1. Видение Орла

1. Видение Орла

Дон-хуановскую магию мы рассматриваем, в первую очередь, как особое искусство восприятия, и это вполне оправданно, если учесть, какое место занимает манипуляция перцептуальным аппаратом в данной дисциплине. Именно восприятие является фундаментальным процессом, обеспечивающим практическое освоение тех или иных энергетических полей Реальности, а проблема адекватности восприятия приобретает неслыханную прежде актуальность, от разрешения которой зависит не только реализация магических способностей, но и сама жизнь исследователя. Вопрос о познаваемости мира, остающийся в обычной жизни лишь предметом философских спекуляций и идеологических распрей, в системе дона Хуана — вопрос конкретный и прагматический. Не потому ли концепция "истинной пары" тональ — нагуаль оказывается здесь необходимым основанием, требующим самого серьезного осмысления, в отличие от иных оккультных традиций, где гносеологические установки довольно расплывчаты и выглядят, скорее, метафизическим украшением, декларациями общего духа и настроения доктрины?

Когда условность тонального восприятия выявлена, описание мира пересмотрено с новых позиций и отчуждено от субъекта из области неоспоримого переживания в область интеллектуальных или психологических проекций и схем, может показаться, что основная проблема разрешена — дальнейшее движение сводится к раскрепощенному постижению истинных форм или непосредственному резонированию нашей энергетической структуры со все большими областями океана Реальности. Но дело оказывается гораздо сложнее. В новой ситуации мы не только не можем избежать смятения от бесконечной череды сомнительных образов и деформированных впечатлений, но в еще большей степени подвержены ему. Иными словами, реальность мира тоналя в полной мере лишается прежней незыблемости, а реальность нагуаля — прежней мнимости, однако вместе с обусловленностью восприятия пропадает и единственный известный нам критерий, который определял степень адекватности впечатлений реальному состоянию бытия. Реальность как психическое переживание оставляет нас навсегда вместе с приближением реальности онтологической. Мы постоянно вынуждены следить за тем, как передвигаемся от одного условного образа к другому, от одной перцептивной кажимости к другой, и так без конца. Если же мы позволим себе забыться, принять что-либо на веру и с увлечением погрузиться в калейдоскопическую жизнь «потустороннего», расплатой станет новое рабство и бессмысленное кружение среди одних и тех же иллюзий.

Возможно ли вообще отделаться от кажимости? Скорее всего, нет. Если мы взглянем на тональ шире, то согласимся, что он представляет собой не только сложную структуру психологических перцептивных ограничений, но и единственный аппарат, организующий сенсорную информацию в приемлемые для сознания конструкции. Помимо тоналя восприятие Реальности хаотично, сумбурно и аморфно, а внимание как процесс вообще невозможно. Более того, мы и в этом случае не можем рассчитывать на адекватность переживаний, ибо Реальность на самом деле не является простым хаосом или бескачественной однородностью вездесущих энергетических потоков, как представляется сознанию, лишенному интерпретационных механизмов. Как видите, тональ неустраним. Дисциплина дона Хуана направлена на его трансформацию с целью достижения максимальной гибкости перцептивных процессов, на обогащение и обновление его интерпретационных ресурсов, и — главное — на избавление его от привязанности к единственному типу описания мира. Конечно, даже совершенно «свободный» тональ вносит значительные искажения в восприятие, но этого порока не избежать никак — по этой причине безупречность всегда остается неотъемлемой частью жизни мага, уберегает его от ошибок, связанных с подобными искажениями.

Таким образом, бесчисленные миры, оказывающиеся доступными нам благодаря движениям точки сборки, всегда бывают увидены "человеческим глазом" со всеми присущими ему представлениями. Если же фиксация точки сборки при этом недостаточно устойчива, то субъект, попадая в один и тот же мир, будет воспринимать его всякий раз совершенно отличным способом, полагая, что исследует новые области. Что же касается сновидения, то здесь власть тоналя просто безраздельна: сновидец может наблюдать самые удивительные сцены и события, которые целиком относятся к продуктам его собственной психической деятельности, его творческое воображение способно породить такие замысловатые и удивительные галлюцинации, что участие в них покажется самым реальным и завораживающим приключением на свете. Как видите, тональ принимает самое активное участие в восприятии на всех этапах дон-хуановской дисциплины, и воин вынужден смириться с этим, ибо другого способа работы не существует. Беспристрастие и трезвость ведут его сквозь полчища призраков тоналя.

Есть, правда, принципиально иной аппарат перцепции, с тоналем не связанный. Формирование этого аппарата и активизация его — крайне важные задачи в системе дона Хуана. В данном случае мы имеем дело с весьма специфическим способом восприятия, именуемым здесь видением (seeing). Прежде всего, следует заметить, что видение не имеет ничего общего с экстрасенсорными способностями, которые возникают и развиваются совершенно иначе, представляя собой в конечном счете расширенную модель того же тонального механизма. Есть основание полагать, что видение в дон-хуановском смысле — уникальный феномен, открытый и разработанный только в данной традиции; настолько тесно он связан своим происхождением с комплексом специфических техник и приемов, принятых у индейских магов. В книгах Кастанеды о видении сказано многое, но прежде чем рассмотреть этот вопрос более подробно, следует развеять один миф, который создал в голове Карлоса сам дон Хуан.

