Глава 6 ДВА ИВАНА (Эпоха геополитического Возрождения)

Глава 6

ДВА ИВАНА

(Эпоха геополитического Возрождения)

Не сияет на небе солнце красное,

Не любуются им тучки синие:

То за трапезой сидит во золотом венце,

Сидит грозный царь Иван Васильевич…

Михаил ЛЕРМОНТОВ

Но узнаю тебя, начало

Высоких и мятежных дней!

Над вражьим станом, как бывало,

И плеск, и трубы лебедей.

Александр БЛОК

Оба — Иваны, дед и внук, оба — Васильевичи, оба — Грозные, оба — Великие, оба — жестокие пассионарии, оба — упорные строители геополитической мощи Российской державы. Их величие особенно впечатляет и наводит на философские раздумья в сравнении с тем чудовищным предательством и надругательством над их усилиями и деяниями других предков, которые позволили себе несколько политических геростратов, в одночасье и в пьяном угаре разрушивших великую державу, создававшуюся на протяжении тысячелетия двумя правящими династиями, а также талантом, потом и кровью тысяч и миллионов выдающихся или же безвестных русских людей. Даже в кошмарном сне невозможно представить, что кто-нибудь из двух Иванов вдруг взял бы и предложил удельным князьям да боярам: берите, дескать, суверенитета — сколько хотите. Да они и сегодня от одной такой мысли в гробах перевернулись бы, а каменные надгробия над их могилами в Архангельском соборе Московского Кремля заходили бы ходуном. Созидателям и собирателям — слава во веки веков! Разрушителям и транжирам не ими созданного величия и богатства — вечный и несмываемый позор!

Русская история знает шестерых Иванов, причастных к царствующим домам: Ивана I Калиту, Ивана II Красного, Ивана III Великого, Ивана IV Грозного, Ивана Алексеевича V — сводного брата и недолгого соправителя Петра I, Ивана Антоновича VI — номинального российского императора, заключенного в Шлиссельбургскую крепость и убитого там при неудачной попытке освобождения и возведения на престол. Из шестерых два Ивана — Иван Васильевич III и его внук Иван IV, — вне всякого сомнения, могут быть смело включены в «золотую десятку» правителей России, которые внесли наибольший вклад в укрепление ее геополитического величия. (Мне лично «золотая десятка» представляется в такой последовательности: Олег Вещий, Владимир Святой, Ярослав Мудрый, Александр Невский, Иван III Великий, Ивана IV Грозный, Петр I Великий, Екатерина II Великая, Владимир Ленин и Иосиф Сталин. Конечно, почти за каждым тянется бесконечная вереница теней невинно убиенных, замученных и опозоренных людей при прямом попустительстве сих властителей земли Русской; тем не менее каждый внес неоспоримый вклад в укрепление величия и процветания державы.)

* * *

Царствование Ивана III (рис. 132) подробно освещено во многих летописях — как промосковских, так и антимосковских. Среди них особняком стоит Ермолинская, названная так по имени ее заказчика и первого владельца Василия Ермолина, строительного подрядчика во времена упомянутого царствования. Он оказался очевидцем многих событий, а на страницах летописи, названной по его имени, велел отразить не только хронологию той бурной эпохи, но и собственную строительную деятельность (откуда нам известно до мельчайших подробностей: что, когда и как строилось, например, на Москве). О воцарении великого собирателя Руси и создателя мощной Российской державы здесь говорится скупо и буднично: «[1462 год]. Преставися князь великии Василеи Васильевичь и погребенъ бысть въ церкви архаггела [так!] Михаила на Москве. И седе по немъ на великомъ княжении по его благословению сынъ его стареишии, князь великии Иванъ…»

Рис. 132. Иван III. Немецкая гравюра

И далее более чем сорокалетнее царствование Ивана III освещается во всех подробностях и деталях. Казалось бы, ничего не упущено, все попало в поле зрения летописца. Но нет — остается очень много недоговоренностей и неясностей, иногда приходится читать между строк. Не в последнюю очередь это касается семейной жизни нового царя и его сложных отношений с многочисленной родней. Первой женой царя Ивана стала княжна Мария Тверская. Брак преследовал прежде всего политическую цель — окончательное замирение строптивой Твери и нейтрализацию ее великокняжеских амбиций. Венчание молодых состоялось, когда жениху было всего двенадцать лет (о возрасте невесты летописи умалчивают, но, надо полагать, она не была старше суженого). Через пять лет родился первенец, названный в честь отца Иваном. Вскоре он стал официальным престолонаследником и получил династическое прибавление к своему имени — Молодой.

Любил ли царь Иван свою супругу-тверичанку, сказать теперь доподлинно трудно. Во всяком случае, когда она скоропостижно скончалась через пятнадцать лет после свадьбы, муж на похороны в Москву не приехал, хотя находился совсем рядом — в Коломне. Спустя пять лет, в ноябре 1472 года, Иван III женился вторично, избрав себе в невесты царевну Зою — племянницу последнего византийского императора Константина Палеолога, убитого турками после взятия Царьграда. Вместе с уцелевшими членами императорской семьи Зоя жила в Италии под покровительством Папы Римского, но православной веры не меняла и быстро согласилась на предложение выйти замуж за русского царя. В России Зоя получила имя Софьи, а по имени отца еще и отчество — Фоминична. Имея такую родословную, да еще и европейское воспитание, была Софья Фоминична Палеолог, безусловно, женщиной властной, гордой, заносчивой и норовистой, чувствовала себя в «варварской» России не вполне в своей тарелке и, естественно, компенсировала моральный ущерб дворцовыми интригами — в духе византийских традиций.

