РАЗДЕЛ ВТОРОЙ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

РАЗДЕЛ ВТОРОЙ

Предшествующая часть содержала самые основные моменты содержания Эдд. Обратившись к поздним толкованиям этих темных и древних рун, мы встречаем столь много противоречащих друг другу интерпретаций, что их едва ли возможно соединить непротиворечивым образом. Темный язык, которым изложена мифология Севера, образы, наполняющие ее, сумерки, в которые погружено начало умственного развития всякого народа, и трудности, связанные с выяснением взаимосвязи между религиозными идеями, — все это обуславливает попытки истолкования ее то в одном, то в другом направлении, причем каждое из них подразделяется на несколько обходных путей и множество ложных.

Учитывая значимость и ценность нордической мифологии, мы сталкиваемся с двумя весьма различными мнениями. Некоторые предполагали, что старые эддические песни и предания являются простыми подделками, составленными в Средние века развлечения ради невежественными монахами, в то время как другие не только объявили их древними, но и сочли настолько возвышенными, что обнаружили в них даже отражение идей христианства, что Христос, например, иносказательно изображен в виде Тора, сокрушающего голову змия; таким образом, превращая эддическое знание в некое подобие откровения, явленного до Откровения. Первое из этих мнений, хотя и вспыхнувшее на короткое время, теперь можно считать полностью и навсегда погашенным, поскольку всякий, кто читал обе Эдды, немедленно подметит согласование, существующее между рядом их частей, невзирая на то, что они представляют собой всего лишь фрагменты, величие и поэтическую красоту, отпечаток которой в столь многих случаях они несут, а тот древний язык, на котором составлены песни, просто не мог быть сочинен невежественными монахами.

Второе мнение могло возникнуть только благодаря слепой предрасположенности к античности; ибо если вычленить общий для всех религий элемент и описания гибели мира, распространенные по всему земному шару, мы не найдем в нордической мифологии ни одного следа важных для христианства элементов, а случайное сходство исчезает при каждом внимательном рассмотрении. Древняя вера обитателей Севера на деле является не собранием абсурдных выдумок и пресной лжи, как и источником возвышенной мудрости, а являет собой представления нецивилизованного народа с учетом связи между божественным и мирским, выраженным в образах, доступных разумению младенца. Настоящее время не смеет надеяться найти в ней ни откровения новых идей, ни указания на ведущую к счастью дорогу; даже современный поэт не сумеет найти в ней источник вдохновения, кроме разве что подобающего облачения для собственных поэтических выдумок. По сути дела, эддическая наука важна тем, что проливает свет на исследования древности, на развитие человеческого ума в общем и применительно к нашим праотцам в частности.

С точки зрения самой интерпретации толкователей Эдд можно разделить на две секты: первая несет нам иллюстрацию того, что сами предки думали об этих мифах, другая показывает то, что можно думать о них. Первая позволяет установить смысл конкретной поэмы, вторая пытается обнаружить то, что можно домыслить, полагаясь на нее. Последнюю мы немедленно отринем; ибо как бы прекрасны и возвышенны ни были ее построения и какое бы поэтическое применение ни могли они найти, тем не менее они не приведут нас к древности, а напротив, удалят нас от нее, вопреки тому, что мы стремимся, насколько это возможно, познакомиться с ней во всей ее чистоте. Когда этим мифам, например, придается не только связь с историей Севера, но и универсальное историческое значение; когда мы поэтому находим в нордической мифологии образное свидетельство великих эпох в истории мира, а в нескольких мифах разных народов особые проявления их судеб по мере течения времени, очевидно, что это не правда, а выдумка. Хотя подобные идеи в эддической науке могут иметь собственное поэтическое значение, хотя они способны в приемлемой манере оживить воображение и предоставить ему запас новых образов, тем не менее нельзя безнаказанно пренебрегать правильным пониманием. Если такие идеи принимают облик серьезных интерпретаций, Они распадаются в ничто, не имея под собой прочного основания. Беллетристика имеет право на свободу выдумки, но у исследования есть свои ограничения.

