5. Окно

5. Окно

Тот год навсегда запомнился бы ничем не приметным, если бы не лето. Оно тогда выдалось особо дождливым. А самое главное – в его жизни появилась она. Писателю на днях стукнуло двадцать два. Уже четвёртую зиму он прожил в собственной квартире. А в токийском издательстве «Рёкан» вышла его первая книга.

Днями сыпал мелкими брызгами дождь. Причём казалось, что он вовсе не падает с неба, а зарождается прямо в воздухе. Поэтому даже зонты оставались бессильны спасти одежду от тотальной, вездесущей влаги. Лишь стоило стемнеть, как морось прекращалась, оставив асфальт и землю дожидаться утра, чтобы с новым приходом солнца укрыть город шатром бледных облаков и дождя. Несмотря на конец июня, природа упрямо заставляла людей снова и снова облачаться в курточки и лёгкие свитера.

Литератору такая погода вовсе не мешала. Напротив, безумно радовала. Именно за это идеальное сочетание тепла и прохлады он и любил позднюю весну и раннюю осень. И уж, конечно, был только «за» продление такой погоды.

В первую встречу он даже толком не разглядел её лица.

Наступали сумерки, а, значит, и дождь должен был скоро закончиться. Смутные очертания женской фигуры в окне… Она сидела у компьютера, сосредоточив взгляд на слепящем мониторе. От чужих глаз её комната была защищена лишь лёгким, полупрозрачным тюлем. Можно было различить почти всё: и как на экране мелькают яркие, разноцветные сайты, и как покачиваются на голове в такт виртуальной музыке гладкие, шелковые локоны.

Все эти подробности писатель успел уловить, лишь пройдя мимо её окна. Он возвращался домой с охоты, довольный добычей, что занимала всего несколько строк в маленькой тетради. Даже не остановившись, он просто прошёл мимо, невзначай задев взглядом тонкий силуэт, мерцающий в холодном свете дисплея.

Добравшись до своей квартиры, и даже толком не переодевшись, он сразу же уселся дописывать начатый пару недель назад рассказ. Любимая перьевая ручка была выпущена из рук лишь под утро. Об увиденной девушке он так ни разу и не вспомнил.

На следующий день Зов застал его в д?ше. Он наскоро смыл пену, обтёрся полотенцем, нацепил на себя первое попавшееся, и, схватив сумку, выбежал на улицу, стараясь не упустить еле ощутимые позывы. Началось путешествие в неизвестность.

Словно в тумане (как и всегда), мимо проплывали бесчисленные дома и улицы, заполненные людьми и потоками машин, манящими вывесками, пёстрой рекламой. Со стороны казавшееся бессмысленным многочасовое блуждание по лабиринту города, в конце концов, куда-то да должно привести.

Тонкая нить Зова оборвалась, когда было уже темно. Туман в голове рассеивался; мысли и ощущения постепенно прояснялись, и вместе с тем приходило осознание места, где он находился.

Прозаик стоял прямо против окна, прикрытого лёгким, полупрозрачным тюлем. Яркий свет монитора освещал гладкие прямые волосы «вчерашней» девушки.

Совершенно не понимая, что происходит, почему он оказался именно здесь, автор стал оглядываться в надежде увидеть что-нибудь ещё, какое-либо важное событие, которому суждено оказать записанным в его тетрадке. Он растерянно озирался по сторонам. Проходила минута за минутой, но ничего необычного так и не происходило. Лишь мерцал в такт сменяющимся сайтам силуэт, живущий сейчас в виртуальном мире…

Как ни старался, он не мог разобраться, зачем же Зов привёл его к этому окну, что это за событие и как его вообще превратить в историю. Простояв так около получаса, так ничего и не поняв, впервые за всё «время Зова» он ушёл ни с чем, не записав даже сло?ва в своей маленькой тетради.

Спустя несколько дней к литератору, мирно читающему в центральном парке, подошли две девушки и попросили разрешения сесть рядом на скамейку.

– А то никак не можем свободного места найти. Везде занято… – виновато улыбнулась одна из них, видимо искренне переживая, что не даёт возможности побыть человеку в одиночестве.

Он подвинулся к краю скамьи и сгрёб поближе сумку, чтобы освободить место.

– Спасибо! Мы Вам совсем не помешаем… – пообещала она же.

Писатель вернулся к книге, а девушки принялись беззаботно беседовать. Точнее, говорила лишь одна из них, а другая только и успевала вставлять слова-поддакивалки: «Да ну… В самом деле?! И что теперь?» И так далее.