Поводов поинтриговать в столице Московского царства было предостаточно. Но главным камнем преткновения неизбежно стал вопрос о наследнике престола. Софья Фоминична нарожала русскому царю кучу детей — пятерых сыновей и несколько дочерей. Между тем официальными престолонаследниками долгое время оставались дети и внуки по линии первой жены: сначала Иван Молодой, затем (после его неожиданной смерти) — его сын и внук царя Дмитрий. Странно было бы предположить, что Софья Палеолог, в чьих жилах текла кровь коварных византийских императоров, могла безучастно относиться к сложившейся ситуации. В начале 1498 года 14-летний Дмитрий-внук был торжественно коронован («венчан на царство») в Успенском соборе Московского Кремля. Царица Софья и ее многочисленные сторонники пытались предотвратить нежелательную для них акцию. Быстро созрел и оформился заговор в пользу Василия — старшего сына от второго брака, чье рождение сопровождалось чудесными знамениями.[22] Предполагалось убить Дмитрия-внука, а Василия перевезти в Вологду вместе с государственной казной и вынудить царя Ивана пойти на условия, продиктованные заговорщиками.

Однако заговор был раскрыт (не обошлось, как всегда, без «стукачей»). Потенциальные исполнители были четвертованы на льду Москвы-реки (некоторым в виде особой милости было позволено отрубить только головы). Нескольких женщин из окружения царицы, коим вменялось колдовство с целью извести законного наследника, утопили в проруби, царевича Василия посадили под стражу, а главную вдохновительницу заговора царицу Софью прогнали из Кремля — с глаз долой. Но царь Иван, видимо, позабыл, что имеет дело не с совестливой русской женщиной, а с беспринципной византийкой и хитроумной гречанкой.

Не прошло и года, как ситуация изменилась коренным образом. К сожалению, летописцы умалчивают (и это до сих пор одна из неразгаданных тайн русского летописания), каким именно образом Софье удалось убедить мужа, что ее оклеветали. Надо полагать, аргументы показались более чем убедительными, ибо уже в следующую за коронованием наследника зиму на лед Москвы-реки скатились совсем другие головы. Иван не пощадил даже рода князя Ряполовского, которому был обязан жизнью: в год ослепления отца — Василия Темного — Ряполовские укрыли и спасли малолетнего княжича Ивана от посланных Дмитрием Шемякой убийц. Софья Палеолог снова торжествовала: царь вернул ей свою любовь, а их сына Василия сделал своим официальным преемником. Судьба же Дмитрия-внука оказалась печальной: он подвергся опале, а после смерти Ивана III, последовавшей в 1505 году, по приказу нового царя и сводного брата Василия был схвачен, закован в цепи и брошен в темницу, где спустя четыре года скончался при невыясненных обстоятельствах.

Вообще-то московские летописцы старательно обходят скользкие моменты, связанные как с этим, так и с последующими царствованиями. Зато уж они не жалели ярких красок и эпитетов для восхваления грозного властителя государства Российского. Они точно прониклись тем общим пассионарным духом, который был присущ самому царю Ивану, его ближайшим сподвижникам и всему московскому люду, что ковал мощь и величие Российской державы. В частности, это проявилось во время борьбы с новгородским сепаратизмом. Независимая и богатая Новгородская республика, не знавшая татаромонгольского ига, в своем соперничестве с Москвой дошла до последнего предела: готова была поступиться общерусскими интересами и перейти в подданство польского короля. Вождем и идейным вдохновителем антимосковской партии волею случая стала вдова новгородского посадника Марфа Борецкая и ее дети. Правда редко бывает на стороне государственных изменников и предателей. Так случилось и с новгородскими самостийниками. Они не вняли даже небесным знамениям и ноосферным предупреждениям, явственно предупреждавших о плачевном исходе их черных замыслов. Одна из псковских летописей сообщает:

«…И в четверг (30 ноября 1475 года) на ту нощь бысть чюдо дивно и страха исполнено: стряхнувшеся Великои Новъгород против князя великого, и бысть пополох во всю нощь сильне по всему Новуграду. И ту же нощь видеша и слыша мнози вернии, как столп огнян стоящь над Городищем от небеси до земля, тако же и гром небеси, и по сих ко свету не бысть ничто же, вся си Бог укроти своею милостью; яко же рече пророк: не хощет бо Бог смерти грешьничь, но ждеть обращениа».

Во ту же пору случилось страшное видение и у Савватия Соловецкого: оказавшись по делам монастыря в Новгороде и попав на пир в терем Марфы Борецкой, он вдруг увидел бояр, сидевших за столом, безголовыми, и предсказал их скорую гибель. Рядовые новгородцы не желали сражаться за неправое дело и не считали Москву смертельным врагом: их гнали в бой насильно и путем устрашения: «А новгородские посадники, и тысяцкие, и с купцами, и с житьими людьми, и мастера всякие или, проще сказать, плотники и гончары, и прочие, которые отродясь на лошади не сидели и в мыслях у которых того не бывало, чтобы руку поднять на великого князя, — всех их те изменники силой погнали, а кто не желал выходить на бой, тех они сами грабили и убивали, а иных в реку Волхов бросали…»

В новгородской эпопее пассионарное воодушевление москвичей переломило апатию во много раз превосходящего большинства новгородцев. Последние думали прежде всего о своей мошне, первые — об интересах Родины. Во всех летописях с разными подробностями описывается знаменитая битва на реке Шелони 14 июля 1471 года, где немногочисленная московская рать под водительством князя-пассионария Данилы Холмского наголову разгромила многократно превосходящее ее новгородское ополчение. Карамзин суммировал рассказы различных летописей в общую впечатляющую картину (6-й том, целиком посвященный царствованию Ивана III, многими признавался лучшим во всей 12-томной «Истории Государства Российского»):

