8

8

Я не собирался сообщать Жирному, что, по моему мнению, его встреча с Богом – не что иное, как встреча с самим собой из далекого будущего. С самим собой эволюционировавшим, изменившимся и уже не являющимся человеческим существом. Жирный вспомнил время рождения звезд и встретил существо, готовое вернуться к звездам, а по пути, в разных точках временной линии, встретил еще нескольких себя. И все они – один и тот же человек.

13. Паскаль сказал: «Вся история – это один бессмертный человек, который постоянно учится». Бессмертный, которому мы поклоняемся, не зная его имени. «Он жил давным-давно, но жив и сейчас». И еще: «Аполлон вот-вот вернется». Имя изменилось.

В какой-то момент Жирный предположил правду: он встретился со своими прошлыми «я» и с будущими «я» – с двумя из них, один из которых более ранний (трехглазый человек), а другой – Зебра, у которой вообще нет физического тела.

Каким-то образом время для Жирного перестало существовать, и многократное повторение его «я» на линейной временной оси превратилось во множество Жирных, собранных в одном месте.

Из этого множества образовалась Зебра – супер– или транстемпоральная энергия, чистейшая живая информация. Бессмертная, милостивая, разумная и полезная. Квинтэссенция рационального человеческого существа.

В центре иррациональной вселенной, управляемой иррациональным Разумом, находится рациональный человек, и Жирный Лошадник – всего лишь один из примеров.

Божественное, с которым он столкнулся в 1974-м, – на самом деле сам Жирный. Однако Лошаднику нравилось считать, что он встретил Бога.

По некотором размышлении я решил не посвящать Жирного в свои теории. В конце концов я могу и ошибаться.

Все дело во времени. «Время можно преодолеть», – писал Мирча Элиаде. Вот в чем вся штука. Великая тайна Элевсина, орфиков, ранних христиан, Сераписа, тайных греко-римских верований, Гермеса Трисмегиста, герметических алхимиков Возрождения, Братства Розенкрейцеров, Аполлония Тианского, Симона Волхва, Асклепия, Парацельса, Бруно состоит в уничтожении времени. Для этого существуют специальные методики. Данте обсуждает их в своей «Божественной комедии».

Речь идет о, так сказать, потере амнезии. Когда теряется способность забывать, истинные воспоминания простираются назад и вперед, в прошлое и будущее, а также, как ни странно, в параллельные вселенные, то есть как линейно, так и ортогонально.

Вот почему Элию можно назвать бессмертным: он вошел в верхний уровень (термин Жирного) и больше не является субъектом времени. Время есть то, что древние называли «астральным детерминизмом». Целью мистерий было освободить инициата от астрального детерминизма, грубо говоря – от времени. Жирный так написал в своем трактате:

48. Есть два уровня, верхний и нижний. Верхний уровень, происходящий из гипервселенной № 1, или Ян, – Первой формы Парменида, чувственный и волевой. Нижний уровень, или Инь, – Вторая форма Парменида, уровень механический, управляемый чем-то слепым, детерминистическим и лишенным разума, поскольку происходит из мертвого источника. В древние времена это называли «астральным детерминизмом». Мы заключены в нижнем уровне, однако посредством таинств и при помощи плазматов можем вырваться оттуда. Пока не разрушен астральный детерминизм, мы даже и не подозреваем о нем, настолько мы закрыты. «Империя бессмертна».

Сиддхартха, он же Будда, помнил все свои прошлые жизни. Вот почему его назвали Буддой, то есть «просветленным». От него знание, как достичь такого состояния, перешло к грекам и проявилось в учении Пифагора, который держал большую часть этого оккультного, мистического гнозиса в тайне. Его ученик Эмпедокл, однако, порвал с пифагорейцами. Эмпедокл говорил друзьям, что он Аполлон. Он тоже, как Будда и Пифагор, мог вспомнить свои прошлые жизни. О чем никто из них не упоминал, так это о способности «помнить» жизни будущие.

Трехглазые люди, которых видел Жирный, представляли собой просветленную стадию его эволюционного развития на протяжении множества жизней. В буддизме такая способность видеть уход и возрождение живых существ называется «сверхчеловеческий божественный глаз», или dibba-cakkhu. Гаутама Будда (Сиддхартха) достиг этого состояния во время второй медитации (с десяти вечера до двух ночи). Во время первой медитации (с шести до десяти вечера) он обрел знание обо всех – повторяю, обо ВСЕХ – своих прежних воплощениях, pubbeni-vasanussati-nana.