Дело в том, что великий маг вольно или невольно мистифицировал понятие видения (как проделывал и со многими другими идеями своей системы), но не совершил обычной в таких случаях демистификации — по крайней мере, Кастанеда об этом не сообщает. Видение так и осталось загадочным способом восприятия "сути вещей", "подлинной природы", т. е. Реальности, какова она есть вне человека. Обычно читатели понимают видение как совершенно непосредственное проникновение человека в Реальность помимо всякой интерпретации. Иначе говоря, видение — это созерцание чистого нагуаля без помощи тоналя, хотя дон Хуан прямо об этом нигде не говорит. Скорее, он называет видение одним из эффектов нагуаля, не более. Однако поверхностное понимание видения достаточно распространено среди любителей Кастанеды, а это, в свою очередь, ведет к искаженному представлению о нагуале вообще.

Видение, безусловно, — один из важнейших инструментов постижения нагуаля, самый эффективный метод перцептивного проникновения в него, но при этом имеет свой аппарат ограничений и свой набор интерпретационных схем. Можно сказать, что видением управляет свой собственный «тональ», имеющий, правда, совершенно иную структуру и во многом отличную природу. Другого просто не может быть. Сам принцип организованного восприятия (каким бы оно ни было) содержит в себе механизм, вносящий неизбежные искажения в обрабатываемый сигнал. Можно рассуждать лишь о масштабах искажений, причем только в области, касающейся наших прагматических интересов. С такой точки зрения совершенно ясно, что видение делает для нас доступным огромный объем информации, позволяющий в определенных границах ориентироваться, скитаясь по различным областям Реальности. Но даже реальность, постигаемая нами с помощью видения, не может быть совершенной картиной того, что есть — об этом важно помнить, так как данная глава посвящена, в основном, анализу результатов этого особого способа восприятия, представляющего мир в незнакомом, причудливом обличии. Через видение маг неуклонно приближается к Реальности, но не достигает ее. Наверное, есть лишь один способ достижения Реальности — уничтожение энергетической формы существа, только он вряд ли приемлем, ибо означает смерть — полную, безоговорочную и бесповоротную.

Что же говорит о видении дон Хуан в книгах Карлоса Кастанеды? Во-первых, он характеризует видение мира в форме «энергии» (подразумевая под этим полевые структуры, воплощающие фундаментальные характеристики бытия), а во-вторых, утверждает, что видение — самый адекватный способ воспринимать из всех способов, доступных человеку. И хотя дон Хуан неоднократно указывает, что эта способность — одно из наивысших достижений магии, он нигде прямо не заявляет, что видение является исчерпывающим постижением Реальности. С философской точки зрения абсолютизация-видения свидетельствовала бы о непоследовательности и противоречивости мировоззрения индейских магов. Конечно, дон Хуан — не философ, и его мало заботят логические конструкции или метафизические теории, однако сам дух учения, основные его предпосылки плохо согласуются с когнитивным идеализмом. Превознесение видения может быть оправдано лишь его уникальной прагматической ценностью — такой взгляд кажется нам наиболее уместным в данной системе.

"Дон Хуан объяснил, что важнейшим из достижений древних магов было обнаруженное ими умение воспринимать энергетическую сущность предметов, существ и явлений. Это глубинное прозрение имело столь существенное значение, что превратилось в основную предпосылку всего магического искусства. В наше время, подчиняя всю жизнь дисциплине и постоянно тренируясь, маги целенаправленно обретают способность воспринимать сущность вещей. Способность эту они называют видением.

— Какое значение для меня могла бы иметь возможность воспринимать энергетическую сущность вещей? — как-то спросил я дона Хуана.

— Это значит, что ты смог бы непосредственно воспринимать энергию, ответил он. — Отбросив ту часть восприятия, которая связана с социальными интерпретациями, ты сможешь воспринимать внутреннюю сущность чего угодно. Все, что мы воспринимаем, есть энергия. Но, поскольку мы не способны воспринимать ее непосредственно, без интерпретаций, мы обрабатываем результаты восприятия, подгоняя их под определенный шаблон. Этот шаблон и есть социально значимая часть восприятия, которую надлежит выделить и изолировать.

— Почему я должен ее изолировать?

— Затем, что она целенаправленно уменьшает объем потенциально возможного восприятия, заставляя нас быть уверенными в том, что реально существующее ограничено шаблоном, под который мы подгоняем свое восприятие. Я убежден, что для выживания человечества людям необходимо срочно изменить саму социальную основу своего восприятия.

— А какова социальная основа восприятия, дон Хуан?

— Физическая определенность, уверенность в том, что мир состоит из отдельных конкретных объектов. Я называю это социальной основой потому, что каждый человек прилагает серьезнейшие усилия, яростно пытаясь удержать свое восприятие мира в общепринятом русле.

— А как же тогда следует воспринимать мир?