«В самое то время, когда Холмский думал переправляться на другую сторону реки, он увидел неприятеля столь многочисленного, что Москвитяне изумились. Их было 5000, а Новгородцев от 30 000 до 40 000: ибо друзья Борецких еще успели набрать и выслать несколько полков, чтобы усилить свою конную рать. [Июля 14]. Но Воеводы Иоанновы, сказав дружине: „настало время послужить Государю; не убоимся ни трехсот тысяч мятежников; за нас правда и Господь Вседержитель“, бросились на конях в Шелонь, с крутого берега, и в глубоком месте; однако ж никто из Москвитян не усомнился следовать их примеру; никто не утонул; и все, благополучно переехав на другую сторону, устремились в бой с восклицанием: Москва! Новгородский летописец говорит, что соотечественники его бились мужественно и принудили Москвитян отступить, но что конница татарская [татары были союзниками царя Ивана во время первого похода на Новгород. — В.Д.], быв в засаде, нечаянным нападением расстроила первых и решила дело. Но по другим известиям [в большинстве летописей. — В.Д.] Новгородцы не стояли ни часу: лошади их, язвимые стрелами, начали сбивать с себя всадников; ужас объял Воевод малодушных и войско неопытное; обратили тыл; скакали без памяти и топтали друг друга, гонимые, истребляемые победителем; утомив коней, бросались в воду, в тину болотную; не находили пути в лесах своих, тонули или умирали от ран; иные же проскакали мимо Новагорода, думая, что он уже взят Иоанном. В безумии страха им везде казался неприятель, везде слышался крик: Москва! Москва! На пространстве двенадцати верст полки Великокняжеские гнали их, убили 12 000 человек, взяли 17 000 пленников, и в том числе двух знатнейших Посадников, Василия Казимера с Дмитрием Исаковым Борецким; наконец утомленные возвратились на место битвы…»

Усмирение и умиротворение Новгорода сопровождалось жесточайшими репрессиями. Летописцы сообщают о них с леденящими душу подробностями. После Шелонской битвы на пепелище Старой Руссы великий князь Московский самолично учинил показательную расправу над приверженцами новгородской самостийности и сторонниками Марфы Посадницы. Для начала у рядовых пленных отрезали носы, губы и уши и в таком виде отпустили по домам, чтобы всем показать, что впредь ожидает тех, кто осмелится восстать против верховной московской власти. Плененных же воевод вывели на старорусскую площадь, и, прежде чем отрубить им головы, у каждого предварительно вырезали язык и бросили на съедение голодным псам. Страшно? Конечно! Жестоко? Безусловно! Бессмысленно? Но ведь новгородцы не внимали словам разума и убеждения. Увещевательных грамот им было отправлено предостаточно. И если бы царь Иван и дальше продолжал слать грамоты и ждать, когда их обсудит вече и примет решение путем голосования, то сегодня Новгород (а за ним и Псков) являлись бы шведскими или польскими городами, а внешняя-граница России проходила бы невдалеке от Москвы, где-нибудь под Можайском (как это и было в середине XV века).[23]

Победоносный клич «Москва! Москва!», прозвучавший впервые на Шелони, впоследствии распространится по всей необъятной территории новой и разрастающейся вширь России. А пока что великому государю Ивану Васильевичу приходилось железной рукой бороться на два фронта: изнутри державу расшатывали удельные князья и новгородские сепаратисты, извне непрерывно досаждали традиционные вороги Руси, и в первую очередь — татары. О том каково приходилось в ту пору русским людям, поведано в бесхитростном рассказе Афанасия Никитина, предпринявшего свое беспримерное «хождение за три моря» в Индию как раз в то самое время, когда Иван вступил в смертельную схватку с Марфой Посадницей (и до татар у него еще не доходили руки):

«Плывем мы мимо Астрахани, а месяц светит, и царь нас увидел, и татары нам кричали: „Качма — не бегите!“ А мы этого ничего не слыхали и бежим себе под парусом. За грехи наши послал царь за нами всех своих людей. Настигли они нас на Богуне и начали в нас стрелять. У нас застрелили человека, и мы у них двух татар застрелили. А меньшее наше судно у еза застряло, и они его тут же взяли да разграбили, а моя вся поклажа была на том судне.

Дошли мы до моря на большом судне, да стало оно на мели в устье Волги, и тут они нас настигли и велели судно тянуть вверх по реке до еза. И судно наше большое тут пограбили и четыре человека русских в плен взяли, а нас отпустили голыми головами за море, а назад, вверх по реке, не пропустили, чтобы вести не подали.

И пошли мы, заплакав, на двух судах в Дербент; в одном судне посол Хасан-бек, да тезики, да нас, русских, десять человек, а в другом судне — шесть москвичей, да шесть тверичей, да коровы, да корм наш. И поднялась на море буря, и судно меньшее разбило о берег. И тут стоит городок Тарки, вышли люди на берег, да пришли кайтаки и всех взяли в плен…».

(Перевод Л.С. Скеменова)

Отвлекаясь от общей линии рассказа о царствовании Ивана III, нельзя не подивиться и дальнейшему повествованию Афанасия Никитина — хотя бы потому, что его знаменитое «Хождение» — вовсе не отдельная и самостоятельная книга, а органические летописные вставки: наиболее ранние тексты включены в Софийскую вторую и Львовскую летописи. Русские люди всегда стремились открыть для себя иные миры и сами всегда были открыты для остального мира. Поэтому так живо и по сей день читается Афанасьев дневник (как будто видишь «чудеса Индии» собственными глазами):

«И тут Индийская страна, и люди ходят нагие, а голова не покрыта, а груди голы, а волосы в одну косу заплетены, все ходят брюхаты, а дети родятся каждый год, а детей у них много. И мужчины, и женщины все нагие да все черные. Куда я ни иду, за мной людей много — дивятся белому человеку. У тамошнего князя — фата на голове, а другая на бедрах, а у бояр тамошних — фата через плечо, а другая на бедрах, а княгини ходят — фата через плечо перекинута, другая фата на бедрах. А у слуг княжеских и боярских одна фата на бедрах обернута, да щит, да меч в руках, иные с дротиками, другие с кинжалами, а иные с саблями, а другие с луками и стрелами; да все наги, да босы, да крепки, а волосы не бреют. А женщины ходят — голова не покрыта, а груди голы, а мальчики и девочки нагие ходят до семи лет, срам не прикрыт.