Сколь широко ни отличались бы друг от друга мнения толкователей Эдд и сколь обманчивыми они ни бывали бы даже по отношению к себе самим, их можно, в общем, отнести к трем классам — историческому, физическому и этическому: к историческому, поскольку мифологии всех народов и начальные этапы их истории неизменно вступают в контакт, переплетаются на своих границах и вторгаются на территорию друг друга; к физическому, поскольку вся мифология имеет собственную природу и проявления; к этическому, поскольку законы поведения всего рода людского представляют собой конечную цель всех религий.

Наиболее определенным среди этих классов является историческое толкование. Поскольку мифология охватывает не только жизнь с физической и этической стороны, но также и создание и разрушение мира, начало и конец времен или вечность, мы обретаем ее во многих элементах, не принадлежащих истории как таковой, и все попытки внести мифологию за ограду истории естественным образом оказываются неудачными. Такой способ толкования может быть поэтому отнесен в лучшем случае к области естественных существ — богов. Он подразделяется на два направления. Можно предположить, что богами считались или подлинно существовавшие люди, или что на земле действовали сверхчеловеческие по возможностям существа. Первое из этих направлений также внутренне подразделяется: обожествленные личности можно считать или лжецами и обманщиками, или благодетелями человечества.

Боги, Один и его друзья, были обманщиками, волшебниками и чародеями (trollmen); они отводили глаза людям своим искусством и потому заставляли верить тому, что считали выгодным для себя; религия возникла среди людей не как необходимость, но как лживая выдумка жрецов — таким было мнение средневекового христианства о древней мифологии. Все язычество счит лось плодом усилий дьявола, который через своих служителей, языческих жрецов, увеличивал царство лжи на земле; первые среди людей были великанами, обладающими сверхчеловеческими размерами и силой, после них явились другие, меньшие ростом, но· более мудрые, превзошедшие своих предшественников волшебством и заслужившие потому репутацию богов; что потомки их стали смесью тех и других, не достигая ни роста великанов, ни мудрости богов, хотя ослепленные люди поклонялись им в таком качестве, — так считали во времена Саксона Грамматика, выдвинувшего упомянутую точку зрения и видевшего в Одине существо, добившееся божественных почестей во всей Европе; после того как Один учредил свою резиденцию в Упсале, его вместе со спутниками стали считать божественными созданиями[182]. К первому классу существ естественно принадлежал Имир и его отпрыски, инеистые великаны; ко второму Один вместе с его родней; к третьему жрецы богов, путем обмана распространявшие доктрины своих предшественников и возвысившие их в сан богов.

Нетрудно понять, что подобные мнения находили своих сторонников в Средние века, однако чрезвычайно удивительно то, что у них находятся защитники и в наше время, уверяющие, что объявленная жрецом мнимая воля богов, отождествленная с божественными существами, способна удовлетворить любого человека, что одни лишь жреческое искусство и обман сформировали весь круг религиозных представлений, необходимых каждому народу и являющихся одним из самых ранних проявлений размышлений человека о себе и о мире.