— Все есть энергия. Вся Вселенная — это энергия. Должна измениться социальная основа нашего восприятия, само качество физической определенности должно стать иным. Нам следует обрести уверенность — именно физическую уверенность — в том, что не существует ничего, кроме энергии. Необходимо совершить усилие, достаточно мощное для того, чтобы изменить русло восприятия, заставив нас воспринимать энергию как энергию. Тогда обе возможности выбора будут в кончиках наших пальцев." (IX, 18–19)

Дальнейшие рассуждения дона Хуана на эту тему подтверждают, что, говоря о видении, он вовсе не имеет в виду абсолютную свободу восприятия от интерпретационного механизма. Учитель подчеркивает, что речь идет о двух способах интерпретации, пусть невероятно далеких друг от друга, но в основе имеющих общие структурные элементы: выделение сигнала, организацию сигналов в комплексы или «пучки», узнаваемость сигнала благодаря определенному "инвентаризационному списку". Таким образом, описание мира как метод его постижения остается неизбежным приемом даже на уровне видения:

"Восприятие сути всего заставит нас совершенно по-новому понять, классифицировать и описать мир. И это новое описание будет гораздо более захватывающим, чем привычное нам нынешнее, а его язык — несравненно изощреннее и богаче. " (IX, 20) (Курсив мой — А. К.)

Познакомившись с "новым описанием", вы легко согласитесь — это действительно нечто потрясающее. Не стоит лишь думать, что тайна мира разгадана, а подлинная Реальность предстала перед нами во всей своей красе. Строго говоря, "Реальность нагуаля" — не совсем верный заголовок для части, посвященной анализу этого аспекта дон-хуановского знания. Вездесущий и непостижимый блеск нагуаля по-прежнему за пределами мысли и восприятия; только часть его беспредельной лучистости обрела дня мага смысл и одарила его своей свободой. Бездна нагуаля всегда вовне, тайна его неисчерпаема, и осознание этого наполняет воина смирением и восторгом. Абсолют, которым мы дышим, который содержится в мельчайшей частице нашего естества, — бесконечно интимное и бесконечно далекое все, и этого положения ничем не исправишь. Возможно, особое очарование высшей магии дона Хуана заключается совсем не в манипуляциях энергетическими потоками, а как раз в вечных скитаниях по этой грандиозной неопределенности, во все углубляющемся (но при этом всегда поверхностном) контакте с живой тканью таинственного организма Реальности, от которого исходит трепетное переживание неописуемого. И несмотря на то, что магическое описание мира с каждой книгой Кастанеды становится все более детальным и организованным, "сказки о силе" навеки останутся сказками — неувядающая свежесть Реальности охраняет их изначальное волшебство. Помня об этой невыразимой тайне, не станем поддаваться интеллектуальному искушению и воспримем дон-хуановский космос как рабочий инструмент для исследования бесконечности — без нелепых претензий на безусловную истинность, без суеверной наивности и догматизма, ибо все это глубоко чуждо свободному взгляду дона Хуана.

Прежде всего, мы постараемся объективно рассмотреть сам механизм видения, а затем — проанализировать новое описание мира, при помощи видения составленное. И с самого начала мы повторяем исходную посылку: видение не является постижением нагуаля, но лишь приближением к нему. Дон Хуан утверждал: "Нагуаль — это не опыт, не интуиция и не сознание." (IV, 143) С другой стороны, мы пронизаны нагуалем, непосредственно являемся им, что и делает возможным бесконечное приближение восприятия. В определенном смысле можно утверждать, что нагуаль — это наше тело, ибо в нем эффекты нагуаля накапливаются безо всякой интерпретации, а потому именно через тело (энергетическую форму) осуществляется перцептивное проникновение в Реальность. ("Суть в том, — говорил дон Хуан, — что в момент смерти другой член истинной пары — нагуаль — становится полностью действенным. Все осознание, воспоминания, восприятие, накопившееся в наших икрах и бедрах, в нашей спине, плечах и шее, начинают расширяться и распадаться. Как бусинки бесконечного разорванного ожерелья, они раскатываются без связующей нити жизни." — IV, 135) Все наше тело, будучи неотъемлемой частью Реальности, всесторонне связанной с нею, является, по словам дона Хуана, "воспринимающей единицей". Этот факт имеет самое непосредственное отношение к видению, ибо Кастанеда неоднократно убеждался на собственном опыте: видение осуществляется без помощи глаз. Более того, этот способ перцепции вообще не связан ни с каким из органов чувств. Какой же вывод следует из такого удивительного факта? Если мы вспомним, как работает точка сборки, то обязательно усомнимся в ее непосредственном обеспечении видения. На наш взгляд, напрашивается вывод, что видение не связано с функционированием точки сборки или с ее позицией. Дело в том, что эта структура по самой природе своей способна организовать лишь определенный объем сенсорных сигналов. Тональ легко справляется с этим объемом (для чего он, собственно, и предназначен), распределяя информацию по основным перцептуальным каналам: визуальному, аудиальному, кинестетическому. Наблюдаемые иногда нарушения работы тоналя возникают в результате процессов движения или сдвига точки сборки, когда необходимая организация восприятий затруднена по причине быстрого прохождения через различные энергетические потоки. Обратная сторона того же процесса (т. е. произвольная дезориентация тонального механизма, что достигается остановкой внутреннего диалога) инициирует сдвиг точки сборки через разрушение силы фиксации, о чем уже было достаточно сказано. Если же точка сборки хорошо фиксирована, то она в любой позиции сообщает тоналю именно тот объем информации, который он может успешно структурировать привычным для себя образом. Иными словами, визуальная информация всегда привязана к зрению, аудиальная — к слуху и т. д. И лишь видение вызывает крайне странное переживание, упомянутое нами выше. Следовательно, в данном случае объем восприятия значительно превышает привычную для тоналя массу сенсорных сигналов, и он не может распределить ее «нормальным» образом. Кастанеда сообщает в "Искусстве сновидения", что видящие описывали область, где производится осмысление поступающей информации, как кольцо усиленного свечения, расположенное непосредственно вокруг точки сборки. В случае видения эта область, скорее всего, расширяется настолько, что позиция самой точки сборки уже не имеет никакого значения. И действительно: дон Хуан нигде не говорит, будто существует особое положение точки сборки, в которой возможно видение. Белее того, внимательный читатель может заметить, что видение «включается» в самых разнообразных позициях точки сборки, как бы накладываясь на непривычную зону восприятия, но никак не привязываясь к ней.

