Двери, которые никогда не закрываются
Двери, которые никогда не закрываются
Найти дорогу, которая должна была меня привести к месту назначения, на самом деле оказалось совсем несложно, как и обещал голос в телефонной трубке. Он принадлежал уверенной в себе «полупожилой» женщине. Почему именно «полупожилой»? Откуда вообще могло взяться такое понятие? Это всё из-за образа… Образа, который сам так и рвётся предстать перед глазами, если не знать, как выглядит обладательница ТАКОГО голоса, а только слышать его. Вот такой именно «полупожилой» образ и получается. То есть слышишь этот голос – и сразу представляется солидная тётка, явно смахивающая на учительницу начальных классов, в платье консервативной длины (по лодыжки) и возраста не до конца понятного – ещё не старушка (как бы ещё не всё у жизни смогла урвать, не пожила ещё достаточно), но уже и просто женщиной тоже назвать трудно. Вот и выходит образ какой-то «полупожилой».
Такому образу, а, точнее, создающему его голосу, можно и даже хочется легко себя доверить. Мне кажется, любой человек, услыхав, как мягко переливаются друг в друга слова, складываясь в предложения, достойные мастеров прозы, сможет с уверенностью заявить или, в крайнем случае, дать руку на отсечение, что любая информация, доводимая до сведения окружающих таким голосом, является самой что ни на есть истинной, нотариально заверенной самим Господом Богом. А, значит, сомнениям не подлежит!
Поэтому на то, что нужная дорожка, петляющая шустрой змейкой среди многоэтажных гигантов, отыскалась без труда и именно там, где и сообщалось, можно было только легонько кивнуть – мол, «другого я от голоса и не ожидал»… И не спеша двигаться дальше.
Вообще-то я очень редко соглашаюсь выезжать к клиентам на дом. Только в виде исключений и за удвоенную плату. Я отказываю, конечно же, не из-за лени или нелюбви к общественному транспорту. Нет. Существуют две, на мой взгляд, достаточно веские причины. Хотя некоторые люди в этом сильно сомневаются. Ну и чёрт с ними! Не им же толпиться в разгаре лета в душном до тесноты, навеки законсервировавшем запах пота автобусе или троллейбусе. И не им же придётся покинуть свой любимый офис, чтобы погрузиться в миры чужих квартир. Так что… Мне безразлично мнение посторонних!
Дорожка оборвалась раскрошенным бордюром и дальше перешла в новую ипостась – убогую, на вид совершенно не– надежную тропу, проложенную годами и утоптанную трудом тысяч человеческих ног, существующую среди недавно стриженной травы. Эта тропинка (как проинформировал меня голос из трубки) как раз и является заключительным этапом моего короткого вояжа от остановки до дома с номером 24 по «такой-то» улице.
Я оторвал взгляд от тропы песочного цвета и посмотрел на приближающийся дом. Так и есть: девятиэтажная коробка из белого кирпича; на уровне второго ряда окон (если считать от земли) блёкло-оранжевой краской, расползшейся подтёками по стене, то ли написаны, то ли нарисованы две цифры – два и четыре.
Всего лишь обогнув здание справа (доверившись тропинке), я окажусь у железных дверей подъезда, бдительно хранящих жильцов от мусора и запаха мочи чужаков. Нажав кнопки 1 и 0, а затем «С» на домофоне, я, по идее, должен буду услышать тот самый «полупожилой» голос.
Идти оставалось всего ничего. Именно поэтому я решил насладиться свежестью совершенного летнего дня.
Да! Вот так… Я устремляюсь в очередную (безликую в своей среднестатистичности) квартиру о чём-то говорить с обладающим полупожилым голосом человеком сквозь тёплый и сильно ветреный день, декорированный точными копиями ватных помпончиков на небе… Чем не идеал для конца июня?
Кто-то, конечно, может посмотреть на меня укоряющим взором и свысока заметить, что погода совсем не соответствует приличному окончанию первого летнего месяца. Мол, ветер никуда не годится, да и солнце греет до невозможности безалаберно. Но, как я уже говорил, мне всё равно. Я ведь повествую о своем идеальном летнем дне! Если кому-то другому вдруг взбредёт дурацкая мысль описать его, то пусть болтает, что угодно. И что-то вроде: «Я шёл по тропинке, а погода была совсем никудышной для конца июня…» может вполне оказаться его правдой… Правдой кого-то другого.
Итак, я наслаждался… Наслаждался… М-м-м… Не так, как хотелось бы… Не до конца, что ли? Так сказать, не на полную катушку.
Дело в том, что ветер, сильными порывами вздымающий под ногами миниатюрные бури (этакие «бурьки для букашек») где-то по пути ко мне прихватывал запах мертвого ёжика, тем самым разрушая гармонию. Какой уж тут идеал? Запах, между прочим, не из приятных!
И, разумеется, если этот КТО-ТО, кто теоретически мог бы находиться со мной рядом, но которого на самом деле рядом нет (и слава Богу), спросит: «А причем тут, собственно, ёжик?», то я отвечу, что конкретно против ёжиков ничего не имею. Просто доносящийся до меня запах, безжалостно ломающий весь кайф от такого чудесного денька, я так привык называть. Таков будет мой ответ, если вдруг…
Если потребуются разъяснения, смогу ещё добавить, что ёжики, в принципе, могут быть совсем невиновны в этом мерзком смраде. Это кто угодно мог издохнуть поблизости, а затем лежать и вонять: большая серая крыса, банальная кошка или даже экзотичный крокодил, если б они здесь водились. Да вообще КТО УГОДНО МОЖЕТ ТАК ВОНЯТЬ!
– Так почему ж все-таки ёжик? – так и не разобравшись, спросил бы кто-то, кто мог со мной сейчас находиться рядом.