Более вероятным является представление о том, что мифы порождены не обманом, а реальными историческими событиями; что почитание Одина и его родственников и товарищей на Севере имело причиной иммиграцию жреческой касты; что авторитет жреца устанавливался самим народом на основе авторитета божества, которому служил жрец; что его цивилизаторские старания и усилия, свидетельства высших познаний и проницательности, после смерти этого человека обрели мифическое одеяние; и что таким образом была сформирована последовательность мифов, созданная отчасти благодаря учению, отчасти благодаря событиям, элементы которой ныне с трудом поддаются разделению. Таково было мнение Снорри и других древних авторов, считавших богов кастой жрецов, пришедшей из Азии, даже из Трои; Один и его сыновья были земными царями и священниками; Один скончался в Швеции, наследником его стал Ньёрд; а после смерти его сына Фрейра, жертвоприношениями руководила Фрейя, единственная из богов, еще остававшаяся в живых. Подобное обожествление человеческих личностей имеет свои примеры в истории; в Греции мы находим много исторических персонажей, которых возвели в сверхчеловеческое достоинство восхищение их блестящими качествами и порожденные ими же вымыслы. С этой точкой зрения сопряжен историко-географический способ толкования, в соответствии с которым идеи, связанные с мифическими существами, переносятся на реальные, происходившие на Севере события, и мифические сказания о войне между богами и великанами, о скитаниях богов по земле представляются как воспоминания о подлинной войне между людьми и о распространении религии Асов из ее средоточия в Швеции на соседние страны. Таким представлением о древнем учении пользовались старинные авторы и столь видный историк, как Снорри, и теперь его можно считать достоянием истории. Однако мы не сомневаемся в том, что читатель уже успел понять, что такая точка зрения является частной, что она не исчерпывает содержания всех мифов и в лучшем случае охватывает лишь немногие, и то лишь косвенно; ибо, вообще, не предоставляет нам первоначального смысла мифов, но лишь доносит до нас свидетельства их позднейшего употребления. Проиллюстрируем это примером. Обитателям Севера был известен истинный расположенный в Норвегии Альфхейм, и они распространяли свои представления об альвах, существах чистых и возвышенных, на население этого региона, отличавшееся от соседей более высоким уровнем цивилизации, но тем не менее в данном случае не отказывались от своей веры в альвов как в сверхъестественные существа, стоявшие на высшей ступени по отношению к прочим живым созданиям.

Все существа Нордической мифологии, утверждает Моне, можно рассматривать как персонифицированные идеи, или, иными словами, эта мифология содержит философические воззрения на природу и жизнь. В данном случае физическое и этическое толкования соединяют свои предметы; ибо природа и жизнь находятся в состоянии постоянного взаимного обмена, восприятие которого не могло остаться незамеченным даже самыми ранними наблюдателями. Физический способ интерпретации имеет тогда своим предметом указание на эти силы природы и естественные феномены, которые персонифицированы в мифах, и на соответствие между мифологическими представлениями и действием естественных сил. Подобному образу толкования следовали многие развивавшие его интерпретаторы, и в целом ни одна из предлагавшихся систем в некоторых своих частях не получила такого развития. Более того, он является столь естественным для Нордической мифологии, что применение его кажется почти неизбежным; поскольку не только сами древние авторы подчас открыто заявляли, что конкретный миф служит объяснением естественного феномена, такого, например, как радуга, землетрясение и прочее, но что сами мифы такие, как посвященный волку Фенриру, Змею Мидгарда и другим созданиям, содержат столь очевидное описание природной силы, что в значении их сложно ошибиться. Посему в случае каждого неясного мифа можно посоветовать в первую очередь удостовериться, относится ли он к природным, и только потом предпринимать попытки истолковать его каким-либо другим образом. Однако поскольку такой способ объяснения является самым простым и естественным и в наибольшей степени согласуется с представлениями древности, отсюда далека не следует, что его можно применять во всех случаях, или что он всегда дает правильные результаты. Суть толкования может быть схвачена верно при ошибках в некоторых частностях. Правильная идея может быть применена неверно. Однако ошибочной может оказаться и сама идея, если не обнаруживается реального соответствия между мифом и природным явлением, к которому он прилагается, если сходство, буде таковое найдется, навязано толкованием, а не возникает из него самого. Сему можно привести пару примеров, к которым читатель легко добавит другие. Интерпретация оказывается ошибочной, если основывается лишь на поэтическом строе мышления. Например, Один посылает валькирий забирать павших в сражениях героев: они парят над сражающимися ратями, они ходят по полю брани, забирают павших в свои объятия и уносят на небесных конях в Валгаллу. Здесь мы видим всего лишь прекрасное поэтическое выражение идеи о том, что Всеотец Один решает исход сражения, что его воля определяет, кому суждено погибнуть в бою, и что подобный образ смерти, когда герой попадает в его обитель, является благословением, в то время как толкуя валькирий как яркие воздушные явления, огненные шары и тому подобное, что, кстати, не может объяснить их присутствия на каждом поле сражения, мы нарушаем всю поэтическую красоту, относя к физическому то, что имеет чисто воображаемую природу. Когда путешествие Скирнира толкуется следующим образом: Фрейр представляет собой солнце, Герд — северное сияние, ее отец Гюмир — замерзший океан, и что от любви Фрейра и Герд рождается весна или лето, объяснение это изобилует многочисленными поэтическими ассоциациями, впрочем, вполне случайными, ибо отсутствует основной момент сходства, так как Герд в качестве северного сияния не может согреть землю, что ей всегда суждено оставаться бесплодной и жить с инеистым великаном, и плодотворящие объятия Фрейра — которые не могут не принести плода, кем бы ни был Фрейр, поскольку все происходит в процветшем весеннем лесу, — не производят никакого воздействия на олицетворяющее северное сияние создание, остающееся бесплодным. Посему толкование следует перенести на плодоносную способность земли, освещенной летним солнцем, отвергнув избранное сперва направление. Здесь идея, на самом деле образующая основу поэмы, должна толковаться как земля, оплодотворяемая Фрейром; однако, отодвинутая в сторону прочими моментами сходства, она почти теряется за другой идеей— красотой северного сияния.

