Глава 14 Различные типы морали

Глава 14

Различные типы морали

Дисциплина, основанная на принуждении, превозносимая в Тибете обычными религиозными учителями, никоим образом не в почете у посвященных мистиков. Последние рассматривают глубинное достоинство человека и запас его знаний как единственные элементы, которые следует принимать во внимание на пути к духовному совершенству.

Хотя с социальной точки зрения можно считать полезным подавление человеком проявлений в себе тех своих склонностей, которые несовместимы с благополучием основной части человечества, но такое насилие над собственной природой не может оказать влияния на его спасение.

Какими бы благородными ни были его попытки обуздать в себе склонность к жестокости, ненависти, распущенности или эгоизму, эти тенденции, хотя на какое-то время и подчиняются воле, тем не менее остаются затаившимися в человеке, готовые при первой же возможности вырваться на свободу и проявиться в действиях. Иногда энергия дурных наклонностей даже возрастает в результате того, что для их подавления на них сосредоточивается внимание.

Вдобавок ко всему тибетские мистики считают, что эти силы, отводимые в самые отдаленные уголки сознания или физического организма, пребывают там вовсе не в пассивном состоянии. В некоторых случаях, говорят они, эти силы порождают гораздо более вредные оккультные влияния, чем те, которые были бы вызваны конкретными действиями, последовавшими из естественных склонностей.

Учителя-мистики не отрицают положительные результаты ограничений или подавления. Хотя они и не пользуются западными терминами для обозначения таких вещей, они вполне осознают, что, как любой орган атрофируется при недостаточной его задействованности, так и склонности ослабевают при их непрестанном подавлении. Например, человек, овладевающий своим гневом или подавляющий его проявления, возможно, в конечном счете через продолжительное время сможет сдерживать порывы страсти или даже станет совершенно неспособным к их проявлению.

Но такая неспособность рассматривается тибетскими наставниками как случай, достойный сожаления. Человека, не способного совершить преступление, они считают немощным. Человек должен творить добро, заявляют они, под влиянием возвышенных мотивов. Избегать дурных действий только потому, что ты не способен их совершить – отнюдь не добродетель.

Подобные суждения я слышала как в Китае, так и в Индии. В Индии по этому поводу даже популярен смешной анекдот, претендующий на достоверность. Человек, страстно желавший вести религиозный образ жизни, отправился искать знаменитого саньясина и, встретив, умолял его стать духовным наставником. Саньясин пристально посмотрел на него, а потом внезапно спросил: «А ты умеешь лгать?» – «Нет, – ответил честный собеседник, – я бы никогда не осмелился сказать ложь». – «Тогда пойди и научись, – сказал святой. – Когда же ты будешь способен лгать, возвращайся. Потом я посмотрю, что будет подходящим для твоего обучения с точки зрения духовной жизни». Это было сказано вовсе не в шуточном тоне. В действительности неспособность – это слабость, а не добродетель.

По этой причине метод, который ослабляет или подавляет какие-либо грубые материальные проявления, в то время как чувства, их вызывающие, остаются неуничтоженными, считается бесполезным и даже вредным для духовного роста.

Что считается необходимым, так это что-то вроде преобразования той субстанции, которая составляет ученика. Скрытые в нем силы ни в коем случае не должны быть уничтожены; скорее их следует методично направлять в нужное русло. Начинающий налджорпа должен научиться регулировать или правильно сочетать обнаруживаемые в себе противоречивые склонности с целью достижения желаемых результатов.

Такое «сочетание» противоположных сил разумный адепт «Краткого Пути» осуществляет даже в том случае, когда поддается своим страстям, то ли для того, чтобы поставить психический эксперимент, то ли просто позволить себе какое-либо низкое удовольствие, например месть или похоть. В этом последнем случае налджорпа стремится частично или полностью избежать вредных последствий своих дурных поступков.

Такой способ «искусно» грешить не может не показаться странным или даже неприемлемым большинству моих читателей, но это заблуждение, поскольку речь идет о людях, которые вместо заповедей Бога, которого принято воспринимать по образу и подобию своему, видят во всем бесконечное многообразие проявлений закона причины и следствия.

Возможно, философы Тибета сами пришли к этим идеям, а может быть, заимствовали их из Индии. Как бы там ни было, образованная Индия придерживалась по этому вопросу подобных взглядов, что видно из знаменитого произведения «Вопросы царя Милинды».

Вот, к примеру, такой отрывок.

Царь спросил известного буддийского философа Нагасену:

– Кто более порочен: тот, кто грешит сознательно, или тот, кто грешит неумышленно?