И я бы начал рассказывать…
Просто когда-то в детстве, вот таким, точь-в-точь, летним днём, отдыхая на даче, а если ещё точнее, лёжа на софе и уставившись в чёрно-белый экран малюсенького телевизора, я почувствовал такой же, как и сейчас, мерзкий запах. Он меня возмутил, но несильно. Несильно, значит не до такой степени, чтобы отрывать зад от кушетки и идти разбираться в его источнике. Ну, это поначалу.
По мере усиления солнечной активности смрад становился всё отчетливее, набирая силу, а лёгкое капризное возмущеньице перешло во вполне конкретное раздражение. Это меня доконало – пришлось подняться. Выйдя на улицу и тщательно изучив окрестности дачного домика, я, ориентируясь на зловоние, наткнулся уже на дороге, пролегающей за забором участка, на лепёшку из непонятного существа, кишащую белыми детёнышами мух.
Конечно же, мне стало противно! Но что-то обязательно нужно было с этим делать, если я не хотел постоянно травиться тошнотворным запахом. Уж что-что, а мне точно этого не хотелось!
Естественно, я побежал к ковыряющейся в грядках бабушке. Добившись от неё внимания и коротко пройдясь по истории с пахнущей лепёшкой, я застыл, перевалив ответственность на старшего, в ожидании от неё активных действий, кои не заставили себя ждать.
Деловито кинув мне короткое «пошли», она двинулась вперёд, аккуратно ступая между ухоженными рядами редиски и щавля. Когда мы вместе прибыли на место происшествия, бабушка села на корточки возле зловонной лепёшки и, быстро оценив ситуацию, сказала:
– Жалко ёжика.
Я, выглядывая из-за бабушкиной спины, неимоверно удивился и, переборов подкатывающее к самому горлу отвращение, попытался в беспрерывно копошащейся массе, тоненьким блинчиком размазанной по земле, разглядеть признаки ёжика… Ёжика, каким я его знал из книжек и мультиков – веселого, мягко-колючего, с неизменным яблочком или грибочком на трудолюбивой спинке. Но сопоставить и уж, тем более, вычленить общие признаки ёжика, сидящего в моём воображении с ЭТИМ ёжиком, у меня так и не получилось. Пришлось смириться и с этим очередным детским разочарованием.
Бабушка, всё теми же коротко-деловитыми фразами приказала мне принести лопату, что я отточено быстро и безупречно выполнил. Видимо тогда, ошарашенный новыми познаниями в области ёжиковедения, я даже не мог помыслить о сопротивлении и бунте, мечтая вернуться к черно-белому экрану телевизора, чтобы поскорее забыть о новом знакомстве.
Подобрав несколькими движениями на совок недавно принесенной лопаты останки зверька, она посмотрела на меня, безжалостно оценивая мои возможности, и равнодушным голосом произнесла:
– Понесёшь к общей свалке ежа ты. Понятно?
Нет, я-то, в принципе, понял, не дурак же… Дело ведь совсем в другом – до «общей свалки» (как называли склад всякого хлама и отходов, расположенный возле главной дороги все наши соседи, садоводы-огородники) пиликать было добрых полтораста метров. А это о-о-чень большое расстояние, если преодолевать его с ежиным «грузом 200» на лопате.
Я посмотрел на бабушку самым жалобным взглядом, на какой был способен, но она была сурова и непреклонна – на него она ответила лишь нахмуренными бровями и протянула лопату. Конечно же, я её взял, так как другого выбора мне никто не оставил.
И так… Точь-в-точь в такой же ветрено-солнечный денек, совершенно нехарактерный для конца июня, я шёл по засыпанной гравием дороге, вытянув подальше от себя лопату, борясь с тошнотой и стараясь не смотреть на то, ЧТО несу, что, естественно, у меня не получалось вовсе.
Не слышать запах я тоже не мог. Если заткнуть нос и дышать ртом, то возникало ощущение, что вонь оседает на языке, дёснах и нёбе. А это было ещё хуже, так как вкупе создавало ощущение, будто я минуту назад позавтракал этой чёртовой дохлой ежатиной.
Фу-у-у… Даже сейчас вспоминать противно, не говоря уже о тех впечатлениях.
Вот такое у меня было первое и последнее личное знакомство с ёжиками, оставившее после себя на всю жизнь к ним мерзкое равнодушие и знание запаха смерти, которое теперь я называю их именем.
То ли из-за воспоминаний о запахе, то ли от самого запаха я перестал получать удовольствие от дороги и удачного, в плане погоды, дня. Теперь я просто шел… Шёл ради того, чтобы идти. Без радости, без желания, будто курил поломанную сигарету. Осталось только стремление поскорей зайти в подъезд.
Но и тут, как оказалось, было не всё так просто…
Только лишь завернув за угол (что у меня получилось как-то неожиданно резко, видимо из-за воспоминаний о ёжике), я увидел… Как-то всем телом сразу и увидел, и почувствовал, и испугался, так же неожиданно, как и повернул… МЕНЯ ПОДЖИДАЛИ!
Трудно вообразить, насколько я тогда испугался. Да что там испугался – чуть в штаны не наложил от увиденного…
Значит, поворачиваю я за угол дома 24, а там вся земля буквально усыпана кошками! Штук тридцать или даже все сорок, мирно сидящих в ожидании чего-то или кого-то, самых что ни на есть обычных кошек.
Этот кто-то, кто (вполне вероятно) мог со мной в тот момент находиться рядом, скорее всего, неприятно так хмыкнул бы, мол «тоже мне, я-то думал что там было ЧТО-ТО ТАКОЕ, а так всего лишь кошки». И наверняка бы подумал обо мне, как о пугливом и склонном создавать «ого-го из ничего».