Если вместе с некоторыми комментаторами мы истолкуем бога Видара как безмолвное окончание года и соответственно также зимы; время, когда Тор отправляется к Гейррёд, за осень или начало зимы, а Грид, мать Видара, обитающую на пути к Гейррёд, за осень или конец лета, в противоположность ее собственному сыну; и когда мы обнаружим, что она должна оказаться великаншей, с учетом того, что сын ее завершает зиму; если мы примем все это, получается последовательность идей, не имеющая природной связи с мифами. Да, Видар молчалив, но что представляет собой безмолвное завершение года? На севере его отмечают достаточнсГшумно. И потом, каким образом безмолвное завершение года может погубить Фенрира и пережить прочих богов, как нам рассказывают о Видаре? Как мать может представлять противоположность своему сыну? И каким образом сын может определять ее природу? Если Грид представляет собой конец лета, она способна, быть может, приносить зиму, но не ее окончание; к тому же, откуда следует, что мать Видара должна быть великаншей, поскольку сын ее завершает зиму; напротив, если мать его — великанша, он сам должен быть персонификацией зимы и великаном. Такая интерпретация громоздит противоречие на противоречие.

Среди экстраординарных направлений, которые успел принять метод естественного толкования, следует выделить то, которое можно назвать химическим. Оно устанавливает соответствия между мифологией и возникшей впоследствии химией. В частности, оно видит в трех равновеликих божествах три природные субстанции — серу, ртуть и соль; в Одине, Вили и Be — воплощение трех законов природы: тяготения, движения и притяжения. Оно трактует истекающие из Хвергельмира реки как обозначения разрушительных газов, обретающихся в недрах Земли; коней богов, переносящих их через Биврёст, как вибрации воздуха; Слейпнира среди них — как вибрацию света; Всеотца Одина — как избирательное сродство в химической реакции. В соответствии с этой системой Тор олицетворяет не грозу, а ее глубинную причину, электричество. Имя Ауку-Тор (происходящее от auka, eke> прибавлять) воспринимается как обозначение накопления электричества; пояс его в таком случае оказывается некоторым образом схож с электрическим конденсатором; железные рукавицы оказываются проводниками. Миф о путешествии Тора в Гриотунагард являет собой описание процесса распространения земного магнетизма в растительном царстве, и если Хрунгнир символизирует окаменение, Фрейя и Сив представляют собой углерод и кислород, сын Тора Магни являет собой магнит, а Мёскуркальви — намагниченную иглу. В повести о происхождении поэзии Квасир оказывается сладкой субстанцией; убившие его Фьялар и Галар олицетворяют ее разложение и брожение; Одхрерир есть напряжение, Сон — вибрация, Бодн — эхо, Гиллинг — осадок; его раздавленная жерновом жена — винный камень, Суттунг — алкогольный напиток и Гуннлед — углекислый газ. В качестве иллюстраций подобного толкования можно было бы использовать еще много примеров, однако оно, безусловно, является неправильным, поскольку оно наделяет древность таким знанием природы, которого она не имела, да и иметь не могла.

