X. А. Ливрага Я, ты, он – как нам превратиться в мы Лекция

X. А. Ливрага

Я, ты, он – как нам превратиться в мы

Лекция

Итак, друзья, сегодня мы начнем наш разговор с темы, которую не назовешь простой. Действительно, сложно говорить о таких понятиях, как «я», «ты», «он», и о том, как нам превратиться в «мы». Сегодня для всех очевидно, что человечество появилось давно, бесконечно давно. Новейшие исследования все дальше и дальше в прошлое отодвигают ту эпоху, которую обычно называют «колыбелью человечества». Давно прошли времена, когда полагали, что человек появился на планете всего несколько тысяч лет назад, когда официальная наука считала человеческую цивилизацию совсем юной, совсем новой. Все археологические открытия заставляют нас признать, что человек – существо очень и очень древнее.

По мере того как мы погружаемся в прошлое – словно кто-то опускает руку в ящик иллюзиониста, – перед нами предстают различные творения человека, поражающие воображение: города, механизмы, инструменты, произведения искусства. В Америке, Европе, Азии и Африке – везде существовали свои формы видения мира, свой угол зрения, своя позиция. Кто-то стремился развивать красоту, эстетику и этику, кто-то – искусство политики, кто-то – науку, кто-то – просто-напросто модель сосуществования, которая позволила бы обеспечить каждого самым необходимым. Но через все эти проявления мы прослеживаем некий импульс, присущий человечеству изначально, – стремление к объединению с другими людьми.

Люди верующие решали этот вопрос, говоря, что все мы – дети Бога, а если это так, значит, мы имеем общего Отца и образуем одну семью. Неверующие разрешали эту проблему несколько иначе, говоря, что все мы живем на одной земле и у всех нас есть право и необходимость иметь крышу над головой, хлеб насущный, немного достоинства и немного свободы. Каждый со своего угла зрения, со своей позиции хотел внести вклад в обеспечение человеческих потребностей. А врожденная потребность человека – это потребность к объединению, и необходимо найти пути решения этой задачи.

Самое древнее решение, самое старое из известных нам, сформулированное в доступной для нас рациональной форме, было предложено Платоном: троичное деление на Индивида, Общество и Государство. Мы не раз уже затрагивали эту тему, а сейчас рассмотрим ее под другим углом. Что подразумевал Платон, когда говорил об Индивиде? Он имел в виду не только человеческую персону, но и нечто более глубокое, что заключено в самом слове «индивид» – «неделимый»: то, что есть в каждом человеке и не может быть отделено, то самое глубокое, что стоит за всем. У всех людей, у всех человеческих существ возникают эмоции, все имеют физическое, биологическое тело, разум, позволяющий мыслить; есть в нас и нечто, пытающееся работать интуитивно. Но, без сомнения, у каждого из нас есть еще нечто большее, что находится в самой глубине, нечто, что невозможно разделить, своего рода «наблюдатель».

Платон рассказывал об этом очень тонко и очень красиво. Те, кто хотя бы раз глубоко размышляли или занимались ментальной концентрацией, прекрасно знают, что, по мере того как прекращает работать психика и отступает «я», всегда остается что-то еще, что как будто наблюдает за всем происходящим. Сознание никогда не сможет достичь абсолютной глубины вещей. Его всегда что-то ограничивает, оно всегда работает методом сопоставления или противопоставления чего-то чему-то.

Если я вам скажу: «Друзья, внимание! Закройте на минуту глаза и представьте белую точку, абсолютно белую точку», – как вы сможете себе это представить? Белая точка должна быть чем-то более светлым по сравнению с чем-то более темным.

Если я попрошу вас назвать мне что-нибудь большое, это может быть музей «Прадо». Музей «Прадо» вполне может представляться нам большим. Однако по сравнению с Мадридом или целым Иберийским полуостровом он совсем маленький. Если я попрошу вас привести пример чего-нибудь очень маленького, вы можете сказать «комар». Однако ваш комар, будучи действительно очень маленьким, в то же время является огромным и сложным чудовищем по сравнению с палочкой Коха, например. Таким образом, не существует ни белого, ни черного, ни маленького, ни большого – все двойственно.

