2. Сила безвестности

2. Сила безвестности

Свобода — свободой, а "от себя не убежишь" — гласит народная мудрость. По Канту, как мы знаем, человек становится личностью благодаря самосознанию, которое отличает его от животных. Объединяясь с себе подобными, личность становится социальной — тогда мир перестает быть простой совокупностью «внешних» вещей, становится человеческим миром, а индивид обретает "социальное лицо". Следуя традиции дона Хуана, мы назовем "социальное лицо" образом себя и согласимся, что таковой образ является одним из важнейших центральных элементов описания мира. Иными словами, тональ творит не только внешний мир, но и свою собственную личину.

Помните, как дон Хуан со своим учеником часами просиживал у городской церкви, демонстрируя на примере прохожих самые неказистые физиономии, которые способен взрастить на себе тональ, если его не дисциплинируют определенным образом? Но образ себя — это тот главный рычаг, который приводит в движение всю громадину эгоистического механизма; потенциально в образе себя заложены все перспективы развития человеческого индивида и все бездны его возможного падения. Мы говорим, что нас делают обстоятельства. Неправда, нас делают суждения, умозаключения, оценки по поводу обстоятельств, а иногда и в отсутствие таковых. Образ себя — результат длительной фиксации внимания, долгих разговоров тоналя с самим собой, убеждений, логических натяжек, интуитивных заклинаний, которые в некий загадочный и неосознаваемый миг становятся верой: "Я — такой."

Однажды родившийся образ создает два типа ограничений, и оба они «ужесточают» нас, делают монотонными, негибкими, навсегда застывшими существами. Внутренние ограничения касаются, прежде всего, стереотипов общественного поведения, мотивов и оценок любых действий, производимых нами самими. (И не только прилюдно! Социум существует уже не только среди аудитории, в коллективном труде и т. п. — социум «живет» в нашей голове, даже когда мы уединились, читаем книжки или принимаем душ.) Внешние ограничения непосредственно происходят из внутренних и касаются «оценок»: нас сковывает мнение «других», их отношение к нам, ожидания, их представления о «хорошем» и «дурном», «предсказуемости» и "непредсказуемости".

Неосознанно любой индивид всегда стремится к т. н. "социальной конгруэнтности", т. е. пропорциональной соразмерности образа себя со всеми видами социального воздействия на него (лучше сказать, социального принуждения). Такая конгруэнтность присуща любой социальной ячейке, с которой себя отождествил тональ в процессе напряженного самоубеждения. В неразрывном единстве с образом себя существует весь личностный механизм, а особенно — те его компоненты, что нам в данном случае интересны, т. е. мыслительный и перцептивный.

Психологическая история человечества изобилует такого рода примерами. Дон Хуан, рассматривая историю человеческого общежития, прибегает к такому емкому понятию, как тональ времен.

Например, субъект средневековой истории качественно отличается от античной личности. Он должен быть корпоративен, связан узами служения и верности со своим сюзереном, он — часть универсалистской общины христианской церкви. Феодальное общество стремилось ликвидировать индивидуальные проявления, так как видела в индивидуальности, прежде всего, деструктивное начало. Что же касается социальной структуры Нового времени, то здесь поведение индивидов не нуждается в иных регуляторах, кроме колебаний хозяйственной конъюнктуры. Их существенной чертой является тенденция к «торговому», «деловому» поведению в самом широком смысле. Личность оказывает услуги другому, лишь ожидая взаимности. Для такого типа характерна экстравертивность, перцептивная точность (т. е. жестко фиксированная адекватность на усложнившееся описание мира), стремление к получению информации и корыстному ее использованию. При этом речь идет не только о материальных возможностях, но и о престиже, знаниях, влиянии и т. п. Из-за того, что социальная позиция в новом обществе является одновременно доступным и сверхценным достижением, характерной чертой общественно активных личностей становится конформизм — постоянное приспособление к общепринятым положениям и ценностям, стремление избежать подчеркивания индивидуальных черт.

Образ Я — структура изменчивая и зависит от актуальных в данный момент ситуаций, оценок других людей. Образ актуального социального окружения также весьма нестабилен и подвержен конъюнктурным изменениям. Представления о целесообразности собственного поведения, смысла своего существования не являются, как правило, продуктом индивидуального опыта, спонтанной избирательности, чаще они детерминированы соображениями карьеры, гарантиями жизненных успехов в определенных условиях.