Данному толкованию родственно то, которое следует назвать астрономическим, поскольку целью своей оно имеет показать, что те знания, которые предки имели о Солнце, звездах и временах года, использовались мифологическим образом, составляя часть жреческих знаний. Следы подобного толкования присутствуют почти во всех мифологиях, поскольку наблюдения за небесными светилами неизбежно находили свое применение в жизни при определении времен года, выделении особых дней, сопоставлении быстротекущего со временем в памяти. Сему могла способствовать и древняя арифметика, и толкование, таким образом, одновременно оказывается математическим. Тем не менее оба этих метода толкования имеют в Нордической мифологии ограниченное применение, и оказываются полностью неправомочными в случае мифов, имеющих другое происхождение и предмет. Как уже неоднократно отмечалось, пращуры наши обладали весьма ограниченными познаниями в том, что относится к Солнцу, Луне и звездам. Соль, девица, погоняющая коней солнца, действительно именуется богиней, однако появляется лишь случайно и не производит мифологических действий. Само солнце не считалось богом, а представляло собой огненный диск, исходящий из Муспельхейма, области вечного огня, влекомый двумя конями, которыми правит дева Соль, в самой своей возвышенной ипостаси фигурирующая всего только как глаз Одина; однако о каком либо поклонении солнцу во всей нордической мифологии нет и следа. Бил также именуется богиней, однако она олицетворяет лишь одно из пятен на лике луны, а не само светило: свидетельств поклонения ей также не существует. Звезды искрами высыпались из Муспельхейма, после чего были прикреплены к небу и под ним; подобное детское представление просто не могло прийти в голову тому, кто мог бы захотеть обожествить эти угольки. Дважды на их изготовление пошел земной материал: речь идет о глазах Тиацци и пальце ноги Орвандиля (скорее всего две основных звезды в голове Тельца, и полярная звезда или одна из звезд Большой Медведицы); однако происхождение от плоти великанов должно было пресечь всякую возможность поклонения им. За этими исключениями звезды не упоминаются ни в одном из мифов. И если столь мало внимания уделялось небесным телам и их перемещениям, нельзя даже предположить о существовании представления о солнечном годе, состоявшем из двенадцати месяцев; не предоставляют материала для такого предположения и два отрывка из Эдд, где явным образом говорится об измерении времени, поскольку в них упоминаются лишь части дня и ночи, в соответствии с которыми рассчитывается год, однако без каких-либо точных данных, связывающих его с Солнцем или Луной. О Луне были известны только две основных ее перемены: Нюи и Нити (Nyi и Nithi)y что свидетельствует о наблюдениях за ее движением. О Солнце, напротив, мы не обнаруживаем ничего, кроме того, то оно связано с днем. Это приводит нас к предположению о том, что древнейшим годом у обитателей Севера, как и у других народов, был лунный, что подтверждается и Речами Вафтруднира, где после упоминания дня и ночи в той же самой строфе добавлено, что боги сотворили Нюи и Нити для счисления лет; отсутствует и какая-либо историческая информация о противоположном. С другой стороны, самое раннее упоминание о регулярном подсчете солнечных лет продолжительностью в 364 дня, или 12 месяцев, относится к 950–970 годам, то есть в лучшем случае всего на пятьдесят лет предшествует введению христианства. Поэтому исландцы, в то же самое время принявшие подобный счет, не могли принести с собой столь точное знание после эмиграции из Норвегии, где он едва ли находился в употреблении во время Гаральда Прекрасноволосого[183] (H?rald Harfagr), а тем более в предшествующие времена. Это заставляет усомниться в том, что двенадцать палат асов связаны с годом, определяемым движением Солнца. Однако поскольку эта точка зрения принята рядом достойных комментаторов, здесь приводится краткая схема системы, предложенной покойным профессором Магнусеном[184] как наиболее согласующаяся с Речами Гримнира.