Я б даже на такое ничего не ответил. Ни-че-го-ше-ньки! Просто пропустил мимо ушей и, наверное, даже не стал обижаться, потому что этого типа (кто такое мог подумать или сказать) там не было и он не знает, даже представить не может, каково это, когда на тебя смотрят… Нет, не так… Когда на тебя таращатся, уставившись в упор, будто сканируя душу, тридцать, а то и все сорок пар зеленющих кошачьих глаз! Уму непостижимо – восемьдесят изумрудных угольков… Хотя так неправильно – кто ж считает глаза по одному? Всегда говорят – «пара глаз». Оно и понятно, ведь что у меня в итоге получилось? Восемьдесят глаз… Расскажи эту историю в какой-нибудь компании – непременно, ОБЯЗАТЕЛЬНО найдется один чудак, который подумает, что на меня смотрело восемьдесят одноглазых кошек. Это уж никуда не годится. Так что пускай будет сорок пар глаз…
Замерших, спокойных, можно сказать, даже каких-то равнодушных, и самое страшное – чего-то ждущих… Тридцать-сорок пар глаз. Жуть!
Полная тишина. Только листья шелестят под властью сильного ветра. А кошки, словно каменные статуи, охраняющие проклятьем вход в гробницу фараона. Ладно бы, хоть кто-либо из них, ну хоть какая-нибудь тварь пошевелилась – пошла, мяукнула, начала драться или зашипела – да всё, что угодно! Хоть одно маленькое движенице… Но нет! Они ВСЕ сидели, просто сидели! Ни одна из них не дрогнула ни единым мускулом, чего-то выжидая, как взведённый курок, изготовившись в позе «перед прыжком» и злобно воззрившись на меня. И всё это совсем неожиданно…
Я буквально остолбенел, пока не заговорил разум, а душа не поднялась чуть выше пяток. В общем, пока не прошёл ступор и не вернулась способность трезво оценивать ситуацию. Пока не понял, точнее, не убедил себя, что передо мной не шабаш неизвестно как вырвавшихся на свободу исчадий ада, а тупо чего-то ждущая, хорошо организованная толпа кошек. Поняв это, я ощутил, что могу управлять своим телом. Что я, собственно, и сделал, неуверенно передвинувшись в сторону подъезда на несколько малюсеньких шажочков. Потом передумал и так прытко, как мог, пошёл в обход кошачьей стаи. Бережёного бог бережёт.
Добравшись до запертой подъездной двери (единственной преграде к безопасности и спокойствию), я быстро нажал нужные кнопки на домофоне и дождался, считая секунды, пока голос, искажённый дешёвым динамиком, спросит «Кто-о?». Я представился и напомнил, что мы договаривались.
– Да-да! Здравствуйте, Алексей, – сказал определённо тот самый голос. – Заходите… Второй этаж налево.
После чего раздался писк железной двери. Теперь её можно было легко отворить. Я нырнул под защиту подъезда. В его недрах оказалось сыро и пахло хлоркой. Два раза по девять ступеней – и я на втором этаже.
Как оказалось, с лестничной клетки в противоположные стороны уходили два длинных коридора, в каждом из которых размещалось по четыре двери. Я выбрал тот, что от ступеней влево (как и было велено). Дверь, ведущая в нужную квартиру, была вежливо приоткрыта. Словно бы приглашала войти.
Несколько широких шагов (а другие у меня не получаются) – и я попадаю в неизведанный мир. Чужие запахи, образы и ощущения начинают захватывать без остатка. Как всегда, когда приходится сталкиваться с чужой жизнью. А что может быть более верным отображением человеческой жизни, чем тело и квартира?
Полы выстланы потрепанными ковровыми дорожками. Они явно столь долго и неизменно находились на одном месте, что будто бы срослись с полом корнями. На стенах – блеклые, словно выгоревшие, обои в полоску да несколько дешёвеньких картинок в пластиковых, «под дерево», рамочках. Лошади, береза зимой, букет полевых цветов – в общем, всё то, что в изобилии продают за копейки на рынках. Ещё слева от меня оказалась тумбочка с вырастающим из неё зеркалом. Вот и вся прихожая.
Меня привлекла тумбочка. Точно такая же стояла в квартире моих родителей, пока мы всей семьей не перебрались на ПМЖ в другой город. Тогда мы привезли с собой на новое место громоздкий контейнер с огромным количеством вещей, в том числе и совершенно ненужных, а столь привычную тумбочку с зеркалом родители почему-то оставили в том чуждом, но привычном мне городе детства.
Тумбочку моей молодости никто в семье тумбочкой не называл, а называли просто «зеркало». Это самое зеркало располагалось когда-то прямо напротив входной двери в узком коридоре. И если кто-то что-то искал и спрашивал у кого-то более информированного, где это что-то лежит, то ему могли ответить: «Посмотри на зеркале», что на самом деле означало «на тумбочке в коридоре». Но говорили почему-то именно «на зеркале» и не как иначе. Хотя это было глупо. Как на самом зеркале могло что-то лежать? Ведь оно стояло перпендикулярно полу и что-либо положить на него было практически нереально? Но говорили именно так. И никто не исправлял, и все прекрасно понимали, где это – «на зеркале».
В этом же коридоре, совсем неузком по сравнению с тем коридором из детства, «на зеркале» стояло несколько пузырьков с духами, и лежала, неуклюже распластавшись, связка ключей.
– Алексей, проходите ко мне – на кухню. Я пока чайник поставлю, – сказал голос, и послышалось мелодичное звяканье чашек.
– Сейчас, только разуюсь, – крикнул я, чуть громче, чем следовало.
Чтобы снять ботинки, понадобилось не более пары секунд. В принципе, можно было и ничего хозяйке дома не говорить.
В несколько шагов, ступая по ковровой дорожке, я преодолел коридор, и встал, по обыкновению, в дверном проёме – есть у меня такая привычка. Я, если иду к человеку в комнату, становлюсь именно в дверном проёме. Мне об этом «домашние» часто говорят, да и я сам, в последнее время, стал на это внимание обращать. Правда, чем это вызвано, понятия не имею. Может быть, я, тем что говорю с человеком из дверного проема, как бы оставляю за собой право в любой момент прервать разговор и уйти. То есть так, находясь уже в комнате и ещё не в комнате одновременно, легче оставаться свободным в выборе – шаг вперёд – я здесь, шаг назад – я там… Да, наверное, так.
