27. Смерть тела, смерть ума

27. Смерть тела, смерть ума

Когда мы наблюдаем ум с ежемгновенным осознаванием, мы видим, как одно состояние ума возникает со своими собственными склонностями, так сказать, с собственной личностью с собственным настроением, со своими ассоциациями мыслей; и мы видим, как оно исчезает. И в следующую тысячную долю секунды мы видим, как возникает совершенно новый ум. Мы видим, как внутри нашего сознания возникают и исчезают множественные воплощения ума. Мы видим рождение и смерть. Мы не оплакиваем исчезновения какого-нибудь состояния ума, потому что это было нашим одним переживанием, за которым немедленно возникает другое. На самом деле мы даже редко видим эти возникновение и исчезновение. Обычно мы переживаем их как непрерывность, как единый ум; мы не видим, что здесь налицо непрерывные рождение и смерть, новое рождение и новая смерть. А на самом деле то, что соединяет одно мгновенье ума со следующим мгновеньем ума, не отличается от того, что связывает время одной жизни со временем следующей. Это одно и то же. Неосознанные склонности возникают, чтобы сформировать одно состояние ума; затем они исчезают при изменении условий – и снова возникают в новом уме. Точно так же как это бывает, когда мы умираем, и то, что было силой в уме, – его цели, стремления, желания, – все это продолжает существовать, чтобы еще раз заново возникнуть в новом теле.

Когда мы наблюдаем возникновение и исчезновение сотен новых воплощений в течение часа, мы переживаем рождение и смерть на очень глубоком уровне. Узнавание этого ежемгновенного рождения и смерти ума позволяет нам проникнуть сквозь иллюзию плотности, которая придает силу страху смерти, то есть боязни растворения после угасания физического тела. Ясное виденье продолжающегося процесса, в котором один ум ведет к другому, приносит глубокое постижение, что осознавание продлится после того, как сознательное начало более не найдет в теле гостеприимного пристанища. Это глубокое понимание позволит нам после смерти узнать, что мы умерли, понять, как продолжает существовать сознание, хотя тело лежит где-то поблизости. Чем скорее мы узнаем, что мы умерли, тем лучше сумеем выбрать направление внутри кармических возможностей, открывающихся в посмертных состояниях.

Виденье этого ежемгновенного рождения и смерти ума позволяет нам видеть далее смерти этого преходящего тела. Видя относительную природу жизни, видя более широкий контекст, в котором на самом деле существует то, что мы принимали за себя, мы начинаем переживать смерть «я», уменьшение способности последующей силы желать и отождествляться с предыдущей мыслью, как с некоторой прочной, отдельной сущностью, как с «я». Не называя слух «моим» слухом, вкус – «моим» вкусом, думание – «моим» думанием, а просто признавая думание, слух, вкус, прикосновение, по мере того, как каждое такое состояние ума само по себе возникает и исчезает, как продукт предыдущих условий, мы начинаем переживать смерть понятия о самих себе, как о ком-то отдельном от потока. Как выразился один дзэнский наставник: «Если вы пришли сюда не для того, чтобы умереть, вам лучше уйти домой – вы не готовы для практики».

Когда начинается смерть «я», мы глубоко чувствуем, что это отдельное «я», проявляющееся как личность, представляет собой наше отстояние друг от друга, нашу отделенность от реальности вещей, каковы они есть, нашу отделенность от бытия, общего всем нам. Эта великая смерть разделения и страха становится весьма могучей силой в нашей жизни, когда мы вступаем в чистое бытие, в процесс, иногда бывающий болезненным, где раскрывается тот факт, что мы не то, кем считали себя, что мы в действительности всегда в значительной мере были тем, кем никогда не хотели быть. Когда начинают распадаться границы того, кем мы себя считали, мы позволяем себе умереть, как отдельности, и переживаем единство со всем существованием.

Воображаемое «я» начинает умирать, когда мы более не придаем ему силы, не питаем его жаждой переживаний, словно они его собственные; оно начинает умирать, когда мы видим эти переживания просто как переживания в обширном уме. Ум виден, как пространство, где происходят все эти явления. Таковы условия ума, его обусловленность. Ум представляет собой безбрежный простор, чистый по своей глубинной природе, содержащий в себе все. Все эти умы, которые мы переживаем как самих себя, возникающие и исчезающие, все эти личности, которые мы представляем собою, оказываются содержанием гораздо более обширной ясности, не связанной, не смешанной, не отождествленной ни с чем из этого танца. Мы получаем гораздо более широкую картину, гораздо более глубокое признание того, кто мы в действительности такие, и более глубокое понимание того, во что мы переходим, умирая и покидая тело.