Наконец, есть еще одна любопытная деталь, связанная с видением. Дон Хуан как-то сообщил, что древние маги добились этой способности в результате длительных экспериментов с растениями силы. Другими словами, видение возникает как следствие многочисленных и разнообразных перемещений точки сборки. Это как раз и доказывает уникальность описываемого явления. Насколько нам известно, существует только два метода, ведущих к значительным сдвигам точки сборки: употребление растений силы и сновидение. Остановка внутреннего диалога сама по себе к подобным сдвигам не приводит, но лишь обеспечивает первоначальный толчок, который может быть использован по-разному. Медитативные техники, которые иногда вызывают экстрасенсорные восприятия, для достижения видения совершенно недостаточны. Этим, в частности, и объясняется разительное несоответствие между дон-хуановским опытом и переживаниями известных экстрасенсов, сенситивов, «контактеров» и проч. Не нужно искать подтверждений кастанедовским описаниям в этом любопытном, но очень далеком от описываемой дисциплины типе восприятия. Подводя итоги, можно сообщить о видении следующее:

Видение не связано с конкретной позицией точки сборки, но достигается в результате многочисленных ее сдвигов. Длительная практика, связанная с манипуляциями восприятием, образует в энергетическом коконе человека особую "зону следов" — область полевых структур, которая была в разное время актуализирована перемещениями точки сборки. Видение осуществляется в момент спонтанного «включения» всей зоны. Объем восприятия при этом возрастает столь значительно, что это ведет к полному изменению его качества. По той же причине тональ не может более участвовать в интерпретации воспринимаемых сигналов — мы знаем, как чутко он реагирует на всякие «перегрузки». Тем не менее, структурирование и интерпретация сигналов не прекращается. Скорее всего, это связано с активизацией более обширных энергетических механизмов, которые можно условно назвать законами восприятия тела. Функционирование точки сборки в этот момент прекращается, и ее работу по-своему начинает исполнять вся задействованная "зона следов": блоки и пучки эманаций собираются в иных, более широких масштабах, что приводит к восприятию гораздо более полному и адекватному. Реальность приближается к субъекту на целый шаг, но остается ограниченной специфическими законами восприятия энергетического тела. Благодаря этим законам видящий способен идентифицировать различные структуры и прагматически использовать получаемую в процессе видения информацию.

Из всего вышесказанного следуют выводы, вполне согласующиеся с разрозненными сообщениями на этот счет, которые можно отыскать у Кастанеды. Во-первых, видение возможно в любой позиции точки сборки (в том числе, и обычной), благодаря чему использовалось доном Хуаном и другими магами (а также самим Кастанедой) в самых разнообразных ситуациях для получения необходимой информации. Во-вторых, видение — это восприятие тела, а не тоналя, что объясняет полную свободу такого восприятия от конкретных органов чувств. Более того, данная концепция видения нисколько не противоречит тем странным эпизодам в опыте Кастанеды, когда тональное восприятие оказывалось параллельным видению (например, случившийся с ним перцептивный феномен во время демонстрации «сестричками» своих магических достижений — V, 551–552.). В подобных случаях "зона следов" активизируется не столь интенсивно, и работа тоналя не полностью вытесняется более обширным сенсорным полем. Такой же тип частичного «прорыва» видения можно усмотреть в известном описании "остановки мира" из книги "Путешествие в Икстлан". Очевидно, вытесненная и фрагментарная форма видения постоянно сопровождает работу человеческого восприятия. Только спонтанное расширение зоны осознания может поднять видение на поверхность психического пространства. В редких случаях мы сталкиваемся с подобными феноменами у обычным людей, что может быть связано с приемом галлюциногенов и другими сильными интоксикациями (например, восприятие объектов в виде массы светящихся точек или линий) либо с переживанием клинической смерти, когда "свечение осознания" распространяется на значительную область уже расслаивающегося энергетического кокона. Этим, скорее всего, и исчерпывается вторжение видения в жизнь человека, никогда сознательно не работавшего со сдвигом своей точки сборки. ("Видения" мистиков и экстрасенсов, как мы уже говорили, имеют иную природу.)

Теперь, когда мы коснулись темы более совершенного способа восприятия, поучительно вспомнить точку зрения на этот счет Петра Демьяновича Успенского — популярного исследователя оккультизма, который в начале века (1913) издал любопытное сочинение "Tertium Organum. Ключ к загадкам мира." Исходя из теории многомерного пространства, этот исследователь высказал гипотезу о прямой взаимосвязи между аппаратом мышления и способом восприятия. Его рассуждения кажутся достаточно стройными, но больше всего интересны тем, что при всем своем интеллектуальном изяществе прямо противоположны как современным идеям, так и практическим наблюдениям. Любители оккультологических исследований могут извлечь из его книги (новое издание — СПб., 1992) полезный урок, который, может быть, заставит их более трезво взглянуть на многие умозрительные изыскания в этой области.