Жирному я этого не говорил, но технически он стал Буддой. Вряд ли мне стоило его просвещать. В конце концов, если уж ты Будда, должен сам догадаться.

Меня удивляет парадокс, что Будда – просветленный – не способен за четыре с половиной года догадаться, что он просветленный. Жирный с головой погрузился в свою нескончаемую экзегезу, тщетно пытаясь понять, что же с ним произошло. Он напоминал скорее жертву дорожно-транспортного происшествия, нежели Будду.

– Мать честная! – выразился Кевин по поводу Зебры. – Что еще за чушь?

Кевину мозги не запудришь. Он считает себя этаким ястребом, от которого не укрыться кролику очковтирательства. Толку от Кевина для экзегезы не было никакого, однако он оставался добрым другом Жирного. Кевин действовал по принципу «Осуждай деяния, но не исполнителя».

В те дни Кевин чувствовал себя прекрасно. Еще бы, ведь его отрицательное отношение к Шерри получило подтверждение. Это сплотило Кевина и Жирного. Кевин знал Шерри цену, рак там у нее или нет. В конце концов, тот факт, что Шерри умирала, не играл для него никакой роли. Он вообще считал, что ее рак – чистой воды жульничество.

Идефиксом Жирного в те дни, когда он все больше и больше волновался за Шерри, было предположение о том, что вскоре возродится Спаситель, а может, и уже возродился.

Что Жирный будет делать, когда Шерри умрет? Так орал ему Морис. Что, он тоже умрет?

Вовсе нет. Жирный, который все время размышлял, писал, получал разнообразные послания от Зебры, пришел к заключению, что ему следует отправиться на поиски Спасителя. Надо во что бы то ни стало отыскать его.

Вот в чем состояла миссия, божественное предназначение, бремя волшебного света, возложенное на Жирного Зеброй в марте 1974-го. Лошаднику, уже будучи святым, надлежало стать волхвом наших дней. Ему недоставало лишь ключа, подсказки, где искать. Зебра сообщила ему, что подсказка придет от Бога. В этом, собственно, и состояла цель теофании Зебры: направить Жирного по такому пути.

Наш приятель Дэвид поинтересовался:

– Это будет Христос?

Таким образом он давал понять, что является католиком.

– Это пятый Спаситель, – загадочно ответил Жирный.

В конце концов Зебра сообщала о пришествии Спасителя в нескольких – и в какой-то мере противоречащих друг другу – обличьях: как Святая София, которая есть Христос; как Аполлон; как Будда, или Сиддхартха.

Весьма эклектичный в терминах своей теологии, Жирный составил список спасителей: Будда, Заратустра, Иисус и Абу аль-Касим Мохаммед ибн Абдалла Абд аль-Мутталиб ибн Хашим (то есть Мохаммед). Иногда он еще включал в свой список Мани. Таким образом, порядковый номер следующего Спасителя – пятый в сокращенном списке и шестой в более длинном. Временами Жирный включал в список Асклепия, и тогда Спаситель оказывался под номером семь.

В любом случае грядущий Спаситель должен стать последним, и он будет царем и судией над народами и людьми. Добрые души (они же светлые) будут отделены от злых (темных). Маат положит свое перо на чашу весов, где на другой чаше взвешивается сердце каждого человека, а Осирис выступит в качестве судьи. Беспокойное будет времечко.

При этом полагается присутствовать и Жирному. Возможно, чтобы подавать Высшему Судие Книгу Жизни, упоминаемую пророком Даниилом.

Мы все указали Жирному на то, что Книга Жизни – в которой числятся имена спасенных – наверняка слишком тяжела для одного человека. Могут понадобиться лебедка и подъемный кран.

Жирного это не смутило.

– Подождем, пока Высший Судия не увидит мою мертвую кошку, – сказал Кевин.

– Достал ты со своей долбаной кошкой! – возмутился я. – Все уже устали слушать про твою дохлую кошку.

После того как Жирный поделился с нами своими хитрыми планами поиска Спасителя – ему было все равно, как далеко и долго придется искать, – я осознал очевидное: на самом деле Лошадник ищет мертвую девушку по имени Глория, в чьей смерти считает себя виноватым. Он полностью подменил религиозную жизнь и религиозные цели эмоциональными целями и эмоциональной жизнью. Для него Спаситель – то же самое, что потерянный друг. Жирный хотел воссоединиться с Глорией, но по эту сторону могилы. Раз нельзя пойти за ней в загробный мир, найдем ее здесь.

