордена для начала реформы, что она боялась, что сатана склонит обоих к преувеличенному рвению, чтобы преждевременно изнурить их и уничтожить всю работу в самом начале. Но отцы не обращали внимания на ее слова и продолжали жить в строгости.

Как-то, когда вокруг обоих уже собралась небольшая монастырская семья, св. Хуан из-за переутомления и нездоровья так ослабел, что попросил своего настоятеля о. Антония разрешить ему принять пищу чуть раньше определенного времени. Но лишь только он слегка подкрепился, как его охватило горькое раскаяние. «Он поспешил к о. Антонию и просил его разрешить ему наказать себя перед всей общиной. Затем он принес в рефекторий камни и черепки и во время вечерней трапезы стоял на них на коленях и бичевал до крови свои оголенные плечи. Он нарушил строгую дисциплину только для того, чтобы громким голосом в трогательных выражениях излить свою жалобу. И затем продолжил страшные удары, до тех пор пока не потерял сознание. Братья наблюдали это представление с ужасом и восхищением. В конце концов о. Антоний велел невинному кающемуся уйти к себе и молиться о том, чтобы Бог простил им всем их нищету».

Хуан и позднее не давал себе никакой пощады. Его келья, даже когда он стал настоятелем, была самой бедной во всем доме. Больной и слабый, по поручению своего провинциала он прошагал по всей Испании в 1586 г. по изнурительной жаре 400 миль в тяжелом одеянии и шерстяной сутане, которую не снимал ни зимой, ни летом. Будучи настоятелем в Сеговии, он начал строительство монастыря и не только возглавлял строительство, но и помогал собственными руками в работе, носил камни со скал – в течение всего года босоногий, в одних сандалиях из пеньки.

В большом конфликте внутри ордена Хуан занял позицию между враждующими братьями Николасом Дориа и Иеронимом Гра-сианом. Он видел добро и заблуждения с обеих сторон и старался стать посредником, но его слова не смогли ни на что повлиять. Тогда он снова взялся за строгую дисциплину. Брат Мартин, его спутник в поездках, не мог более слушать страшных ударов и вышел к нему с зажженной свечой в руках. Святой ответил ему, что он уже достаточно взрослый, чтобы самому заботиться о себе. Тот же брат Мартин ухаживал за ним во время тяжелой болезни и отобрал у него цепь, которую тот носил в течение семи лет, и больше не вернул ее. Когда Мартин ее снимал, потекла кровь. О. Хуан Евангелист, напротив, во время их совместной поездки напрасно пытался убедить его снять покаянное одеяние. Он обнаружил, что святой под хабитом носит панталоны с большим количеством узлов, и сказал, что это ужасно, поскольку тот очень болен. «Молчи, сын мой, – был ответ. – Достаточным облегчением является то, что мы можем ехать. Нам нельзя быть в совершенном покое».

Во время последней болезни брату Петру св. Иосифа пришла мысль помочь Хуану немного отвлечься от страшной боли с помощью музыки. Он вызвал для него трех лучших музыкантов из Убе-ды. Биограф св. Хуана Иероним св. Иосифа сообщает, что через несколько минут Хуан хотел их по-дружески отпустить: он сказал, что не подобает смешивать земное удовольствие с небесным. Но, чтобы не огорчить своих собратьев, он позволил музыкантам продолжить игру. Когда же спросили его мнение об игре, он ответил: «Я не слушал музыку. Другая, в тысячу раз более прекрасная музыка очаровывала меня все это время». Мы вполне можем понять Баруци, который более доверяет рассказу очевидца, будто святой сказал тому, кто за ним ухаживал: «Сын мой, дайте им подкрепиться, поблагодарите за любезность, которую они мне оказали, и отправьте их. Мне не стоит укорачивать время боли, которое посылает Бог, с помощью музыки». Это совершенно соответствует духу св. Хуана: нести свой Крест до конца, не ища облегчения. С другой стороны, вторая часть первого рассказа также имеет в себе кое-что: внимание к собратьям прекрасно сочетается с чуткостью святого. А небесную музыку нельзя игнорировать, поскольку великий любитель Креста, как известно, на протяжении всей своей жизни по щедрости Божьей был осыпаем утешениями всякого рода. Он именно потому смог насытиться столькими сладостями, что никогда не искал ничего иного, кроме горечи.