Технически здесь многое согласовано: зима предваряет лето и начинается с Улля как раз в то время, когда в старину начинали отсчитывать зимнюю пору. Улль вполне может оказаться жителем влажных долин (Ydalir) в ноябре; Фрейр, в декабре мог получить Альфхейм «на зубок»; обновляющий год Вали правит январем; в феврале Один вместе с Сагой может повторить песни о былых подвигах, и так далее. Невзирая на все это, на мой взгляд, против всех этих систем свидетельствует тот факт, что о постоянном расположении палат богов относительно друг друга свидетельствует лишь упоминание их в таком порядке в Речах Гримнира; так как в указанной поэме перечисляются также кони асов, имена Одина и так далее, и потому ее, возможно, следует считать некоей разновидностью перечня или каталога мифологических объектов. Нет никаких оснований и пренебрегать Тором, включая Хеймдалля, бога радуги, поскольку оба они связаны с воздушными явлениями и не имеют никакого отношения к ежегодному перемещению Солнца или временам года, с которыми также, насколько я представляю, не связаны ни Видар, ни Ньёрд, бог ветра и океана, ни Фрейр и Фрейя, божества плодородия, ни муза истории Сага, представленные в таком качестве в Эддах.

Обращаясь к арифметике скандинавов, мы встречаем здесь, как и среди всех древних народов, частое употребление некоторых священных чисел: 3, 7, 9, 4, 8[185]; но в целом арифметика их кажется нам весьма ограниченной; и если обнаруживается какой-нибудь более сложный пример, как, например, в случае 540 ворот Валгаллы, из которых плечом к плечу могли выезжать по 800 эйнхериев, его следует в лучшем случае рассматривать как остаток более древнего предания, оригинальный смысл которого утрачен. Умножая 540 на 2300, мы получаем продолжительность индийской юги; однако не является ли это совпадение чисто случайным? Трудно понять, какая связь может существовать между длительностью юги с одной стороны и числом дверей Валгаллы и эйнхериев с другой.

Каждая из религий древности объединяет не только строго религиозные элементы, такие, как вера в сверхъестественное и влияние этой веры на поступки людей, то есть все те знания, которые ныне носят название науки. Жрецы впитывали все знания. И сведения о природе, о языке, обо всей интеллектуальной сущности человека и его культуре, об истории происхождения государства и основных народах облекалось в поэтическое, нередко мифологическое облачение, распространяясь в виде песни и устных преданий, а в более поздний период письмом — среди наиболее культурной части общества, конкретных семей. Они в свою очередь распространяли среди основных народных масс то, что казалось им наиболее уместным для данного времени и места. Таков материал, дошедший до нас в виде Эдд, в том виде, как сейчас они лежат перед нами, пройдя все Средние века. И поэтому поздние интерпретаторы, вне сомнения, правы в том, что разыскивают в этих остатках не только предания о возникновении и разрушении мира, об отношении человека к Божеству, но и контуры естественных и историчных знаний, присущих Античности. В предшествующем наброске мы, конечно же, опустили все, что могло иметь историческое значение, изложив то, что может рассматриваться как чистый миф.

Эта мифологическая информация содержится в двух древних памятниках, Старшей и Младшей Эддах, называемых по предполагаемым составителям Сэмундовой Эддой и Эддой Снорри. Первая из них содержит песни более древние, чем северное христианство, которые, передаваясь первоначально в устном виде, были в итоге записаны в Средние века. По большей части они дошли до нас в виде фрагментов, и некоторые пробелы в более позднее время с большим или меньшим талантом заполнены прозаическими вставками и введениями. Другая Эдда состоит из сказаний основанных на стихах Старшей и часто заполненной ими, однако записанными и сохраненными по прошествии языческой поры отдельными учеными того времени, то тут, то там добавлявшими толкования некоторых вопросов.

Возьмем, например, вступление, содержащееся в части Прозаической Эдды или Эдды Снорри, носящей название Gylfaginning, или Видение Гюльви:

Конунг Гюльви был муж мудрый и сведущий в разных чарах. Диву давался он, сколь могущественны асы, что все в мире им покоряется. И задумался он, своей ли силой они это делают или с помощью божественных сил, которым поклоняются. Тогда пустился он в путь к Асгарду, и поехал тайно, приняв обличье старика, чтобы остаться неузнанным. Но асы дознались о том из прорицаний и предвидели его приход прежде, чем был завершен его путь. И они наслали ему видение. И вот, вступив в город, он увидел чертог такой высокий, что едва мог окинуть его взором. А крыша чертога была вся устлана позолоченными щитами.

