FINIS MUNDI № 9 АРХИМНАДРИТ КИПРИАН (КЕРН) — ТОРЖЕСТВО ПРАВОСЛАВИЯ

FINIS MUNDI № 9

АРХИМНАДРИТ КИПРИАН (КЕРН) — ТОРЖЕСТВО ПРАВОСЛАВИЯ

Восточная Церковь — Православная Церковь — представляет собой совершенно уникальное явление. Хотя для многих народов, в том числе для нас, русских, именно Православие является естественной и органичной духовной средой, по целому ряду исторических причин, употребление слова «христианство» чаще всего вызывает в сознании ассоциации, имеющие отношении скорее к католичеству или протестантизму, нежели к тому, что, на самом деле, и является единственным и подлинным Христианством, главной и неискаженной передачей Благой Вести о нашем Спасении и Обожении. Православие, являясь чем-то само собой разумеющимся, первичным, остается в то же время совершенно закрытым, загадочным, подлежащим новому осознанию и новому осмыслению, новому проживанию…

Православие одновременно является для нас и самым близким, и самым далеким. Такая ситуация сложилась во многом из-за трагической гибели Восточной Римской Империи, Византии, хранительницы Православия. Константинополь, священный град христианства и столица Православной Империи был взят турками в 1453 году, и многие православные народы утратили свою политическую независимость. Такой трагический поворот судьбы поставил Церковь Западную (католичество) и Восточную в неравные условия. На Западе христианство сохранило и духовную и политическую власть. Поэтому за долгие века именно католическая церковь и романо-германский мир стал ассоциироваться с понятием христианства, и на основании Ватикана судили о сущности и духе Христовой Веры. Лишь одно исключение было из этого правила. Загадочная, дикая, северная, снежная земля, Русь, Святая Русь, которая осталась верной и православной Вере, и сохранила политическое устройство, основанное на строгих канонах христианского учения. Русь осталась один на один и с католическим Западом, и с политически бессильным и зависимым от турков Константинополем, и шире — со всем не христианским миром… До определенного времени Русь строго держалась за чистые истины Православия, но в трагический момент раскола, и позже с приходом реформатора Петра, и она отступила от заветов святых отцов, сдалась перед напором темных сил последних времен — человеческого вырождения, внешней враждебности, национальной усталости…

Конечно, Православие сохранилось, догматы и таинства продолжились, но чистый огонь Изначальной Церкви, духовная ось высокого Византийского богословия и тайнозрения, сокрылись от внешнего взгляда, стали достоянием периферийных духовных течений и сил. Иногда дело доходило до откровенного сектантства. Официальная же церковь с Петра все больше тяготела к тому, чтобы воспользоваться католическим подходом, инструментами западного христианского богословствования. Конечно, догматы и ритуалы оставались православными, изначальными, но тонкое зерно православного богословствования уступило место западным влияниям.

В лоне одной и той же Православной Церкви после раскола жили как бы два течения — духовное, древнее, изначальное, подлинно православное — светлое, византийское, святоотеческое христианство Паисия Величковского, святого Серафима Саровского, старцев Оптиной пустыни, и внешнее, светское, имперское, синодально-петербургское официальное Православие, тяготеющее к западному настрою, конформистское, глухое к высокой мистике Афона, световому созерцанию Ареопагитик, к уникальной стихии преображения духа и плоти, которая была центром изначального, подлинного христианства — настоящего Православия. Если добавить к этому почти повальное западничество аристократии и тяготение русской интеллигенции к европейской учености и культуре, мы получим совсем удивительную картину — в описании своей собственной православной истории, в осмыслении Византии и ее наследия, в русской дореволюционной культуре доминирует совершенно западный подход. Как будто мы стесняемся самих себя, своих корней, своей Традиции, как будто мы изо всех сил стремимся быть на высоте высокомерной Европы и ради ее похвалы рабски перенимаем совершенно чуждые и ненужные нам черты… Все это объясняет такой парадоксальный факт — духовное возрождение Православие и русской Православной Церкви, новое обращение к богословию, византийской традиции, попытка громогласно утвердить самоценность своей духовной традиции приходятся на те периоды, когда внешнее православие и официозный, чиновничий романовский консерватизм, лишь стыдливо прикрывающий собой настоящее западничество, пошатнулся и рухнул. Расцвет русского собственно православного богословия, возрождения чистой Традиции Восточной Церкви в ее самом глубоком и духовном измерении, освобождение от пут "подсознательного латинства" наступает вместе с Большевистской Революцией. Конечно, в самой Советской России, эйфория по поводу установления на Руси патриаршества и конца ненавистного еще славянофилам санкт-петербургского, синодального православия, скоро сменились ужасом перед гонениями атеистической власти и замораживанием всякой мысли в лоне сергианской церкви, пошедшей на компромисс с сомнительным режимом. Эмиграция разделила православных из белого лагеря, в свою очередь, на две части. Гипермонархическая, ультрареакционная половина сосредоточилась вокруг Русской Православной Церковью За Рубежом, с центром в Джорданвиле в США, а самые тонкие, авангардные, консервативно-революционные силы православной эмиграции сплотились вокруг митрополита Евлогия, духовного вождя русской Церкви, обосновавшегося в Париже.

