НЬЮ-ЙОРК 6

НЬЮ-ЙОРК 6

ИНДОНЕЗИЯ — странное место. Разбросанная на семнадцати тысячах пятистах восьми островах, страна лежит на стыке трёх колоссальных тектонических плит — Тихоокеанской, Евразийской и Австралийской. Плиты смещаются, вызывая частые подводные землетрясения и поднимая цунами. Жить там тревожно и зыбко.

Эта раздробленность существования усугубляется тем, что в Индонезии живут более трёхсот национальных групп, говорящих на семистах сорока двух языках и диалектах. И в этой самой стране, где все отличаются ото всех, где природа так же разорвана на мелкие куски неверной суши, как разрознены и населяющие её люди, родилось самое единое и стройное духовное учение в мире — субуд.

Субуд, объяснял Илье Роланд, сводится к следующему: каждый может вступить в контакт с Высшей Силой напрямую, без посредников. В каждом спрятана исконная суть, которую можно разбудить через процедуру, называемую «латихан».

Процедура эта невообразимо проста: люди, мужчины и женщины раздельно, в разных помещениях, встают в крут, и один из них говорит:

— Начнём.

И всё. Дальше приходит откровение, если ты к нему готов. Или нет, если твоё время не сейчас. Никакой подготовки, никакой духовной работы, никакой организации. Сила сама выбирает тех, с кем хочет вступить в контакт. И являет себя этим выбранным.

Они сидели на татами в гимнастическом зале над Harry’s Coffee Shop. На скудно выкрашенных стенах висели расписания занятий дзюдо и плакаты с людьми в различного типа кимоно.

Говорил Роланд, Илья задавал вопросы; остальные двое слушали молча, как бы сторонясь беседы. Один из них, Саймон, был в носках разного цвета.

— Это не религия, — объяснял Роланд. — Нет никаких предписаний. Нет никаких запретов, кроме тех, что ты определил себе сам. Человек может исповедовать любую религию и делать латихан. Саймон, например, иудей, Джефф — протестант, а я гностик. В субуде нет догматов веры, нет даже центральной фигуры — бога. Субуд — это просто убеждение, что в каждом есть частица Силы, и если он обратится к Силе, Она ответит и поможет.

— Но что-то всё-таки нужно сделать, чтобы Сила выбрала тебя? — спросил Илья. — Если Сила являет себя избранным, значит, что-то делает их избранными.

— Мы не можем знать, почему Сила выбирает тех или других, — сказал Роланд. — Не заботьтесь об этом. Если начнёте думать, то придумаете миллион теорий, и каждая будет неправильной. Все религии построены на таких неправильных теориях о Силе. О том, как Она создала мир, о предназначении человека, о том, что Сила хочет от нас. В субуде нет ни космогонии, ни теологии, ни морали. Только вера, что Сила доступна для контакта, и Она сама скажет, что делать и как. Всё остальное придумано людьми.

Зал постепенно наполнялся мужчинами; они снимали обувь у входа, проходили к узким длинным лавкам, стоявшим вдоль одной из стен, и молча садились, не здороваясь с другими. Многие снимали ремни и часы и клали под лавки. Некоторые сворачивали ремни и засовывали в обувь у входа. Концы ремней торчали из пустых ботинок — как гюрза перед броском.

Между пришедшими было мало сходства: разных рас, возрастов, религий, их, однако, объединяли молчание и чувство цели. В зале сгущалось предчувствие, как перед сексом с женщиной, с которой спишь впервые; знаешь, что произойдёт, но как это будет, как начать, кто первый дотронется, что она любит — всё это пока тайна, которую предстоит раскрыть.

Мужчины сидели вдоль стен без ремней и часов и ждали тайны.

Окна были плотно закрыты. Кто-то зажёг свет, и в высокой пустоте зала повис желтоватый туман. Вокруг ламп на потолке расцвела резная паутина из расплывчатых теней. Худой хасид, что пришёл последним, аккуратно сложил чёрный пиджак и положил на лавку. На нём была белая нечистая рубашка с торчащими из-под неё кистями таллескотна. В каждой кисти было по одной синей нити.

— А как же Антон? — спросил Илья. — Он так ждал этой встречи. Надо позвать его тоже.

— Он не важен. — Роланд поднялся с татами. — Его не было, когда я за вами пришёл, стало быть, он не важен. Сила не хочет его испытать. По крайней мере, в этот раз.