– Что ж вы, Алексей, в проёме стоите? Вы проходите, садитесь за стол. Я вот, чайку свежего заварила. Или вы больше по кофе специализируетесь? – спросила хозяйка голоса.
Честно говоря, если бы мне когда-нибудь пришлось рассказывать эту историю, я заранее знаю, что не стал бы упоминать о внешности этой женщины. Я бы, в первую очередь, попытался показать, КАК она говорит, то есть эту невозможно книжную манеру строить предложения и отточено-чётко произносить слова, словно собирать клубнику – раз, ягоду сорвал, два, ягоду сорвал, того глядишь – и у тебя уже целое ведерко. Одним словом, КРАСИВО! Вот так, как только слушатели бы узнали о её голосе и речи, они бы поняли всё о её внешности. Получается, что как себе представляешь обладательницу ТАКОГО «полупожилого» голоса, так она и выглядит, точь-в-точь – полупожилая женщина, в тёмно-синем платье по лодыжку. Этого достаточно.
– Мне, Александра Васильевна, кофейку бы… – робко, сам не замечая, что подстраиваюсь по её манеру речи, попросил я, так и оставшись в дверях. – А, вы как рассчитываете, где мы будем беседовать?
– Это Вы мне лучше сами скажите, где. Кто из нас должен знать, где лучше – на кухне или в зале?
– Тогда давайте лучше в зале. Там обстановка менее кухонная, – немножко поразмыслив, предложил я.
– Хорошо, Алексей, как скажете. Идите тогда в зал, располагайтесь. Это слева от кухни. А я кофеёк туда принесу, – улыбнулась мне хозяйка.
– ОК! – улыбнулся я ей в ответ. – Только с одним условием…
– Это с каким же? – спросила хозяйка, так и не оторвавшись от процесса намазывания батона какой-то серой пастой.
– Я для вас Лёша, и на «ты». Идёт?
– Идёт… Лёша. А я тогда для тебя Александра и на «вы». Без отчества. Идёт?
– Идёт! – опять засмеялся я. – Вы, Александра, как-никак меня старше… И мне всё равно тяжело было бы к Вам на «ты». Так что всё в порядке.
– А вот этого не надо. Я о своем возрасте сама прекрасно помню, – как бы грозно, нахмурилась Александра Васильевна.
Я опять вежливо хохотнул и пошёл в зал.
Ну что ж, для первого знакомства очень даже неплохо – доброжелательные улыбки друг другу и при этом определенная дистанция. Я бы даже сказал, великолепно! Редко когда с клиентами такие отношения бывают – обычно или лезут в лучшие друзья, или боготворят, наделяя чертами нечеловеческого совершенства, вздохнуть при мне лишний раз боятся, или могут страшиться меня, словно я им в любой момент горло перережу. Ни первое, ни второе, ни, тем более, третье меня не устраивает. Мало того, что из-за такого старта работа хорошенько притормаживается, так ещё и сил моих сколько уходит уверить клиентов, что я обычный человек.
А здесь прям подарок небес. Бывает такое, но редко. Хотя тоже с выводами спешить не следует. Но определенно мне эта женщина приятна. Пока этого достаточно.
Итак, зал. Зал, как зал. Самый что ни на есть обычный зал, обычнее некуда: диван и два кресла в светлых тонах, ковёр во всю комнату, сервант, полностью загораживающий одну из четырёх стен, красующийся хрусталем и книжками; небольшой столик между креслами, на котором стоит вазочка с букетом засохших полевых цветов, телевизор да «видик». Из украшений во всей комнате, помимо вазы, одна-единственная картина-ширпотреб, изображающая банальный, с претензией на красоту, закат на море.
Скромно, уютно, чистенько, без вкуса… Я бы даже сказал, как-то по-советски, то есть, здесь явно живут точно также, как и в семидесятые-восьмидесятые. Квартира или врача, или учителя, или заводского бухгалтера. Одно из трёх. Наверняка в этой комнате меняются только вещи, но не их расположение, как и жизнь обитающих здесь людей.
Я явно почувствовал что-то важное… Осталось только осознать, уловив ощущения, ЧТО ЭТО. Работа началась!
Я закрыл глаза и попытался расслабиться, откинувшись на спинку мягкого кресла. Посидев так несколько секунд, улавливая каждое чувство, рождающееся внутри, я понял, что всё дело в воздухе, что именно с ним что-то не так. Он казался давящим и плотным, будто в него вплетены невидимыми нитями частицы железной тяжести. Вот именно! Тяжести… Воздух вокруг меня ощущался настолько тяжёлым в своей неподвижности, что казалось, будто меня, как неудачливую бабочку, заперли в маленькую банку на потеху жестоким детям, заключив вместе со мной тесный воздух. И это несмотря на то, что балконная дверь была открыта настежь. Но казалось, что метавшийся за окном в приступе ярости тёплый ветер не мог пробраться в эту комнату, не мог пробиться сквозь тяжесть растворённого в воздухе железа. И, наверное, именно из-за этого комната, впрочем, как квартира в целом, замерла в неподвижности, наплевав на само время.
Именно так. Сейчас я – мотылёк в душной банке без доступа воздуха…
Когда я открыл глаза и бросил взгляд в сторону открытой балконной двери, пышно-белёсые облака, маленькими стайками рассекающие небесный монолит, показались мне настоящими преступниками, смеющими нарушать столь идеальную неподвижность… Неподвижность времени и самой жизни, какую я не встречал никогда и нигде.
– А вот и Ваш кофеёк, – бодро сказала Александра Васильевна, аккуратно ступая, чтобы не расплескать чёрную густую жижу, по мягкому ковру.
– Ху-у-ух… – вырвалось у меня из лёгких застоявшееся облегчение.
Александра Васильевна прошла к столику, поставив на него чашку и блюдце с бутербродами, печеньем и мармеладом.
– Лёша, угощайся, – она села на диван, расположившись почти напротив меня.
Я кивнул в знак готовности принять угощение и скромно взял первую попавшуюся печенюшку.