Так что Жирный хоть и бросил суицидальные мысли, все равно остался чокнутым. Впрочем, по-моему, это прогресс: Танатос уступил место Эросу.

Как заметил Кевин:

– Может, в своем странствии он хоть с кем-то перепихнется.

К моменту отправления в священное странствие Жирному, по-видимому, придется искать уже двух мертвых девушек – Глорию и Шерри.

Эта усовершенствованная версия саги о святом Граале заставила меня задуматься: а не такая ли эротическая подоплека служила побудительным мотивом для рыцарей Грааля в замке Монсальват, где оказался Парсифаль, столь возбужденный игрой с девушками? Вагнер говорит, что путь в замок могут найти лишь те, кого призывает сам Грааль. Христова кровь с креста была собрана в ту же чашу, что он испил на Тайной Вечере, так что в этой крови присутствовал и эротизм Христа. По сути, именно кровь, а не Грааль, призывала рыцарей, бессмертная кровь. Подобно Зебре, содержимое Грааля представляло собой плазму или, по определению Жирного, плазмат. Возможно, где-то в своей экзегезе Жирный написал, что Зебра тождественна плазмату, тождественному святой крови распятого Христа.

Кровь, пролитая девушкой, разбившейся о тротуар в Окленде, звала Жирного, который, как и Парсифаль, был полным дураком. Вот что, по-видимому, значит слово «парсифаль» – оно произошло от «Фальпарси», арабского слова, обозначающего «полный дурак». На деле, конечно, все не совсем так, хотя в опере Кундри обращается к Парсифалю именно «Фальпарси». В действительности имя «Парсифаль» произошло от «Персиваля» – просто имени.

Остается, однако, один интересный момент: персы идентифицировали Грааль с дохристианским lapis exilix, что означает «магический кристалл». Кристалл этот позднее обнаруживается в герметической алхимии в качестве агента, при помощи которого происходят человеческие метаморфозы. В соответствии с Лошадниковой концепцией межвидового симбиоза, человек был соединен с Зеброй, или Логосом, или плазматом, дабы получился гомоплазмат. Жирный верил, что сам он вступил в симбиоз с Зеброй, превратившись таким образом именно в то существо, которое мечтали создать герметические алхимики. Тогда становится совершенно понятным его стремление отправиться на поиски Грааля – это были бы поиски друга, себя самого и дома родного.

В роли злого волшебника Клингзора выступил Кевин, он постоянно высмеивал идеалистические устремления Жирного. По Кевину, Жирный просто сексуально озабочен. Он считал, что в Лошаднике Танатос – смерть – борется с Эросом, однако, по определению Кевина, Эрос – вовсе не жизнь, а желание затащить кого-нибудь в койку. Может, он был и недалек от истины: я имею в виду диалектическую борьбу, происходящую в голове Жирного. Одна часть Лошадника стремилась умереть, другая жаждала жить. Танатос способен принимать любую форму, он может убить Эроса, а потом притвориться им. Как только Танатос проделывает с вами такой фокус, вы попадаете в большие неприятности: думаете, что вами движет Эрос, а на самом деле это замаскировавшийся Танатос.

Я очень надеялся, что Жирный не угодил в такую ловушку, надеялся, что его желание искать и найти Спасителя имеет своей природой Эрос.

Истинный Спаситель – или истинный Бог – несет с собой жизнь, он сам жизнь. Любой «спаситель», или «бог», который несет смерть, – на самом деле Танатос в обличье Спасителя. Вот почему Иисус показал себя истинным Спасителем – хотя и не желал открывать себя, – когда совершал чудеса исцеления. Но люди-то понимали, на что указывают эти чудеса. В самом конце Ветхого Завета есть чудесный отрывок, проясняющий дело. Господь говорит: «А для вас, благоговеющие пред именем Моим, взойдет Солнце правды и исцеление в лучах Его, и вы выйдете и взыграете, как тельцы упитанные».

В некотором смысле Жирный надеялся, что Спаситель излечит все, что заболело, и починит то, что сломалось. В глубине души он надеялся, что смерть Глории можно каким-то образом исправить. Вот почему нескончаемые страдания Шерри, ее прогрессирующий рак сбивали Жирного с толку и подрывали основы его веры. В соответствии с устройством вещей, описанным в его экзегезе и основанном на личном контакте Жирного с Богом, Шерри должна бы была идти на поправку.