Как бы строго Хуан ни практиковал покаяние – все же он никогда не видел в нем конечной цели. Оно было для него лишь необходимым средством, чтобы полностью владеть своим телом и чувственностью и тем самым не иметь в них препятствия для намного более важных внутренних умерщвлений; чтобы через страдания от телесной боли войти в единение со страдающим Спасителем. То, что намного более важным он считал внутреннее умерщвление, подтверждается намного большим местом, отведенным в его трудах и изречениях предупреждениям об этом, как и тем, что вообще все телесное по отношению к духовному для него явно не так важно. Иногда Хуан де ла Крус говорит о взаимных влияниях, особенно об участии тела в будущей жизни по благодати, но все же в первую очередь для святого человек – это «душа»: характерно, что он едва ли вообще говорит о «человеке», иногда – о «личности», но в основном – о «душе». Святой сам ясно выразил, что он думает о соотношении внешнего и внутреннего умерщвления: «Подчинение и послушание есть покаяние разума и суждения, а потому они являются более приятной и благоугодной жертвой в глазах Божиих, чем все прочие телесные виды покаяния… Телесное покаяние без послушания в высшей степени неблагоугодно, поскольку начинающие влекутся к нему только своим желанием и удовольствием, которое они в нем находят: и поскольку они действуют только по своей собственной воле, то приобретут более заблуждений, чем добродетелей». Однажды он совершенно отверг эту практику, когда настоятель предписал братьям чрезмерную строгость в покаянии. Сам Хуан всегда стремился к мудрому сдерживанию, ему часто приходилось восстанавливать то, что другие разрушили своим чрезмерным рвением: так, в 1572 г. он был послан святой матерью в новициат Пастраны, чтобы положить конец чрезмерным строгостям настоятеля новициата о. Ангела. Когда осенью 1578 г., через несколько месяцев после побега из тюрьмы, Хуан был послан в качестве настоятеля в пустынное место на Кальварио, он и там нашел неразумно преувеличенную аскезу и позаботился о ее смягчении. Своим острым взглядом он сразу умел разглядеть за подобным насилием внутреннюю неуверенность. Перед отъездом в Рим Петра Ангела, которому любая покаянная строгость казалась недостаточной, Хуан сказал ему, что тот идет туда, как босоногий, а вернется обутый. И действительно, чересчур рьяный аскет не смог устоять перед изнеженным неаполитанским двором, в то время как Хуан никогда не колебался.

Но решающее значение для соотношения внешнего и внутреннего умерщвления имеет, конечно, не учение, а жизнь. Когда мы вспоминаем покаяние святого, длившееся всю его жизнь, то может показаться, что оно вряд ли могло быть превзойдено «исключительно духовным Крестом». Однако сравнение в подобном случае едва ли возможно. Для внутреннего умерщвления, как и для всего духовного, не существует четкой, определенной меры, и уж точно не существует никакой общей меры с внешними трудами. И все же когда мы думаем об основных принципах святого, как он описал их в «Восхождении» – ничем не наслаждаться, ничего не знать, ничем не владеть, ничем не быть! – тогда мы можем сказать: это верх лишения, и никакой максимум внешних трудов никогда не сможет достичь этого. Ибо внешние труды скорее будут увеличивать самосознание, а не вести к ничто, к смерти Я.

Но как мы можем доказать, что Хуан сам действительно достиг совершенного духовного лишения, которого требовал? Разве для нас не закрыта внутренняя глубина этого молчаливого святого? Конечно, мы не можем в нем читать так же, как в сердце святой матери и многих других, которые были вынуждены описать историю своей души. И все же сердце против воли выдает себя во многих писаниях и особенно в стихах Хуана де ла Круса. К этому следует добавить большое количество рассказов очевидцев, живших рядом с ним, которые представляют яркий и цельный образ личности святого; есть среди них и те, которые основаны на доверительных высказываниях самого св. Хуана. Несколько человек были ему так близки и так связаны с ним в Боге, что он раскрывал перед ними некоторые тайники своей души; это прежде всего его брат Франсиско и некоторые кармелиты.