П. Д. Успенский, например, высказывает соображение, что трехмерное восприятие мира человеком связано с ощущениями, представлениями и понятиями. Животные в силу неразвитого интеллекта могут оперировать только ощущениями и представлениями, а потому их восприятие беднее человеческого: они видят мир в лучшем случае двумерным. Человек же составляет понятия, что и придает третье измерение его впечатлениям об окружающих объектах. Поэтому вполне логическим кажется предположение Успенского о том, что человеку следует развить какую-то более высокую способность разума (он называет ее интуицией) для восприятия пространства четырехмерного, затем еще более высокую способность для восприятия пяти измерений и т. д. Как видите, гипотеза стройная и внятная. Правда, при этом она совершенно не подтверждается практикой и наблюдением. Сегодня мы знаем, что новые возможности восприятия открываются благодаря «отключению» разума, а не его усовершенствованию. Мы также знаем, что восприятие многих животных шире человеческого, и только его аморфность, связанная с примитивностью «описания», не позволяет биологической форме использовать это восприятие прагматически. Наконец, мы знаем, что экстенсивное развитие интеллекта ограничивает перцептивные возможности, а не расширяет их, как полагал П. Успенский. «Прогрессистский» дух его взглядов парадоксальным образом заводит нас в ловушку, наглядно демонстрируя, насколько далеки тональные представления о «развитии» от реального положения дел. Ради этого урока мы и вспомнили давнюю гипотезу русского мыслителя — ведь и в наше время мы не испытываем недостатка в разнообразных «теориях», пусть немного более утонченных, но опирающихся на столь же условные представления человеческого тоналя. И религия, и философия, и наука — все так или иначе опирается на наш способ восприятия, не слишком желая учитывать тот факт, что сам способ может изменяться. Дон-хуановское видение — очень яркий тому пример. Мир одновременно таков, как мы его воспринимаем, и не таков, ибо любая перцептивная модель отражает его частично — мы же склонны вести себя так, словно это отражение его исчерпывает.

"Итак, первая истина: мир таков, каким он выглядит, но в то же время он таковым не является, — продолжал дон Хуан. — Он не настолько плотен и реален, как мы привыкли считать, основываясь на своем восприятии, но в то же время он не является и миражом. Мир не иллюзорен, как иногда утверждают, он вполне реален. Но в то же время он н нереален. Обрати на это особое внимание. Тут недостаточно просто принять к сведению, тут необходимо понимание. Мы воспринимаем нечто. Это — точно установленный факт. Но то, что именно мы воспринимаем, не относится к числу фактов, столь же однозначно установленных. Ибо мы обучаемся тому, что и как воспринимать.

Имеется нечто, воздействующее на наши органы чувств. Это — та часть, которая реальна. Нереальная же часть суть то, что нам говорят об этом нечто наши органы чувств. Рассмотрим, к примеру, гору. Наши органы чувств говорят нам, что она — объект. Она имеет размер, цвет, форму. Мы даже подразделяем горы на вполне определенные категории. И здесь все верно, за исключением одной детали. Нам никогда не приходит в голову, что роль наших органов чувств весьма поверхностна. Способ, которым они воспринимают, обусловлен особым свойством нашего осознания. Именно это свойство заставляет их работать так, а не иначе…

— Термин «мир», — продолжал он, — я использую, чтобы обозначить все то, что нас окружает. У меня, разумеется, есть более удачный термин, но для тебя он будет совершенно непостижим. Видящие утверждают, что мир объектов существует лишь постольку, поскольку наше осознание делает его таковым. В реальности же есть лишь эманации Орла — текучие, вечно меняющиеся, и в то же время неизменные, вечные." (VII, 294)

Мы подошли, таким образом, к центральной концепции нового описания мира. Орел и его эманации — совершенно особая тема в книгах Кастанеды. Она, несомненно, несет на себе отпечаток традиционного индейского мироощущения, восходящего к изначальным импульсам давнего мифологического мышления, но одновременно является продуктом новой, прагматической установки, неразрывно связанной с объективным исследованием и здоровым скепсисом практика-позитивиста. Такое странное сочетание неминуемо должно быть противоречивым, и эти противоречия буквально преследуют дона Хуана (и, следовательно, Кастанеду) во всех беседах о вселенной Орла. Удивительно наблюдать, как признание мифа колеблется на грани его отрицания, как отрицание молчаливо смиряется с традицией, чтобы тут же подвергнуть ее сомнению или даже осмеянию. Нигде (кроме, пожалуй, дзэн-буддизма) мы не встретимся со столь своеобразным отношением к продукту собственного учения. Быть может, именно здесь заключена самая яркая и убедительная иллюстрация к известному положению "воин верит, не веря". Как ни странно, противоречивое отношение магов к собственной космологической идее оказывается вполне последовательным воплощением фундаментального духа системы, а подчеркнутая неопределенность оценок — наилучшим доказательством трезвости и здравомыслия воина, так как особое «зависание» между верой и скептицизмом есть единственно возможный на практике подход в специфической дисциплине дона Хуана. Так как вселенная Орла не является метафизической конструкцией, а есть лишь систематическое описание опыта, то дон-хуановский "человек знания" неизбежно попадает в неловкое положение: он не может не учитывать собственный опыт, но и не может безоговорочно верить в него. Все оказывается условно реальным и условно нереальным, всюду царит сомнение при одновременном признании истинности. Сравнив различные высказывания дона Хуана по поводу Орла и "мифа об Орле", вы легко заметите эту странность. Он постоянно подчеркивает эмпирический характер своего знания и тут же признает непостижимый характер его источника. О мифе он говорит прагматически, а живой опыт использует для подтверждения мифа — и не может поступать иначе. Этой призрачной форме традиция дона Хуана доверила сохранение знания, и до сей поры та прекрасно исполняла свое предназначение.