Нас интересует, прежде всего, в какой степени социальный аспект тоналя несет ответственность за ограничения перцептуальных способностей человека. Если мы согласились, что наша сущность (личностное "Я") потенциально свободна, то нам требуется понять, каким именно образом социальность препятствует осуществлению этой свободы. Назовем суть нашего общественного бытия интеракцией, т. е. взаимовоздействием. Человеческая интеракция, снабженная мыслительным и перцептуальным механизмом, — не такое уж простое явление. Достаточно сказать, что люди не просто реагируют друг на друга, но, в первую очередь, интерпретируют и определяют взаимные действия. Их реакции не вызываются непосредственно действиями другого, а основываются на значении, которое они придают подобным действиям. Таким образом, интеракция людей опосредуется использованием символов, их интерпретацией или приданием значения действиям другого. Это опосредование эквивалентно включению процесса интерпретации между стимулом (сенсорным сигналом) и реакцией. Как видите, именно работа тоналя всесторонне окрашивает попытки человеческих существ со-общиться, возвести любую (пусть даже самую незначительную) структуру, институт коллективного действия. При этом стимулом действия оказывается значение объекта в приложении к сконструированной (тем же тоналем) потребности.

Значение объекта придается ему индивидом. Индивид не окружен уже существующими объектами, которые воздействуют на него и вызывают его действия. Он сам конструирует свои объекты, исходя из интерпретаций деятельности и потребности. Человек противостоит миру и другим людям посредством значений, формирование которых — развивающийся коммуникативный процесс, в ходе которого индивид замечает предмет, оценивает его, придает ему значение и решает действовать на основе данного значения. Учитывая предъявляемые ему социальные требования и сталкиваясь с неприятными ему интерпретациями (недружелюбная среда, отсутствие поддержки, враждебность, конкуренция и т. п.), индивид противопоставляет себя подобным явлениям, принимая или отвергая их, или преобразуя в соответствии с тем, как он их определяет или интерпретирует. Следовательно, "поведение человека не является результатом давления окружающей среды, стимулов, мотивов, социальных установок или идей, — как писал американский социолог Г. Блумер. — Оно возникает в результате того, как он интерпретирует эти вещи и обращается с ними в действии, которое он конструирует." (Курсив мой — А. К.)

Если же мы назовем «эти» вещи своими именами, то чаще всего выяснится, что речь идет о людях, о себе подобных, о референтной среде, которая, оставаясь для нашего "личностного Я" стимулирующим, но бесконечно «внешним» веществом, имеет наглость порицать или восхвалять, судить или оправдывать, как будто мы принадлежим им по праву. Сколько зла, зависти, дурных советов и бессмысленных предостережений сыплется нам на голову со всех сторон! Более того, наш образ себя волей-неволей формируется, питаясь этими миазмами, уподобляется банальному шаблону, то и дело цепляемому на нас участливыми "доброжелателями".

Невольно вспоминаются слова апостола Павла, уместные здесь, хоть и сказанные по другому поводу: "Не боишься ли ты, что твоя мысль или ты сам будешь опасен для соседа?"

Неудивительно, что отказ от социального Я, "Я для других", во имя полноценного, спонтанного и свободного переживания "Я для себя", для многих мистиков и религиозных адептов кажется спасительной идеей. "Уход от мира", "уход в безвестность" всегда манили мудрецов и пророков, не желавших потерять сосредоточенность, необходимую для постижения Реальности, Бога. Чаще всего эти идеи принимались учениками буквально: йог уходил в пещеру, монах — в монастырь, подвижник — в пустыню. Такое простое действие не меняет ничего в природе. Социальный человек остается таким же даже в абсолютной изоляции. Действительно упорного труда требует внутреннее изменение, для которого вовсе не нужна келья или шалаш.