– Тот, кто грешит неумышленно, о царь, более порочен.

– В таком случае, почтенный, мы будем наказывать вдвойне любого из наших родственников или из наших подданных, неумышленно совершивших дурной поступок.

– Но как ты думаешь, о царь: если бы один человек вынужден был намеренно схватить кусок раскаленного металла, а другой сделал бы это случайно, кто из них обжегся бы больше?

– Тот, кто не знал, что он делает.

– То же самое происходит и с человеком, который совершает дурной поступок.

Термины «порок» и «грех» следует понимать в буддийском значении. Речь не идет об ослушании божественного Творца, который судит нас, руководствуясь чувствами, подобными нашим. Несомненно, как и тот царь, Он будет иметь все основания для снисхождения к человеку, который согрешил непреднамеренно; однако пример, приведенный царем, в этом случае был неуместен, поэтому На– гасена и противопоставил ему другой.

Человек, который знает, что ему предстоит дотронуться до раскаленного металла, может принять необходимые меры, чтобы предотвратить или смягчить последствия. Он может смочить руки, обмотать их мокрой тканью и т. п. Незнающий прикоснется рукой к раскаленному металлу, не предприняв никаких защитных мер, и переживет жестокие страдания от боли.

Таким образом, для определенных пороков физического или нравственного порядка существуют противоядия, способные смягчить их пагубные последствия. Посвященный, который получил предупреждение, скорее всего, воспользуется этим.

В том, что тибетцы исповедуют такие воззрения, они обнаруживают свою глубокую веру в умение различать, которое дало начало колоритной и весьма характерной пословице: «Тот, кто умеет правильно браться за дело, и в аду будет жить припеваючи». Тем более насколько легче ему будет защитить себя от недостатков собственной натуры!

«Слеп и безумен простой человек[121], – говорят тибетские философы. – Ведомый своими страстями, он пренебрегает моральными законами, предписанными Мудрыми для всего человечества. Он приобретает эфемерные удовольствия ценой продолжающихся страданий».

Однако мораль посвященных – совсем не то же самое, что мораль народных масс. Хотя жесткие правила, применяемые без разбору во всех обстоятельствах, становятся причиной многих бед, по мнению тибетских аскетов, полное отсутствие правил, возможно, вызвало бы еще больше бед. Следовательно, нельзя отвращать слабые умы от соблюдения определенных моральных принципов.

Однако просветленный человек не имеет к этому никакого отношения – его мораль заключается в мудром выборе, который он может сделать между тем, что полезно, и тем, что вредно, в зависимости от конкретных обстоятельств.

В учениях «Мистического Пути» не признается ни Добро, ни Зло как таковые. Степень, в какой поступок полезен, определяет его место в системе нравственных ценностей. «Полезность» у налджор– па почти всегда имеет значение доброты, милосердия, помощи страждущим или уничтожения причины страдания.

Ложь может стать священным долгом, если встает вопрос о спасении жизни человека, попавшего в руки убийц. Ограбление богатого скряги с целью накормить умирающих от голода ни в коем случае не является дурным поступком. А если налджорпа предвидит, что он будет посажен в тюрьму или избит за свой поступок, но, несмотря на знание о грозящей ему опасности, совершает кражу из жалости к страдающим, тогда он – святой.

Интересно обратить внимание на тот факт, что такой взгляд на вещи, который многие на Западе окрестили бы революционным, послужил основой для многочисленных древних буддийских легенд, герои которых творят милостыню, подавая вещи, которые им не принадлежат.

Ламаисты допускают, что даже убийство может быть добрым поступком, если побудительные мотивы убийцы абсолютно лишены личной корысти. Убийца не должен ненавидеть свою будущую жертву и должен уметь преобразовать в благотворную силу ту злонамеренную энергию, которая движет убиваемым. Если же он не способен на это, тогда он должен для совершения убийства объединиться с тем, кто обладает такой способностью.

Это и есть то самое преобразование энергии, которое эзотерически и популярно описывается как «отправление духа» убитого существа в обитель блаженства.

Восхваления, расточаемые в старинных легендах ламам или героям вроде Гэсэра, убийцам демонов– великанов, основываются на подобных теориях[122].

Существует даже такой исторический факт – политическое убийство ламой тибетского царя Ландармы в IX веке, – который ясно показывает ламаистскую точку зрения по этому вопросу. Этот царь, в отличие от предшествующих тибетских монархов, вернулся к древней религии Тибета бон, он защищал ее последователей и пытался искоренить в Тибете буддизм. Ламаистские хроники, единственные дошедшие до нас сведения о той эпохе, изображают этого правителя в весьма непривлекательном виде – как преследователя религии, но вполне возможно, что ламаистское духовенство, которое жаждало светской власти и было амбициозным, могло иметь в качестве основного повода для устранения Ландармы то противодействие, которое он оказывал притязаниям монахов на светскую власть.