"Дон Хуан сказал, что древние видящие смогли увидеть неописуемую силу, являющуюся источником бытия всех существ, хотя для этого им и приходилось подвергать себя невероятным опасностям. Эту силу древние видящие назвали Орлом, поскольку те немногие взгляды мельком, которые позволили им увидеть эту силу, создали у них впечатление, что она напоминает нечто похожее на бесконечно огромного черно-белого орла. Они увидели, что именно Орел наделяет осознанием. Он создает живые существа таким образом, чтобы они в процессе жизни могли обогащать осознание, полученное от него вместе с жизнью. И еще они увидели, что именно Орел пожирает обогащенное осознание, отбирая его у существ в момент их смерти.

— И потому, когда древние видящие утверждали, что смысл жизни состоит в накоплении и развитии осознания, — продолжал дон Хуан, — речь шла не о вере и не о логическом умозаключении. Они это увидели.

Они увидели, как осознание живых существ отлетает в момент смерти и, подобно светящимся клубкам ваты, поднимается прямо к клюву Орла и им поглощается. И потому для древних видящих был очевиден факт смысл жизни всех существ — в обогащении осознания, которым питается Орел." (VII, 295)

По сути, дон Хуан вынужден иметь дело с трудным и неустойчивым синтезом далеких друг от друга взглядов. Ведь миф об Орле — это продукт древних магов, а дон Хуан и его линия относят себя к когорте новых видящих. И если миф до сих пор не сметен ревизионистским духом этих насмешливых скептиков, то лишь потому, что экзистенциально важная часть их опыта так и не нашла лучшей интерпретации. Никто из новых видящих, разумеется, не воспринимает буквально такие слова, как «сотворение» или "пожирание светимости осознания", но непостижимость и грандиозность Силы продолжает внушать им трепет — наверное, ничуть не меньший, чем впечатлительным магам древности. И миф живет — полупринятый, полуотчужденный, дань традиции свод практических указаний, до сих пор не утративших своей актуальности. Дон Хуан называл его также "правилом Нагваля". Вот как повествует об этом Кастанеда в книге "Дар Орла":

"Сила, правящая судьбой всех живых существ, называется Орлом. Не потому, что это орел или что-то, имеющее нечто общее с орлом либо как-то к нему относящееся, а потому, что для видящего она выглядит как неизмеримый иссиня-черный Орел, стоящий прямо, как стоят орлы, высотой уходя в бесконечность.

Когда видящий смотрит на черноту, являющуюся Орлом, четыре вспышки света освещают его сущность.

Первая вспышка, подобно молнии, помогает видящему охватить контуры тела Орла. Тогда можно видеть белые мазки, выглядящие как перья. Вторая вспышка молнии освещает колышущуюся, создающую ветер черноту, выглядящую как крылья Орла. С третьей вспышкой видящий замечает пронзительный нечеловеческий глаз. А четвертая, последняя вспышка открывает то, что Орел делает. Орел пожирает осознание всех существ, живших на земле мгновение назад, а сейчас мертвых, прилетевших к клюву Орла, как бесконечный поток мотыльков, летящих на огонь, чтобы встретить своего хозяина и причину того, что они жили. Орел разрывает эти маленькие осколки пламени, раскладывая их, как скорняк шкурки, а затем съедает, потому что осознание является пищей Орла.

Орел — сила, правящая судьбой живых существ, — видит всех этих существ сразу и совершенно одинаково. Поэтому у человека нет никакого способа разжалобить Орла, просить у него милости или надеяться на снисходительность. Человеческая часть Орла слишком мала и незначительна, чтобы затронуть целое.

Только судя по действиям Орла видящий может сказать, чего Орел хочет. Хотя Орла и не волнуют обстоятельства жизни любого живого существа, каждому из них он сделал дар." (VI, 140–141)

Именно здесь, на этой фразе, заканчивается оригинальная интерпретация видения, сделанная в незапамятные времена древними индейскими магами, и начинается собственно миф. Единственное допущение (вполне простительное, если учитывать уровень представлений наших далеких предков), будто Орел сознательно вмешивается в судьбы людей, хоть и не имеет для этого никаких причин, послужило фундаментом для целого корпуса идей. Древние видящие, не уделявшие специального внимания безупречности, очевидно, уступили общечеловеческой слабости искать смысл действий, оправдывая свое существование перед лицом вечности. Структура подобных мифов всегда достаточно тривиальна. Идея дара, ниспосланного человечеству высшими силами, настолько распространена среди различных культур, что может рассматриваться как архетипическая. Известное своеобразие в данном случае заключается лишь в том, что в мифологические одежды облачают конкретные практические рекомендации. Это касается, прежде всего, роли «Нагваля» и структуры "отряда магов". Но даже здесь не стоит терять трезвости и рассудительности, ибо мы не можем судить об эффективности древних рецептов в наше беспокойное время. Миф о даре звучит так:

"Каждому живому существу была дарована сила, если оно того пожелает, искать проход к свободе и пройти через него. Для того видящего, который видит проход, и для тех существ, которые прошли сквозь него, совершенно очевидно, что Орел дал этот дар для того, чтобы увековечить осознание.