Самое чистое, незамутненное представление можно получить из его стихов. В них говорит само сердце, и в некоторых оно звучит такими чистыми звуками, будто ничто земное больше не сдерживает его. В некоторых – но не во всех. «Песнь о Темной ночи» полна глубокого мира. В блаженной тишине этой Ночи совершенно исчезают шум и суета дня. В «Огне живой любви» сердце горит чистым небесным огнем. Мир совершенно исчез. Душа всеми своими силами охватывает одного только Бога. И только «рана» свидетельствует о трещине между небом и землей.

Совершенное удовлетворение души, из которой изливаются эти песнопения, раскрывается не только в содержании, но и в поэтической форме. Ее тишина и простота – это естественный звук сердца, которое совершенно непринужденно, без каких-либо стараний раскрывается в этих чистых звуках, подобно поющему соловью или распускающемуся цветку. Это совершенные произведения искусства, поскольку в них вовсе не чувствуется никакого «искусства».

То же самое можно сказать еще о двух стихах: «Песни младого пастуха» («Pastorcico») и «Песни о триедином источнике». Но по содержанию и форме они отличаются от двух других песнопений и друг от друга. В «Песни младого пастуха» движение души не находит непосредственного выражения. Поэт увидел образ и придал ему поэтическую форму. Он видит Христа Распятого, слышит Его жалобу о душах, «гордо отвергших Его любовь». Из этого он создает песню пастуха, как то было свойственно его времени и как он это сделал высоким стилем в своем «Cantico». Если в «Песнопении» толчком послужила Песнь Песней, то не повлияло ли здесь воспоминание о Пастыре Добром, Который положил жизнь свою за овец? (ср. Ин 10, 1—10). И разве жалоба пастуха о недоступной пастушке не является отражением той скорбной жалобы, когда Спаситель плакал об Иерусалиме (ср. Мф 23, 37)? Постоянно повторяющиеся слова «El pecho del amor muy lastimado» («Сердце, обремененное муками любви») создают основное настроение. Они исходят из сердца, забывшего себя и погрузившегося в сердце Спасителя. В них говорит страдание освободившейся от самой себя и соединенной с Распятым души. (Этому соответствует свидетельство, что в Сеговии во время Страстной недели св. Хуан был не в состоянии покинуть дом, потому что был слишком охвачен состраданием Страстям Господним.)

В «Песни о первоисточнике» душа снова поет о чем-то, что движет ею на самой глубине, как и в «Темной ночи» и «Огне любви». Однако то, что душою движет, не есть ее собственная судьба, как там, но внутренняя жизнь Божества, как то раскрывает душе ее вера: вечно струящийся Источник, из Которого происходят все существа, Который всем им дает свет и жизнь; Который рождает из Самого Себя подобный Ему поток, и вместе с этим вторым потоком Они производят третий, той же полноты. Песнь, в которой поется об этих истинах, отнюдь не является «поэтическим вымыслом». Она действительно поется в чистейших музыкальных звуках. Вероучение в ней становится самой струящейся жизнью: вечное море, колышущееся спокойными ударами волн и поющее свою песню.

И каждый раз, когда волны ударяют о берег, слышится глухое эхо: «Aunque es de noche» («Хоть это происходит в ночи»). Душа ограничена – она не может охватить бесконечное море. Ее духовное око не вмещает всего небесного света – он кажется ей тьмой. И так она живет в единении с Триединым, наслаждаясь хлебом жизни, в котором Он отдает ей Себя, жизнью в томлении: «Porque es de noche» («Потому что это происходит в ночи»). В этих стихах выражена сущность созерцания во тьме.

