Глава III Другая жизнь

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава III

Другая жизнь

— Андрей Леонидыч, все вас ждем, — наконец вмешался в разговор Ж, который уже минут десять крутился около собеседников.

Андрей помахал рукой, мол, отстань, и продолжал:

— В общем, вместе рванули. Бабка к тому времени померла. В соседней деревне выяснили, что она монахиней была, а в свое время служила при Васильковской церкви. Так к Никодиму и попали. От Макса перегаром разило. Он велел ему в машине оставаться, а меня принял в своей избушке, ну ты знаешь как он жил. Меня это тоже впечатлило. Так вот, я ему икону протягиваю, а он не берет, мол, расскажи сначала, как она к тебе попала. Я и рассказал. А он выслушал и говорит: «Нет, это не мистика. Рано или поздно, здесь или там, но каждого из нас ждет свой Судный день, и каждому воздастся по делам его. За парнишку не волнуйся — выздоровеет. А тебе, за то, что чуешь Бога, награда будет». Как в воду глядел. Быстро я поднялся, впрочем, и Макс помог с банковскими делами. Ну а тогда зачаровал меня Никодим, разговорились, ну ты знаешь, наверное, как это бывает. Я к нему еще несколько раз приезжал. Чудный батюшка был, давай еще — за упокой.

— Да, пацан у Макса действительно из комы вышел, — выпив, продолжал Андрей. — До меня только тогда дошло: я ведь о нем при Никодиме ни слова не сказал. Захожу как-то к Максу, а там снова этот черный квадрат вместо иконы прямо глаз буравит. Что-то думаю здесь не так. Ну и посоветовал Максу сдать весь свой иконостас Никодиму, чтоб пацан на поправку скорее шел. Тут поупирался, поупирался, мол, иностранцы уже нереальные бабки предлагали, а иконы в цене только растут. Но все же собрал все иконы и отвез Никодиму. Потом рассказывал, что тот иконам удивился, а вот его визиту — нисколько. Казалось, даже не замечал, рассматривая древние лики. Макс уже злиться начал, хотел все собрать и уехать. Но Никодим говорит: «А ты никак благодарности ждешь? Не от человека ее ждать надо. Сын-то как, поправился?». Не знаю, о чем они говорили, но с криминалом Макс тогда тоже окончательно завязал. Зато бизнес в гору пошел… Может, теперь ты и Макса подозревать будешь? А если прикинуть, сколько через Никодима таких прошло? И что, всех подозревать? Нет, он чуял хороших людей, а Аббат по себе судит. Так что ты завязывай и… письмецо-то мое отдай, а то мало ли что.

Деснин с ухмылкой выложил конверт на стол:

— Не доверяешь? Сам же сказал, что Никодим хороших людей чуял.

— Никодим, да. Подобные старцы, к их чести, молятся за всех остальных. Может поэтому мир еще и не развалился, но понимаешь… — Андрей повертел письмо в руках. — Лучше анекдот расскажу. К прогоревшему новому русскому приходит дьявол и предлагает: — Продай мне душу! — Гони лимон баксов, — говорит тот. — Пожалуйста! — То есть лимон я получу сейчас? А душу когда заберешь? — После твоей смерти! — А бабки отдашь сегодня? — Да! — А душу только после смерти? — Ну да! Что непонятного? — Да никак не пойму, где ты меня кидаешь…

Деснин даже не улыбнулся. Андрей также посерьезнел:

— Понимаешь, верить можно лишь в изоляции. В монастыре, на зоне даже, ты ведь оттуда. Но в мире жить по-божески нереально. Если бы человек соблюдал все предписания религии, то он был бы уже не человеком, а Богом. Мы — люди и нам свойственно их нарушать. Именно в нарушении и проявляется человечность. А потому остается только грешить и каяться. Я бываю в элитных церквах закрытого типа и часто там известных людей вижу. Грехи за всеми водятся, и вообще жизнь теперь другая.

— Но Никодим же жил.

— Он святой был. Кстати, ради его памяти я тут выхлопочу, чтобы его официально причислили к лику новомучеников.

— А по мне лучшая память о Никодиме — жить по Божески. И я хочу жить честно, так, чтобы не было о чем каяться.

— Будешь честным — будешь нищим, — пошутил Андрей. — Да и потом, разве кто кого грабит, убивает? Я вот людям досуг обеспечиваю, отвлекаю.