Для того, чтобы к этой лазейке существовал проводник, Орел создал Нагваля. Нагваль — это двойное существо, которому было открыто правило, будь он в форме человека, растения или чего угодно живого. Нагваль уже по самой своей двойной природе стремится искать этот проход.

Нагваль приходит парами, образованными мужчиной и женщиной. Двойной мужчина и двойная женщина становятся Нагвалем только после того, как каждому из них будет открыто правило и каждый из них поймет и примет его полностью.

Глазу видящего Нагваль-мужчина или Нагваль-женщина видятся как светящееся яйцо с четырьмя отделами. В отличие от обычных людей, имеющих только две стороны — правую и левую, у Нагваля левая сторона разделена на две длинных секции, точно так же как и правая.

Орел создал первых Нагваля-женщину и Нагваля-мужчину и тотчас пустил их в мир видеть. Он снабдил их четырьмя женщинами-воинами, которые были сталкерами, тремя воинами-мужчинами и одним мужчиной-курьером, которых они должны были вести к свободе и заботиться о них." (VI, 141–142)

Далее Кастанеда сообщает, какие типы женщин и мужчин представляют собой воины магического отряда. Мы не станем их перечислять, но должны заметить, что представленные характеристики достаточно точны и конкретны. Кроме того, они опираются на вполне определенные особенности энергетической структуры человеческих существ, которые могут быть идентифицированы видящими, что позволяет избегать ошибок в определении того или иного типа. Эти подробности как раз и составляют главное своеобразие мифа, наделяющее его практической ценностью для современных магов.

"Следующий приказ, полученный Нагвалем и его партией, состоял в том, чтобы найти еще трех курьеров. Они могли быть женщинами или мужчинами либо же составлять смешанную группу. Чтобы быть уверенным, что мужчина-нагваль поведет свою партию к свободе, а не отклонится от пути и не окажется совращенным, Орел поместил женщину-нагваля в ином мире, чтобы она служила маяком, ведя всю партию к выходу.

Затем Нагвалю и его воинам было приказано забыть. Они было брошены во тьму, и перед ними поставили новую задачу: вспомнить самих себя и вспомнить Орла." (VI, 144)

Видно, недаром замечательный философ нашего времени Мераб Мамардашвили говорил о платоновской идее «воспоминания». Проникновение неосознаваемых восприятий в область сознания в самом деле подобно пробуждению памяти. Забытая целостность мироощущения и полнота жизни, словно бы данная нам изначально, а затем утраченная, после обнаружения грезится чем-то неуловимо близким, вечно обитавшим на окраинах внутреннего пространства. Идея утраченного знания напрашивается сама собой. Платон (да и многие другие мыслители), вероятно, переживал некое шевеление интуиции, воображая свою идеальную Реальность, и все люди могут испытать то же самое, если будут настойчиво прислушиваться к неясному гулу мироздания, живущего помимо человека. Мы уже говорили о мифологеме "великого сна" — что это, как не перифраз «забытья», утраты чувства или сознания, утраты памяти? Каждое живое существо, взыскующее истины, приближается к ее порогу, ловит ее неотчетливый блеск, но, к несчастью, путается в способах понимания, придумывает собственный смысл и собственную красоту — на это уходят последние силы, из-за чего и не бывает решающего прорыва.

"Команда забыть была настолько сильной, что все разделились. В намерение Орла входило, что если они окажутся способными вновь вспомнить самих себя, то они обретут целостность… Их последней задачей после того, как они восстановят свою целостность, было разыскать пару двойных существ и преобразовать их в нового нагваля-мужчину и нагваля-женщину, открыв им правило.

И точно так же, как первый Нагваль, мужчина и женщина были снабжены минимальной партией. Они должны были снабдить новую пару Нагвалей четырьмя воинами-женщинами, которые представляли бы собой сталкеров, тремя воинами-мужчинами и одним мужчиной-курьером." (VI, 144)

Таким образом, согласно мифу, обеспечивается непрерывная линия магического знания. Правило дает довольно жесткие указания по поводу структуры отряда Нагваля и количества входящих в него воинов. Их должно быть 16: восемь воинов-женщин, четверо воинов-мужчин (вместе с Нагвалем) и четыре курьера, Семнадцатой становится женщина-нагваль из следующего цикла, которую отряд забирает с собой в иные миры.