Именно эта европейская, парижская линия в Православии одновременно и не просоветская, и не монархически-реакционная, дала лучших православных мыслителей 20-го века, выдающихся богословов, высоких и мудрых подвижников Православия, которые подготовили духовное богословское и мистическое возрождение нашей Церкви, смогли снова, как во времена Византии, утвердить перед лицом Запада, современного мира, всеобщего отступничества — Торжество Православия, непревзойденное величие и неизмеримую глубину Истины Восточной Церкви. Непонятые, неуслышанные, невостребованные ни в эмиграции, ни на Родине, не говоря уже о профаническом Западе, эти великие люди заложили основы подлинного религиозного ренессанса православной Мысли. Именно они должны встать в центре нашей национальной культуры, именно они и их наследники, а не вчерашние просоветские конформисты или связанные с атлантистской американской разведкой «зарубежники». Философ Владимир Лосский, протоиерей Василий Флоровский, великолепный теолог Павел Евдокимов, отец Иоанн Мейендорф, протоиерей Василий Кривошеин, профессор Сергей Зеньковский, и, конечно, выдающийся ученый, священник, монах и мистик, архимандрит Киприан Керн.

Константин Эдуардович Керн родился в 1899 году в семье петербургского профессора. Учиться он начал в России, но потом вместе с родителями эмигрировал в Югославию, как и многие другие русские, не принявшие революции. На него сильное влияние оказали русские символисты — Соловьев, Блок, Белый, а также Сергей Булгаков — интерес к которым сохранился у него на всю жизнь. Очень важно, именно в Белграде закончил будущий архимандрит свое образование вначале юридический, потом богословский факультет университета. Сербия — страна глубокого, огненного Православия, маленькая балканская Россия. Более того, именно в Сербии были сильны связи с духовными практиками молчаливого созерцания Фаворского Света, исихии, которая станет центром всей жизни инока Киприана. Традиции "умного делания", "ангельского жития", "творения молитвы Исусовой" некогда не прерывались на сербской земле. а большинство сербских святых — начиная с самого святого Саввы — сами были исихастами. Символично и то, что именно сербы спасли в конце жизни великого православного святого Григория паламу от мусульманского рабства. И именно св. Григорий Палама явится для отца Киприана Керна главным центром внимания всей жизни. Именно ему архимандрит Киприан посвятит свою замечательную книгу, труд жизни — "Антропология святого Григория Паламы" — быть может лучшее произведение, написанное об этом уникальном святом в 20-м веке.

И снова — символизм судьбы. После вынужденных скитаний по Европе в 1927 году Константин Керн снова оказывается в Сербии, и именно там, в этом волшебном очаге Православной Истины, он принимает монашеский постриг. После этого он назначается начальником Русской Духовной Миссии в Иерусалиме, которую он возглавляет около десяти лет. Позже он снова возвращается в Сербию, чтобы некоторое время спустя — в 1936 году — окончательно обосноваться в Париже. В Париже отец Киприан преподает богословие, литургию, патрологию и греческий язык в Православном Богословском Институте. Кроме того, он является настоятелем Православного храма святых равноапостольных царей Константина и Елены в Кламаре под Парижем. Отец Киприан сочетает в себе таким образом все важнейшие линии цельного духовного существования — он ученый, он монах, он богослов, он историк, он священнослужитель. Духовное, мистическое, аскетическое, интеллектуальное и научное — все в нем соединено во едино, как образец полноценного и всестороннего, столь забытого сегодня подлинно православного бытия. Действительно — уникальный синтез. Не просто энциклопедически образованный ученый, но и монах-аскет. Не просто мистик, но и служитель культа, любовно и одухотворенно вовлеченный в ежедневное литургическое делание. Но эта духовная полноценность не могла не повлечь за собой тяжелые конфликты с реальностью, которая меньше всего готова сегодня понять и признать именно такой совершенный, идеальный тип человека. Так, близко знавший его писатель Борис Зайцев говорит об отце Киприане:

"В жизни он был настроен почти всегда горестно. В общежитии иногда нелегок, иногда восхитителен. К общественной деятельности совсем не приспособлен."

Что, интересно, Зайцев понимал под "общественной деятельностью"? Салонные чаепития или бессмысленные эмигрантские споры? Отец Киприан священнодействовал и богословствовал, служа Богу и Истине, а значит людям, их душам, их сердцам…

"Ему было трудно жить, как другим бывает трудно всходить по лестнице".

Так писал об архимандрите Киприане отец Александр Шмеман. Да, действительно, вся жизнь отца Киприана была духовным восхождением — по световым ступеням постижении и созерцании, по ступеням и уровням сложного духовного "умного делания". А оно не бывает простым. Если световой центр нежно зовет нас в глубине сердец неслышным шепотом, то тени периферии громогласно неистовствуют, опрокидывая восходящего в умозрении и самореализации прочь, назад, вовне к бессмысленным, маскарадным, демоническим, пустым, щелкающим маскам обыденного. Жить вообще трудно, а горящему вестнику Православия, посланцу древней Византии, духовному наследнику умного монашества, оторванному от Родины, от своего народа, от своей истории посреди светского, пустого, яркого, католического, атеистического и масонского одновременно Парижа, это представляется совершенно невыносимым.

Самые важные и выстраданные мысли архимандрит Киприан выскажет в своей главной книге, посвященной антропологии — "Науке о Человеке". Это важнейший труд, в котором в общих чертах излагается вся суть сугубо Православного Понимания мира и человека, его истока, его предназначения, его достоинства. В основе книги изложения учения св. Григория Паламы — афонского монаха, ярчайшего представителя «исихазма». Это не случайно. Для полноценного Православия мистика Паламы не просто один из возможных путей личной реализации, не только свод наставлений для созерцательных практик монахов и отшельников. Это духовная ось всей Восточной Церкви, вертикаль религиозного и метафизического идеала, дух, внутреннейшее зерно христианства как такового…

Западная Церковь тоже знала многих мистиков, но католичество и протестантизм относились к ним либо с настороженностью и недоверием, либо считая это частным и необязательным индивидуальным путем. Для Православной Церкви все обстоит совсем по-другому — св. Григорий Палама не просто прославлен лично как святой. Само его учение признано совершенно истинным и замыкающим линию богословского становления. Палама является омегой Православия, последним богословским и догматическим компонентом, дополняющим весь ансамбль Торжества Православия. «Исихазм», учение о нетварности, несозданности Фаворского Света, об умной молитве Исусовой и преображении плоти еще при жизни — все это составляет ядро жизни Православия. Разительное отличие православного учения Паламы от «Суммы» католического катехизатора — Фомы Аквинского — является самым законченным и близким к нам по времени выражением богословского дуализма между христианским Востоком и христианским Западом, между Православием и не-Православием, между истинным Христианством Востока и псевдо-христианством Запада.