Из Чаула пошли посуху, шли до Пали восемь дней, до Индийских гор. А от Пали шли десять дней до Умри, то город индийский. А от Умри семь дней пути до Джуннара.

Правит тут индийский хан — Асад-хан джуннарский, а служит он мелик-ат-туджару. Войска ему дано от мелик-ат-туджара, говорят, семьдесят тысяч. А у мелик-ат-туджара под началом двести тысяч войска, и воюет он с кафарами двадцать лет: и они его не раз побеждали, и он их много раз побеждал. Ездит же Асад-хан на людях. А слонов у него много, и коней у него много добрых, и воинов, хорасанцев, у него много. А коней привозят из Хорасанской земли, иных из Арабской земли, иных из Туркменской земли, иных из Чаготайской земли, а привозят их все морем в тавах — индийских кораблях.

И я, грешный, привез жеребца в Индийскую землю, и дошел с ним до Джуннара, с Божьей помощью, здоровым, и стал он мне во сто рублей. Зима у них началась с Троицына дня. Зимовал я в Джуннаре, жил тут два месяца. Каждый день и ночь — целых четыре месяца — всюду вода да грязь. В эти дни пашут у них и сеют пшеницу, да рис, да горох, да все съестное. Вино у них делают из больших орехов, кози гундустанские называются, а брагу — из татны. Коней тут кормят горохом, да варят кхичри с сахаром да с маслом, да кормят ими коней, а с утра дают шешни. В Индийской земле кони не водятся, в их земле родятся быки да буйволы — на них ездят и товар и иное возят, все делают.

Джуннар-град стоит на скале каменной, не укреплен ничем, Богом огражден. И пути на ту гору день, ходят по одному человеку; дорога узка, двоим пройти нельзя.

В Индийской земле купцов поселяют на подворьях. Варят гостям хозяйки, и постель стелют хозяйки, и спят с гостями. Если имеешь с ней тесную связь, давай два жителя, если не имеешь тесной-связи, даешь один житель. Много тут жен по правилу временного брака, и тогда тесная связь даром, а любят белых людей».

Во времена Ивана III Россия и сама в полную силу, во всей своей необъятности и величии, открылась остальному миру, который с удивлением обнаружил в недавнем татарском улусе мощнейшую европейскую державу и удачливого соперника. Заслуга эта опять-таки бесспорно принадлежит Ивану III. С владычеством Орды, как хорошо известно из любого учебника, было покончено осенью 1480 года во время знаменитого стояния на Угре. Тогда две огромные рати — русская и татарская — застыли в немом оцепенении на разных берегах притока Оки, по странной прихоти судьбы запечатлевшем в своем названии другое страшное нашествие полутысячелетней давности — угорской (венгерской) миграции из Северного Приобья в Подунавье через территорию Руси.

Конец общеизвестен — он воодушевленно описан во всех летописях того времени. В Типографской летописи про то сказывается так: «Тогда-то и свершилось преславное чудо пречистой Богородицы: когда наши отступали от берега, татары, думая, что русские уступают им берег, чтобы с ними сражаться, одержимые страхом, побежали». (Софийская первая летопись добавляет: «ведь были татары нагие и босые, ободрались все».) В заключение пафос летописца достигает апогея:

«О храбрые, мужественные сыновья русские! Потрудитесь, чтобы спасти свое отечество, Русскую землю, от неверных, не пощадите своей жизни, да не узрят ваши очи пленения и разграбления домов ваших, и убиения детей ваших, и поруганья над женами и детьми вашими, как пострадали иные великие и славные земли от турок. Назову их: болгары, и сербы, и греки, и Трапезунд, и Морея, и албанцы, и хорваты, и Босна, и Манкуп, и Кафа, и другие многие земли, которые не обрели мужества и погибли, отечество загубили, и землю, и государство, и скитаются по чужим странам, воистину несчастные и бездомные, и много плача, и слез достойные, укоряемые и поносимые, оплевываемые за отсутствие мужества. Люди, которые сбежали с многим имуществом, и с женами, и с детьми в чужие страны, не только золото потеряли, но и души и тела свои погубили и завидуют тем, кто тогда умер и не должен теперь скитаться по чужим странам бездомными. Ей-богу, видел я своими грешными очами великих государей, бежавших от турок с имением, и скитающихся, как странники, и смерти у Бога просящих, как избавления от такой беды. И пощади, Господи, нас, православных христиан, молитвами Богородицы и всех святых. Аминь».

(Перевод Я.С. Лурье)

Победа над Ордой видится летописцу в живом контексте всемирной истории и теснейшим образом увязывается с общей судьбой славянства, когда после взятия Константинополя турками в мае 1453 года у православного мира осталась последняя надежда — Россия.