Жирный пытался осмыслить многое. Хотя технически он понимал, почему у Шерри рак, душой смириться с этим Жирный не мог. Собственно, он не мог принять и тот факт, что Христос, Сын Божий, был распят. Страдания и боль не имели для Жирного смысла, поскольку не вписывались в его великую теорию. Единственный вывод, к которому он смог прийти, состоял в том, что все эти ужасы происходят исключительно из-за иррациональности вселенной и представляют собой публичное оскорбление здравого смысла.

Вне всякого сомнения, Жирный весьма серьезно подошел к поставленной перед ним задаче. Он поприжался и накопил почти двадцать тысяч долларов.

– Не смейся над ним, – попросил я как-то Кевина. – Для него это очень важно.

– Для меня тоже важно от души кого-нибудь оттрахать, – с обычным своим цинизмом заявил Кевин.

– Да брось ты! – сказал я. – Вовсе не смешно.

Кевин в ответ только ухмыльнулся.

А через неделю умерла Шерри.

Как я и предсказывал, теперь на совести Жирного оказались две смерти. Он не смог спасти ни одну из девушек. Если вы Атлас, то должны нести тяжелую ношу – выроните ее, и пострадает множество людей; целый мир людей, целый мир страдания. Не физически, но морально Жирный теперь взвалил на себя этот груз. Привязанные к нему два трупа умоляли о спасении, умоляли, несмотря на то что уже мертвы. Мольбы мертвых – ужасная штука. Лучше бы их не слышать.

Я боялся только, чтобы Жирный вновь не впал в суицидальное настроение и после очередной неудачной попытки самоубийства не угодил в психушку.

Заехав к Жирному, я, к большому своему удивлению, обнаружил его совершенно спокойным.

– Я отправляюсь, – сообщил он мне.

– На поиски?

– Точно.

– Куда?

– Пока не знаю. Начну, а там Зебра меня направит.

У меня не было повода отговаривать Жирного – что я мог предложить взамен? Тосковать в квартирке, где они с Шерри когда-то жили? Слушать издевки Кевина? Хуже, ему пришлось бы выслушивать болтовню Дэвида насчет того, как «Господь и зло обращает в добро».

Если что и могло загнать Жирного обратно в палату, обитую резиной, так это попадание под перекрестный огонь Кевина и Дэвида: тупое ханжество против циничной жестокости.

Что добавить? Смерть Шерри и меня застала врасплох. Меня словно на детали разобрали, как игрушку, которую разломали и положили обломки в веселенькой раскраски упаковку, откуда когда-то извлекли.

Я хотел сказать: «Возьми меня с собой, Жирный. Покажи мне путь домой».

Мы сидели и скорбели, и тут зазвонил телефон. Бет жаждала сообщить Жирному, что он на неделю просрочил выплату алиментов.

Повесив трубку, Жирный повернулся ко мне.

– Мои бывшие жены произошли от крыс.

– Надо тебе сматываться отсюда, – сказал я.

– Значит, ты согласен, что мне нужно идти?

– Да, – кивнул я.

– У меня хватит денег, чтобы отправиться куда угодно. Я тут подумывал о Китае. В каком наименее вероятном месте мог бы родиться Он? В коммунистической стране вроде Китая. Или во Франции.

– Почему во Франции? – спросил я.

– Я всегда хотел побывать во Франции.

– Тогда отправляйся во Францию.

– Что будешь делать? – побормотал Жирный.

– Не понял?

– Реклама чеков «Америкен экспресс». «Что будешь делать? Что БУДЕШЬ делать?» Я именно так сейчас себя чувствую. Они правы.

Я сказал:

– Мне нравится ролик, где житель средневековья говорит: «У меня в бумажнике было целых шесть тысяч долларов. Это самое ужасное, что случалось со мной в жизни!» Если это самое ужасное, что с ним случалось…

– Да уж, – кивнул Жирный. – Видать, отшельником жил.

Понятно, что стоит перед глазами Жирного: две мертвые девушки. Я поежился и почувствовал, что вот-вот заплачу.

– Она задохнулась, – в конце концов хрипло проговорил Жирный. – Просто задохнулась… не смогла больше дышать.

– Мне ужасно жаль.

– Знаешь, что сказал врач, чтобы подбодрить меня? «Есть болезни и пострашнее рака».

– А слайды не показал?