Святой Григорий Палама, его исихастское богословие, основанное на учении восточных отцов, а более всего на удивительных, уникальных текстах псевдо-Дионисия Ареопагита — это становой хребет Восточной Церкви. Учение Паламы созерцательно, сверхразумно, основано на метафизике и личном опыте. Это сам дух Востока, но не просто Востока, а Востока Христианского, Православного, Церковного. Ему противостоит рациональная, деятельная, отчетливо посюсторонняя, мироустроительная линия Запада, озабоченность практикой и моралью, но отнюдь не созерцанием Истины или духовным восхождением. Христианский Восток символизируется круговой архитектурой византийского храма. С порога верующий попадает в самый центр Церкви, мгновенно вовлекается в созерцание вечного. Христианский Запада преимущественно знает продолговатые, прямоугольные Церкви. Между входом и алтарной частью долгий путь, символизирующий "моральную практику", «пилигримаж». Католичество озабочено юридической почти светской стороной церковного устройства. Оно заключено в узкие рамки морали. Православие более всего живет мистическим опытом преображения, созерцания высших световых реальностей. Оно настолько всерьез и искренне, ревностно озабоченны "горними мирами", верхом, что часто пренебрегает низом, прозой жизни, бытоустроительством… Конечно, можно легко распознать в этом дуализме древнейшую двойственность греческого и латинского. Досократики, Платон, неопатоники Греции, чья мысль устремлена к вершинам бытия, и жесткие завоеватели Рима, прохладно безразличные к метафизике, но крайне практичные в быту и государственном строительстве. В этом смысле, безусловно, все тексты "восточных отцов" Церкви, и, конечно, самого Григория Паламы, являются продуктами именно греческого, отнюдь не римского духа. Но в случае христианства культурный и исторический фон второстепенен. Церковь и ее учение не условность, но абсолютная Истина. И в этом вопросе не может быть снисхождений — особенно если одна из сторон, а в нашем случае это именно Западное христианство — стремится навязать свой взгляд как единственно верный. Причем сила заключается не столько в убедительности богословской аргументации, сколько в эффективности политических интриг и далекоидущих международных заговоров… Неслучайно такое уродливое явление как "Орден иезуитов" появился именно в католическом мире.

Архимандрит Киприан Керн напоминает нам: сущность учения святого Григория Паламы сводится к очень важному утверждению, к утверждению о Нетварности, несозданности Фаворского Света. Для того, чтобы понять всю остроту проблемы, необходимо сказать несколько слов о том, как христианство понимает мир. Следуя за Ветхим Заветом Церковь утверждает, что мир не безначален и не бесконечен, что он был некогда создан Творцом, пришел к бытию. Следовательно, мир конечен и смертен. В этом его главное отличие от самого Бога, который единственный, кто является воистину бесконечным и бессмертным. Из этого следует очень серьезный вывод, который характерен исключительно для монотеистических религий — между миром и Богом нет никакой общей меры. Мир и все, что в мире, взято от ничто, ex nihilo, и в сущности всегда остается ничто. Если у иудеев такая перспектива совсем трагична, то христианство знает особое событие, которое и отличает верных Новому Завету от тех, кто остается под действием лишь Ветхого Завета, то есть иудеев. Сын Божий, Слово Божие, Христос-Спаситель-Мессия приходит в отчужденный, тварный мир, чтобы радикально изменить ситуацию. Бог становится Человеком, Бог плоть бысть. Благая Весть, неожиданная и незаслуженная благодать, жертвенный, немыслимый акт Божественной Любви. Здесь проходит первая важнейшая грань различия — между евреями и христианами. Для евреев приход Христа не просто историческая ложь, но богословская нелепость. Бог един, не троичен. Он Творец, а следовательно, никак не может сочетаться с плотью, с тварью, ее низшим уровнем… Христианская религия для иудея — чистый абсурд.

В самом христианстве также есть важная грань. Она заключается в том, как следует понимать Благую Весть Боговоплощения? В чем состоит последний смысл немыслимой сверхрассудочной божественной Жертвы? Берем два противоположным полюса. Одни христиане считают, что Сын Божий Исус Христос лишь исправляет катастрофическое положение тварей и людей, спасает их от последних следствий грехопадения. Но при этом Христос проявляет себя более как моральный идеал, как образец для подражания, как герой. Предельное выражение такой позиции воплощено в еретическом учении несторианства и арианства, которое вообще отрицает Божественность Христа, считая его высшим Человеком, а не богом. Другая крайняя позиция настаивает на том, что Сын Божий Исус Христос, вочеловечившись не просто «улучшил» судьбу падшего человечества, но открыл людям такие перспективы, которые были закрыты даже для жителей рая. Святой Афанасий, великий восточный богослов так сформулировал эту мысль: "Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом."