Например, Чжуан-цзы, мысли которого мы часто и с любовью приводим, называл всю совокупность социокультурных структур "постоялыми дворами" на пути к истине. Мудрые люди могут остановиться в них на ночлег, но не задерживаются там. Наутро они снова пускаются в странствие по неведомым дорогам беспредельных пространств."… правда мира, — говорит он, — в том, чтобы быть возвышенным без горделивых дум, воспитывать себя, не думая о гуманности и справедливости, править, не имея заслуг и славы, пребывать в праздности, не скрываясь на реках и морях, жить долго без аскетических упражнений, обо всем забыть и всем обладать, быть безыскусным и не ведать пределов…»

Заметьте: в этом высказывании нет ни малейшего намека на демонстративную, «принципиальную» асоциальность ("править, не имея заслуг и славы") — речь идет о растождествлении с социальным механизмом, с его угнетающей фиксацией, т. е. о специальной «внутренней» работе, результатом которой становится свободное участие в общественных действиях, не привязанное к опутавшим их стереотипам, условностям, эмоциональным стимулам, мотивам и целям. Предлагаемое иное качество социального участия, разумеется, не может быть массовым — по крайней мере, в нынешнем состоянии общества, и, тем не менее, это единственный способ превратиться из объекта экономических манипуляций в человека Реальности, в человека Бытия.

Дон Хуан, для которого разрушение образа себя является важнейшим шагом на пути к преодолению описания мира, предлагает Карлосу оригинальный метод "неделания себя":

"Я уже знаю, что ты считаешь себя порочным, — произнес дон Хуан. — И это — твое «делание». Теперь я предлагаю тебе подействовать на это «делание» другим «деланием». С этого момента в течение восьми дней тебе следует себя обманывать. Вместо того, чтобы говорить себе, что ты отвратителен, порочен и бестолков, ты будешь убеждать себя в том, что ты — полная этому противоположность. Зная, что это — ложь, и что ты абсолютно безнадежен.

— Но какой смысл в этом самообмане, дон Хуан?

— Он может зацепить тебя и привести к другому «деланию». А потом ты осознаешь, что и то, и другое — ложь, иллюзия, что они нереальны, и вовлекаться в какое бы то ни было из них, превращая его в основу своего бытия, — нелепо, что это пустая трата времени, и что единственной реальностью является существо, которое живет в тебе и удел которого — смерть. Достижение этого существа, отождествление себя с ним и его самосознанием есть неделание самого себя." (III, 655)

И здесь дон Хуан очень четко определяет сущность своего принципа, о котором мы уже говорили выше: в отношении к образу себя он стремится произвести не реглоссировку (скажем, превратить «порочного» Карлоса в благодетельного и мудрого), а именно деглоссировку, т. е. показать, что всякий образ себя есть ложь, иллюзия, и верить в него — нелепо. Потому-то данная работа может называться исключительно «неделанием», так как противоположна любому «деланию» по существу.

С другой стороны, мы должны бы спросить себя: а в чем же неизменно демонстрирует образ себя свою консервативную и упрямую сущность? Какова, в главных чертах, его сущностная манифестация? Первое, что бросается в глаза, — это однообразная последовательность стереотипов в любом действии. Мало того, что мы подкрепляем стабильный (т. е. ограниченный) образ себя внутренними разговорами, языком вообще, мы еще и постоянно реализуем этот набор штампов действиями. Каждый из нас — тщательно сработанный, набитый огромным числом деталей штамп. И поэтому мы предсказуемы. Дон Хуан учил Кастанеду "убегать от самого себя" во всех ситуациях, где это только возможно. Для этого он даже учил его охоте.

"Охотник не уподобляется тем, на кого он охотится. Они (добыча) скованы жесткими распорядками, путают след по строго определенной программе, и все причуды их легко предсказуемы. Охотник же свободен, текуч и непредсказуем." (III, 527)

"Чтобы стать охотником, ты должен разрушить все свои распорядки, стереть все программы. Ты уже здорово преуспел в изучении охоты. Ты — способный ученик и схватываешь все на лету. Так что тебе уже должно быть ясно: ты подобен тем, на кого охотишься, ты — легко предсказуем." (III,

527) А потом со смехом предложил Карлосу для начала отказаться от ежедневного ленча в одно и то же время.

Стереотипы поведения, как мы уже сказали, — продукт человеческой социализации. В предыдущих главах нам довелось достаточно порассуждать о пользе и вреде социальности для человека — не будем на этом останавливаться. Обстоятельства нашей жизни почти всегда есть тоже продукт общества. Нас интересует теперь, как и в силу каких мотивов личность в таких обстоятельствах реализует себя? Личность уже во многом «безвестная» для социума, остановившая ключевой стереотип общественного поведения.

