Раздел I

Раздел I

Считается, что Хридая, обычно называемая «Сутрой Сердца», — суть доктрины Праджняпарамиты. Ее важность осознается настолько хорошо, что ее ежедневно перечитывают в монастырях — практика, не всегда приводящая к пониманию.

Данное изложение основано на трех основных источниках — санскритском, китайском и тибетском, но это не прямой перевод. Изложение некоторых технических терминов дано в Замечаниях, но значение слов в целом определялось санскритом или китайским. Оно не претендует на что–либо кроме возможного прояснения ключевого смысла сутры, значение которого затуманено объективной и, таким образом, непригодной терминологией.

Само название сомнительно и должно быть пересмотрено. На Востоке сердце рассматривалось как средоточие того, что мы считаем умом, а для нас сердце — символ средоточия чувств. Поэтому перевод слова «хридая» или «синь» как сердца вводит в заблуждение. Это уже всем понятно, так что современные переводчики в основном переводят эти слова как «ум». Но переводчики неохотно отходят от академических традиций, даже если осознают их несоответствие. Возможно, иногда они пренебрегают своим долгом передавать истину — насколько это возможно — в угоду своей репутации ученых?

С названием дела обстоят несколько иначе, потому что слово «сердце» для нас также символ жизненного центра, а термину «праджняпарамита» дан перевод «совершенство мудрости», так что вся фраза «сердце совершенства мудрости» составляет очень привлекательное название, от которого не так–то просто отказаться.

Я уже высказал свое мнение о слове «сердце» (хридая, синь), а теперь сделаю пару замечаний о «праджняпарамите». Разговорное и общелитературное значение слова «праджня» во всех формах и сочетаниях связано со знанием и пониманием и может переводиться как «мудрость», а «парамита» означает «пересекать» и иногда «окончательное достижение» или «совершенство». Поэтому, как и следовало ожидать, перевод «совершенство мудрости» безупречен с академической точки зрения. Но в буддизме эти слова использовались в чисто символическом смысле, зависящем от контекста, эпохи и даже конкретного места, и этот смысл — который можно было бы назвать жаргоном — редко, если вообще когда–либо, совпадал с разговорным и общелитературным значением[15].

Китайцы поступили совершенно правильно, оставив эти слова в оригинале, преобразовав их фонетически в баньжо и боломи, а мы такие педанты, что пытаемся переводить их, не имея подходящего слова, передающего их значение. Парамиту еще можно переводить, так как она несет значение «трансцендентный», приемлемое в большинстве контекстов, но «мудрость», будучи слишком общим словом, даже не намекает на техническое значение праджни.

Во–первых, праджня, как функциональный аспект дхъяны, не может быть такой абстрактной, пассивной или объективной «вещью», как «мудрость». Ее можно обозначить как активный принцип, функционирование дхъяны, где дхъяна — статический аспект праджни. Отсюда, кстати, можно заметить, что дхъяна, в техническом смысле, не имеет никакого отношения к «медитации», разве что в этимологическом значении этого слова, — она может означать что угодно, но не это.

Во–вторых, нам ясно говорят, что означает праджня, хотя это не требуется тем, кто понял писания и учение наставников династии Тан. Ханьшань, просветленный мудрец, в комментарии к «Алмазной сутре» сообщает, что под «праджней» Будда подразумевал «субъективность». Это не означает, что всякий раз, когда в тексте встречается слово «праджня», оно может переводиться как «субъективность», это просто значит, что как бы ни использовался этот термин, у него всегда будет субъективный подтекст. Другими словами, он никогда, если использовать его правильно, не будет указывать на что–либо объективное или поддающееся объективизации, физически или концептуально. Как уже говорилось, у этого термина множество различных оттенков смыслов, совокупность которых не может передать ни одно слово в английском или французском языке, а из–за объективной природы языка его иногда можно обнаружить в двойственном контексте с целью указать на функцию ума или явно объективное качество. Наставники редко были настроены филологически — их скорее интересовало перенаправление умов их монахов в сторону, отличную от их, а также нашей обусловленности. И иногда они указывали в сторону некоторого понимания, будто бы утверждая противоположное.

Я не знаю степень аутентичности доступных санскритских текстов, которых, как говорят, существует около двадцати. У тибетского текста есть значительные отличия, но не в сути. Используемый китайский текст — это перевод знаменитого монаха Сюаньцзана (596–664). Оригинал был привезен им из Индии с множеством других сутр, хотя считается, что он был знаком с этой сутрой до поездки, поскольку использовал ее в пути. Я не знаю, сколько ошибок внесли переписчики. В ней есть места, отличающиеся от всех остальных версий. Было пять китайских переводов, третий выполнен Кумарадживой[16], пятый — Сюаньцзаном.

Хридая может также рассматриваться скорее не как краткое изложение объемной «Праджняпарамита–сутры», а как оригинальный живой ответ на все писания, все доктрины, методы, практики, догмы — фактически на все экклезиастицизмы религиозного буддизма. В нескольких дюжинах слов, в рамках традиционного изложения, все основные буддийские учения отвергаются без долгих рассуждений, не иконоборчески, а насколько возможно мягко, простым перечислением субъективных элементов индивидуальной личности, затем их объектов и в конце самих «святых доктрин», и указанием для тех, кто способен увидеть, на то, что все, абсолютно все — просто видимость (чисто феноменально) и не может никоим образом существовать само по себе. Ответ предельно очевиден, такова «истина чань» (как и любой другой доктрины или недоктрины, стремящейся ее прояснить).

Возможно, кто–то почувствовал, что люди, способные постичь Великую Колесницу, впустую тратили свои жизни, вдаваясь в тонкости логики и философии, усердно отрывая листики артишока, отрубая отрастающие вновь головы гидры, вместо того чтобы прямо направиться в сердце (хридая) вопроса, и составил эту восхитительную короткую «сутру», раскрывающую хридаю.

Лейтмотив всего текста — отвлечь от бесконечного объективирования, от обусловленной концептуализации и особенно от иллюзорного волеизъявления, из–за которого они воображают, что живут и действуют. А отвлекаясь от того, чем они не являются, они могут неожиданно осознать безграничность того, что они есть.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.