Стихотворение «Vivo sin vivir en mi» («Живу, не живя в себе самом») своим лейтмотивом имеет почти те же самые мысли: «Que muero porque no muero» («И умираю потому, что не умираю»). Но «лейтмотив» здесь, в отличие от «Первоисточника» и «Пастуха», не мелодия, непроизвольно изливающаяся из глубины сердца. Это «тема», которая рассматривается в различных вариациях. Тот, кто создает эти искусные строфы, конечно, осознаёт свое искусство. Он играет со своей темой: смертельные муки этой жизни, которая не является истинной жизнью, – это не живые муки, изливающие себя в песни, но лишь отражение в ретроспективной мысли, в «размышлении», которое подхватывает поэт. Его «силы» еще в движении. И поскольку его душа еще не стала цельной в совершенной безграничной самоотдаче, в ней господствует страх потерять Бога, а потому она жалуется на свои грехи и ощущает их как крепкие оковы, приковывающие ее к этой жизни.

Формально нечто подобное можно найти и в некоторых других стихотворениях, которые обращаются к одному лейтмотиву и повторяют его в качестве рефрена. Здесь невозможно сказать о них всех.

Но нам необходимо в этой связи еще раз обратиться к «Духовному песнопению». О. Сильверио называет его первым и лучшим среди всех стихотворений, и действительно, некоторые строфы обладают несравненным волшебством. Мы также выяснили, что обилие образов связано в единство через главный символ – образ невесты. И все же нельзя утверждать, что все это богатство образов исходит из глубины души без формирующего вмешательства. Многое здесь сформировано мысленно и формально, некоторые образы привнесены намеренно. И это разнообразие образов и мыслей соответствует содержанию: беспокойству подвижного внутреннего процесса становления. Если мы противопоставим это песнопение по содержанию и форме четырем предыдущим, то все вместе они будут ответом на вопрос, как святой практиковал внутреннее умерщвление: его душа достигла совершенного отрешения от самой себя, раскрытия и тишины в единении с Богом. Но это был плод внутреннего очищения, в котором богато одаренная натура взяла на себя Крест и отдала себя на распятие в руки Божьи; дух в высшей степени сильный и живой сам заключил себя, сердце, исполненное страстного огня, в радикальном отказе нашло покой. Свидетельства очевидцев подтверждают это.

Хуан все делал «с удивительным достоинством и в душевном покое», писал о. Елисей Мученик. «В обращении с людьми и в разговоре он всегда был предупредителен, остроумен, поддерживал людей, которые с ним советовались. Он умел так удивительно и плодотворно стимулировать людей, что те, кто с ним общался, покидали его, духовно обогащенные, исполненные благоговения и воодушевленные в добродетели. У него было высокое представление о молитве и обращении с Богом, и на все сомнения, которые ему высказывали по поводу этих предметов, он отвечал с огромной мудростью, так что все, кто искал его совета, оставались удовлетворены и уходили от него, найдя поддержку. Он был другом сосредоточенности и не-многословия; смеялся редко и очень сдержанно… Он неустанно пребывал в молитве и в присутствии Божьем, в воспарении духа и в коротких молитвах». Он никогда не возвышал голоса, не знал грубых и плоских шуток, никогда никому не давал кличек, со всеми людьми обращался с равным уважением. В его присутствии никто не смел говорить о другом разве что с похвалой. Даже во время отдыха Хуан говорил только о духовных вещах, и, пока он говорил, никому не приходило в голову что-либо сказать. Так же и к концу трапезы он всегда присоединял духовную беседу, и все, словно зачарованные, оставались в том положении, в котором он их заставал. И вообще влияние Хуана на других было удивительно. Даже у обутых его появление являлось предупреждением к молчанию. Одним коротким предложением он мог заставить навсегда умолкнуть любые страхи и искушения. Он удивительно умел различать духов: постулантов, которые просили о принятии в орден, он иногда отсылал, даже если другим они казались абсолютно готовыми, а иных принимал, когда у других были сомнения, потому что для него было открыто то, что сокрыто для обычного человеческого разума. Однажды во время исповеди св. Хуан обратил внимание одной кармелитки на ее давнее большое заблуждение, на которое она никогда не обращала внимания, а потому и не исповедовала. Сюда же относится известный рассказ св. Терезы, как однажды во время причастия в монастыре Рождества Христова Хуан дал ей полхостии, для того чтобы научить ее умерщвлению, поскольку знал о ее пристрастии к большим хостиям. Еще строже он показал себя по отношению к матери Катарине св. Альберта в Баэсе. Она однажды заявила, будто уверена, что получит причастие в определенный день, в который было принято его принимать. Когда этот день наступил, Хуан обошел ее, раздавая причастие, даже после того, как она подошла второй и третий раз. А когда его спросили о причине, он ответил: «Сестра была в этом совершенно уверена. И я так вел себя, чтобы она поняла, что то, что мы себе представляем, ни в коем случае не гарантировано». В обоих случаях действия Хуана основываются на познании того, что было необходимо душам, чтобы освободиться от своих несовершенств. Этот сверхъестественно острый взгляд соседствует с непреклонной решимостью, которая также не является лишь естественным качеством. Мы знаем, с каким уважением и любовью он относился к нашей святой матери Терезе – как бы посмел смиренный молодой член ордена так обращаться с почтенной его создательницей, если бы сила Святого Духа не придала ему достаточно силы для этого? Как бы мог добродушный и мягкий святой сам по себе наставлять таким чувствительным и смиряющим образом, как тогда, в Баэсе? Конечно, и эта доброта и мягкость не являются простыми природными дарами. Из резких высказываний о неопытных и жестоких наставниках, как они описываются в «Огне живой любви» и в других местах, мы узнаем, что Хуан по природе был отнюдь не без желчи. Его описания некоторых типов благочестия в последних главах «Восхождения» исполнены такой иронии, которая в личном общении могла бы очень сильно ранить. И если он ни в роли настоятеля при общении с подчиненными, ни в часы отдыха не прибегал к иронии, то это лишь доказывает, что он стал полным господином над своей природой. Он жил, верный своему учению. Если мы сравним его высказывания о добродетелях и дарах с рассказами о его поведении, то найдем полнейшее соответствие одного другому.