Иными словами, при сосредоточении, когда мы мысленно пытаемся отыскать «индивида» внутри себя, мы всегда сталкиваемся с двойственностью, которую способен оценить лишь тот, кто находится вне этой двойственности, – та загадочная сущность, которая живет в нас самих и играет роль Безмолвного Наблюдателя, пребывающего вне всех вещей. Этого Безмолвного Наблюдателя, которого нельзя выделить, которого нельзя разделить и которого нельзя разрушить, Платон и называл Индивидом. Таково его определение Индивида, его определение «я».

Платон подразумевал существование большого количества «я», потому что людей много. Следовательно, существует некое Общество, «я» и «ты», иначе говоря, базовый социум. Первичный базовый социум – это, конечно же, человеческая пара. Мужчина и женщина – это первичное сообщество, из которого образуются все остальные.

Платон рассматривал общество, в котором каждый человек для чего-то служит, поскольку, согласно его учению, нет людей бесполезных, каждый мужчина и каждая женщина имеют свое предназначение. Когда нам кажется, что кто-то бесполезен, это означает просто, что мы не сумели понять, для чего он нужен. Твердая убежденность в том, что каждый человек для чего-то служит, составляет основу платоновского Общества. Платон полагал, что в группе людей всегда кто-то делает что-то лучше других. Предположим, что кто-то делает обувь, кто-то умеет ткать, кто-то шьет хорошую одежду, кто-то ваяет статуи. Тогда в обществе устанавливается взаимный обмен: тот, кто умеет делать обувь, делает ее для остальных, и все ходят обутыми; тот, кто умеет ваять красивые статуи, создает их для всех, и у всех в домах появляется это прекрасное украшение; тот, кто шьет одежду, шьет ее для всех, и все хорошо одеты.

Платон рассматривал Общество как разумное объединение всех «я», где каждый отдает не только для себя, но и для всех остальных. Так рождаются взаимоотношения между «я» и «ты», и становится понятно, каким образом могут сотрудничать «ты» и «я» и каким образом можно вместе сделать что-то, от чего выиграли бы все.

На этом Платон не останавливается. После Индивида и Общества он переходит к Государству. Я знаю, что сегодня слово «государство» имеет иное значение, отличное от того философского смысла, который вкладывал в него греческий мудрец. Сегодня, говоря о государстве, мы имеем в виду нацию или страну с определенным политическим режимом и т. п. Платон, понимая его таким же образом, помимо этого, однако, наделял его более глубоким смыслом. Он полагал, что в том человеческом объединении, которое мы называем обществом, найдутся люди с более развитыми, чем у других, достоинствами и что они смогут поставить их на службу остальным. Например, найдутся люди с более развитым чувством справедливости, чувством меры, силой воли, и они смогут передавать свою волю или чувство справедливости всем остальным.

Таким образом, Платон, размышляя о Государстве, говорит нам о нас с вами, об объединении людей, в котором мы можем принимать участие при наличии трех основных составляющих.

Первая составляющая – это осознание того, что в нас существует нечто неразрушимое, находящееся за пределами всего (мы могли бы назвать его Духом, Первопричиной и дать многие другие имена, но, чтобы избежать разногласий, не будем этого делать). Существует нечто, что постоянно «наблюдает» за всем, что мы делаем. И во мне сейчас есть это что-то, которое видит вас и видит, как я с вами разговариваю, и слышит меня так же, как слышите вы. Таким образом, в нас существует некий процесс, который постепенно ведет нас к этой последней, самой последней точке.

Но помимо этой первой составляющей у нас есть еще и вторая – стремление к объединению, к сообществу человеческих существ, в котором существует взаимная поддержка, где все работают и помогают друг другу, как две руки. Руки противоположны, руки отличаются друг от друга, но, чтобы поднять что-то, нужны обе. Точно так же, чтобы чему-то научиться, чтобы воспринять что-либо от природы, чтобы иметь возможность питаться и расти, человечество нуждается в этом социальном чувстве.