Мы оба расхохотались. Когда почти с ума сходишь от горя, начинаешь смеяться по любому поводу.

– Давай сходим в «Сомбреро-стрит», – предложил я. Это хороший ресторан с баром, где я любил бывать. – Я угощаю.

Мы пошли по Мэйн-стрит и устроились в баре.

– А где та маленькая темноволосая леди, с которой вы обычно приходите? – спросила официантка.

– В Кливленде, – ответил Жирный, и мы снова расхохотались.

Официантка помнила Шерри. Это просто невозможно было воспринимать серьезно.

– Как-то раз я сказал этой официантке, – сообщил я, – что у меня сдохла кошка, а потом добавил: «Она упокоилась в Вечности». На что та серьезно заявила: «А моя похоронена в Глендэйле».

Тут мы начали хихикать, представив, насколько погода в Вечности отличается от погоды в Глендэйле. Вскоре мы с Жирным уже так хохотали, что на нас начали оглядываться.

– Давай-ка потише, – сказал я, пытаясь успокоиться.

– Разве в Вечности не холоднее? – не унимался Жирный.

– Холоднее, зато смога меньше.

Жирный сказал:

– Может, там я его и найду.

– Кого? – спросил я.

– Его. Пятого спасителя.

– Помнишь, как Шерри начала принимать курс химиотерапии и у нее выпадали волосы? – спросил я.

– Ага, и плошку с водой для кошки.

– Она стояла рядом с плошкой, а ее волосы падали и падали в воду, и кошка была очень озадачена.

– Что еще за хрень? – озвучил Жирный мысли кошки. – Здесь, в моей плошке с водой?

Он усмехнулся, но веселья в его усмешке не было. Ни один из нас не мог больше веселиться.

– Кевин нас подбодрит, – сказал Жирный. – С другой стороны, – пробормотал он, – может, и не подбодрит.

– Просто нам нельзя сходить с дистанции.

– Фил, если я не найду его, я умру.

– Знаю, – ответил я, и это было правдой.

Только Спаситель отделял Жирного Лошадника от самоуничтожения.

– Я запрограммирован на саморазрушение, – сказал Жирный. – И кнопка уже нажата.

– Твои чувства… – начал я.

– Они рациональны, – перебил Жирный. – Учитывая ситуацию. Да. Нет никакого безумия. Просто я должен найти его, где бы он ни был, или умереть.

– Ну, тогда и я умру, – сказал я, – если умрешь ты.

– Верно, – согласился Жирный. – Ты верно сообразил. Ты не можешь существовать без меня, а я не могу существовать без тебя. Мы оба вляпались по уши. Да что это за жизнь, мать ее? Почему в ней происходят такие вещи?

– Ты же сам говорил. Вселенная…

– Я найду его. – Жирный залпом осушил стакан, поставил его на стол и встал. – Пошли обратно ко мне. Хочу, чтобы ты послушал новую пластинку Линды Ронштадт, «Живущие в США». Классная вещь.

Когда мы выходили из бара, я сказал:

– Кевин говорит, Ронштадт свихнулась.

Жирный притормозил у двери.

– Кевин сам свихнулся. Вытащит в день Страшного Суда свою чертову дохлую кошку из-за пазухи, и над ним посмеются так же, как он смеется над нами. Именно этого он и заслуживает – Высшего Судию такого же, как он сам.

– Неплохая теологическая идея, – заметил я. – Оказываешься лицом к лицу с самим собой. Думаешь, ты найдешь его?

– Спасителя? Конечно, найду. Если кончатся деньги, я вернусь домой, подзаработаю и снова отправлюсь искать. Он должен где-то быть. Зебра так сказала. И Фома в моей голове помнит, что Иисус был здесь совсем недавно. И знает, что он должен вернуться. Они все так радовались, так готовились к встрече. Встрече жениха. Они, черт побери, так веселились, Фил, такие жизнерадостные и возбужденные, носились туда-сюда. Они выбежали из Черной Железной Тюрьмы и все смеялись и смеялись. И они взорвали ее к хренам, Фил, взорвали долбаную тюрьму. Взорвали и убежали прочь… бежали и смеялись и совершенно счастливы. И я был одним из них.

– И снова будешь, – сказал я.