Пока я жевал, женщина молча смотрела в окно. Мне даже показалось, что она глядит на облака и думает о том же, о чём и я минуту назад – о застывшем времени… Тяжести воздуха… И страхе, что всё это окажется сильнее инстинкта движения…
Образовавшаяся тишина гипнотизировала, заставляя в неё вслушиваться. Я поймал себя на том, что полностью перестал двигаться, замерев с кофейной чашкой в одной руке и надкусанным бутербродом в другой.
Пустое беззвучие… Такое может образоваться только в абсолютном одиночестве. Причем это одиночество должно существовать очень долгое время. Оно должно было жить здесь бесконечно долго, пропитав собой стены, мебель, предметы… И даже людей.
Атмосфера стала ещё тяжелей, словно кто-то незаметно подсыпал, как корм рыбкам в аквариум, частицы тяжести.
Я посмотрел на даму, сидящую напротив. Она все так же смотрела в окно. Но, казалось, это только физически она была здесь. Словно кто-то поставил сумку у входной двери, предварительно забрав из неё всё содержимое, и ушёл, оставив её – опустошенную, пока она кому-нибудь не понадобится и её вновь не наполнят.
Я почувствовал, что женщина, уставившаяся невидящими блекло-серыми глазами в ярко-голубое небо, абсолютно пуста. Как говорится, на мели на все сто. Как сумка. Из неё забрали всё – кошелёк, ключи, пакет молока и буханку хлеба. И даже зачем-то вытряхнули со дна шелуху от семечек и старые талончики на проезд в троллейбусе… Всё забрали. Полная пустота. Осталась только оболочка из потрепанной красной ткани.
Я поставил полупустую чашку на стол, закинув в рот остатки бутерброда. Непроизвольно, а, может, и намеренно, я громко стукнул чашкой о поверхность стола. Александра Васильевна даже не шелохнулась, словно бы и не услышала резкий звук. Словно бы он и не дошёл до неё, увязнув на полпути в густом, как желе, воздухе.
Тяжёлый дух… Замершее время… Тишь, рождённая годами одиночества… Опустошённость… Всё это слилось воедино и ожило в моих мыслях. Я явственно представил, а, точнее, увидел, как окружающее слипается, смешиваясь водоворотом, и принимает облик… Чего-то… Чего-то с длинными руками-щупальцами. Оно тянет свои слизкие конечности, пытаясь обездвижить добычу, а затем подтащить к себе, чтобы, опутав тело, проникнуть в жизнь и изуродовать её, заразив воздух непереносимой лёгкими тяжестью… Умертвив рвущееся вперед время… Наказав сжигающими душу одиночеством и тишиной…
Это эфемерное существо жило здесь уже многие годы, жило в пустой оболочке – сидящей напротив меня женщине.
– Александра Васильевна-а-а… Александра! – позвал я её. Она почти незаметно дернулась, на секунду крепко сжала веки, будто выходя из транса, и лишь только затем перевела взгляд на меня.
– Да, Лёша? Извини, я задумалась, – смущённо улыбнулась она.
– Скажите, а Вы одна живёте? – спросил я её, хотя ответ уже знал.
Прежде, чем что-либо сказать, она правой рукой заправила за ухо прядь выбившихся волос, а затем потёрла мочку этого самого уха, в котором не оказалось серёжки. Делала она всё это так легко и естественно, что стало очевидно – все только что проделанные, но, в принципе, совершенно лишние движения являются частью её способа думать, подбирая нужные слова. Полезная привычка, незаметно выкрадывающая пару лишних секунд перед ответом.
Мне даже показалось, что сейчас прозвучит длинный, витиеватый и вконец запутывающий монолог. Но, вопреки моим ожиданиям, Александра Васильевна ответила коротко и очень информативно: «Уже много лет…»
Это означало, что чувства меня в который раз не подвели. Я вообще привык доверять им на все сто. А как иначе? Ведь чувства – это мой главный инструмент в работе. Когда имеешь дело с такой шатко-непонятной субстанцией, как «внутренний человек», всё имеет значение в тебе самом. Так или иначе, всё, что происходит между мной и клиентом, протекает через «внутреннего меня». Это значит, что я должен слышать даже самые незаметные колебания, происходящие внутри. В конце концов, я, как чётко отточенный инструмент хирурга, утончённо надрезаю маски людей, высвобождаю их сущность, превращая всё это в образы…
Образы… Я вдруг опять представил эти простирающиеся в поисках живой души по всей комнате щупальца. Бр-р-р… Фу! Аж не по себе стало.
– Видишь ли, Лёша… Я уже много лет живу одна. Очень давно, чтобы об этом вспоминать. Для меня это так же само собой разумеющееся, как для тебя жить бок обок с любимым человеком, – и она указала на мою правую руку, на безымянном пальце которой сверкало простенькое золотое кольцо.
– Ах, Вы об этом, – сам не знаю почему, смутившись, проговорил я, – если честно, то вы, Александра, подобрали не очень удачное сравнение. Потому что для меня «жить бок обок с любимым человеком» не само собой разумеющееся.
Я автоматически взял левой рукой кольцо и покрутил его вокруг пальца, повинуюсь недавно появившейся у меня привычке.
– Я всего лишь месяц как «живу бок обок» и только-только привыкаю к совместным мыслям и быту.
– Да уж… Действительно, неудачное сравнение, – сказала Александра Васильевна. – Но, надеюсь, Вы поняли, что я хотела сказать?
Я лишь кивнул, предоставляя ей возможность продолжить рассказ.
– Мужа, как такового, у меня никогда не было. Мы прожили вместе всего несколько месяцев, после чего он просто исчез. Просто для него, но тяжело для меня. Не знаю, убежал ли он от своей сложной жизни, от больших долгов или от беременной меня. Я считаю, что он спасал свою жизнь. Так мне было легче примириться с его поступком…
Александра Васильевна замолчала на полминуты, а я лишь мог ждать.