Человечеству необходима и третья составляющая. Она может предоставить возможности и условия для того, чтобы человечество могло почувствовать загадочные метафизические узы, связывающие его со Вселенной, со всем Божественным и Вечным. Эти узы – особые, они пробуждают состояния, идущие далеко за пределы материального мира и биологических порывов, дают возможность стать причастным к сокровенному. Ибо основным различием между человеком и животным (если основываться на учении Павлова о рефлексах) является то, что животное повинуется своим инстинктам. Когда оно голодно, оно ищет еду, когда хочет пить – ищет воду, когда в нем начинает говорить половой инстинкт – ищет способ его удовлетворить. Человек же может сдержать их, трансформировать, может сознательно сохранять свое время и энергию для тех или иных дел. Предположим, мне страстно захотелось съесть бутерброд с ветчиной – но я же не выбегу сейчас из зала со словами: «Хочу бутерброд с ветчиной!», ведь вы пришли, чтобы слушать меня; кроме того, я следую основному человеческому принципу. (Я даже не буду говорить о воспитанности, поскольку это слово уже слишком извращено.) Основной человеческий принцип в нас – это возможность быть причастным чему-то. Но эта врожденная потребность человечества не раз разрушалась, уничтожалась, искажалась различными элементами культуры.

Как я уже говорил, человечество существует очень давно, и поэтому вряд ли следует вести отсчет, допустим, с протошумерской цивилизации. За время, прошедшее от картезианской эпохи до сегодняшних дней, установились определенные различия, сформировались определенные особенности, связанные с тем, что мы живем в сложном мире. Тем или иным образом эти особенности разделили нас, заставили пройти путь, обратный тому, который предлагал Платон, – путь регресса, путь, приведший нас к крайнему индивидуализму, который сам по себе не так уж и плох, если только не перерастает в эгоизм. Эгоизм же разделяет людей, в этом и заключается опасность.

Предположим, что у нас нет сегодня никакой конкретной темы, мы просто хотим побеседовать. И вот парадокс: наш культурный уровень позволяет говорить о чем угодно. «Вот вы, к примеру, о чем бы хотели, чтобы я рассказал?» – «О философии». Хорошо, сеньору хочется, чтобы я поговорил о философии. И если я расскажу о категорических императивах Канта, скорее всего, этот сеньор останется доволен и скажет: «Прекрасно, отлично!» Но вокруг много других людей, которым нет до этого дела, и они будут скучать. Они ничего не поймут и спросят: «О чем же, в конце концов, он говорит?» – «Сеньора, а о чем бы хотели услышать вы?» – «Я? О чем? О теософии». Предположим, я стану говорить о теософии, представлю вам учения, которые Елена Петровна Блаватская привезла с Востока, поведаю о Глобусах и Цепях, которые, согласно этим учениям, способствовали развитию миров. Остальные же, те, кому это не интересно, что они смогут понять?! Какая получится связь между мной и вами? «А вы, сеньор, о чем бы хотели поговорить?» – «Об археологии». Об археологии. И если я, например, стану говорить об открытиях Шлимана, тот, кто не интересуется археологией, спросит: «А кто он такой, этот Шлиман?»

Итак, мы увидели, что существуют некие барьеры, границы, разделяющие людей. И одним из таких барьеров, которые разделяют людей, является то, что мы сегодня называем культурой. Я еще раз отмечу, что то, что мы понимаем сегодня под культурой, это культура разрозненных специальностей, не связанных друг с другом, культура сект, культура партий (я имею в виду не политические, а именно культурные «партии»), которые сейчас в моде и которые собирают людей вокруг избранных ими идолов и кумиров. Предположим, мы будем говорить об искусстве, о своих кумирах в искусстве. Но сеньору, который хотел говорить о философии, сеньоре, интересующейся теософией, или сеньору, которого увлекает археология, будет неинтересно слушать об искусстве. И значит, говоря лишь только о своих кумирах в искусстве, я на самом деле занимаюсь культурой, но культурой в материальном ее значении, то есть тем, что разделяет людей, вместо того чтобы их объединить.