– Буду, – кивнул Жирный, – когда найду его. А пока не найду – не буду. Не могу быть, другого не дано. – Он остановился на тротуаре, руки в карманах. – Я тоскую по нему, Фил, охрененно тоскую. Я хочу быть с ним, хочу почувствовать, как он обнимает меня. Я видел его – ну, в некотором роде – и хочу увидеть снова. Эта любовь, тепло… эта радость той его части, которая есть я, оттого, что он видит меня, оттого, что он – я, от узнавания. Он узнал меня.

– Да, – пробормотал я.

– Никто не понимает, каково это – увидеть его, а потом больше не видеть. Уже почти пять лет, пять лет… чего? – Он взмахнул руками. – А что было до того?

– Ты найдешь его, – сказал я.

– Я должен, – ответил Жирный, – иначе я умру. И ты тоже, Фил. И мы оба знаем это.

Глава рыцарей Грааля, Амфортас, получил неисцелимую рану. Клингзор ранил его тем самым копьем, которым был ранен Христос на кресте. Позже, когда Клингзор метнул копье в Парсифаля, «простец святой» останавливает копье в воздухе, а потом в воздухе же чертит им крестное знамение, после чего и Клингзор, и его замок исчезают. Они и не были здесь, являясь лишь иллюзией, наложением, которое греки называют dokos, а индийцы «покровом майи».

Нет такого, чего не смог бы сделать Парсифаль. В финале оперы Парсифаль прикасается копьем к ране Амфортаса, и тот исцеляется. Амфортас, который мечтал лишь о смерти. А потом повторяются таинственные слова, которых я не понимаю, хотя и читаю по-немецки:

Gessen sei dein Leiden,

Das Mitleits hochste Kraft,

Und reinsten Wissens Macht

Denn zagen Toren gab!

Это один из ключей к истории о Парсифале, «святом простеце», уничтожающем иллюзию Клингзора и исцеляющем Амфортаса. Что это значит?

Блаженство то страданье,

Что робкому глупцу

Дало познанья свет

И состраданья мощь!

Понятия не имею, что это значит. Однако знаю, что в нашем случае «простец святой» – Жирный Лошадник – сам страдает от неисцелимой раны. Хорошо, рана нанесена копьем, которое вонзили в бок Спасителю, и только это же самое копье может ее – рану – исцелить. В опере после исцеления Амфортаса наконец открывается рака (она была закрыта в течение долгого-долгого времени), и является Грааль, и в этот самый миг небесные голоса затягивают:

Erlosung dem Erloser!

Что очень странно, поскольку означает:

Спаситель, днесь спасенный!

Другими словами, Христос спас сам себя. Для этого существует специальный термин: «Salvator salvandus». «Спасенный спаситель».

Факт, что по мере выполнения своей задачи посланник вечности сам претерпевает множество инкарнаций и космическое одиночество, вместе с тем фактом, что он – по крайней мере в иранской мифологии – в некотором смысле есть те, кого он призывает (некогда утерянные части Единого Божественного), дают толчок к появлению теории о «спасенном спасителе» (salvator salvandus).

Мой источник весьма уважаем: «Энциклопедия философии», издательство «Макмиллан», Нью-Йорк, 1967 год, статья «Гностицизм».

Я пытаюсь понять, как все это применимо к Жирному. Что за «состраданья мощь»? Как состраданье способно исцелить рану? И не становится ли таким образом Жирный самим Спасителем – спасенным спасителем? Похоже, именно об этом и толкует Вагнер. Идея спасителя происходит из гностицизма. Как она попала в «Парсифаль»?

Может, пускаясь на поиски Спасителя, Жирный искал самого себя? Чтобы излечить рану, нанесенную сначала смертью Глории, а потом и Шерри? Но что тогда в нашем мире можно считать аналогом каменной твердыни Клингзора?

То, что Жирный называет Империей?

Черная Железная Тюрьма?

Является ли Империя, которая «бессмертна», иллюзией?

Вот при каких словах Парсифаля каменный замок – и сам Клингзор – исчезает:

Mit diesem Zeichen bann’ Ich deinen Zauber.

Священный знак сражает злые чары.

Знак, само собой, крест. Спаситель, о котором толкует Жирный, – это, как мы уже выяснили, сам Жирный. Зебра представляет собой все «я», расположенные вдоль оси времени и расслоенные на супер– или транстемпоральные «я»; бессмертные, они собираются вместе, чтобы спасти Жирного.

Впрочем, я не отважусь сказать Жирному, что он ищет сам себя. Он к такому пока не готов, поскольку, как и все мы, жаждет обрести спасителя извне.