— Да понятно, только, знаешь, это все, — Деснин указал в сторону галереи, — Никодим не одобрил бы. Хоть и не криминал, но… «А то, что упало в терновник, это те, кто услышал, и, когда они уходят, их совсем заглушают беспокойства, богатство и удовольствия этой жизни, и они не доводят плода до зрелости».

— А сам-то ты кто, сам-то? — видно было, что Андрея задела цитата. — Как там… «А те, что у дороги, это те, кто услышал; потом приходит дьявол и забирает зерно из их сердца». Ты заказчика зачем ищешь? Чтобы отомстить, чтобы…

— Я уже никого не ищу, — оборвал его Деснин.

— Ну вот и правильно, — Андрей глянул на часы, — Я сам все порешаю. Ну а пока — прощай.

Несмотря на откровения Андрея, где-то в глубине души Деснин остался недоволен разговором. Вроде бы все логично, и возмущался Андрей вполне натурально, но… В этот момент, давая знать, что сел аккумулятор, противно пикнул мобильник, подаренный Вованом. А ведь, кроме Андрея, только Вован знал, что он ищет Мокрого…

Деснин выкурил сигарету, затем еще одну. Музыка в галерее смолкла. Должно быть, начался аукцион, о котором говорил Ж. Деснин нервно вертел в руках мобильник и наконец набрал номер Вована.

— Ты меня зачем Аббату сдал? — сходу начал Деснин.

— А, Колян, ну как ты? Живой?

— Живой, как видишь. А ты не ожидал?

— Да ты чего базаришь, а? Кому я тебя сдал? Причем здесь Аббат?

— Но ведь на Мокрого навел меня ты.

— Ну я, а что?

— А то, что он на Аббата работал.

— Вона как… Я ж ведь тебе говорил, не суйся туда. А если б знал, на кого этот Мокрый работает, ствол бы тебе точно не дал — у меня еще все дома, чтобы с Аббатом связываться.

— Значит, не ты? Но кто же тогда меня сдал? И зачем?

— Ну ты прям как детский сад. Совсем что ли на зоне мозги отсохли? Прикинь: ты начал копать, то, се. А от Аббата никто живым не уходит…

— И что?

— Да то, что заказчик тебя и сдал, а то вдруг чего накопаешь.

— Да понял я. И у тебя расклад верный получается. Но если не ты и не Андрей, тогда я вообще ни хрена не врубаюсь.

— А я что говорил? Короче, если здесь Аббат замешан, я — пас. Да и тебе советую. Ну дался тебе этот поп! Концов все одно не найдешь, а жизня — она одна, сечешь? Брось ты все это. У меня вот к тебе настоящее дело есть. Я тут стрелу забил. Ну с этими, кто переход взорвал. Ты бы подвалил, а? Стрелять, чай, не разучился? А то, чую, тихо мы не разбежимся.

— Угу, — пробурчал Деснин. — Ты попозже перезвони, а то я сейчас весь в думках.

— Да мне сейчас ответ нужен, — прокричал Вован, но Деснин уже выключил телефон.

Из задумчивости его вывел заскочивший в бар Ж:

— Вы что, мировые проблемы решали? Уже вон и аукцион кончился. Прилично выручили, а ты говоришь, говно. Как сказа Дали, я богат потому, что мир полон кретинов. А что, Андрей Леонидыч уже уехал? Жаль, жаль. Сейчас будет фуршет от спонсоров, а он наш главный содержатель. Хотелось бы его видеть. Ну что ж, будем считать, что ты за него. Отказы не принимаются. И не стесняйся — все свои. Идем же.

Спонсоры изъявили желание для разнообразия устроить общий стол прямо в галерее, чтобы народ не расползался по отдельным закуткам и всех было видно. Стол был со стандартным покрытием: поросенок, осетрина, несколько плошек икры, куча всевозможных салатиков, вино, водка, коньяк. Внимание Деснина привлекли запеченные куры. Их почему-то было сразу по две на подносе, причем одна возвышалась над другой. Ж, заметив, что гость разглядывает эту странную кулинарную конструкцию, тут же дал пояснения:

— И тут актуальное искусство. Петух во время, так сказать, полового акта. Вернее, два петуха. Эти педерасты даже в кулинарию пролезли. Попробуй — они ничего.