Чтобы вновь возродить те древние мировоззрения, которые тысячи лет старались объединить вокруг себя людей, нужна новая встреча. Иначе говоря, нам нужно заново встретиться с самими собой, нужно посвятить некоторое время размышлению над тем, кто мы. Кто я такой? Вот первый и основной вопрос. Что я здесь делаю? Я – это всего лишь набор клеток, немного костей и немного мяса? Я – результат случайной встречи моих родителей? Или, как говорил Юнг, мое истинное «Я» живет в том, о чем думали на протяжении тысячелетий, и я сам являюсь символом чего-то более глубокого? В любом случае, первым вопросом должен быть вопрос «кто я, зачем я здесь?».

Вот первый вопрос, на который мы должны сами себе ответить. Чтобы дойти до социальных чувств, нужно попытаться выйти за свои эгоистические границы. Нужно попытаться встать на позицию того, кто находится перед нами, увидеть и почувствовать себя таким, каким тебя видят и чувствуют другие. И я уверен, что если бы кто-то собрался напасть на другого, а с помощью магии или колдовства оказался на его месте, он вряд ли напал бы. Если бы тот, кто эксплуатирует, оказался «внутри» эксплуатируемого, почувствовал, как его притесняют, и взглянул на мир его глазами – он перестал бы быть эксплуататором. Если бы вор хоть на миг почувствовал, что значит копить сбережения, работая всю жизнь, а на закате своих дней в одночасье лишиться всего, – если бы вор оказался в шкуре этого человека, он ни за что бы не украл.

Все выглядело бы несколько иначе, если бы психологически и ментально мы могли выходить за пределы своей кожи. (Являясь для нас определенной границей, физической границей, выполняющей задачу объединения человека в тело, она превратилась в границу психологическую). Если бы я, предположим, наступил на ногу этому сеньору, то больно было бы ему, а не мне. Другое дело, если бы я наступил на ногу себе. Тогда эту боль почувствовал бы я сам. То есть, если бы я мог оказаться внутри другого человека, если бы я каким-нибудь образом смог видеть и чувствовать, находясь на месте другого, с такой же интенсивностью, как на своем собственном, независимо от всех социальных, экономических, религиозных и моральных теорий, я чувствовал бы своего ближнего как самого себя и старался бы не навредить ему, старался бы приносить добро всем остальным, поскольку желаю добра самому себе.

С третьей стороны, если бы каким-то образом мы могли заложить основы культуры, которая не разобщает ни в интеллектуальном, ни в моральном, ни в эмоциональном, ни в высшем, ни в духовном; культуры, которая не создает племен; культуры, которая не отделяет одного человека от другого, – мы могли бы снова отыскать тот культурный модуль, который находится за пределами всех стандартных культур, который лежит вне всех старых структур, разделяющих нас. Нам следует открыть этот модуль, модуль, который греки называли Философия – любовь или стремление к Знанию. Что греки вкладывали в понятие «знание»? То, о чем я уже говорил раньше, – познание самого себя, то знание, которое позволяет оказаться на месте другого человека и почувствовать то, что чувствует он. Знание, позволяющее иметь настоящее человеческое братство. Знание, позволяющее понимать вещи в их изначальной абстрактной чистоте, в их субстанциональной основе. Это приведет нас к новому представлению о мире и новому представлению о жизни.

Не требуется большого усилия ума, чтобы понять, что мы можем построить другой мир. Я знаю, что тех, кто говорит о строительстве иного мира и иного человека, называют идеалистами (и обычно с оттенком презрения). Это те идеалисты, которые хотят изменить мир, те идеалисты, которые хотят, чтобы больше не было бедных, те идеалисты, которые хотят, чтобы больше не было злых людей… И все же, господа, великие творения человечества – из камня и бумаги, мрамора и керамики, стекла и дерева – были придуманы и воплощены идеалистами. Именно идеалисты вызывали из глубин Истории и выковывали новые нормы, новые миры; не те, кто соответствовал своему веку и своей эпохе, а те идеалисты, которые видели дальше.