Как он ни пытался, ему никак не удавалось продолжить чтение. Внимание всецело приковал разговор подружек. Причём не само содержание, а то КАК они беседовали. Он пригляделся…

Девушки были совершенно разные. Первая (та, что попросила присесть, а сейчас «полоскала» уши терпеливой подруге) имела длинные смолянистые курчавые волосы, большие карие глаза и пышные формы, оставаясь при этом стройной. Вторая – высокая, хрупкая, как хрусталь, голубоглазая и чуть курносая, со светлыми прямыми волосами до плеч. Точёная, невесомая, она была само изящество. Казалось, её бледная, поистине лилейная кожа вот-вот растает в воздухе.

Первая более всего походила на голливудскую цыганку. А вторая – на типичную аристократку, единственную дочь состоятельных родителей. У обеих была колоритная, запоминающаяся внешность, которой вполне можно было одарить героинь разных историй. Он достал тетрадь и всё это тщательно отметил.

Девушки продолжали вести беседу, совершенно не обращая внимания на соседа. Неумолкающая «цыганка» сопровождала свою речь эмоциональными возмущениями, хаотичным движением рук, а иногда и нервным, притворным смешком. Обсуждаемая тема явно лежала где-то очень близко к её сердцу. Часто упоминалось имя какого-то Сергея, после чего обязательно следовал полный трагизма и обречённости вздох.

– …У меня нет больше сил выносить его несносный характер, которым он ещё и умудряется гордиться… – чёрненькая сидела к писателю спиной, поэтому он не мог видеть её мимики, но громкий злобный шёпот явно отражался маленькими молниями на лице. – Знаешь, что я поняла за время жизни с этим «оленем»?! Знаешь?! Оптимистам нужна причина, чтобы чувствовать себя плохо, а пессимистам – чтобы хорошо. Даю сто процентов гарантии! Эти его извечные опасения, эти жалобы…

Далее гроссмейстер пера уже не слушал. Кисть сжимала ручку, чрезвычайно добросовестно выводившую: «Оптимистам нужна причина…»

Когда он записал «вкусную» фразу и поднял голову, его глаза встретились со взглядом светленькой – «аристократки». Она смотрела на него с подозрением… Литератор замер в ожидании ссоры, но девушка так ничего и не сказала, вновь превратившись в подружкину «жилетку». Брюнетка, казалось, и вовсе не замечала её настороженности, ни на секунду не отвлекаясь от обличительной тирады.

Далее пришлось ещё несколько раз тщательно конспектировать «ударные» фразы и мысли. И он всё так же ловил полный недоверия взгляд аристократичной блондинки.

Надрывный плач по горькой бабьей доле утих лишь под вечер. Для тёмненькой уж пробил час встречи с ненаглядным мучителем-пессимистом.

– Я, пожалуй, ещё посижу… А ты не волнуйся, иди, – сказала светленькая подруге.

Цыганка удивлённо пожала плечами и, чмокнув подругу в щёку, быстро засеменила к выходу из парка.

– Ну… И зачем тебе это? – спросила девушка, когда силуэт подруги окончательно скрыли деревья.

– Что – «это»? – не понял писатель.

– Наш разговор воровать?

Писатель взял в руки лежащую рядом драгоценную тетрадь и положил её на колени.

– Я не ворую… Я истории пишу, – спокойно объяснил он.

– Истории? – явно удивилась девушка. – Что ещё за истории? Для газеты, что ли?

– Почему для газеты? Для себя. – Он водил пальцами по шершавой тетради – ему нравилось касаться тонкий листов.

– И куда же ты потом, когда закончишь, их деваешь? В столе хранишь, что ли?

– Некоторые храню… – не то, чтобы его напрягал разговор с девушкой. Он попросту не видел в нём смысла.

– Так ты, получается – хранитель историй? – улыбнулась она.

– Получается, так…

Блондинка отвернулась, на время задумавшись.

– И что, ты теперь перескажешь Викину историю?

– Викину?

– Ну да… Вика – моя подруга, с которой я была.

– Понятно… Нет, мне её жалобы не показались интересными, – покачал он головой. – Тем более, что я не пересказываю чужие истории, а просто могу использовать какие-то их составные части… Там, диалог, фраза, характер или облик – что-нибудь важное…

– А-а… – понимающе закивала она. – И что же ты ценного в Викиной болтовне нашёл?

– Ну… Мне очень понравилась фраза про оптимистов и пессимистов!

Собеседница улыбнулась и зачем-то начала разглаживать несуществующие складки на юбке.

– Я тоже её запомнила. Немного отдаёт умничаньем, но зато как звучит! А ты можешь показать?

– Что?