Хуан требовал веры, которая держится исключительно учения Христа и Его Церкви и не ищет никакой опоры в сверхъестественных откровениях. Во время капитула в Лиссабоне многие даже очень серьезные отцы отправились посетить одну монахиню, о стигматах которой тогда много говорилось. Они сохранили маленькие частички платка с кровью от этих ран как реликвию. Хуан не придавал подобным вещам никакого значения и не пошел к ней. Когда позднее в Гранаде во время отдыха его спросили, видел ли он монахиню со стигматами, он ответил: «Я ее не видел и не хотел видеть, ибо я бы сильно расстроился по поводу своей веры, если бы благодаря видению подобных вещей она хоть немного возросла бы…». Его вера черпала «из ран Иисуса Христа больше, чем из всех тварных вещей» и не нуждалась ни в каких других стигматах.

Хуан хотел надежды, которая «неустанно направлена к Богу и не обращается ни к чему иному», и был убежден, что подобная душа «достигнет всего, на что надеется». Отец Хуан Евангелист свидетельствует, что за восемь или девять лет, которые он провел вместе со святым, он всегда видел, что тот жил одной надеждой, и она одна поддерживала его. Отец Хуан Евангелист имел возможность особенно убедиться в этом, когда был прокуратором[23] в Гранаде, в то время как Хуан был настоятелем. Однажды эконому не хватало необходимых для монастыря вещей, и он попросил разрешения выйти, чтобы достать их. Ему было сказано, что он должен доверять Богу и что у них ни в чем не будет нужды. Через какое-то время эконом вернулся и стал настаивать, что уже поздно и у них есть больные, о которых ему необходимо позаботиться. Святой послал его в келью, чтобы испросить у Бога то, в чем тот нуждался. Он снова послушался, но через какое-то время опять поспешил к настоятелю и объяснил: «Отец, это означает искушать Бога, дайте мне ваше высочайшее разрешение выйти… уже слишком поздно». На этот раз он получил разрешение, но в следующей форме: «Иди, но ты увидишь, как Бог пристыдит тебя за недостаток веры и надежды». Действительно, все необходимое было принесено в дом, едва эконом собрался отправиться в путь. Подобное происходило и в других случаях.

О любви едва ли есть еще необходимость говорить: все учение святого – это учение любви, наставление, как душа может достичь ее, преобразиться в Бога, Который есть любовь. Все в конце концов приходит к любви, потому что мы будем судимы по любви.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.