Благодаря наблюдению того факта, что содержание ума изменяется от одного явления к другому, благодаря тому, что мы прямо видим эту перемену по мере того, как она протекает, мы начинаем видеть весь процесс. И когда мы видим процесс, мы видим и координаты, в которых он происходит. Мы переживаем тот факт, что считавшееся нами прежде реальным, на деле не является таковым. Оно не обязательно нереально, оно всего лишь нереально в той мере, в какой мы воображаем его реальным. И наше восприятие смерти заметно меняется.

Смерть «я» может быть полной страха перед освобождением, перед шагом в пустоту, страхом перед мыслями о том, как ничто не остановит наше падение, непризнанием пустоты нашей истинной природы. Пустота – это необъяснимый простор, в котором мы возникаем; это – сама истина; и вся идея о том, что «кто-то» шагает в пустоту, представляет собой просто еще один пузырь, проходящий мимо. И нам более нет необходимости определять, кто мы такие, поскольку то, чем мы становимся каждое мгновенье, гораздо больше того, что мы когда-либо воображали. Нет необходимости ограничивать каким бы то ни было определением то, чем мы действительно являемся. Мы – все это. И только содержание этого необъятного простора ума, будучи определено, как отдельное «я», ограничивает то, что мы такое.

Смерть тела сопровождается гораздо меньшими мучениями, нежели смерть «я». Смерть «я» – это обрыв всего, что мы понастроили и считали прочным, дабы совладать с глубинной природой постоянно меняющегося процесса. Мы построили воображаемое «я», которое непрерывно подвергает фильтрации содержание ума и выбирает такое состояние его, которое заслуживает существования. Когда все это отпадает, налицо тошнота, головокружение; ибо это означает смерть всего, что мы узнали о себе; все мысли и проекции, которые так восхищали нас в прошлом или создавали кого-то для будущего, – все они видны, как просто более естественные явления потока жизни, возникающие и исчезающие в необъятном просторе.

Когда все, чем мы воображаем себя, видно в своей – в сущности пустой, непостоянной – природе, мы глубоко чувствуем поверхностность отдельного «я». Когда однажды мы прозреваем сквозь эту сновидную отдельность, мы узнаем, что в реальности нет никого, кто должен умереть, что это только иллюзия отдельности, которая снова и снова принимает рождения. Тогда может возникнуть все, что угодно. Возникает одиночество, возникает ненадежность, возникает страх, возникает голод, возникает даже страстное желание, которое ведет нас от одного воплощения к другому, которое создает один ум за другим, – и все это видно, как просто приход и уход. Как сказано в «Алмазной сутре», это – «вспышка молнии в летнем облаке, мерцающий светильник, призрак, сновидение».

Тогда можно относиться к физической смерти с уважением, можно почитать ее, как чудесную возможность в процессе перехода из одного тела в другое, возможность для осознавания, которое признает относительность всего, что мы воображаем реальным, возможность гигантского прорыва. Потому что, уходя из тела, мы видим, что тело, которое мы принимали за себя, ум, который мы принимали за себя, чуть-чуть отличаются от того, что мы когда-либо воображали, а сама жизнь уже сильно отличается от той, какую мы когда-либо могли себе представить; и здесь появляется чудесная возможность освобождения. Это – великий дар, который, если им воспользоваться разумно и мудро, может нам позволить разрушить многие из наших желаний, многие из наших страхов, значительную часть нашей отдельности, – так чтобы не осталось ничего личного, чтобы все оставшееся оказалось светом, вступающим в свет.

Я думаю, именно это хотел сказать Уолт Уитмен, когда писал в «Песне о себе»:

«Все идет вперед и вовне, и ничто не погибнет;

И умереть – это не то, что думает каждый, но лучше».

(Ср. перевод К.Чуковского:

«Все идет вперед и вперед, ничто не погибает,

Умереть – это вовсе не то, что ты думал, но лучше»).