Как бы там ни было, убийство этого тибетского Юлиана Отступника даже в наше время восхваляется, а лама, совершивший это убийство, своего рода религиозный террорист, является важным персонажем театрализованной мистерии, которая ежегодно исполняется в монастырях. Для этого убийства лама не прибегал к оккультным средствам, как это часто делают герои легенд. Он переоделся в танцующего шута и устроил представление вблизи царского дворца, чтобы выманить Ландарму на балкон. Как только тот появился, мнимый танцор выстрелил в него из лука, который он прятал в широком рукаве, и ускакал верхом на лошади, которую держал для него наготове его сообщник.

В таких обстоятельствах, как и в любых других, когда убийство может принести облегчение или избавление угнетенным людям, истинно сострадательный человек должен стать убийцей, даже если этот поступок обречет его на худшие муки в одном из чистилищ на миллионы лет. «Сострадание и служение – в первую очередь» – гласит девиз посвященного на этом этапе его духовного пути.

С другой стороны, как поступок, который расценивается как благой, может определить несчастливое перерождение? Это кажется странным и нелогичным. Ламаисты могут привести по этому поводу множество объяснений. Карающее правосудие, известное в наших странах, здесь неприменимо. Скорее «убийцу из сострадания» можно сравнить с врачом, который заражается инфекционной болезнью из-за своей жертвенности ради пациента. Человеку, совершившему самое страшное деяние – отнятие жизни, – угрожает, так сказать, инфекция более тонкой природы. Совершая этот поступок, он порождает в себе определенные оккультные свойства, способные обусловить его новое, несчастливое перерождение. Однако в отличие от обычных преступников, среди которых ему, возможно, придется жить в новой жизни, «убийца из сострадания» все так же будет вдохновляться благородными мотивами и всегда, даже в чистилище, будет способен к преданности и альтруизму, подобно тому, как врач, прививший себе проказу или рак, будет оставаться интеллигентным человеком, часто способным продолжать свои научные изыскания. В конце концов, это сравнение с врачом приблизительно и натянуто, впрочем, как и любые другие сравнения. Мы должны помнить, что с точки зрения посвященных незаконные действия, подобно заразной болезни, источают яд. Однако мистики также утверждают, что существуют психические и другие «антисептики», которые позволяют защититься от заражения.

Подобную мысль я нашла у адептов японской буддийской школы ничирен. Один из них, принадлежащий к религиозному ордену, сказал мне: «Недостаточно только воздерживаться от совершения зла; зло должно быть побеждено, а зловредные существа – уничтожены». Уместно отметить, что с буддийской точки зрения убитое зловредное существо не осуждается на вечный ад. Возможно, ему выпадет «случай», благотворный стимул, который и подтолкнет его на лучший путь. Во всяком случае, ламаисты питают такую надежду и охотно рассуждают о множестве удивительных следствий этого особого рода милосердия. Оно не только спасает невинные жертвы, говорят они, но и, останавливая преступника, не позволяет ему еще глубже увязнуть в трясине преступлений. Возможно, в его сознании в момент смерти возникнет спасительное раскаяние, желание искупить вину, что приведет его к перерождению с более благородными склонностями. Даже если его порочный разум и не способен на такое усилие, он может возродиться в обличье всесострадательного убийцы для дальнейшего духовного развития.

Как здорово!.. Пожалуй, даже чересчур. Такой уклон опасен. Я представляю, как какие-нибудь жестокие инквизиторы, должно быть, на подобных суждениях обосновывали свое милосердное рвение в отношении тех еретиков, которых сжигали заживо. Такие суждения не признавались в первоначальном буддизме.

Как уже было сказано, человек, нарушающий общепринятый моральный закон, должен быть совершенно незаинтересованным в этом лично и не должен пытаться извлечь личную выгоду из такого нарушения.

И тем не менее, теоретически считается, что вступившие на «Мистический Путь», достигнув духовных высот, освобождаются и от этого последнего ограничения. Линия их поведения предоставляется исключительно на усмотрение их мудрости. От них ожидается только абсолютная беспристрастность, которая заставляет их смотреть на свои потребности столь же отстраненно, как и на потребности других людей.

Им вовсе не запрещено наслаждаться личными благами, ибо в случае некоторых высоких личностей их благо может служить и общим интересам.