* * *

Именно в царствование Ивана III окончательно оформилась объединительная — во всероссийском и всемирном масштабе — национальная идея: «Москва — третий Рим». Символично и знаменательно, что родилась она не на берегах Москвы-реки, а в Пскове — одном из главных гнезд российского сепаратизма. Сие свидетельствует прежде всего о том, что осознание необходимости общероссийского единения под эгидой Москвы стало повсеместным и проникло во все слои общества. После падения Византийской империи стала очевидна и мессианская роль России — главной наследницы и хранительницы православных традиций. Эту общерусскую идею, которая остается крылатой и по сей день, провозгласил старец и игумен псковского Спасо-Елизарова монастыря Филофей (ок. 1465 — ок. 1542). Впоследствии в специальном послании к великому князю он писал:

«И если хорошо урядишь свое царство — будешь сыном света и жителем горнего Иерусалима, и как выше тебе написал, так и теперь тебе говорю: храни и внимай, благочестивый царь, тому, что все христианские царства сошлись в одно твое, что два Рима пали, а третий стоит, четвертому же не бывать».

В царствование Ивана III Россия пережила и серьезнейшее идеологическое потрясение: в Новгороде, а затем и в Москве, подобно заразе, распространилась так называемая ересь «жидовствующих», охватившая самые различные слои русского люда. Борьба с ересью потребовала мобилизации всех духовных сил лучших представителей православной церкви, что было особенно трудно, так как поначалу на закордонную пустышку клюнул и отнесся к ней не без благосклонности сам Иван III. По счастию, Государь всея Руси был быстро образумлен и направлен на путь истинный главным ниспровергателем ереси «жидовствующих» Иосифом Волоцким (1439/40-1515).

А начиналось все просто и невинно. Находясь под непрекращающимся давлением Москвы и изнемогая от внутренних противоречий, одна из антимосковских группировок, ориентировавшихся на Литву, пригласила в 1470 году в Новгород литовского князя Михаила Олельковича. В его свите прибыл и иудей-караим по имени Схария (Захарий Скара). Князь Михаил вскоре возвратился домой, а Схария не только остался, но и пригласил из Литвы еще двух ученых евреев. Вместе они-то и развернули в Новгороде тайную еретическую пропаганду — сначала среди православного духовенства, а затем и среди мирян, загипнотизировав всех своими пророчествами и посулами.

Вот как звучит та же история в гневном и обличительном слове преподобного Иосифа Волоцкого, посвятившего ереси жидовствующих объемистый полемический трактат под названием «Просветитель» (фрагмент приводится в каноническом церковном переводе):

«…В то время жил в Киеве жид по имени Схария, и был он орудием диавола — был он обучен всякому злодейскому изобретению: чародейству и чернокнижию, звездочетству и астрологии. Он был известен правившему тогда князю по имени Михаил, сыну Александра, правнуку Вольгирда, истинному христианину, по-христиански мыслящему. Этот князь Михаил в 6979 (1470) году, в дни княжения великого князя Ивана Васильевича, приехал в Великий Новгород, и с ним — жид Схария. Жид прельстил сначала попа Дениса и соблазнил его в жидовство; Денис же привел к нему протопопа Алексея, служившего тогда на Михайловской улице, и этот также отступил от непорочной христианской веры. Потом прибыли из Литвы и другие жиды — Иосиф Шмойло-Скаравей, Мосей Хануш. Алексей же и Денис так старались укрепиться в жидовской вере, что всегда пили и ели с жидами и обучались жидовству; и не только сами учились, но и жен и детей своих учили тому же. Они захотели обрезаться по вере жидовской, но жиды им не разрешили, говоря: если проведают об этом христиане, то увидят и разоблачат вас; держитесь своего жидовства втайне, а внешне будьте христианами. И переменили им имена: назвали Алексея Авраамом, а жену его Саррой. Впоследствии Алексей многих научил жидовству: своего зятя Ивашку Максимова, его отца попа Максима и многих еще попов, дьяконов и простых людей. Поп Денис также научил многих жидовствовать: протопопа Гавриила Софийского, Гридю Клоча; Гридя же Клоч научил жидовству Григория Тучина, чей отец имел в Новгороде большую власть. И многих еще они научили — вот имена их: поп Григорий и сын его Самсонка, Гридя, дьяк Борисоглебский, Лавреша, Мишука Собака, Васюк Сухой, зять Дениса, поп Федор, поп Василий Покровский, поп Яков Апостольский, Юрька Семенов, сын Долгого, еще Авдей и Степан клирики, поп Иван Воскресенский, Овдоким Люлиш, дьякон Макар, дьяк Самуха, поп Наум и многие другие; и они совершали такие беззакония, каких не совершали и древние еретики».

Талмудический дурман распространился среди новгородцев с быстротой эпидемии. Отчего же вдруг возник такой повальный психоз и православные люди, и в том числе многие священнослужители, враз клюнули на иудаистическую казуистику? Причин тут много, но воздействовали они комплексно. Первая причина — политическая: боязнь московской экспансии и неприятие всего московского (отсюда — постоянные заигрывания с неправославными соседями, в том числе с Речью Посполитою, Ливонией и Швецией). Вторая причина — гуманистическая: русские всегда тянулись к новому знанию, а ученые иудеи привезли в Новгород последние достижения европейской науки и множество доселе неизвестных на Руси книг по астрономии, астрологии, логике, гадательной практике и т. п. Наконец, третья причина, обусловившая массовый интерес к пропаганде Схарии и его приверженцев, — эсхатологическая, связанная с ожиданием в скором времени Конца света и Страшного суда.

По христианскому летосчислению в 1492 году завершалось 7-е тысячелетие от библейского сотворения мира (5508 лет до Рождества Христова + 1492 года после Рождества Христова = 7000 лет). Мистическая, идущая от язычества вера в тайный смысл цифры 7 привела христианский мир к выводу: близится день Страшного суда, мир движется к своему концу. В православных пасхалиях исчисление празднования Пасхи — Воскресения Христова доводилось только до 1491 года, а применительно к роковому 1492 году делались приписки: «горе, горе достигшим до конца веков» или «зде страх, зде скорбь, аки в распятии Христове сей круг бысть, сие лето и на конце явися, в нем же чаем и всемирное твое пришествие».