Мы живем в мире, который пребывает в кризисе. Мы живем в мире, который полон проблем. Мы живем в мире, где одиночество преследует и ранит нас каждый день. Несмотря на то что мы живем в мегаполисах, несмотря на то что мы практически все время окружены людьми, мы достаточно часто чувствуем себя одинокими. Нам не с кем поделиться своей мечтой или стихотворением, возмущением или жалобой. У нас нет никого, с кем мы могли бы разделить печаль. Каким мужеством обладали древние, каким мужеством обладали римляне, которые собирали свои слезы в особый сосуд и говорили: «Я плакал из-за того-то». Кто сейчас способен на подобное? Мы стараемся спрятать слезы. Кто осмелится собрать свои слезы в сосуд и сказать: «Я плакал, потрясенный этой музыкой» или «Я плакал, потому что умер мой друг»? Сегодня мы пытаемся утаить свои чувства, пытаемся сдержать свой восторг, свой крик, свои слезы и тем самым заключаем себя в свою собственную тюрьму.

Нужно заново открыть это особое психологическое состояние, которое позволяет нам не стыдиться того, кто мы на самом деле, позволяет проявить нашу суть, проявить ее в высшем значении этого слова.

Значит, нам необходимо новое философское понимание. Но не такое философское понимание, которое позволяет нам просто беседовать о каких-либо философах или мыслителях, – ведь, хотя я и говорю о Платоне и Платон помогает мне, все же он жил в свою историческую эпоху, и очевидно, что я не могу копировать Платона. Если Дионисий из Сиракуз не мог понять его, если даже Аристотель отрицал многое из сказанного им, как мы сегодня можем претендовать на то, чтобы буквально следовать Платону? Гораздо важнее уловить дух того, что он предлагал, чтобы затем применять это к себе. Иными словами, нам нужна новая философия жизни, новая форма поиска причин всего сущего.

Очевидно, что нам также нужна новая Наука. Наука без предрассудков, наука, отличающаяся от современной, наука, не заявляющая, когда говорится о существовании Атлантиды: «Это невозможно! Невозможно представить себе, что 50 тысяч лет назад существовал обитаемый континент с городами, машинами, искусством и всем прочим. Это невозможно!» Но почему? «Потому что невозможно». Точно так же говорили всего сто лет назад о невозможности существования шумерской цивилизации, так же отрицали существование Трои. Это невозможно по определению, потому что существуют официально принятые догмы.

Следовательно, нам нужна новая Наука. Наука, которая позволила бы серьезно изучать те явления, которые находятся за пределами земного и повседневного. Вы все прекрасно знаете – поскольку это широко известно, – что есть эксперименты, позволяющие сфотографировать и зарегистрировать эфирный двойник растений, животных, металлов и т. д. Однако, за редким исключением, о них не рассказывается нашей молодежи, поскольку это выходит за рамки общепринятого, поскольку это «парапсихология» – странная вещь, ею не стоит заниматься. Все мы знаем, что на Востоке еще есть йоги и мистики, которые сохраняют парапсихологические способности, позволяющие им не чувствовать физической боли. Любой путешественник может увидеть в Индии людей, принявших совершенно неестественные позы, от долгого пребывания в которых у них, например, высыхает рука и становится как бы деревянной из-за отсутствия кровоснабжения. Очевидно, что эти люди открыли способ не страдать. Но нас, продолжающих употреблять всевозможные обезболивающие, не заботит то, что делает такой человек – по-видимому, йог. А почему? Потому что он живет на Востоке, а Востоком занимаются ориенталисты. Иными словами, мы живем в мире ярлыков: на все навешивается ярлык, а если непонятно, какой ярлык дать, подойдет первый попавшийся под руку: «Этот господин – ориенталист, а этот – парапсихолог».