Иными словами, добровольная жертва Любви Бога открыла людям как тварям выход по ту сторону твари, выше самых высоких ангелических небес. Это путь называемый «теозисом», «обожением». Итак, два полюса христианства. Один полюс ближе всего к иудейской, трагической перспективе неснимаемой разнородности Творца и Твари. Это то, что православные называет "латинской ересью" — Католичество, Ватикан. Отсюда рационализм, Фома Аквинский, идея тотальной непознаваемости Бога. Второй полюс дальше всего от иудаизма, ближе всего к эллинской и неоплатонической доктрине. Это Пресвятое Православие, учение "святых отцов", дух и истина Святой Соборной и Апостольской Церкви. Святой Григорий Палама доводит формулировку православного учения до последней стадии. Он провозглашает учение о "нетварном Свете", т. е. о силах или энергиях Пресвятой Троицы, которые пронизывают насквозь все творение, образуя как бы световой мир, в котором семена вещей и существ пребывают не конечным образом как в обычном творении, но бесконечно, вечно, непреходяще. Благодаря Христу и сами люди могут причаститься этого нетварного мира, выступить за фатальные границы творения, просветиться и преобразиться нетварным Светом. От этого не нарушится ни абсолютность Творца, ни увеличится количество лиц в Троице… Божественные энергии — не новое лицо, но и не созданная сотворенная реальность. Это вечное действие Божественной Любви, изливающейся не только когда мир сотворен, но и когда он не сотворен, или уже закончился… Световая реальность Любви, в которой каждый христианин должен обрести свое вечное место, преобразившись в лучах нетварной Энергии, как некогда сам Спаситель преобразился в лучах таинственного света на горе Фавор.

Архимандрит Киприан Керн ставит своей целью показать, что учение Паламы о "нетварном свете" не является ни нововведением, ни частным мнением великого афонского мистика и созерцателя. На самом деле, вопрос о «нетварности» Фаворского Света является ключевым в самоопределении пути всего Православия. Налицо два мировоззрения — западное христианство, как впрочем и иудаизм, настаивает на безблагодатном механистически-рационалистическом космосе, в котором духовный путь сводим к нравственности и моральной деятельности. И такая картина неснимаема. Лишь впереди, в момент Страшного Суда произойдет некоторое изменение положения дел — праведники получат райские наслаждения — почти как зарплату, а грешники отправятся в трудовые-исправительные колонии ада, откуда их больше не выпустят. Кроме того, католики, перенося земную психологию на потустороннее бытие, фантазируют еще и существование чистилища, где полуправедники и полугрешники могут и после смерти постараться исправить свою участь… Восточная Церковь учит совсем о другом — мир лежит во зле постольку, поскольку силится удалиться от Световой Вселенной Божественной Любви. И добро, и зло мира одинаково не имеют отношения к истине. Сам Христос демонстрирует это, предпочитая общество мытарей и грешников обществу вельмож и фарисеев. Погружение в центр вещей, вскрытие их световой природы, развеивание химер дуального существования, преображение сердца человека, обнаружение стяжание Святого Духа и нетварного Света — вот цель христианина.

Бог в Евхаристии дал нам свое вечное тело и свою вечную кровь. Он взял нашу человеческую периоду не просто на небо, но выше неба, одесную нетварного безначального Отца. Теперь каждый человек имеет и возможность и задачу личного преображения, просветление. И, по мере просветления и погружения в бездны света, сам мир перестает быть механической машиной, открываясь как световой и вечный замысел троической Любви. Страшный Суд, рай и ад уже сейчас еще в этом бытии в нас, вокруг нас, под нами, над нами… Вся реальность и реальность человеческой судьбы или ткань природы состоит из символов, знаков, восходящих к ангельским мирам вторых светов и к самим энергиям Пресвятой Троицы… Значит не горизонтальный деятельный путь вперед, в фатально заданной полосе между добром и злом, но волевой, сосредоточенный и решительный прыжок внутрь, в собственное сердце, в неподвижность застывшего безмолвия, в недеяние, в созерцание нетленной и просвещающей Истины… Исихия, безмолвие, путь в тишину сердечного сосредоточения и умного делания. Архимандрит Киприан не делает различия между теорией и практикой. Быть православным значит быть исихастом. Значит быть монахом, значит быть созерцателем, значит быть взыскующим света и исполняющим в таинственном ритме в глубине сердечной молитву Исусову: "Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного".

