Апостольская миссия Ласкариса

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Апостольская миссия Ласкариса

Ласкарис — имя, которое вряд ли вам знакомо. Имена Никола Фламеля или Парацельса известны самой широкой публике, имена Альберта Великого и Василия Валентина и сегодня упоминаются во всех трактатах по неорганической химии, наконец, псевдонимы Космополит и Эйреней Филалет окружены благоговейным почитанием «поклонников науки». Но никто и никогда не говорит о Ласкарисе, хотя его алхимические демонстрации были совершенно поразительны, а в личности этой, при всей ее таинственности, мы обнаруживаем нечто столь знакомое, что невольно начинают возникать очень странные вопросы.

Кем он был, откуда взялся, куда исчез? Ответов нет и. не будет. Само имя Ласкарис, которым я называю этого человека, представляет собой один из бесчисленных его псевдонимов: он выдавал себя за грека, а потому избрал фамилию, очень распространенную среди многочисленных греческих эмигрантов в Германии. Этот фантастический, будем называть вещи своими именами, персонаж появился в конце XVII века и в. течение первой трети следующего столетия исполнял апостольскую миссию, начатую Космополитом и продолженную затем Эйренеем Филалетом.

Похоже, у Ласкариса была одна цель: распространять и доказывать истинность герметической науки. Сам он почти никогда не показывался людям; но при внимательном исследовании большинства трансмутаций, совершенных в период до 1735 года, обнаруживается, что порошок, или тинктура, использованные тем или другим мнимым алхимиком, на самом деле были подарены одним и тем же человеком, чье описание всегда соответствует внешности Ласкариса. Каждый раз за спиной того, кто проводит опыт, но на деле является лишь статистом, возникает силуэт этого необычного адепта, который видел свою миссию в том, чтобы самые разные люди наглядным образом продемонстрировали истинность герметического искусства.

У нас есть несколько описаний Ласкариса, но особой пользы из них извлечь мы не можем. Будь то конец XVII века или период сорок лет спустя, перед нами всегда предстает человек средних лет, он не выглядит молодым при первых своих появлениях и не кажется старым при последних. Что же касается его лица, то здесь загадок еще больше, поскольку все описания не совпадают друг с другом: такое впечатление, что Ласкарис каждый раз меняет свои черты. Только южное краснобайство, веселый нрав, стремление поразить и ослепить аудиторию позволяют нам заключить, что мы имеем дело е одним и тем же человеком. Он выдавал себя за грека — это доказывает, что он им не был — и за архимандрита одного из монастырей на острове Митилена. Он бегло говорил на нескольких языках, с легким неопределенным акцентом, о котором из-за его разговорчивости вскоре забывали. По крайней мере, именно так опишет его в самом начале XVIII века советник Диппель, один из лучших химиков своего времени, и добавит, что на вид этому человеку можно дать от сорока до пятидесяти лет. Эти слова великолепно согласуются с более поздними описаниями, которые относятся к последним появлениям неизвестного адепта.

Вероятно, именно в силу своей южной экспансивности он старался производить опыты как можно реже, отдавая себе отчет, что рискует выболтать слишком много и тем самым привлечь к себе внимание властителей, всегда алчущих золота. Наверное, ему была известна несчастная судьба Сетона, Эдуарда Келли и ювелира Густенхофера, поэтому он стремился соблюдать крайнюю осторожность. Я думаю, именно по этой причине он почти всегда проводил опыты, используя подставных лиц, что было явлением необычным. Преследования, которым подвергся первый из его посланцев, лишь укрепили в нем желание оставаться в тени.

Речь вот о чем: в самом начале XVIII века к королю Фридриху I явился некий прусский дворянин, заявивший, что знает секрет трансмутации металлов и хочет убедить в этом государя. Тот с легкостью согласился и потребовал совершить проекцию незамедлительно. Дворянин использовал порошок, данный ему Ласкарисом, и на глазах восхищенного короля произвел трансмутацию одного фунта свинца в золото. К несчастью, этот легкий успех вскружил ему голову: повторив ошибку своих предшественников, он заверил монарха, что сам является адептом и вполне способен создать философский камень. Он надеялся сделать карьеру при дворе, совершив еще несколько проекций при помощи оставшегося порошка. Однако Фридриху I нужно было совершенно другое, и он приказал изготовить, «в интересах государства», большое количество порошка, дабы пополнить оскудевшую казну. Дворянин принялся за работу, но ничего не достиг, поскольку не был адептом. В свое время, желая произвести впечатление на короля, он «давал голову на отсечение», что действительно обладает знаменитой тайной, — Фридрих истолковал неудачную фразу своего подданного буквально, распорядившись обезглавить его. Чтобы придать этой слишком уж скорой казни видимость законности, раскопали старое дело о дуэли, в ходе которой дворянин убил своего противника, но подобные уловки никого не ввели в заблуждение: все знали истинную причину казни и лишний раз убедились в том, что алчность всегда присуща правителям королевства.