Светопреставления ждали со страхом и трепетом, оно казалось неотвратимым, была даже объявлена точная дата — в ночь на 25 марта 1492 года. И вот в этой обстановке полной обреченности и безнадежности вдруг появляются три ученых еврея, которые, опираясь на Тору и Талмуд, заявляют: по иудаистическому летосчислению от сотворения мира и до Рождества Иисуса из Назарета, объявленного впоследствии Христом, прошло вовсе не 5508 лет, а всего лишь 3761 год. Следовательно, до конца мира еще очень и очень далеко, и как тут не посмеяться над «пужанием» православных священников и монахов и не усомниться в истинности христианских догматов.

И православные новгородцы, а вслед за ними и москвичи, досель слыхом не слыхавшие ни о какой талмудической или каббалистической премудрости, с ходу отказывались от символа веры и догмата Святой Троицы (по иудаистическим канонам признается только Бог-отец — Яхве; Христос же был простым смертным, поделом распятым, истлевшим и никогда не воскресавшим; ну а Святой Дух — всего лишь «сотрясение воздуха», то есть дыхание). Это только один из шестнадцати еретических тезисов, отстаиваемых «жидовствующими», которые были подвергнуты беспощадной критике Иосифом Волоцким в его «Просветителе». Безусловно, богословско-схоластическая сторона религиозной крамолы играла при этом далеко не последнюю роль.

«Гнусный идолопоклонственный волк, облачившийся в пастырскую одежду, напоял ядом жидовства встречавшихся ему простолюдинов, других же этот змей погибельный осквернял содомским развратом. Объедаясь и упиваясь, он жил как свинья и всячески бесчестил непорочную христианскую веру, внося в нее повреждения и соблазны. Он хулил Господа нашего Иисуса Христа, говоря, что Христос сам себя назвал Богом; он возводил многие хулы и на Пречистую Богородицу; божественные Кресты он выбрасывал в нечистые места, святые иконы сжигал, называя их истуканами. Он отверг евангельское учение, апостольские уставы и творения всех святых, говоря так: ни Царства Небесного, ни второго пришествия, ни воскресения мертвых нет, если кто умер, значит — совсем умер, до той поры только и был жив. И с ним многие другие — ученики протопопа Алексея и попа Дениса: Федор Курицын, дьяк великого князя, Сверчок, Ивашко Максимов, Семен Кленов и многие другие, тайно придерживавшиеся разнообразных ересей, — учили жидовству по десятисловию Моисея, держались саддукейской и месалианской ересей и внесли многое смятение. Тех, кого они знали как благоразумных и сведущих в Священном Писании, они не смели обращать в жидовство, но, ложно перетолковывая им некоторые главы Священного Писания Ветхого и Нового Заветов, склоняли к своей ереси и учили различным измышлениям и звездочетству: как по звездам определять и устраивать рождение и жизнь человека, — а Священное Писание они учили презирать как пустое и ненужное людям. Людей же менее ученых они прямо обучали жидовству. Не все уклонялись в жидовство, но многие научились от них порицать Священное Писание, и на площадях и в домах спорили о вере, и сомневались».

Как свидетельствует Иосиф Волоцкий, некоторые из «жидовствуюших» дошли до того, что начали настоятельно требовать совершить над ними обряд обрезания, чему, однако, воспрепятствовали их еврейские наставники, опасаясь возможных репрессий. Последние не заставили себя ждать. Ересь была изобличена, осуждена высшим церковным судом и люто подавлена: еретиков хватали, зверски пытали и в большинстве своем сжигали на костре. Судьба самого Схарии неизвестна: по одним сведениям он был сожжен с группой новгородцев, по другим — ученому смутьяну удалось бежать в Крым.

Так в общих чертах излагалась история ересиарха в литературе вплоть до XX века. Исследователи опирались на данные, содержащиеся в церковных документах XV столетия и сочинениях Иосифа Волоцкого, коим нельзя не доверять. Однако сравнительно недавно в научный оборот были введены факты, проливающие новый свет на биографию Схарии (подробное изложение этого вопроса и ссылки на труднодоступные источники, опубликованные в малотиражных периферийных изданиях, можно найти в книге: Кожинов В.В. История Руси и русского слова М., 1999. С. 432–440). Согласно обнаруженным документам, Захарий Схария (точное имя Заккария-Схария) был сыном богатого и знатного генуэзского торговца, обосновавшегося на Таманском полуострове и вступившего в брак с черкесской княжной. Генуэзцы до вытеснения их турками-османами занимали прочные позиции в Крыму, на противолежащем Таманском полуострове, побережье Черного и Азовского морей, где они воздвигали крепости (их останки до сих пор сохранились), основывали фактории, успешно торговали с пестрым и многоязычным населением, плели политические интриги и даже участвовали в Куликовской битве на стороне Мамая.

Противоречат ли новые данные ранее бытовавшим представлениям об источниках и вдохновителях русских «жидовствующих»? Вряд ли — скорее, они конкретизируют ситуацию. Хотя караимы и представляют собой небольшую тюркоязычную народность, исповедующую упрощенный иудаизм, во мнении непосвященных или же слабо разбирающихся в этнических, лингвистических и религиозных тонкостях караимстово — это прежде всего еврейство, а потом уже все остальное. Кроме того, хорошо известно, что среди генуэзских купцов, банкиров и ростовщиков было множество евреев, принявших христианство или же тайно исповедовавших иудаизм. Имеются данные (не всеми, однако, поддерживаемые), что сыном именно такого генуэзского еврея был Христофор Колумб, деятельность которого, кстати, начиналась примерно в то же самое время, что и деятельность Схарии. Но кем бы ни был Схария, так сказать, по крови — не подлежит сомнению его интерес и глубокие познания в иудейской догматике, астрологии и каббалистике. Потому-то в русских письмах и грамотах его совершенно обоснованно именуют «евреянином» и «жидовином». И еще Таманским князем — чем и объясняется его возможность прямого, хотя и письменного, общения с представителями царской фамилии. Известно, что под его непосредственное влияние попала Елена Волошанка — дочь молдавского господаря и супруга наследника престола, рано умершего Ивана Молодого — сына от первого брака Ивана III.