Но после такого объяснения Деснина как-то отворотило от блюда. Отведав коньяку под кучу дежурных тостов, он захмелел и все хотел пристроиться к поросенку, аппетитный бок которого не давал покоя. Но вот беда: Деснин не знал, как поступить. Не лезть же через весь стол и резать себе кусок. В конце концов, Деснин пристроился к красной икре. Коньяк был хороший, и Деснина совсем развезло. Он подвинул к себе плошку и черпал икру прямо ложкой, как кашу. Однако никто не обращал на это внимания. Только Ж, также совсем захмелевший, усмехнулся:

— Хм, народ. А здесь все только на салатики налегают — у всех несварения от частого пережора.

— А народ с голоду пухнет, — почему-то вспомнил Деснин увиденное в Василькове.

— А чего нам народ? Пусть хоть весь передохнет. Да и нет народа — быдло одно. Хотя, кто делает это быдло? Мы и делаем.

Ж выпил и закинул руку на плечо Деснину:

— Слушай, Николай, нравишься ты мне. Ты ведь первый, кто прямо сказал, что вот все это (Ж обвел руками галерею) отстой. Я это не забуду. Да, все это — говно. А знаешь почему? О, щас я тебе весь расклад дам. Ты уж, это, меня извини, не к столу будет сказано, но я скажу. Понимаешь, мы пожираем культуру, перерабатываем ее, перевариваем. А после переработки сам знаешь, что из организма выходит. Отбросы, так сказать, производства. А по правде, с тех пор как культура отбросила от себя культ и сделала культ из себя самой, она и есть отброс. Но деградация культуры, скажу я тебе, всего лишь следствие деградации общества. Свобода! Искусство дохнет от свободы. Думаешь, это все просто так появилось? Нет! В основе любого направления искусства всегда лежит та философия, которая на данный момент отражает мировоззрение большинства. Конец тысячелетия, усталость века, загробные настроения. Отсюда и картины такие. Короче, тлен разложения и нравственная вонь гниющей души. А все эти художники, вся эта эстетствующая падаль это все и выражает. Прально? — гаркнул Ж в ухо ближайшему соседу.

— Естес-ственно, — согласился тот, хоть и не слушал о чем речь.

— Во. Искусство — это не развлечение, а сложная работа над собой. А зачем напрягаться, думать? Делай деньги и живи как животное. При капитализме человеком быть вообще необязательно. А потом Бобок — и все, и никаких проблем. Настоящее искусство порождает душевные потрясения, а нынешним людям и трясти-то нечего. Тех, кому мало просто бухнуть и потрахаться, надо удивлять, чтоб они воскликнули «Вау!» и только-то. Художник нынче шут, и призван развлекать, а не потрясать, отключать людям мозги, а не заставлять думать.

— Это из твоей книги, что ли? — поинтересовался Деснин.

— Хм, из книги. Только из другой, и я ее давно сжег к черту.

— Зачем? — удивился Деснин. — Ведь правда же.

— Может и правда, но кому эта правда нужна? Да после такой правды я без работы останусь. Нет уж. Лучше восхвалять все это говно, чем сидеть без рубля… Вон, вон, смотри, клиент созрел.

— А че, — кричал один из подвыпивших спонсоров, ковыряя пальцем в зубах, — мы тоже не лыком сделаны. Щас мы вам устроим искусство. Натюрморт, блин.

С этими словами спонсор — бритоголовый жирный мужик — снял со стола поднос с лоснящимся от жира поросенком и поставил его на пол.

— Холст тащите! — орал он. — Вот, вот, тут поставьте, ага. Крепче, крепче держите.

Спонсор прицелился и хлестким ударом щечкой зафутболил поросенком в холст.

— Принимай картину, — орал он. — «Поросенок в собственном соку», писано жиром, гы-гы-гы!

Публика завелась. Кто-то сдернул одну из скатертей — все полетело на пол. «Автор» орал, что это тоже актуальное искусство, но его не слушали — пустились в пляс. Попсовая группа из педерастообразных мальчиков, которая до этого играла какую-то дрянь в живую, отчего звучала отвратительно и портила аппетит, залабала что-то заводное. В отплясывании особо усердствовал непонятно с какого бока присоседившийся представитель горадминистрации, как он сам представился.

— Ну как пирушка? — спустя какое-то время подскочил Ж к Деснину.

— Да ничего. Меня только вот этот пидор смущает.

— Я не пидор, хам! Я артист! Я деятель искусств! — возмутился одутловатый мужик, предлагавший Деснину найти уединенное местечко.

— Нос утри! — приказал ему Ж. — У нас здесь кокаин не приветствуется. Это тебе, Люба, не ночной клуб.