У дверей того чертога Гюльви увидел человека, игравшего ножами, да так ловко, что в воздухе все время было по семи ножей. Этот человек первым спросил, как его звать. Он назвался Ганглери и сказал, что сбился с пути, и попросил ночлега. И еще спросил он, кто владетель того чертога. Человек ответил, что чертог тот принадлежит их конунгу. «И могу я отвести тебя к нему, и уж ты сам спроси, как его звать». И тотчас пошел человек в чертог, а Ганглери следом. И сразу же дверь за ним затворилась. Ганглери увидал там много палат и великое множество народу: иные играли, иные пировали, иные бились оружием. Он осмотрелся, и многое показалось ему диковинным. Тогда он молвил:

Прежде чем в дом

войдешь, все входы ты осмотри,

ты огляди, —

ибо как знать,

в этом жилище

недругов нет ли.

Он увидел три престола, один другого выше. И сидят на них три мужа. Тогда он спросил, как зовут этих знатных мужей. И приведший его отвечает, что на самом низком из престолов сидит конунг, а имя ему — Высокий. На среднем троне сидит Равновысокий, а на самом высоком — Третий. Тогда спрашивает Высокий, есть ли у него еще какое к ним дело, а еда, мол, и питье готовы для него, как и для прочих, в Палате Высокого. Ганглери сказал, что сперва он хочет спросить, не сыщется ли в доме мудрого человека. Высокий на это отвечает, что не уйти ему живым, если не окажется он мудрее.

И стой, покуда

ты вопрошаешь.

Пусть сидит отвечающий.

Пер О.А. Смирницкой

И вот Ганглери начал спрашивать…

Следующие далее вопросы и ответы составляют то, что носит название Эдды Прозаической, Эдды Снорри, или Младшей Эдды. К ним прилагаются отрывки различных, предназначающихся для скальдов, мифологических познаний, используемых в качестве иллюстрации и руководства для применения поэтических выражений. Отсюда ясно, что наиболее важным является более старое собрание, хотя для понимания его аранжировки и полноты содержания приходится постоянно обращаться к младшему сборнику. Если мифы Старшей Эдды полны и подробны, исполнены поэзии и духа, часто темны и неясны, Младшая Эдда лишена этого недостатка, ибо мы нередко сталкиваемся там с тривиальным, едва ли не детским изложением; таким, на наш взгляд, может сделаться старинное религиозное знание, отлившееся в форму позднейших народных верований. Отсюда поэтому следует, что несколько мифов кажутся ныне скудными и безвкусными выдумками, хотя в оригинальном своем виде они предположительно могли блистать формой и содержанием. Язык обеих Эдд нередко неясен, а текст лишен прозрачности; более того, похоже, что несколько мифов утрачены[186], так что полное собрание Нордических мифов нам недоступно.