Русские летописи с разными подробностями уделяют пристальное внимание этому — одному из самых потрясающих — событию в идеологической жизни средневековой Руси. Суров, лаконичен и одновременно емок Мазуринский летописец:

«Лета 6999-го в октябре приидоша же на Москве к державному и к митрополиту Зосиме ноугородцкие еретицы. Зосима еще не ведуще про них, яко той есть начальники и учители еретиком; Зосиме же творяшеся — християнская мудрствуют. И повеле проклинати еретиков: новгородцкаго протопопа Гавриила и попа Дениса и многих, тако мудрствующих. И инии же послани суть от державного в Великий Новград ко архиепископу Генадию по ево писанию на еретиков. Он же повеле их посажати на кони во въючныя седла и одежду их повеле обращати передом назад и хрептом обращати ко главам конским, яко да зрят на запад, во уготованный им огнь, а на главах повеле им возложити шлемы берестеные острые, яко бесовские, а еловцы мочальные, а венцы соломяные с сеном смешаны, а мишени писаны на шлемех чернилом: „Сей есть сатанино воинство“. И повеле на лошадях водити их по граду и сретающим их повеле плевати на них и глаголати: „Сей есть врази божий, християнскии хульницы“. Потом же повеле их вести от града 40 поприщь и шлемы на главах их повеле сожещи, хотя устрашити и прочая еретики. Инии же от державнаго осужаются в заточение. Видяще же иже на Москве еретицы, Федор Курицын и брат его Волк, и слышавше, елико пострадаше в Великом Новеграде еретицы от владыки Генадия, печалию оскорбишася о сем и абие умыслиша сице, приходят к державному и молят, яко да шлет в Великий Новград, в Юрьев монастырь, архиморита чернца, его же сами научиша, Касияна, ереси и жидовству. Великий же князь повеле ему быти. Он же приим область от державнаго и пришед в Великий Новград. Архиморит Касиян начал жити в Юрьеве монастыре и вся еретики к себе собирающе з дерзновением, не бояшеся архиепископа Генадия, понеже помощь имеяше от дияка великого князя от Федора Курицына. Прииде же с ним в Новград и брат его само черной. И много содеяша сквернения на божественныя церкви и на святыя иконы и на честныя кресты. И писа на них архиепископ Генадий о их еретичестве к великому князю.

Того же году повелением великого князя Ивана Васильевича всеа Русии бысть собор на Москве на ноугородцских еретиков по писму ноугородцкаго архиепископа Генадия. На соборе же бысть великий князь Василий Иванович вместо самодержавнаго отца своего и господин преосвещенный Зосима, митрополит всеа Русии, и Тихон, архиепископ ростовский, и епископы: Нифонт суздальский, Симеон резанский, Васьян тверский, Прохор сарский, Филефей пермский и троецкий Сергиева монастыря игумен Афонасей, и пустынницы, добродетельный старцы Паисия и Нил, и мнози архимориты, и игумены, протапопы, и священницы, и дияконы, и весь освященный собор руския митрополия. И тако собрашася и по истинне подвизася на тех богоотступных новгородцких еретиков и на всех единомысленников их, хотящих развратити християнскую веру, ей же не удолеша, но яко камень приразишася и сами сотрени быша и погибоша, иже многих простых людей прельстиша своими скверными ересми. На собор же той приведени быша и вопрошаемы о еретическом злодействе их, они же окаяннии [и] первие убо много коварствоваху, укрывающа своя беззакония и в своих ересех запирающеся, но не по ложному свидетельству обличени быша. И тако акаяннии весь яд безумия своего сами излияша и явно обнажита вся своя богоотступная дела, и начата глаголати неподобная. И абие яко во иступление ума сташа, и быша яко безгласни. Их же по правилом святых апостол и святых отец от святыя соборныя церкви отлучиша и ис сану извергоша и проклятию предата; овии же по градцкому закону смерти предани быша. Дияка же Волка Курицына и Митю Коноплева, и Некраса Рукавова, и юрьевскаго архиморита Касияна, и брата его, и иных многих еретиков сожгоша в Новеграде и на Москве. Прочиих же в заточение и в темницы розослаша, иных же по монастырем. Святую же непорочную и православную веру утвердиша и прославиша святую троицу во едином Божестве: отца и сына и святаго духа ныне и присно и во веки веком, аминь…»

После 1917 года отечественные историки и философы пытались избавиться от термина «жидовствующие». В энциклопедиях, словарях, справочниках, где невозможно было обойти это оригинальное явление в русской духовной жизни, как правило, указывалось на устарелость или неупотребляемость данного понятия в современной науке. Серьезных исследований на данную тему практически не проводилось. Публикации не приветствовались, а прежние, дореволюционные,[24] либо вычеркивались из рекомендательных списков, либо же вообще сдавались в спецхран. О сути самой ереси — там, где проигнорировать ее было невозможно, — сообщалось предельно абстрактно со сглаживанием «острых углов», дабы не дай Бог не получилось бы, что иудеи пытались совратить с пути истинного русских православных людей. Считалось также, по-видимому, что само название «жидовствующие» оскорбляет чувства современных евреев. Однако ни в подобном подходе, ни в возможном объяснении нет никакой логики. Дело в том, что в повальном увлечении новгородцев (а еще ранее и москвичей) ветхозаветной проблематикой вообще и талмудической, в частности, виноваты исключительно сами русские. Иудеи же лишь удовлетворяли, так сказать, природную любознательность русского люда. Мало того, предостерегали народ от чрезмерного увлечения «запретным плодом». Разве виноват Захарий Схария в том, что новгородские дурни осаждали его со слезной просьбой сделать им обрезание? Так что во всем случившемся обвинять следует только себя и никого больше. Как говорят в народе: «Неча на зеркало пенять, коли рожа крива»…