– Где она у тебя в тетрадке записана? Я просто так, из любопытства…

Писатель протянул ей раскрытую тетрадь.

– Пятьсот шестая.

Девушка всмотрелась в мелкий неразборчивый почерк, повествовавший:

«506. Оптимистам нужна причина, чтобы чувствовать себя плохо, а пессимистам – чтобы хорошо».

– Вика, несмотря на всё своё занудство, частенько выдаёт классные мысли, – наконец сказала она, отдавая тетрадку владельцу. – Столько перлов за вечер услышать можно! Если б ещё говорила по существу… И что у тебя из этой мысли за история получится?

– Ещё не знаю… Это прояснится только со временем…

– А давай сейчас что-нибудь попробуем придумать! Вместе…

– Давай, – хмыкнул писатель. – Я уверен, что идея глупая, но… Почему бы и нет?!

– Вот и ладушки, – сразу оживилась девушка. – История обязательно должна быть утрирована!

– То есть?

– Ну, такая… М-м-м… Категоричная, всё на контрастах: или нет, или да! Чёрное-белое! Оптимист-пессимист! Улавливаешь?

– Кажется, да… – задумался юный корифей изящной словесности.

– Хорошо. Давай за основу возьмём крайнюю форму проявления пессимизма – смерть. Сможем «чернуху» придумать?

«Как будто у меня есть варианты, – мысленно ухмыльнулся отрок. Но вслух произнёс:

– Тогда начнём так: «Вы умираете…»

«– Вы умираете… – наконец-таки он решился произнести эти слова. В следующий момент огромная чёрная дыра сумасшедшим водоворотом начала вбирать в себя время. В таком состоянии секунда растягивалась до бесконечности, а долгие дни могли стать краткими мгновениями. Сергей Николаевич и так уж не больно любил свою профессию, воспринимая её тяжким бременем. А из-за таких вот случаев, когда пациенту приходиться пророчить скорую смерть, и вовсе возненавидел.

Больной лейкемией Турсковой В. И., на вид мужик крепкий, пятидесяти шести лет от роду, сидел к нему спиной, уставившись через окно на больничный дворик. Некогда белая, а ныне кремово-грязная надпись на противоположной стене уверяла: «Чистая вода – залог здоровой нации!»

Медик не имел возможности видеть лица Турскового, но мог поспорить на любые блага (и даже поклясться двадцатилетним стажем врача-онколога), что у пациента даже сейчас «морда тяпкой», о которую хоть кирпичи разбивай, всё равно ничего не почувствует. Ещё бы… Информация о собственной смерти для начала должна добраться до мозга, а там уж идут длительные процессы принятия и ассимиляции. И у многих именно на это уходит большая часть скудно отведённого времени.

Далее, по традиции, должна начаться стадия конфликта. Когда больной всё же «услышит» сказанное врачом, последует реакция отторжения в форме торговли за свою жизнь. Если и это не помогало, начинались разные бессмысленные ухищрения: подкуп, угрозы, брань, а иногда и откровенные потасовки. Именно этого, прильнув к двери в коридоре, ожидали два медбрата… Так, на всякий случай. После подбитого ещё во времена интернатуры глаза Сергей Николай вовсе не желал рисковать, повторяя ошибки юности.

Сидя в своём уже привычном кресле, в коконе гнетущей тишины, врач терпеливо ждал дальнейших действий пациента. Но… Больной всё тянул. Видимо, шоковый ступор окончательно взял верх.

– Виктор Иванович, я, конечно, понимаю… – начал было врач, но осёкся. Турсковой вдруг вздрогнул и развернулся на больничном кресле-каталке на сто восемьдесят. Добродушное загорелое лицо, всё изборождённое глубокими загрубевшими морщинами, седой ёжик волос, недоумевающий взгляд совсем ещё молодых глаз.

– Вы меня извините… – сонно протянул Виктор, – я тут прослушал, что Вы говорили. Задумался. У меня от Ваших лекарств совсем внимания не осталось. Рассеянный стал.

Сергей Николаевич, застигнутый неловкой ситуацией врасплох, с ужасом подумал, что сейчас опять придётся повторять страшный диагноз. Это было выше его сил.

– А-а-а… – он растерянно пытался из себя хоть выдавить что-то, – и о чём Вы таком задумались, Виктор Иваныч?

Турсковой хмыкнул и нерешительно, словно провинившийся школьник, замямлил, потирая ладонью ежик на голове:

– Да… Вот обдумывал… Кому такую дурацкую надпись в больнице понадобилось размещать?

– Какую надпись? – вконец растерялся Сергей Николаевич.