Нам нужно новое Искусство. Искусство, которое нас преображает, искусство, которое мы могли бы понять, к которому могли бы быть причастны. Когда я говорю о новом искусстве, я не имею в виду какие-то определенные художественные течения, требующие объяснений. Я говорю о подлинном искусстве, подобном самой Природе, где все понятно и без конкретных имен или названий. Если я указываю на сосну и спрашиваю: «Что это?», любой ребенок, даже самый маленький, скажет: «Дерево». Он не скажет: «Это корова», он знает, что это дерево. Но если я подведу ребенка к какой-нибудь из современных картин и спрошу его: «Что это?», я не знаю, что мне ответит бедный малыш. Он может ответить что угодно – это похоже на психологический тест с пятном краски, в этом пятне каждый видит что хочет.

Очевидно, что нам необходимо нечто, что позволит всем нам понимать друг друга. Потому что, если я на абстрактной картине вижу дорогу, другой видит кипарис, третий – рыбу, какое же между нами будет понимание? Что мы сможем рассказать об этой картине? Как мы можем что-то о ней говорить, оценивать ее и чувствовать, привлекает она нас или нет? Следовательно, нам нужно искусство, проникающее в нас, позволяющее нашей интуиции раскрыться. Когда мы, например, видим сегодня развалины Парфенона, прежде чем понять, мы уже знаем, что это красиво, и чувствуем эту красоту. Это чувствует и профессор пластических искусств, и самый несведущий турист. Те же чувства испытывает греческий крестьянин, живущий неподалеку и восклицающий: «Как это прекрасно!» Иными словами, существует нечто, что оставляет более глубокий след, чем ментальное изучение.

Разумеется, в рамках новой Науки нам нужна новая Медицина, охватывающая не только то, что сегодня подразумевается под официальной медициной, но и некоторые другие области. Существуют такие направления, как гомеопатия или акупунктура, которые во многих случаях дают хорошие практические результаты. Однако многие медицинские учреждения отказываются принимать их как чистую науку. Существуют также психологические и парапсихологические процессы, такие как гипноз, реальность которых доказана, и все равно порой слышишь: «Да, это, конечно, возможно, но…» или «Нет, этого не может быть, потому что мы не можем с этим согласиться». Мы снова наталкиваемся на ту же самую преграду.

Нам нужна новая Музыка, не только та, которая воздействует лишь на наши инстинкты. Нам нужна новая, а быть может, и старая музыка, каким-то образом трогающая нашу душу. Недавно, когда я был у себя в кабинете, поставили диск с записью колокольного звона. Я никогда не чувствовал себя так хорошо. Звучали колокола. Мы так далеки от реальности, так далеки от всего естественного, что слушать звон колоколов – это для нас роскошь, потому что мы отвыкли от этого. И я уверен, что, если бы кому-нибудь в голову пришла идея – и это когда-нибудь случится – записать на диск пение птиц, просто пение птиц или шум дождя, это было бы хорошо для многих, потому что мы забыли, как поют птицы, мы забыли, как шумит дождь, когда капли падают на листья деревьев или землю.

Парфенон, мраморный храм Афины Парфенос на афинском Акрополе. Построен в 448–438 гг. до н. э. архитекторами Иктином и Калликратом под руководством Фидия

Нам нужно вернуться к естественному миру, миру, который в то же время является миром божественным, миром, где люди могут быть причастны к происходящему, миру, где люди могут общаться, миру, где люди могут говорить о простом, но настоящем – о том, что близко сердцу каждого человека. Я сейчас выступаю здесь, импровизирую перед вами. Вы видите, что у меня нет ничего такого, что обычно называют «домашней заготовкой», нет никаких записей. Что это за оратор, если он выходит с листочком в руках и начинает: «Дорогие друзья! Я здесь, чтобы объяснить вам…» – а потом зачитывает свои записи, подготовленные совсем в другое время и, может быть, даже написанные другим человеком? Как можно читать лекцию или проводить конференцию, общаться с людьми, если не видишь этих людей, если зависишь от того, что было написано на бумаге в тиши кабинета или вообще кем-то другим? Так выступающие отворачиваются от публики, отворачиваются от тех людей, которые пришли узнать о чем-то и что-то услышать. И, хотя глаза у оратора открыты, он не видит открытых глаз других людей, которые тоже открыты и которые чего-то ждут или ищут.