Для западных читателей можно привести в качестве примера случай с каким-нибудь ученым, который, если ему создать благоприятные условия, может принести всему миру благо своими открытиями и изобретениями, чего, вероятно, он не смог бы добиться, если бы жил в бедности.

Эта часть «Пути» становится все более скользкой, и учителя не забывают предостерегать своих учеников налджорпа об опасности, подстерегающей тех, кто еще не преодолел в себе желания, порождаемые привязанностью к «я». Обычно утверждается, что если ученик не преуспел в достижении просветления и бесстрастного состояния разума, то при вступлении на этот путь он становится демоном.

Подводя итоги, можно сказать следующее. Существует единый закон, доминирующий над многими, иногда парадоксальными, формами, которые, с точки зрения посвященного, может принимать Добро. Посвященный должен бороться со страданиями, никогда не быть их причиной; он должен сделать так, чтобы те, кому он причинил боль, получили пользу от этой самой боли, которую он вынужден был им причинить; чтобы в итоге в выигрыше оказались многие. Это трудная задача: обычная доброта или любовь к справедливости, основанные на неверных представлениях, не способны решить ее. Тибетские посвященные убеждены в этом и утверждают, что проницательность, развиваемая благодаря длительной духовной тренировке, необходима человеку, который хотел бы достичь совершенства бодхисаттвы, любая мысль или действие которого не содержат ничего вредного для других существ.

И тем не менее, мораль в каком бы то ни было аспекте, даже когда она понимается как мудрость, принадлежит к тому низшему уровню «Мистического Пути», на котором деятельность по-прежнему рассматривается как выполнение определенных физических или ментальных действий.

Формально этот этап называется «чой-кьи той– па»[123], то есть «религиозная или благая деятельность».

В соответствии с тем, насколько ученик преуспевает в интроспекции, он все более ясно понимает, насколько тщетны усилия уклониться от естественного сцепления причин и следствий, основываясь на близоруком восприятии и столь же близоруких чувствах.

Следующий этап называется «той-тал»[124], то есть «отказ от деятельности». Мистик понимает, что в действительности важно не действовать, а быть.

Следующее сравнение позволит лучше, чем любого рода объяснение, понять то, что имеют в виду учителя мистицизма.

«Солнце, – сказал мне один из них, – не работает. Оно не думает: «Озарю-ка я своими лучами вон того человека, чтобы согреть его; пошлю-ка их вон на то поле, чтобы вырос ячмень; и вон на ту страну, чтобы ее жители могли насладиться светом». Но поскольку оно – солнце, по природе своей дающее тепло и свет, оно освещает, согревает и дарует жизнь всему сущему».

Точно так же и чангчуб-семпа, сущность которого – проницательность, мудрость и доброта. Поскольку он состоит из этой чудесной субстанции, то лучи его благотворной энергии сияют на всех живых существ – от великих богов до самых грешных обитателей ада.

Тем не менее ученику, идущему по «Мистическому Пути», не следует жаждать столь высокой роли.

Несмотря на то что махаяна считает самыми благородными те религиозные устремления, которые выражены в обете стать могущественным чангчуб– семпой, способным действовать на благо всех живых существ, это желание одобряется только на низших этапах «Мистического Пути». В дальнейшем оно полностью отвергается, поскольку имеет оттенок привязанности к личной жизни с верой в «я».

В том случае, если ученик, достигший более высоких уровней посвящения, вообще дает этот обет, он формулирует его в безличной форме: «Да придет чангчуб-семпа или Будда ради блага всех существ!», а вовсе не «Да стану я чангчуб-семпой!».

Единственным важным условием достижения более высоких уровней посвящения является полное отрицание «я» в любом его аспекте. Как говорится: «Нирвана не для тех, кто хочет ее, ибо нирвана как раз и состоит в полном отсутствии желания».

На этом «Путь», конечно, не кончается. Однако предполагается, что теперь налджорпа достиг мистических вершин. Правила, практика и ритуалы – все это остается позади. Сохраняется только медитация, которую учителя сравнивают со свободным парением над вершинами в восхитительно чистом и свежем воздухе.

На этих безграничных духовных просторах, бледным отражением которых выглядят очаровательные безлюдные просторы Тибета, теряются всякие следы. Мы должны отказаться от следования по стопам полностью освобожденного мистика, который узрел абсолютную свободу нирваны. «Как след птицы в воздухе, трудно проследить его путь»[125].

И если один из них обратится к нам, согласившись открыть тайну своих созерцаний, его скоро прервет невозможность выразить словами свои мистические переживания. Именно на них намекает классическая фраза из «Праджняпарамита-сутры»: «Я бы рассказал, но… мне не хватает слов».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.