«Состраданья мощь» – полная чушь. Никакой мощи у сострадания нет. Жирный дико сострадал Глории, а потом Шерри, и ничегошеньки из этого не произошло. Чего-то явно недоставало. Чувство, знакомое многим, тем, кому приходилось беспомощно смотреть на больного или умирающего человека, или на больное или умирающее животное, ощущать ужасное сострадание, всепоглощающее сострадание, и сознавать, что сострадание это, как бы сильно оно ни было, – совершенно бесполезно.

Рану залечило что-то другое.

Для нас с Кевином и Дэвидом рана Жирного была делом серьезным, рана, которую нельзя исцелить, а сделать это следовало во что бы то ни стало. И способ мы знали: Жирному необходимо найти Спасителя. Вот только произойдет ли в будущем такое чудо, когда Жирный придет в себя, осознает, что он и есть Спаситель, и автоматически исцелится?

Ставить на это не рекомендую. Я бы не стал.

«Парсифаль» – одно из тех хитромудрых произведений, что вызывают в вас субъективное чувство, будто вы что-то из него почерпнули, что-то ценное, а может, и бесценное. Однако при ближайшем рассмотрении вы внезапно чешете в затылке и говорите:

– Погодите-ка, да ведь тут нет никакого смысла.

Я так и вижу Рихарда Вагнера, как он подходит к вратам Рая.

– Вы должны пустить меня, – заявляет он. – Я написал «Парсифаля». Там есть о Граале, о Христе, о страдании, сострадании и исцелении. Разве нет?

На что следует ответ:

– Ну, мы почитали и не нашли там никакого смысла.

Бац! Ворота захлопнуты.

Вагнер прав, и они там, за воротами, тоже правы.

Вот такая очередная китайская ловушка.

А может, я чего-то недопонял. Мы имеем дело с дзенским парадоксом. То, что лишено смысла, имеет больше всего смысла. Тут я, ничтоже сумняшеся, лезу в высшие сферы и начинаю использовать аристотелеву логику. Любой предмет либо «А», либо не «А» (Закон исключенного среднего). Каждый знает, что логика Аристотеля – полная чушь. Я хочу сказать, что…

Будь тут Кевин, он бы уже начал свое «ля-ля-ля». Он всегда начинает нести ахинею, когда Жирный зачитывает из своей экзегезы. Кевин не видит в мудрствованиях никакого смысла. И он прав – если рассмотреть мое бесконечное «ля-ля-ля» в попытках разобраться, как Жирный Лошадник собирается исцелить – спасти – Жирного Лошадника, то от этого «ля-ля-ля» нет никакого толку. Потому что Жирного спасти невозможно. Если бы хоть Шерри поправилась, тогда сгладилась бы горечь от потери Глории. Но Шерри умерла.

Из-за смерти Глории Жирный принял сорок девять таблеток отравы, а мы ждем, что он расправит плечи, отыщет Спасителя (какого Спасителя?) и исцелится. Исцелится от раны, которая еще до смерти Шерри едва не стала для Жирного смертельной. А нынче и Жирного Лошадника, можно сказать, нет. Осталась только рана.

Жирный Лошадник мертв. Утянут в могилу двумя зловредными бабами. Утянут, потому что он болван. Еще одна бессмысленная идея из «Парсифаля», идея, что быть идиотом – очень хорошо. Почему? В «Парсифале» страдания дают идиоту «познанья свет».

Как? Почему? Объясните, ради Бога!

Пожалуйста, объясните мне, чего такого хорошего страдания Глории и страдания Шерри принесли Жирному, или хоть кому-нибудь или чему-нибудь? Все это вранье! Злобное вранье! Страдания должны быть уничтожены.

Справедливости ради должен признать, что Парсифаль сделал это, исцелив рану, – Амфортас перестал страдать.

В действительности нам требуется врач, а не копье. Вот вам сорок пятый отрывок из трактата Жирного:

45. Когда мне было видение Христа, я сказал ему: «Мы нуждаемся в медицинской помощи». В видении присутствовал безумный создатель, который разрушил то, что создал, без всякой цели, так сказать, иррационально. Это больная черта Единого Разума, и Христос – наша единственная надежда, поскольку Асклепия мы позвать уже не можем. Асклепий пришел до Христа, и он оживлял людей, за что Зевс заставил Циклопа убить его при помощи молнии. Христос тоже был убит за свои деяния, ведь и он воскрешал людей. Элия воскресил самого Христа.