– Сына звали так же, как и вас – Лёша. Я его всегда называла Алёшенькой. Так, мне казалось, ему больше шло. Его чрезвычайная чувствительность и оптимизм заражали нежностью всех окружающих. Поэтому Алёшкой-Лёшенькой он был для всех: соседей, друзей, учителей…
Ещё с минуту молчания, будто моя собеседница ждала, пока наполнится сосуд воспоминаний, чтобы его можно было, опрокинув, превратить в слова. Напротив сидела женщина, смотрящая глубоко внутрь себя, как в пустой бездонный колодец.
– Впервые тишина поселилась в этой квартире за три дня до его девятого дня рождения… – глотая боль, но все же спокойно, продолжала она рассказывать.
«… И живёт здесь на пару с одиночеством до сих пор», – хотелось мне добавить, чего я, конечно же, не стал делать.
– Честно говоря, Лёша, я попросила тебя приехать совсем не поэтому, – явно искусственно, с принуждением, улыбнулась она. – Моя жизнь была достаточно тяжела. И боли в ней тоже хватало, чтобы можно было позволить себе стать сумасшедшей. Но, как надеюсь, ты уже успел заметить, я самая обычная старушка, со свойственной для людей моего возраста ностальгической сентиментальностью.
Говоря все это, Александра Васильевна делала явно заметные ударения на словах о своем возрасте. Слово «старушка» она произнесла так, что мне тут же захотелось убедить её в обратном.
– Не прибедняйтесь, Александра. О какой «старушке» вообще идет речь?! Большего наговаривания на себя я не слыхал за всю свою жизнь.
Александра Васильевна довольно улыбнулась, видимо получив именно то, на что так не умело напрашивалась. Дальше тему подхалимажа мне продолжать не хотелось, и я решил сразу перейти к делу.
– Итак, для чего же Вы всё-таки попросили меня прийти? Сгораю от любопытства…
Александра Васильевна кивнула, как бы подобралась всем телом, и сделала серьёзное лицо, как и полагается при разговорах на серьёзные темы.
Если честно, то я совершенно не лгал о своём любопытстве к проблеме, побудившую эту «самую обычную старушку» обратиться за помощью к психологу. В моей практике консультации с подобными клиентами достаточно редки. А если быть ещё точнее, то вообще «из ряда вон». Женщине между пятьюдесятью пятью и шестьюдесятью, да ещё и одинокой, я пытаюсь помочь впервые. И дело совсем не в том, что она мне в матери годится. Нет. Я уже давно для себя решил, что младше – не значит глупее. Ведь неважно, сколько человек прожил на земле, а важно, как он это делал. Люди могут быть несчастны, как в тридцать один, так и в шестьдесят. То же самое относится и к успеху. Если ко мне успех пришел к тридцати с небольшим, то я им могу поделиться как с подростком, так и со стариком. Всё равно.
Так почему же в этом возрасте редко кто обращается к специалистам-мозгоправам? Наверное, потому, что у её ровесниц кризис среднего возраста давно прошёл, с выходом на пенсию смирились, осталась после всего этого только философия «доживальца» – «жизнь уже прошла, осталось только дожидаться смерти, зачем мне психолог». Аминь!
А тут на тебе – никакого человека, ради которого Александре Васильевне стоило бы жить, нет и это её совсем не беспокоит. А есть какая-то другая загадочная причина, требующая моего вмешательства. Разве не любопытно?!
– Я не могу справлять нужду, если в туалете двери закрыты… – на полном серьезе, с чрезвычайно сосредоточенным лицом, сказала Александра Васильевна. Было видно, насколько тяжело далось ей это откровение – тело напряглось, словно готовилось принять ответный удар или насмешку.
Не бить, не смеяться я не хотел. Даже, наоборот, меня самого сейчас пни, я б даже ничего не заметил – настолько произнесенные только что слова меня ошарашили своей неожиданностью. Что уж тут говорить, я явно растерялся.
– А-а… Хм-м-м… – только это и смог я выдавить из себя, не зная, что сказать.
Александра Васильевна пристально всмотрелась меня и, чутко уловив мою растерянность, с лёгкостью выдохнула своё напряжение, поняв, что никто над ней смеяться не собирается.
– Неожиданно я?! Надо было Вас немножко подготовить, – сказала она, виновато улыбнувшись.
– Да уж… Как-то не ожидал, – ответил я ей такой же виноватой улыбкой.
– В общем… Именно по этой причине я решила обратиться к специалисту, то есть к вам, Лёша.
– Мне не совсем поня… – начал, было, я, но Александра Васильевна перебила меня, быстро догадавшись, о чём мне хотелось узнать.
– Сейчас поясню. Когда я захожу в туалет, чтобы справить естественную нужду, я не закрываю за собой дверь. Просто потому, что мне хочется, чтобы она была открыта. Вот так, мне приятно сидеть в туалете, когда дверь открыта.
Я нахмурился – таким образом, у меня на лице отображается процесс активного «думанья».
– Поверьте, Лёша, за всю свою жизнь я привыкла справляться с проблемами сама. И здесь, соответственно, я попыталась найти какой-то смысл, прежде чем обратиться к Вам.
– Но, как я понял, раз я сижу здесь, Ваши поиски не дали результата… – я потихоньку начал приходить в себя и возвращался к роли, за которую получал деньги.
– Вы совершенно правы, Алексей. Я не нашла информацию, походящую под мой случай, – почему-то Александра Васильевна опять перешла со мной «на Вы», даже не заметив этого.
– Если не секрет, где Вы искали ответ? – поинтересовался я.
– В учебниках психиатрии и психологии неврозов. Мне довелось «перелопатить» целую гору специализированной литературы. Но, увы… Или, наоборот, к счастью, ничего подходящего. Есть, конечно, что-то похожее. Вот, например, клаустрофобия…
– Честно говоря, эта мысль тоже пришла мне в голову, и я как раз собирался задать Вам пару наводящих вопросов.