— И что это мы сегодня такие сердитые? — засюсюкала Люба. — Лизни-ка, Феликс, марочку — сразу добрым станешь.

— Будешь? — спросил Ж у Деснина. — У него вообще-то хороший товар. Просто Андрей Леонидович не приветствует распространение в клубе. Для этого других мест хватает… Вот черт! Те-ле-ви-де-нье, — по слогам пробормотал Ж, заметив у входа съемочную группу. — И где их раньше черт носил? — причитал он, хлеща себя по щекам, чтобы хоть немного протрезветь. — Теперь болтать придется. Я ненадолго.

От икры уже тошнило, да и коньяк не лез в горло. Деснин сидел за столом подопря голову рукой и тупо разглядывал очередную певичку, у которой кроме длинных ног и силиконовых грудей все прочие профессиональные достоинства начисто отсутствовали. Совсем скоро появился Ж, решивший, что проще притащить съемочную группу за стол, а те уж сами потом соорудят сюжет.

— Ну как поет? — спросил он, проследив взгляд Деснина.

— Никак, — мотнул головой тот.

— А знаешь, как появляются все эти мальчики и девочки? Вот трахает себе какой-нибудь богатенький ее или его. И думает: я — все, а то, что рядом со мной — ничто. Непорядок. Как исправить? Сделать из ничего конфетку. Чтобы ее по ящику казали, все хотели, а трахал один я. Да. А когда дутая звезда поверит, что она и в самом деле звезда и начнет зазнаваться, деньги ей обрубают и она становится снова ничем. Жалко мне их всех… А этого-то кто сюда пустил? — обратил внимание Ж на двойника Ленина в кепке и трусах. Деснин приметил его ранее: «Ленин» нудно приставал к каждому и предлагал показать орудие пролетариата всего за сто баксов. Перед теми, кто соглашался заплатить, он снимал штаны и вилял своим членом. Как раз сейчас он махал орудием (должно быть бесплатно) перед классовым врагом — жирным попом в рясе. Тот что-то гундосил и открещивался от орудия вилкой.

— А этот откуда? — удивился Ж на попа. — У, дармоеды.

Он подскочил к «Ленину» и бесцеремонно оттеснил того в сторону. Затем подсел к попу и предложил тому что-нибудь спеть. Тот с готовностью заорал дурным голосом «Многие лета», перекрывая даже попсовый мотив.

— Иди, иди сюда! — звал Ж Деснина, когда поп закончил. — Вот сюда, сядь, угу. — Ж был уже совсем пьян и то и дело икал. — Николай, ты посмотри кругом. Постмодернизм — он же везде, понимаешь. Дьявол — обезьяна Бога, а постмодерн — обезьяна искусства. Пародия, понимаешь, издевательство надо всем. Демократия, толерантность, общечеловеческие ценности, а на деле — одно сплошное уродство, ведь урод — это пародия на нормального человека. Понимаешь, повсюду возведение уродства в ранг достоинства — гомики и лесбиянки, кастраты и дауны. А нормальный человек, без изъяна — ненормальность. Во, в чем она, философия-то теперь.

Ж еще выпил и, шмякнув стопкой о стол, прокричал:

— И всех этих уродов настрогал я!.. При финансовой поддержке Андрея Леонидыча, конечно. Слушай, Николай, а хочешь, мы из тебя художника сделаем? Или музыканта? Нет, лучше писателя — биография у тебя подходящая. Ты не бойся. Писать ничего не надо. Все уже написано — одной харизмы хватит. А? Будешь только ходить по презентациям, премии получать да хвалить спонсоров. Андрея Леонидыча — в первую очередь. А че? У меня уже статья наклевывается: человек сидел в тюряге десять лет и писал романы.

— Не десять, а семь, — поправил его Деснин.

— Не, лучше десять. Ты за что сидел-то?

— За убийство.

— О! Самое оно. Писатель-убийца. Да про тебя самого роман можно написать! Пойдет как автобиографический. А то и самого писать научим. Здесь гениальность не нужна и даже опасна. Впарим все и сошлемся на рынок и рейтинги. Главное — пропаганда и харизма чтоб была, понимаешь. А то все эти графоманы — доходяги сплошные. Таких на телик не пускают — нефотогеничны. А ты бы…

Но Деснин уже не слушал. Он был пьян и рассеянно наблюдал, как пиршество постепенно перерастает в оргию.

— В сауну, к девочкам! — орал кто-то.

— К мальчикам! — был не согласен другой.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.