Эдды могу послужить основой для толкования Нордической мифологии, и самым достоверным из толкований станет, конечно, то, которое объясняет эти мифы в их взаимосвязи. Конечно, можно задать вопрос, являлся ли Север родным домом этих преданий, или они выросли на чужой почве? Ибо мифы могли возникнуть среди самих северных народов, и постепенно, с течением времени укорениться в среде их потомков в качестве продукта интеллектуальной или политической жизни народа; однако они могли и прийти со стороны, могли быть навязаны народам Севера при завоевании их стран, подавившим собственные идеи; или, наконец, они могли стать смесью туземных и заимствованных мотивов. Вопрос этот был исследован со всей полнотой и строгостью. О вере древней финской народности по все видимости повествует миф о трех сыновьях Форниота — Хлере (море), Логи (огне), Кари (ветре); мнение это подтверждается мифами о Торе как боге грозы и сравнением с верованиями, до сих пор бытующими в среде лапландцев. Все это, однако, представляет собой весьма несущественную часть мифологии асов и не могло сыграть существенной роли в ее развитии. С другой стороны, все указывает на то, что мифология эта родилась на юге и на востоке; туда указывают предания, сходство с мифологиями германских и даже более южных народов, а также язык. Исследование мнения, помещающего эту родину на берегах Ганга, может быть проведено двумя способами: либо путем обнаружения сходства между несколькими ее мифами и преданиями других народов, или путем сравнения общего духа обеих мифологий. Сопоставление нескольких мифов, с великой ученостью произведенное Финном Магнусеном, говорит, что между Нордической мифологией, с одной стороны, и индийской, персидской и прочими родственными системами преданий — с другой, существует много удивительных соответствий, особенно там, где речь идет о сотворении мира, переселении душ, возобновлении и так далее, в то время как с точки зрения духа они существенно различаются между собой. Восточные мифологии созерцательны, Нордическая же представляет собой чистое действие; в соответствии с первой богов можно умилостивить искуплением, в соответствии со второй — битвой. Первое является естественным следствием восточного тепла, второе — северного холода. Поэтому кажется вероятным, что самые ранние элементы Нордической мифологии были перенесены из Азии при посредстве других народов на Север, где они обрели развитие и приняли определенную форму. Дикая, гористая и величественная природа страны предоставила величественные и могучие образы, срисованные с гор и айсбергов; а активный образ жизни, который вели здесь мужчины, преобразовал ленивых и полусонных, погруженных в созерцание богов Востока в существа, мчащиеся на крыльях бури и посреди свирепой битвы собирающие к себе мужей, дабы вознаградить их в ином мире сражениями и смертью, от которой они восстают к жизни, а также излюбленными яствами жителей Севера, укрепляющими их для новых сражений. Любое более или менее пристальное рассмотрение жизни Севера, постоянной войны его жителей с природой и врагами, помогают понять, что Один, сколь бы буддийским ни был его первоначальный облик, под норвежским небом должен непременно превратиться во Всеотца; что северный человек, для которого смерть была повседневным делом, непременно должен был получить свою Валгаллу, и что само представление о счастье без битвы, о покое без бури не принадлежит нордическому миру. В конце концов, для толкования Эдд не обязательно обращаться к другим мифологиям, хотя сравнение с ними всегда окажется ценным и мифологически интересным, когда оно обнаруживает аналогии между ними и преданиями Севера.

Чтобы удовлетворительным образом истолковать Нордические мифы необходимо обратиться к значениям имен мифологических персонажей. Словесная иллюстрация должна предшествовать всякой другой; если она неудачна, ошибочной окажется и любая другая. Имена богов, как указывает Гримм, многозначительны сами по себе, они несут указания на природу бога[187]. Однако подобного рода исследования иногда сопровождаются собственными трудностями, поскольку языковый фон здесь обыкновенно составляют древнейшие из слов, и вся этимология существенным образом зависит от прихоти автора. Толкование мифов понесет также серьезный ущерб, если мы поддадимся слепым догадкам среди форм схожих звучаний. Поэтому каждая словесная иллюстрация должна соответствовать законам перехода между норвежским и родственными ему языками; хотя правило это куда проще сформулировать, чем выполнить.

Истолковать миф означает показать, что стало основой для главного его образа, и выразить несимволическим языком мысль, послужившую для него основой. На этом объяснение обыкновенно может остановиться; ибо нет нужды следовать метафорической картинке во всех ее подробностях, а процесс этот обыкновенно свойственен поэтическому уму; предметом же объяснения является не возбуждение фантазии, но доведение ее до того места, откуда она может начать свой полет. В основе мифа о любви Фрейра и Герд лежит мысль о том, что бог плодородия стремится распространить свое благословение на бесплодную землю и пробудить семенем ее дремотный покой. Показать это и значит истолковать миф. Но мысль эта выражается через картину желаний и страданий любви, о благословении плодоношения, о воздействии любви на юное сердце, превращая миф в прекрасную поэму. Раскрытие сих поэтических красот не является предметом толкования; однако оно не укроется от поэтически настроенного человека. Исследовать же все возможные аспекты сходства плодоношения земли и воздействия любви на людское сердце будет неинтересно и бестактно.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.