– Ну… Ту… Про воду, – кивнул в сторону окна пациент. – Думаю, а на кой чёрт она вообще здесь нужна? Ладно бы в «Санэпидемке» или на водозаборнике… А здесь? Лучше б про мытьё рук перед едой написали, и то больше пользы. Хотя про руки на зданиях писать несолидно…

Сергей Николаевич слушал весь этот бред про надписи, впервые за практику не чувствуя себя хозяином в собственном кабинете. Но затем до него дошло – Турсковой просто издевается. Или это у него так паника проявилась (такое тоже, наверное, бывает).

– Вы вообще слышали, ЧТО я Вам сказал? – медленно, с угрозой в голосе, оборвал он больного.

Больной замолчал, глубоко вздохнув и выдохнув, будто собрался сделать рывок и побежать, сказал:

– Про смерть мою? Слышал, конечно… – и поднял полный сарказма взгляд на врача. – Это я так, решил поболтать, чтобы Вам попроще было.

У Сергея Николаевича аж дыхание перехватило.

– Вы что думаете, – продолжил пациент, – я не чувствую, что умираю? Мне это ещё раньше Вас известно было.

– Как это?

– Очень просто… Если обратили внимание, то в моей истории болезни записано, что по отцовской линии все мужики в роду ещё до шестидесяти на тот свет отправляются. Туда и мне дорога, – невесело улыбнулся он.

– Родовое проклятье? – съязвил врач.

– Какое ещё проклятье? – нахмурился Виктор. – Вы что, из деревни, в такую чушь верить?! Изъян у нас из поколения в поколение передаётся. В науке это генной обусловленностью называется. Я думаю, что ещё при воспитании в мозги что-то такое закладывают, из-за чего более шести десятков не живётся. А, может, всё намного проще: с самого детства понаслушался историй про деда-прадеда и так далее, как они все, кто от чего, до шестидесяти не дожив, вымерли… Сам отца в пятьдесят девять похоронил… Вот и заложилось в голове: больше положенного ни-ни!

Сергей Николаевич откашлялся, прежде чем спросить:

– Так вы что, уже смирились? – и как врачу, и как обычному человеку Турсковой ему был крайне интересен. В конце концов, не каждый день ему доводилось вести подобные разговоры.

– Смирился ли я? – задумавшись, протянул Виктор Иванович. – Да ну вас… – махнул он рукой, – кто ж со смертью смириться сможет? Нет, обидно, конечно, а что делать? Лежать днями напролёт, реветь и грызть подушку?

Сергей Николаевич хмыкнул:

– Честно говоря, именно этим все и занимаются. По крайней мере, первое время…

– Не-е… Это без меня! – Турсковой шутливо замахал руками, – я сам по себе не из тех, кто все дела на последнюю минуту откладывает… Но, как ни странно, желания и мечты не уменьшаются по мере их исполнения, а даже наоборот. Поэтому сейчас постараюсь как можно больше успеть.

– И много ещё всего?

– Ага… – довольно заулыбался Виктор, – очень! Жизни точно не хватит, и даже двух…

Врач снял зелёный колпак с головы и устало вздохнул.

– Курите? – спросил он пациента.

– Не-а… – замотал тот бодро головой, – хочу подольше пожить, а курение убивает.

Врач вежливо улыбнулся глупой шутке, встал из-за стола, подошёл к окну и открыл его.

– Ну, я поехал? – спросил Виктор Иванович.

– Да, конечно… – закуривая, кивнул Сергей Николаевич, – Я к Вам чуть позже в палату загляну. Проведать.

– Заходите, – пригласил Турсковой и покатил коляску к выходу, ловко перебирая по колёсам крепкими руками. Дверь хлопнула – Сергей Николаевич остался в кабинете один.

Докурив сигарету, он выкинул бычок и сплюнул. Закрывая окно, врач-онколог понял, что, проработав в этой больнице двадцать с небольшим, никогда не обращал внимание, что надпись действительно глупая.

– Причём тут вода? – недоумённо пожал он плечами».

– А почему Турсковой? – спросил он у неё.

– Потому что… – засмеялась девушка, – так надо!

– И всё же?

– Ну вот же приставучий! – лукаво, в шутку возмутилась она. – У моего бывшего такая фамилия. Давно хотела его убить! Вот, в какой-то степени, мечта и осуществилась. Хотя по характеру он больше на врача из нашей истории походит…

Она явно выделила, что история «наша».

Девушка глубоко вздохнула, а затем неожиданно, совсем не аристократично, протяжно и с явным удовольствием зевнула.