– Нет-нет, Лёша. У меня точно этого заболевания нет, это не оно. Я думала и так, и эдак. Нет! Вам нужно подтверждение? Получите… Во-первых, я спокойно езжу в лифтах и ковыряюсь в своем маленьком, тесном чулане…
Я довольно хмыкнул, одобряя гладкость рассуждений Александры Васильевны, и наслаждаясь её умением красиво говорить.
– …Во-вторых, – продолжила она линию доказательств, – сидя в туалете с закрытой дверью, я не чувствую ни паники, ни что воздух заканчивается, мне не кажется что стены меня раздавят. Ничего такого у меня нет.
– Тогда в чём же дело? Что же вам мешает сидеть в туалете, закрыв двери!? – недоумённо воскликнул я.
– А чёрт его знает! – в такт мне пожала плечами Александра Васильевна. – Я понимаю, сидя в туалете, что не получу… М-м-м… Удовольствия от процесса (ради Бога, извините за подробности), пока двери туалета не будут распахнуты. То есть я в самом начале нашего разговора не совсем верно выразилась. Я могу сидеть в туалете с закрытой дверью и вполне удачно выполнять свою туалетную функцию. Однако мне это совсем не по душе. Вот такая идея фикс. Ну, доктор, что Вы на это скажете?
Нет, ну а что я на это могу сказать?!
– Вы кому-нибудь мешаете открытой дверью? – спросил я её.
– Нет. Как я уже говорила, в этой квартире не?кому возмущаться моей… М-м-м… странностью, – ответила Александра Васильевна, видимо еще не до конца поняв, к чему я веду.
– Может быть, Вам самой это чем-то мешает?
– Тоже нет… Как говорится «своё не пахнет», – улыбнулась она.
– Так почему же Вы тогда хотите избавиться от этой… Скажем… особенности вашего характера?
Александра Васильевна громко рассмеялась.
– Лёша-Лёша, ну Вы даёте! Никогда не думала назвать это «особенностью моего характера». Уморили Вы меня…
Я, довольный, разделил с Александрой Васильевной её веселье.
– Даже и не знаю… Почему? По-че-му? Нет, а на самом деле – почему?! Это никому не мешает, в том числе и мне, жизни не угрожает… Почему? Наверное, потому, Лёша, что все люди в цивилизованном обществе ходят в туалет, закрывая за собой двери. Вот я и подумала, что у меня какая-то болезнь.
Александра Васильевна опять не удержалась и прыснула счастливым смешком.
Пока я собирался, Александра Васильевна копошилась на кухне.
– Подожди меня, Лёша, – крикнула она с кухни, – сейчас вместе пойдем.
Я стоял в коридоре, готовый в любой момент перешагнуть порог, пока Александра Васильевна хлопала дверцей холодильника, гремела посудой, открывала-закрывала кран, шуршала пакетами…
На всё про всё у неё ушло минут пять. Когда она наконец-таки появилась, в руках у неё был полупрозрачный пакет с какой-то мешаниной мерзко-несъедобного вида.
Я было подумал, что она решила меня чем-то угостить, как часто поступают благодарные клиенты. Но, как видно, ошибся. Ведь содержимое пакета даже с натяжкой нельзя было назвать угощением. Скорее, просто мусором.
– Это угощеньице, – ответила Александра Васильевна на мой немой вопрос, проследив за взглядом. – Но не волнуйтесь, не для вас, Лёша… – поспешила она меня утешить, заметив, как я стремительно зеленею.
– …Пойдёмте.
Александра Васильевна взяла лежащие «на зеркале» ключи и выключила свет. Я перешагнул в прохладу подъезда и стал ожидать, пока она неумело возилась с дверным замком, пытаясь закрыть его одной рукой (другая была занята увесистым пакетом). Честно говоря, помочь, подержав этот пакет, мне даже не пришло в голову.
Наконец мы стали спускаться. Только лишь очутившись на бетонном полу первого этажа, и вновь увидев железную дверь подъезда, я вспомнил о дороге сюда. И тут же меня поразила догадка, для чего Александре Васильевне пакет и что в нём.
Догадка меня настолько ошарашила, что я даже резко остановился, потеряв всякую способность двигаться. Александра Васильевна, словно бы ничего не заметив, обогнула меня, как декоративный столб, направившись к выходу. Нажав на светящуюся красным кругом кнопку, позволяющую отворить двери, она пропала в блёклых лучах уходящего дня.
Как только женщина скрылась из виду, внутрь подъезда прошмыгнул пухлый мужчина, цветом лица, а, точнее, его бледностью, выдающий недавний испуг. Он быстро просеменил мимо всё так же стоящего меня, сверкнув исподлобья злобными глазками и, судя по звукам, торопливо скрылся в лифте.
Постояв ещё с пару секунд, я, глубоко вздохнув невкусный подъездный воздух, побрёл вслед за Александрой Васильевной.
Как оказалось, на улице был вечер. Не совсем, конечно, вечер, но и днём уличную освещённость назвать было нельзя. Ветер всё также шуршал шевелюрами деревьев. Так же, как и полтора часа назад, это был идеальный конец июня – градусов двадцать с копейками.
Ни кошек, ни Александры Васильевны не было видно, хотя смотрел я внимательно. Хотя…
Я спустился с крыльца, одним махом преодолев пять длинных ступеней, и повернул направо, в сторону остановки. Так и есть!
У основания стены, за которой, по идее, располагалась лестница, пронзающая все этажи здания, стояла Александра Васильевна, уперев пустые руки в бока, и довольно улыбалась. Её влюбленный взгляд был устремлён на кишащую у ног кошачью тьму. Это месиво из хвостатых бестий, грозно чавкающих принесенным «гостинцем», помещалось чуть ли не друг на друге, но при этом никто не дрался, не шипел, не фыркал. Все дружно уплетали снедь, уложенную на длинную доску.
– Разве не прелесть?! – счастливо обратилась ко мне Александра Васильевна.
Я проглотил застрявший в горле ком.