"Я потребовал от дона Хуана объяснить, как правило стало известно человеку. Он растолковал, что правило бесконечно и охватывает каждую грань поведения воина. Интерпретация и накопление правила является работой видящих, чьей единственной задачей из века в век было видеть Орла, наблюдать за его бесконечным потоком. Из своих наблюдений видящие сделали вывод, что если светящаяся оболочка, содержащая человеческую форму, будет разрушена, то появится возможность найти в Орле слабое отражение человека. Невыразимые указания Орла могут быть восприняты видящими, правильно истолкованы ими и накоплены в форме свода правил." (VI, 145)

Если «правило» действительно выглядит мифом, то его интерпретация является своеобразным преодолением мифологического мышления, как всегда трудным и постепенным, отражающим новые идеи и установки современных видящих. Кастанеда сообщает, что развитие воина подразумевало прохождение через три стадии понимания правила. Дон Хуан, пишет он, "вел нас к принятию правила как карты, затем к пониманию того, что можно достичь высшего осознания, раз оно существует, и, наконец, привел нас к фактическому проходу в иной, скрытый мир осознания." (VI, 146)

Иными словами, вместе с движением воина по пути его понимание правила делается все более конкретным, с одной стороны, ибо из идеи превращается в живой опыт, а с другой стороны — все менее догматичным, менее жестким, так как учитывает бесконечное разнообразие нюансов.

"Он сказал, что существует два типа интерпретаций — универсальная и индивидуальная. Универсальное толкование принимает установки основного отдела правила такими, какие они есть. Для примера можно было бы сказать, что Орлу нет никакого дела до человеческих действий, и все же он предоставил человеку проход к свободе.

Индивидуальная же интерпретация является тем заключением, к которому приходит видящий, используя универсальные интерпретации как исходные посылки. Например, поскольку Орлу нет до меня никакого дела, я должен убедиться, что мои шансы достичь свободы возрастают, быть может, благодаря моей решительности." (VI, 147)

Вы, конечно, заметили, как далеко может увести подобная установка в интерпретации. По сути, миф незаметным образом разоблачается, его превращают в условность ("которая, может быть, есть"), поскольку непреложным остается лишь исходное положение о существовании свободы, или "высшего типа осознания", пути же к этому состоянию достаточно индивидуальны, хотя и опираются на общее направление.

В последних книгах Кастанеда мало говорит об Орле. Нам кажется, что он, во многом оставаясь человеком европейского духа, не испытывает сильной нужды в этом индейском мифе. Теперь Карлос в большей мере склонен подчеркивать, что вышеописанные взгляды относятся к далекому прошлому. Скажем, обратите внимание на тон следующего замечания:

"Дон Хуан сказал, что использование перепросмотра магами прошлого объясняется их убежденностью в том, что во вселенной существует неподдающаяся восприятию могущественная сила, наделяющая все существа осознанием и жизнью. Под воздействием той же силы существа погибают, тем самым возвращая ей заимствованное ранее осознание, усиленное и обогащенное их жизненными переживаниями. Дон Хуан сказал, объясняя точку зрения магов прошлого, они верили, что поскольку эта сила заинтересована именно в наших переживаниях, то очень важно насытить ее копиями нашего жизненного опыта, получаемыми в ходе перепросмотра. Удовлетворившись тем, что она ищет, эта сила затем освобождает магов, давая им возможность развивать свои чувства и тем самым достигать самых удаленных частей времени и пространства." (IX,192)

Наверное, вы заметили, что Карлос явно осторожничает, никак не выражая собственного отношения к точке зрения магов далекого прошлого. Исследование продолжается, так что разумнее воздержаться от поспешных суждений.

Завершая тему мифа об Орле в учении дона Хуана, следует, пожалуй, сказать о собственно антропологической стороне дела. Как известно, культура американских индейцев во многом остается загадкой для современных исследователей. Скудные сведения, которыми располагает американистика, добыты в основном благодаря археологическим раскопкам, образцам настенной письменности, обнаруженным в храмах и пирамидах, сообщениям «информаторов» (т. е. культурных представителей индейских племен, сохранивших часть наследия своих цивилизаций и добровольно поделившихся этим знанием с завоевателями, вроде известных «информаторов» любознательного монаха Саагуна, собравшего ценные сведения еще в самом начале Конкисты — в XVI веке) и нескольким уцелевшим «кодексам» — рукописным хроникам ацтеков. К несчастью, фанатичные конкистадоры уничтожили огромное количество индейских книг, полагая, что их содержание — "богопротивное и еретическое".

На сегодняшний день американистам не известно об особом культе Орла в районе Центральной и Южной Америки, где, судя по всему, зародилась самая древняя и самая развитая из индейских культур. Правда, у ацтеков и майя, испытавших значительное толтекское влияние, был широко распространен культ бога Солнца (у ацтеков — Тонатиу). Предполагается, что одним из символов бога Солнца был Орел, хотя некоторые исследователи придерживаются мнения, что Орел просто символизировал отвагу и мужество. Как и в большинстве случаев, когда речь заходит о древних цивилизациях Америки, мы вынуждены опираться на догадки. Что, скажем, обозначает скульптурное изображение "спящего бога", раскопанное в Толлане (Туле) — предполагаемом центре толтекского государства? Подобные скульптуры были также обнаружены в тех городах майя, где влияние толтеков было наиболее значительным. Быть может, это сновидящий бог? Кроме того, никто не знает, почему у этих каменных сновидцев большое отверстие в области живота. Есть предположение, что туда складывали жертвы. Возможно. Хотя дон Хуан, наверное, сказал бы, что они изображают открывшийся «просвет» энергетического кокона в момент включения второго внимания. Неизвестно также, что символизируют восемь «атлантов» фигур из известного храма в Толлане. Представители дон-хуановской традиции, по сообщению Кастанеды, считают их женщинами-воинами из отряда древних индейских магов и приписывают им определенные функции (см "Дар Орла").

Данный текст является ознакомительным фрагментом.