Архимандрит Киприан Керн приходит к удивительно важному выводу. Православие, духовное наследие Византии, а следовательно, и русская Церковь, и русская культура, шире — русский этнос, взращенный на тысячелетии Православия, основаны в тайне и в ядре своем на уникальном миросозерцании, на особой антропологии — учении о человеке, где все аспекты бытия нераздельны и сводимы к искрам божественной любви, рассеянным вечно и непреходяще сквозь Творение, когда оно есть, и просто рассеянным в нигде — от преизбытка Божественной полноты, когда его нет. Человек, точнее — христианин, еще точнее — православный — при этом ключ в общей картине мира. Он свободное существо, наделенное всеми возможности высших — ангелических и низших животных иерархий. Не мораль проблема человеческой свободы, не выбор того или другого поступка, действия… Но Синтез, охватывание всех противоположностей. Удивительны рассуждения архимандрита Киприана о соотношении человека и ангельских миров. По иерархии внутри Творения человек бесспорно ниже ангелов, так как он телесен и нагружен животными соками и чувствами. Но от этого полнее и совершенней его свобода. И Бог не случайно воплотился среди людей, а не среди ангелов. Человек, точнее — христианин, еще точнее — православный — печать творения, и как таковой он становится не просто господином и распорядителем дольнего мира, но спасителем всех тварей, включая самих ангелов. По словам апостола Павла: "Чаяние бо твари откровения сынов Божиих чает." — "Ожидает все сотворенное откровения человечества, усыновленного Богом через Христа."

Высшее напряжение человека и его бытия лежит не в пространстве поступка, но в пространстве преображения. Не плоды и результаты действий, и тем более никак не бытоустроительство составляют смысл драмы человеческой свободы. Откровение, преображение, пресуществление человека — всего человека — его духа, но и его плоти в лучах немирной и предвечной Славы — вот истинная цель Церкви, но также и общества и культуры, из Церкви проистекающей. То, что представляется традиционным недостатком «византизма», позже славянства или «русскости» — созерцательность, углубленность в себя, пренебрежение материальными свершениями, предпочтение мистического богословия строгим рационализациям — все это оказывается есть наше высшее и совершенное достоинство. Мы должны иметь мужество и ум, чтобы утвердить учение о Фаворском Свете как наше церковное, духовное и религиозное достижение, как нашу Православную, Восточную и абсолютную Истину. Как проявление нашей богословствующей и тайнозрительной Свободы и Воли. Мы, русские, византийцы. Мы носители Православия. Мы последние прямые и законнорожденные наследники всего святоотеческого предания. Перед лицом надвигающейся отовсюду апостасии, перед соблазнами западничества, отпадением антихристового современного мира, перед безумствами протестантских проповедников и осколочной религиозностью сект мы должны триумфально утвердить высшую доктрину нетварного Света, свидетельствовать о великой силе Божественной Любви, способной преобразить все бытие. И в центре всего должен стать Человек, свободный, независящий от влияний агрессивной апокалиптической Среды, от преходящих и эфемерных интересов, интриг или давлений. Вопреки всем тем, кто думает иначе или вообще никак не думает, наша цель — свидетельствовать о реальности и преображающей действительности нетварных лучей. На всех путях — в духе, культуре, общественной жизни, политике, в конце концов, должны руководствоваться мы светлым образом Фавора. Для божественных энергий нет «низкого» и «высокого», «малого» и «большого», нет «сейчас» и «потом», нет «важного» и «неважного». Они раздельная цельность, они целокупное различие. Они все связывают и все пропитывают. С Запада идет большая Ложь. Она не только в материалистической, убогой культуре современности, в грязных и сомнительных подачках Международного Валютного Фонда, в высокомерном и циничном международном давлении атлантизма. Уже в католичестве, а еще раньше в Риме можно легко распознать этот тлетворный, практицистский дух — это прагматизм, это механическое, утилитарное, рационалистическое отношение к тайне мира.

