1. Традиция – общее значение

1. Традиция – общее значение

Определение понятия традиции в богословской перспективе должно отталкиваться от бесспорного с точки зрения истории религии факта, состоящего в том, что «традиция как восприятие и передача образа жизни и совокупности идей, принадлежащих древности, жизненно необходима для религии и ее развития. В истории примитивных религий и религий природы на ней покоится сохранение и подтверждение религиозного наследия как по форме, так и по содержанию»[650]. Тем самым, разработка [понятия традиции] связана со всесторонним формированием религиозной практики, разворачивающейся в устной и письменной традиции.

– Другой источник понимания традиций (в том числе и христианских) восходит к области светского римского права. Термин «традиция», связанный с глаголом «tradere» (передавать), обозначал первоначально действие, в результате которого предмет или лицо передается во владение или оставляется в наследство. «Tradere означает: вручать, передавать кому-либо, т. е. позволять перейти тому или иному предмету из владения того, кто вручает, во владение тому, кому вручают. В греческом paradidonai и аорист paradounai имели один и тот же смысл»[651]. Таким образом, понятие традиции отражает не только практику общественной жизни, поскольку оно вписывает действующего, того, кто «вручает», а также «вручаемое» (или «передаваемое») в конкретный социальный и исторический контекст.

Кроме того, «традиция» – описание политической и экономической деятельности, далее, – коммуникативно-речевой деятельности и, наконец, религиозно значимого «достояния» и связанных с ним убеждений.

Поэтому история понятия «традиция» заслуживает более детального исследования.

Уже в античности были закреплены важнейшие элементы традиции. При этом наряду с обозначением определенных действий, которые могли иметь зримые общественные, экономические и политические {228} следствия, в понятие традиции входила передача собственности, которая непосредственно затрагивала каждого отдельного человека. «Traditio есть, так сказать, обычная передача чего-либо в собственность, совершающаяся повседневно»[652]. Такая передача (в собственность) имела, помимо правового, еще и определенное моральное измерение. Тем самым, термин traditio приобретал более широкое значение. Наряду с передачей имущества оно включало в себя «наследование» ценностей и (религиозных) убеждений. Уже в греческом словоупотреблении paradosis могло обозначать как событие передачи (достояния), так и само переданное достояние, т. е. с религиозной точки зрения – само (правильное) учение. Поскольку же оно транслирует не просто абстрактное содержание, но к тому же формулируется в определенном культурном поле, в традиции происходит также трансляция этой «культуры». Поэтому traditio обозначает также процесс опосредования, связывающий предшествующее и последующее, а «культура» может быть понята как «постоянная актуализация коллективной памяти»[653]. Это обстоятельство было осознано как в философии, так и в исторических сочинениях, и не в меньшей степени – в риторике.

Любое содержательное определение традиции, протягивающее нить смысла от античности к современности, должно принимать в расчет определенное напряжение между религиозным и светским значением, которые с самого начала были присущи этому понятию. С одной стороны, религиозные коннотации (в том числе и связь с культом) являются определяющими для термина traditio; причем, номинативная форма paradosis/traditio по сравнению с глагольными выражениями (paradidonai, tradere) усиливают эту религиозную подоплеку; с другой стороны, этому термину соответствует знание о светской традиции, которая отличается от духовной но не может быть от нее полностью оторвана. Обе традиции существуют благодаря спасительному действию Бога. Таким образом, в понятие традиции уже в античности было вплетено религиозное содержание. Вера обретает в предании, которое она хранит, собственную непрерывность; традиция, в свою очередь, подтверждает укорененность веры в изначальном событии Божественного самовозвещения. Таким образом, обращение к традиции становится гарантией против своевольного обеднения содержания веры[654]. Понятие traditio включает в себя ту истину, которой придает значение любая светская traditio. То, что здесь остается в качестве consuetudo (привычки), разоблачается – в той мере, в какой привычка оказывается ошибочной – как заслуживающее исправления.

{229} Тем самым, история, как целое, приобретает в контексте традиции нормативную функцию. «Ввиду специфической историчности фундаментального опыта иудео-христианской веры, вопрос о традиции с необходимостью должен был выйти здесь на передний план. Начиная с конца II в. по Р. Х. традиция становится фундаментальным понятием христианского богословия; такое преобладание богословского словоупотребления сохраняется вплоть до начала Нового времени»[655]. Уже в ранней апостольской общине можно уловить традиции, в которых Традиция как удостоверение и присутствие исторически обоснованного первоначального [христианского] опыта сохраняется в форме определенных обычаев. И это наследие становится обязательным для последующей истории Церкви. Об этом особенно выразительно свидетельствует пресвитер и монах Викентий Леринский (Vinzenz von Lerins, † до 450). В его знаменитом Commonitorium («Наставлении»), относящемся к 434 г., мы находим часто цитируемое положение: «In ipsa item catholica ecclesia magnopere curandum est, ut id temeamus, quod ubique, quod semper, quod ab omnibus creditum est; hoc est etenim vere proprioque catholicum»[656] (гл. 2, 5). Подоплекой служит здесь спор вокруг учения св. Августина о благодати и предопределении. Викентий следует Августину в христологии – здесь он такой же решительный антинесторианец, – но не в учении о благодати[657]. В противоположность Августину, настаивавшему на всеобъемлющей необходимости благодати и, тем самым, ее преимущественной роли в деле спасения, у Викентия человеческая воля находится на переднем плане, поскольку Божественное вмешательство и помощь Бога предполагают инициативу со стороны человека[658].

Важность традиции в истолковании Св. Писания обосновывается Викентием при помощи указания на то обстоятельство, что вплоть до сего дня оно по-разному толковалось различными лжеучениями. Следовательно, требуются ясные церковные нормы, позволяющие противостоять таким искажениям истины. Традиции Церкви принадлежит, таким образом, не только решающая роль в качестве защитницы истины. Скорее, из нее могут быть выведены конкретные критерии, позволяющие принимать решения по поводу спорных вопросов веры – ведь она хранит, помимо Св. Писания, еще и устное апостольское предание. Таким образом, Св. Писание и апостольское предание совместно устанавливаются в качестве богословской нормы. Это обстоятельство намечает также путь поиска внутрицерковных решений и разъяснений в ситуации, когда попытка прийти к согласию между церквами в каком-нибудь спорном вопросе веры терпит провал. Когда же и традиция не дает нам единого образца [для решения проблемы], тогда «необходимо опираться на консенсус авторизованных носителей традиции {230} (в первую очередь – соборов, но также отцов и учителей Церкви)»[659]. Иными словами, явной манифестации веры должно сопутствовать обращение к magistri probabiles (вероятным или возможным учителям), каковые в соответствии с fides catholica находятся в общении со всей Церковью. При этом традиция постольку может претендовать на «полноту», поскольку в ней передаваемое от поколения к поколению наследие веры (неизменно признаваемое в качестве такового) постигается глубже и поэтому отчетливее формулируется. Чтобы указать на подобный ход догматического развития, Викентий использует «образ самопроизвольного роста человеческого организма или растения от зародыша (семени) к зрелому состоянию»[660]. Таким образом, для богословского понятия традиции, каковое первоначально оформилось в соответствии с понятием traditio, распространенном в исторических исследованиях, литературе и искусстве, приуготовляется здесь некое содержательное изменение.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.