Когда мы читаем лекцию, проводим занятие или оказываемся во всех других ситуациях, когда ораторское искусство становится средством затронуть душу людей, мы должны проявить вдохновение, творческий импульс, искусство импровизации, за исключением, конечно же, технических тем. Если я буду говорить о квантовом спине, мне придется зачитать некоторые цифры. Но если это тема гуманитарная – философская, политическая, искусствоведческая или литературная, – то, чтобы завладеть вниманием публики, стоит прибегнуть к искусству импровизации. Оратор должен говорить не о том, что он хочет сказать, а о том, что, как он интуитивно чувствует, нужно людям, потому что в некотором смысле ораторское искусство, как и все важнейшие действия нашей жизни, – это особый вид магии, особый вид священнодействия, объединяющего группу людей, которые в какое-то мгновение достигают единства духа, единства понимания, единства чувств. Мы должны пробудить такое состояние сознания.

Я знаю, что идеалисты, о которых я говорил раньше, существуют. В этом мире много идеалистов, некоторые из них находятся в одних частях света, другие в других. Но большинство из них живет и работает поодиночке. Они похожи на маленькие песчинки, разбросанные по всему миру так далеко друг от друга, что уже теряется ощущение самого песка как единого целого. Когда необходимо принять решение, это молчаливое большинство не имеет веса, не говорит ничего. Когда объявляются литературные, художественные или научные конкурсы, не эти идеалисты представляют на них свои работы, и уж точно не эти идеалисты получают премии.

Если мы вспомним о последних награждениях премиями мира, например Нобелевской (не будем называть имен, чтобы никого не обидеть), мы поймем, какое воздействие оказывают политика, личные интересы или групповые предпочтения на нас, когда мы говорим: «Этот человек был самым главным пацифистом в мире в этом году». Сколько было пацифистов, сколько было людей, отрицавших насилие, а в ответ получавших только удары! Сколько было людей, пожертвовавших собой, чтобы помочь больным, слабым, бедным, старым! Однако они не получили ни Нобелевской, ни Пулитцеровской премии. Поэтому нам нужно понять, что официальные премии и награды имеют весьма невысокую ценность, и нужно иметь мужество признать это.

Наш философский ответ на вопрос о том, как «я», «ты», «он» могут превратиться в «мы», основывается на том, что можно было бы назвать антикультурой, противостоящей материалистической культуре, культуре в современном ее понимании. Он основывается на предложении новой культуры, на новом значении молодости, новом значении риска, на умении правдиво отражать жизнь, на умении видеть деревья такими, какие они есть, на умении слышать, понимать и чувствовать шум бегущей воды. И это украсит нашу жизнь. Нам нужно уметь общаться с людьми, уметь разговаривать с ними без предвзятости, с уверенностью, что в душе каждого мужчины, в душе каждой женщины существует некто, внимающий простым и правдивым словам.

Наше «Я», наша душа подобна птице, томящейся в клетке. Ее можно услышать, ее можно увидеть, но у этой души, у этого внутреннего «Я» нет свободы – она не может взлететь, она зажата в тисках материи и плоти. В противовес этому всеобщему «приговору» нам нужно создать новый вид культуры, которая, по сути, будет являться антикультурой. Нас не волнуют ни имена, ни определения. Нас больше волнует суть любого предмета и явления, благодаря которой мы можем узнавать деревья, животных, звезды, узнавать друг друга.

На этом основана наша акропольская позиция. Я знаю, я уверен, что во многих местах, не зная, что это такое, на «Новый Акрополь» наклеили бы какой-нибудь ярлык. Это элементарно: просто берется какое-нибудь явление, о котором не ясно, что оно такое, – но кто же осмелится сказать: «Я не знаю»? Еще в эпоху Сократа люди боялись сознаться в своем неведении. Если вы зададите мне вопрос о том, чего я не знаю, я вам просто отвечу: «Не знаю». Но очень трудно найти людей, которые признаются в этом. И когда кто-то говорит об «Акрополе», он берет первый попавшийся под руку ярлык и приклеивает его. И говорит: «Акрополь – это то-то». Однако «Акрополь» – это совсем не то и не это. На него нельзя приклеить ярлык, потому что еще не создан такой, который можно было бы приложить к «Акрополю».