– Э-э… М-м… Честно говоря, меня это немного пугает, – честно признался я ей.
– Что именно? – не совсем поняла меня Александра Васильевна.
– Ну… Всё это… Такое количество кошек… То как они дружно-слаженно жуют… Как они до этого мирно сидели, когда я сюда шел…
– А-а-а… Вы про это… – задумчиво протянула Александра Васильевна и подошла поближе. – Вы, Лёша, не первый человек, кому это кажется страшноватым. Если по правде, то все соседи меня «мордуют» за это уже который год. Только я всё равно продолжаю изо дня в день подкармливать моих маленьких друзей. Будем считать, что это моя отдушина, моё хобби, или так я самовыражаюсь – выбирайте любое из этих объяснений… Только, пожалуйста, не анализируйте…
– Именно этим я и занимался. А что, так видно?
Александра Васильевна кивнула.
– Не надо анализа, Лёша. Я сама всё прекрасно знаю – что, зачем и почему…
Я смотрел на кошек и, видимо, чуть попривыкнув, уже не воспринимал их столь зловещими. А может, просто разгадал причины их скопища и налёт таинственности исчез. И из полчища демонов они превратились в толпу голодных зверюшек. Вполне, кстати, безобидных. Коты как коты.
– Сейчас было бы разумно задать вам, Лёша, совершенно неразумный вопрос, на который я и сама знаю ответ.
Я вопросительно посмотрел на Александру Васильевну. Её взгляд всё также был устремлен на подопечных. Она, следя за ними, словно медитировала, как бы находясь в трансе, о чём и говорил её застывший взгляд.
– Этот вопрос – знаете ли Вы, каким образом, за три дня до своего девятого дня рождения, погиб мой Алёшенька? Правда, глупый вопрос? Откуда Вы можете это знать? – она перевела свой взгляд на меня, отчего мне стало холодно. Словно пустота, заключенная в этом взгляде, потянулась ко мне, «внутреннему мне».
– И в самом деле глупый вопрос, – согласился я.
– Его загрызли две собаки… Буквально превратили в бесформенный кусок плоти… Лишив всякого сходства с человеком… Никогда бы не подумала, что мой Алёшенька раньше меня превратиться в фарш…
– «Фарш»?! – новая волна тошноты навалилась на меня.
– Да… Именно так написали через несколько дней после случившегося баллончиком на этой самой стене остроумные подростки: «Здесь был фарш…» И поставили стрелочку вниз, указывающую на то самое место, где лежал сын…
Я глубоко дышал, пытаясь затолкать чувства подальше от разболевшейся головы.
– Сосед держал пару псов – доберманов. Вот так… Как, оказывается, легко может управлять, разрушая, чужими жизнями, глупый человек с преданными ему убийцами без поводка, – она горько хмыкнула. – Соседа даже не наказали, только собак усыпили… Но через пару месяцев у него появились такие же забавные щеночки, какими когда-то были те две псины. Каждый раз, когда наши с ним пути пересекались, он шел гордо, словно бы это я преступила чужую жизнь, а не он. Гордо, но никогда… Никогда не направляя взгляд мне в глаза… Гордо глядя сквозь меня.
Спустя год после смерти сына, в тот самый день, когда его не стало, я, возвращаясь из магазина, обратила внимание на маленького котёнка, который жался к этой вот стене. Мне захотелось его накормить, что я сразу и сделала. Так каждый вечер я стала выходить во двор и подсыпать различную снедь в миску, вне зависимости, были кошки поблизости или нет… В одно и то же время – в девять… Каждый божий день… Круглый год… Кошек становилось всё больше и больше.
Иногда, выходя на улицу, я находила вблизи дома кошачьи тела, разодранные клыками псов. Конечно же, совсем не стоит труда догадаться, чьих это было рук дело – в окрестности только у одного человека могло возникнуть желание воспитывать в собаках такую жестокость, под стать хозяину.
Но, несмотря на постоянную угрозу со стороны собак соседа, уже к половине девятого, двор вокруг моего подъезда заполняло всё большее число кошек, мирно ожидающих меня с пакетом в руках.
В конце концов, кошек стало столько, что псы соседа и все остальные собаки близлежащих домов стали бояться выходить на улицу. Хотя никто не мог доказать, но трупы собак «вешали» на моих кошек. А я, в принципе, и не отрицаю, что это они… Я даже довольна этим.
Так как сосед зарабатывал на жизнь разведением своих собак, ему пришлось сменить адрес. В его квартире теперь поселились совсем другие люди, с аллергией на собачью шерсть.
Александра Васильевна смотрела, улыбаясь, на уже наевшихся животных, довольно вылизывающих шёрстку.
– Это было маленькое глупое возмездие за моего сына, когда-то давно забравшего с собой меня. А сейчас я уже никому не мщу – просто не знаю, как жить иначе, не вынося каждый день, ровно в девять, еду моим кошкам.
Александра Васильевна глубоко вздохнула.
– Видишь, Лёша, и анализ не нужен. Всё уже обдумано-передумано вдоль и поперек. Конечно же, туалетная дверь – ничто, в сравнении с этой, никак не желающей заживать раной. Я знаю, что именно её и надо лечить. Поверь, Лёшенька, всё знаю… Но… Не хочу. Эта боль, как та дверь, которая никогда не должна закрываться. Потому что не должна. Потому что я так хочу – превратить свою пустую и одинокую жизнь в открытую дверь, чтобы из неё могло свободно утекать время.
Я молчал и думал, думал и молчал, пока она, глубоко и громко вздохнув, наигранно бодро не произнесла:
– Ну, Алексей, Вам пора. Да и я уже пойду телевизор смотреть. Спасибо Вам за сегодня.
Я кивнул:
– До свиданья, Александра Васильевна.
– Всего хорошего, Алёшенька… Пока…
И она ушла, легонько стукнув железной дверью подъезда.
«Потому что я так хочу…» – сказала она, распахнув настежь ещё одну дверь, которая никогда не закроется.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.