«Империя бессмертна»

46. Врач несколько раз приходил к нам под разными именами. Но мы так и не исцелились, поскольку Империя всегда распознавала и вышвыривала врача. На сей раз он уничтожит Империю при помощи фагоцитоза.

Зачастую в экзегезе Жирного больше смысла, чем в «Парсифале». Жирный рассматривает вселенную как живой организм, в который проникла токсичная частица. Эта частица состоит из тяжелого металла, она укоренилась в организме вселенной и отравляет ее. Вселенная вырабатывает фагоцит. Это Христос. Фагоцит окружает токсичную металлическую частицу – Черную Железную Тюрьму – и начинает разрушать ее.

41. Империя есть воплощение, кодификация помешательства. Она безумна и насильно навязывает безумие нам, поскольку насильственна по самой своей природе.

42. Бороться с Империей – значит быть зараженным ее безумием. Парадокс: кто победит сегмент Империи, становится самой Империей; она пролиферирует, подобно вирусу, навязывая собственную форму своим врагам. Таким образом, Империя превращается в своих врагов.

43. Против Империи выступает живая информация – плазмат или врач, известный нам под именем Святого Духа, то есть бестелесного Христа. Итак, существуют две противоположности – темная (Империя) и светлая (плазмат). В конце концов Единый Разум отдаст победу плазмату. Каждый из нас умрет или выживет в зависимости от того, на чьей он стороне и что делает. В конце концов в человеке один из компонентов вселенной берет верх. Заратустра знал об этом, поскольку его проинформировал Высший Разум. Он стал первым спасителем (Жирный упустил Будду. Возможно, он просто не понимает, что такое Будда). Всего спасителей было четыре. Пятый вот-вот должен родиться, и он будет отличен от остальных – он воцарится и будет судить нас.

По-моему, как бы ни изощрялся Кевин в своих издевках над трактатом, Жирный явно наткнулся на что-то важное. Он увидел в действии космический фагоцитоз, в котором каждый человек участвует в той или иной степени. Токсичная металлическая частица есть в каждом из нас: «Что наверху (макрокосм), то и внизу (микрокосм или человек)». Мы все ранены, и всем нам требуется врач – Элия для евреев, Асклепий для греков, Христос для христиан, Заратустра для гностиков, последователей Мани и так далее.

Мы умираем, потому что рождены больными – рождены с металлической занозой внутри нас. Мы ранены, как и Амфортас. А когда исцелимся, то станем бессмертными. Мы и были бессмертными, пока металлическая заноза не вонзилась в макрокосм и, соответственно, в каждую из форм микрокосма, то есть во все живое.

Представьте кошку, дремлющую у вас на коленях. Она тоже ранена, только рана пока не видна. Как и Шерри, что-то пожирает ее изнутри. Хотите поспорить? Разложите кошку на временной оси, и в конце получите труп. И тут вдруг случается чудо – невидимый врач оживляет кошку.

Так все живет лишь одно мгновение и спешит навстречу смерти. Растение и насекомое умирают вместе с летом, животное и человек существуют недолго, – смерть косит неустанно. И тем не менее, словно бы участь мира была иная, в каждую минуту все находится на своем месте, все налицо, как будто ничего не умирало и не умирает… Это – бессмертие во времени. Благодаря ему, вопреки тысячелетиям смерти и тления, еще ничего не погибло, ни один атом материи и, еще того меньше, ни одна доля той внутренней сущности, которая является нам в качестве природы. Поэтому в каждое мгновение нам можно радостно воскликнуть: «На зло времени, смерти и тлению мы все еще вместе живем!» (А. Шопенгауэр. «Смерть и ее отношение к неразрушимости нашего существа»)

Шопенгауэр где-то писал, что когда вы видите кошку, играющую во дворе, – это та же самая кошка, которая играла три тысячи лет тому назад. Вот что встретил Жирный в Фоме, в трехглазых людях, а особенно в Зебре, у которой нет физического тела. Древние по этому поводу говорили, что если каждое живое существо действительно умирает – как кажется на первый взгляд, – то, значит, жизнь постоянно утекает из вселенной, из бытия. А в таком случае когда-то она должна утечь вся. Однако такого не происходит, следовательно, жизнь каким-то образом не превращается в смерть.

Жирный умер вместе с Глорией и Шерри, однако Жирный продолжал жить, как и Спаситель, на поиски которого он собирался отправиться.