Профессор Ливрага читает лекцию «Фивы: ключ к таинствам жизни и смерти».

Москва, сентябрь 1991 г.

«Акрополь» – это просто новая форма действия перед лицом жизни. «Акрополь» обращается к молодежи, но молодежи не только по плоти и крови. «Акрополь» обращается к тому, что греки называли «Золотой Афродитой», – к внутренней Молодости. Мы много раз говорили о том, что человек стареет не тогда, когда съеживаются клетки его эпителия, совсем нет. Человек стареет тогда, когда съеживаются его мечты. Человек стареет тогда, когда съеживаются его надежды. Есть старики 20 лет от роду, и есть молодые, которым за 80. Есть 70-, 80-летние люди, продолжающие творить, пишущие книги, картины, оставляющие свое послание. И есть 20-летние, но лишенные воли, жалобно вопрошающие: «Для чего я родился? Что мне делать? Я не знаю… Работать мне не нравится, учиться – тоже. Жениться – тоже. Нет, жениться – ни в коем случае». Эти люди, каков бы ни был их возраст, более чем стары. Они – мумии. Рамсес рядом с ними покажется юношей. Значит, то, что мы ищем, – это внутренняя молодость. Внутренняя молодость, которая преклоняется перед Истиной и перед силой в подлинном значении этого слова.

Порой, когда мы говорим о силе, нас упрекают: «Ах, вы жестоки!» Но мы не имеем в виду силу кулака, мы говорим о внутренней силе, которая заставляет зерно прорастать, а волны – набегать на берег, о силе, которая уводит Солнце за горизонт и заставляет двигаться звезды. Мы говорим об этой силе. Мы говорим о новой философии, помогающей раскрыть в нас эту силу, которая делает нас оптимистами, способными воплотить то, что мы хотим, способными оживить наши замыслы. Я не раз говорил вам: самые худшие кладбища – это не кладбища людей в наших городах. Худшие кладбища – это кладбища мечты в наших сердцах. Это все наши неудавшиеся дела, то, чего мы не смогли совершить, то, чего мы не смогли достичь: человек, с которым мы так и не встретились; мечта, которую мы не смогли воплотить на Земле; книга, которую не смогли написать; стихотворение, которое от нас скрылось; картина, которую мы не создали. Все это – внутренние поражения, внутренние кладбища, те кресты, которые мы носим в себе.

Нам нужна новая жизненная сила, которая позволит нам быть оптимистами перед лицом жизни и не просто начинать что-то, а начинать и завершать это так, как мы хотим. Нам нужна философия риска и мужества, способная противостоять материализму, который день за днем пытается опутать и раздавить нас. День за днем материализм наступает на нас, и мы мечемся в поисках еды, одежды, дома, света и в течение всего дня заняты тем, чтобы ублажить свое тело, полностью забывая о душе, о своем внутреннем существе, забывая о других человеческих существах.

С помощью этой силы, этой новой философии, этой новой концепции жизни, новой вертикализации нашего внутреннего существа наше «я» может общаться с «ты», и тогда рождается «мы». Рождается «мы», сложное и разнообразное, рождается «мы», которое, как лепестки лотоса, разделено, но в середине сходится в единое ядро. Примем же человечество со всеми его различиями, примем человечество со всей его полихромией. Будем уважать других, как самих себя. Но давайте осознаем, что за полихромией звучит лишь одна тема. Давайте осознаем, что за всеми звуками и за молчанием существует лишь одна воздушная вибрация. Отдадим себе отчет, что за всеми молитвами на всех языках мира стоит одна и та же Мистика, а за всеми людьми мира – одно Человечество.

Мадрид, 1977 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.