Запад — совершенное зло. Все лучшее в нем — от Востока, от нас, от эллинов, византийцев-славян… Такие выводы можно сделать из прекрасной книги архимандрита Киприана Керна. Конечно, прославление византизма не является его личным мнением. И неслучайно книгу свою он начинает с эпиграфа великого апологета византизма блистательного Константина Леонтьева. Вот так Константин Леонтьев пишет в своем "Втором письме с Афона":

"Первоначальная, Православная Церковь, эта византийская высокая культура, столь оклеветанная враждебными ей церквями — вся эта особого рода культура, весь этот особый род просвещения был лишь развитием, объяснением основного евангельского учения, а никак не искажением его, как думают те, которым бы хотелось из христианства извлечь один лишь осязательный практический утилитаризм."

"С чего надо начинать национальное возрождение?" — спрашиваем мы сегодня себя. Никак не с рынка, не с иллюзорной демократии и не с бутафорской, отдающей фарсом чиновничьей религиозности… Необходимо начинать с православного богословия, с «исихазма», с монашеского умного делания. Пусть рухнут все материальные институты, пусть расстроится торговля и падет администрация — все это не так важно. Религия — не пустое слово, не условность, не дело рук человеческих. Нельзя служить Богу и Маммоне, нельзя считать себя русским и православным и принимать условия грязной космополитической культуры, которой нам и подавно не надо… Мы не можем оставаясь самими собой произвольно избрать себе прошлое, поменять историю, примерить традицию как фрак или бабочку. Те, кто не приемлют византийского наследия, Торжества Православия и нетварности Фаворского Света свободны покинуть наши святые земли со своими сервизами, дипломам, телевизорами и зловещими пластиковыми карточками…

Поражает такое несоответствие — великие русские умы, такие, как архимандрит Киприан Керн — искусственно оттороженные от Родины, от своего народа, помещенные в агрессивную профаническую или католическую (что немногим лучше) среду, в изгнании и скитальчестве имели в себе силы высказать полно и глубоко всю истину, все сокровенные и глубокие мысли об уникальности нашей Традиции и о всепобеждающей Истинности нашей веры. И не шли они ни на какой компромисс… И не боялись никаких реакций, и не ждали ни от кого похвал. Сегодня у нас на Родине, в нашей восхитительной и святой стране, где даже природа, земля и воздух дышат нездешним Троическим светом, мы от лени духовной и слабости животной попускаем горстке мерзавцев ежедневно и ежечасно втаптывать в грязь и издеваться над нашим великим духовным наследием, над вверенной нам национальной и религиозной принадлежностью — Истиной Преображения. У нас пока за инакомыслие, за несогласие с омерзительной русофобской и зловеще неправославной — либо фарисейской — культурой и политикой не убивают… Так что же мешает, что сдерживает нас от того, чтобы восстать и утвердить нашу волю и нашу власть во всем ее самобытном, уникальном и световом объеме. Мало ли что Запад и местные его марионетки посмотрят на это косо. Откажут в кредитах и невкусных продуктах, в соблазняющих упаковках… Будем питаться как высшие существа, ведь: "Свет — брашно для ангелов". Все умные ангелоподобные существа питаются чистым составом Мудрости и Любви.

Совершенно ясно, что с нами происходит абсолютно не то, что должно было бы происходить. С религией заигрывают для выпускания пара. Национальные традиции используют лишь в рекламных целях. Воры в доме. Ведь как совместимы развязность и цинизм, вовсю пропагандируемый во всех средствах массовой информации скудоумный порок с высоким предназначением Человека в святоотеческом предании? Пробуждайтесь, вставайте, небесная Родина созывает вас на последнюю брань…

Архимандрит Киприан Керн отошел 11 февраля 1960 года. Он похоронен в предместье Парижа Кламар — рядом с тем храмом, настоятелем которого он был много лет. Недавно у нас переиздали его великолепный труд "Антропология святого Григория Паламы". Это не сухое отвлеченное критическое исследование, но живая проникнутая болью и огромной Любовью поэма. Не справочник, но руководство к действию. В житии святого Григория Паламы говорится, что последними словами этого величайшего из христианских мистиков были слова:

"В горняя, в горняя, к Свету…"

Нет сомнений, что та же траектория была и у души чистого православного инока, мудрого и нежного, глубокого и мужественного мыслителя архимандрита Киприана Керна.

"В горняя, в горняя, к Свету…"