Дело в том, что, отключившись от общественных обстоятельств, человек прежде всего утрачивает в них опору и ориентир. Как причина и мотив поведения обстоятельства отпадают, обесцениваются, что создает для человека совершенно новую ситуацию. Он ничем не мотивирован, а что-то делает. Что, почему, в силу чего? Поскольку человек не является больше выразителем, представителем или защитником чего бы то ни было, ничто за ним не стоит и ни с чем он не сообразуется, то ответ может быть только один — он действует ни для чего, ни почему, беспричинно и бесцельно, он действует от себя. Это — открытие, открытие личности-мотива, личности как мотива поведения.

Человек способен «отключаться» от обстоятельств — созерцать, задумываться, решаться, чтобы затем вновь вернуться к ним. Но здесь речь идет о чем-то гораздо менее условном — ни созерцательности, ни задумчивости, ни выбора, ни возврата. Не временное отрешение, а абсолютный отрыв. Обнаруживающаяся личность — это непосредственная и одновременно окончательная причина деятельности, человек, за которым и перед которым ничто не стоит. Можно сказать, что это своего рода измена обстоятельствам (моралисты скажут — измена самому обществу!), то есть противостояние обстоятельствам, постоянство независимости от них. Это не дух сопротивления, а абсолютное безразличие — все многообразие обстоятельств сокращается для личности в одно определение — безличное. (Между прочим, особым защитником прав личности, вынужденно пребывающей в социуме, выступал Шарль Бодлер: "При перечислении многих "прав человека", которое мудрость XIX века так часто и с таким удовольствием предпринимает, были забыты два достаточно важных права, а именно: право противоречить самому себе и право на уход." Ш. Бодлер. Эдгар По, его жизнь и произведения. -

Курсив мой. А. К.)

А дон Хуан как раз и призывает к уходу — изящному, таинственному, магическому по существу; уходу из мира повседневности, где никогда не может случиться ничего принципиально нового, в мир Непостижимого, в мир Вечности, где есть только одна, истинная Реальность — нагуаль. Хитрую уловку, придуманную магами для этой цели, он называет "стиранием личной истории".

"Нельзя ли уточнить, что имеется в виду, когда ты говоришь "избавиться от личной истории"? — спросил я.

— Неужели тебе не ясно? — драматически сказал он. — Твоя личная история постоянно нуждается в том, чтобы ее сохраняли и обновляли. Поэтому ты рассказываешь своим друзьям и родственникам обо всем, что делаешь. А если бы у тебя не было личной истории, надобность в объяснениях тут же отпала бы. Твои действия не могли бы никого рассердить или разочаровать, а самое главное — ты не был бы связан ничьими мыслями." (III, 460–461)

Последовательная разъидентификация всех компонентов образа себя — вот исключительная цель этой практики. Это не театральная таинственность, не многозначительные недомолвки с целью привлечь внимание. В конце концов, не так уж важно, какие события вашей личной истории становятся достоянием других; факт известности еще не делает их частью личной истории. Она «стирается» тогда, когда мы более ни в какой степени не связаны всем предыдущим — поступками, эмоциями, памятью, привычками и т. д. "Стирание личной истории" — дисциплина, в основном, психологическая. Каждый внутренний шаг личности должен быть свободен от груза прошлого, вы должны двигаться свободно, не подчиняясь никаким стереотипам "социального Я". И тогда никто не сможет составить о вас устойчивого мнения — ваша внутренняя спонтанность развеет любую «мыслеформу», сотканную на вас друзьями иди недоброжелателями. Вы пройдете сквозь их энергетические «препоны», как дым. "Чтобы путешествовать в другие миры, — сказал Кастанеда, — и затем возвращаться, следует оставаться незаметным. Чем больше о вас известно, тем менее вы свободны. Вы попросту будете лишены свободы передвижения… "Стирание личной истории" — один из первых и самых главных уроков дона Хуана. Последовательное окутывание себя туманом не позволит никому принимать вас за нечто само собой разумеющееся и предоставит вам простор для личного изменения…"

В нашем многословном мире, где ценят точную информацию и опредмечивают все живое, свободный человек — это человек, в первую очередь, безвестный, неведомый. Неведомый как другим, так и самому себе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.