– Пошли! – уверенно скомандовала она, водрузив на плечо массивную дамскую сумку, и встала.

– Куда? – удивился писатель.

– Проводишь меня. По дороге, может, что интересного расскажу…

Конечно, он, даже не задумываясь, пошёл вслед за хрупкой красавицей, умеющей так лучезарно улыбаться и смачно зевать. И, конечно, с ней получилось совсем не так, как с другими. Вместо того, чтобы слушать и подмечать «изюминки» (привычное дело), беллетрист сам всё рассказывал и рассказывал… Говорил всю дорогу без остановки, не умея и не желая молчать. Вздёрнутый, породистый носик светлой красавицы чуть подрагивал, когда она улыбалась. А глаза лучезарно светились, казалось, впитывая каждое его слово… И поэтому неистовый поток мыслей хотелось облекать в слова бесконечно…

Поначалу она расспрашивала его обо всём: об историях, о его жизни; семье… Он даже и не заметил, как получилось, что она шла рядом, благодарно внимая его пустому трёпу. Без сомнений, она сполна была наделена редчайшим даром – слушать других.

Он говорил, повествуя обо всём, что приходило в голову, а внутри, казалось, освобождаются огромные завалы… Чулан памяти наконец-то очищался и становился всё уютнее, дабы затем заполниться теплом и ярким светом…

– …Когда я был маленьким… – продолжал он.

– Маленьким? – спросила она так, будто впервые слышала это интересное слово.

– Да… Лет девять мне было… – пояснил писатель, – и учился я в четвёртом классе. Я сидел на уроке, по-моему, на литературе… Да, точно на литературе… Сидел молча, как и все в классе, потому что учительница «рус. яза» и «лит-ры» была самой кровожадной во всей школе. Даже «крутые» парни-шалопаи боялись издать хоть звук… Что уж про меня говорить.

– Прям настоящий монстр, – согласилась девушка.

– Ну-у… Она была не такой уж и плохой – своё дело знала хорошо. Но больно ревностно относилась к учительскому авторитету. И, кажется, даже путала уважение и страх.

– Такое бывает часто…

– Это точно. Вроде, и уроки вела неплохо, но всё же любовь к чтению не она мне привила, а, скорее, только отпугнула от книжек.

– И что случилось на том уроке? – напомнила она начало разговора.

– Ах да… – он почесал затылок, усердно припоминая, – так вот, точно не помню о чём таком она говорила, но точно о чём-то грустном… Я сидел, слушал её вполуха и отчего-то знал, что вот сейчас, прямо сейчас она вызовет отвечать меня… А я – не хочу! Как сейчас свои мысли тогдашние помню: «Не хочу говорить и всё!» И в эту самую секунду учительница называет мою фамилию.

– Она тебя к доске вызвала, как и ожидалось?

Писатель кивнул:

– Да… Я поднялся, чтобы ответить. Я знал, о чём говорить, но… Не смог произнести и слова.

– Как?!

– Очень даже та-а-ак… – писатель, повторил одну из любимых фраз отца. – У меня просто пропал голос. В классе все смеялись, а учительница, недовольная, отправила к врачу, подозрительно уставившись мне в спину.

– А что же врач?

– Врач? А ничего… Ни школьный, ни лучший ЛОР города, к которому мы с мамой ходили, так ничего и не смогли найти. Были назначены какие-то лекарства, но без толку.

– И как ты выздоровел?

– Как и заболел – банально… Через пару недель мне нужно было попасть на приём к тому врачу-светиле. Он принимал в другом конце города. У мамы были дела, поэтому нужно было добираться самому. Я сел в нужную маршрутку, а когда пришла очередь выходить, просто громко, даже громче, чем следовало, крикнул, чтоб водила остановил. Лишь на подходе к поликлинике до меня дошло, что случилось… Попытался сказать предложение – отлично! К врачу даже не стал подниматься, и маме об этом не сказал. С тех пор ничего подобного не происходило. По-моему, мама до сих пор думает, что тот врач стал причиной моего исцеления.

Литератор почувствовал, как девушка тянет его за руку. Он удивлённо обернулся к ней.

– Мы пришли, болтун… – улыбнулась она.

– Я никогда в жизни столько не трепался, – смущённо протянул он. – Честное слово!.

– Ну и ладно… Мне понравилась тебя слушать. Как-нибудь ещё с удовольствием послушаю.

– А я ещё с удовольствием что-нибудь расскажу…

Они помолчали.

– Ладно, мне пора домой… Вон там я живу, во-о-он за тем окном моя комната… – её рука указывала в сторону окна, украшенного лёгким, полупрозрачным тюлем…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.