— Неудобно как-то. — Илья старался оттянуть начало латихана. — Он, собственно, всё это начал, искал…

— Он был нужен, чтобы привести вас, — решил Роланд. — Он просто инструмент, который Сила использовала, чтобы привести сюда вас.

Роланд отошел к мужчинам, сидящим на лавках, и стал что-то говорить. Разговор шёл об Илье: они разглядывали его, не прячась. Высокий азиат (кореец?) кивнул Илье в знак приветствия. Илья кивнул в ответ. Кореец неожиданно засмеялся и отвернулся.

Илье стало от этого жутковато. Ему хотелось уйти.

— Страшно, конечно, — вдруг сказал Джефф. Илья увидел, что он уже не сидит, а лежит на полу с закрытыми глазами. — Страшно, а вдруг ты не избранный? Пока не попробовал, есть надежда незнания. Незнание, собственно, это и есть надежда. — Он открыл глаза и уставился в высокий потолок зала. Потом сел и потянулся: — Пора.

Илья заметил, что в центре татами все уже встали в круг. Роланд стоял вместе со всеми, но как бы отдельно. Он позвал Илью глазами. Илья поднялся и занял место в кругу. Было очень тихо.

— Начнём, — сказал Роланд.

Началось сразу. Илья на секунду перестал видеть зал, всё куда-то пропало, а потом появилось вновь, но уже другое и по-другому. Люди теперь не стояли в кругу, а рассеялись по залу. Худой хасид танцевал в углу сам с собой.

Вдруг Илье стало жарко. Он понял, какая он сволочь и сколько он сделал плохого. Он обижал людей. Он лгал. Он был высокомерен. Он никого не любил, кроме себя.

Эти мысли возникали в мозгу сами, нет, их кто-то туда впечатывал.

Кто-то с ним говорил. Кто-то светлый, добрый, кто был готов простить.

Илья заплакал.

Он почувствовал, что уже не стоит на месте. Он двигался, как-то рвано скользил по залу, будто на коньках. Вокруг были другие люди; он знал, что они здесь, но не мог их видеть. Зато он увидел себя, сверху: он сидел на полу, уткнув лицо в колени, и просил его простить. Илье было стыдно и светло. Его простили.

Вдруг он осознал, что стоит и пытается залезть на стену; это было очень важно, самое важное из всего, что с ним когда-то случалось. Он поднимал ноги, сгибал их в коленях и пробовал взобраться на совершенно гладкую стену, схватиться руками за пустоту и подтянуться. Стена не поддавалась, но и не отталкивала. Стена сказала Илье, что он должен, обязан продолжать пытаться, но помощи не будет.

Он видел стену необыкновенно ясно: каждую выбоину, каждую неровность краски. Видел всю сразу и каждую малую деталь.

Потом всё окончилось. Вокруг были люди, в разных позах, кто-то продолжал двигаться, кто-то замер, кто-то лежал на полу. Предметы стали резко различимы, и Илья понял, что вернулся в жизнь. Внутри него разлилась пустота.

Он позвал Силу несколько раз, но ответом была пустота.

Илья сел на пол. Он хотел пить.

Все оделись и как-то быстро ушли, не прощаясь друг с другом и не разговаривая. Илья сидел на полу и ждал объяснений. Никто не обращал на него внимания.

Он увидел, что Роланд идёт к выходу. Илья встал и поспешил за ним, но не успел: Роланд ушёл.

На улице было темно, фонари горели расплывчатыми кругами. Илья заметил Джеффа; тот шёл к метро. Он догнал его и пошёл рядом. Джефф остановился.

— Понял? — спросил Джефф. — Ты понял?

— Нет, — сказал Илья. — Я не понял. Со мной никогда такого не было.

— Это Сила, — объяснил Джефф. — Она говорила с тобой. Тебе много чего предстоит. Много чего. Целая уйма всего.

— Чего? — спросил Илья.

Он хотел объяснений. Он хотел, чтобы Джефф расспрашивал его о том, что случилось.

— Много всего, — повторил Джефф. — Ты многое должен будешь сделать. Тебе ещё скажут.

— А если я не хочу? — спросил Илья.

— Понятно, не хочешь. — Джефф поморщился. — Только кого это ебёт?