Что касается якобы ругательного слова «жид», то ничего обидного, уничижительного в нем нет. Слово «еврей» долгое время использовалось лишь в церковнославянском языке как переводное из греческого, а в народном и беллетристическом обиходе употреблялся его эквивалент «жид» — тоже переводное слово, но заимствованное через западноевропейские (предположительно — романские) языки. Дабы убедиться в сказанном, достаточно открыть на соответствующих страницах 5-й том «Словаря русского языка XI–XVII вв.» (М., 1978) или же классические произведения Пушкина (например, «Скупой рыцарь»), Гоголя (например, «Тарас Бульба») или Лескова (например, «Жидовская кувырколлегия»). Лишь в XX веке слово приобрело оскорбительный оттенок.

* * *

Личность Ивана Грозного (рис. 133), малолеткой восшедшего на российский престол после скоропостижной смерти отца — Василия III, и по сей день продолжает будоражить умы ученого и неученого люда. Его колоритная фигура по-прежнему возвышается среди бесчисленной вереницы персонажей мировой и русской истории, а его бурная и жестокая деятельность так и не получила однозначной оценки. Новейшая монография историка Б.Н. Флори, посвященная Ивану Грозному (вышла в 1999 году в серии «Жизнь замечательных людей»), завершается несколько необычным для ученого пассажем: «Приходится честно сказать читателю, что на вопрос об историческом значении деятельности Ивана IV мы до сих пор не имеем окончательного ответа. Остается лишь надеяться, что его могут принести труды новых поколений исследователей». Вот так! Дописались, так сказать…

Рис. 133. Иван IV (Грозный). Художник Виктор Васнецов

Но что нового, собственно, могут сказать последующие поколения историков, если все, что только можно было сказать, давным-давно сказано, а вся грязь, какую только можно было собрать по самым дальним закоулкам, давным-давно на царя Ивана вылита целыми ушатами. Казалось бы, в такой ситуации не приходится особенно рассчитывать на какие-то объективные критерии. Но это только с точки зрения тех, кто неспособен прояснить в конец запутанный вопрос. На самом деле надежные критерии для правильной оценки фигуры Ивана Грозного — сколь бы противоречивой она ни выглядела — уже выработаны и доступны каждому желающему. Это — мнение народа, запечатленное в его песнях, сказаниях, легендах. Здесь нет никаких содроганий и стенаний по поводу безвинно пролитой крови бояр да князей или сетований по поводу патологических отклонений в поведении царя Ивана. В народной памяти он остался выдающимся правителем, более того — народным заступником. Не верите? Тогда прочитайте это предание:

«Когда на Москве был царем Иван Грозный, он хотел делать все дела по закону христианскому, а бояре гнули все по-своему, перечили ему и лгали. И стала народу тягота великая, и начал он клясть царя за неправды боярские, а царь совсем и не знал обо всех их утеснениях. Насмелились тогда разные ходоки, пришли в Москву и рассказали царю, как ослушаются его князи-бояре, как разоряют людей православных, а сами грабят казну многую и похваляются самого царя известь. Разозлился тогда царь на бояр и велел виноватых казнить и вешать. Тогда бояре совсем перестали его слушаться и начали его ссылать из царства вон неволею. Как ни грозен был царь, а убоялся бояр и выехал с горем из дворца своего, попрощался с народом и отправился куда глаза глядят. Все его покинули, только один любимый его боярин поехал с ним вместе. Долго ли, коротко ли ехали они по лесу — и встосковался царь по своему царству, и молвил своему боярину: — „Вот Бог избрал меня на Московское царство, а я стал хуже последнего раба. Нигде нет мне пристанища, никто меня не пожалеет и куска хлеба взять негде“. Только смотрят на лес, а березка кудрявая стоит впереди них и кланяется царю. Поклонилась низко раз, другой и третий… Не утерпел тогда царь, заплакал и сказал своему боярину, указывая на березку: „Смотри, вот бесчувственная тварь, и та мне поклоняется как царю, от Бога поставленному, а бояре считают себя разумными и не хотят знать моей власти <…>. Стой! Поедем назад. Проучу же я их и заставлю мне повиноваться“. И велел царь той березке повесить золотую медаль на сук за ее почтение. А когда вернулся в Москву, то перекрушил бояр, словно мух».

Не следует думать, что фольклорный текст записан совсем недавно от какого-нибудь просвещенного горожанина или колхозника, учившегося по советским учебникам и знакомого с художественной интерпретацией образа Ивана Грозного в романах и кинофильмах. Легенда записана этнографом Н.Я. Аристовым в 1878 году в селе Стеньшино Липецкого уезда Тамбовской губернии от столетнего безграмотного крестьянина Ивана Климова. Здесь нет ни слова осуждения, напротив — полнейшее одобрение действий царя, направленных и на укрепление державы, и на облегчение участи народа. Без строгости — и, если хотите, насилия — никакая власть (даже в крестьянской семье) немыслима. Народ это прекрасно понимал и именно за это уважал и ценил царя Ивана. И не просто уважал — любил. До недавнего времени (то есть почти на протяжении четырехсот лет) пелись, записывались и публиковались песни-плачи о смерти Ивана Грозного. Например, такие:

Данный текст является ознакомительным фрагментом.