В 1701 году Ласкарис был в Берлине и нашел там человека, которому суждено было стать первым его учеником. Заболев или притворившись, что болен, адепт послал слугу к аптекарю за лекарствами. Аптекарь, мэтр Цорн, не счел нужным заниматься этим делом и поручил его одному из своих помощников — Иоганну Фридриху Бёттгеру,[62] которому было тогда девятнадцать лет.

Внимательный и усердный юноша очень понравился Ласкарису, чья мнимая болезнь мгновенно исчезла. Он стал беседовать с молодым Иоганном Фридрихом о столь дорогом его сердцу герметическом искусстве и с удивлением обнаружил, что помощник аптекаря страстно увлечен алхимией, помнит наизусть все труды Василия Валентина и пытался уже применить познания свои на практике. Бёттгер признался, что никому об этом не рассказывает, поскольку в эту эпоху, как и во многие другие, люди считают безумцами всех, кто увлекается подобными исследованиями. Тогда Ласкарис открыл ему, что он сам является адептом, и дал несколько советов. А перед тем как покинуть город, вручил ему в знак дружбы две унции порошка проекции. Он разрешил использовать этот порошок при соблюдении трех условий: никому не говорить, каким образом порошок был получен; применять его только для демонстрации опыта, но не в целях наживы; осуществить первую трансмутацию лишь по прошествии значительного времени после отъезда адепта. На прощание Ласкарис сказал Бёттгеру:

— Знайте, результат будет таков, что в Берлине никто больше не осмелится обзывать алхимиков сумасшедшими.

Молодой человек с большим нетерпением ждал, когда окончится назначенный Ласкарисом срок, чтобы испытать наконец свой философский камень. Опыт был произведен в присутствии таких же, как он сам, юных помощников аптекаря, которые прежде насмехались над ним за приверженность к чтению алхимических книг. Перед их ошеломленным взором свершилась трансмутация двух унций ртути в самое настоящее золото. Бёттгер, не помня себя от радости, попросил у хозяина расчет и отправился в Галле изучать медицину.

* * *

Мы расстанемся на время с Ласкарисом, чтобы познакомить читателя с историей его ученика, который представляет интерес во многих отношениях. Итак, молодой Иоганн Фридрих Бёттгер объявил мэтру Цорну о своем уходе, но тот предпринял попытку удержать способного помощника. Пригласив юношу на прощальный ужин, он позвал также двух священников в надежде, что совместными усилиями им удастся доказать ложность алхимических бредней. Пасторы Винклер и Борст по ходу трапезы стали поносить герметическое искусство и в заключение изрекли: «Никогда не сможете вы сделать невозможное возможным».

Молодой человек поднялся с места со словами: — Пойдемте в лабораторию и я на ваших глазах сделаю то, что вы считаете невозможным.

Последовав за Бёттгером, все начали очень внимательно наблюдать за его действиями. Он взял тигель и хотел положить туда свинец, но мэтр Цорн, опасаясь, что этот металл подвергся предварителъной обработке, предложил произвести опыт с серебром, за которым сходил сам. Юношу это нисколько не обескуражило, и он поместил данные ему три унции серебра в предварительно нагретый тигель. Когда металл расплавился, Бёттгер вынул из кармана маленькую серебряную шкатулку и достал из нее крупицу философского камня. Прежде чем бросить в тигель, он смешал ее с небольшим количеством воска. Сотрапезники успели разглядеть порошок: по их словам, он походил на крохотные осколки стекла огненно-красного цвета. Как только тигель остыл, Бёттгер вылил расплавленный металл: тогда мэтр Цорн и оба священника с изумлением увидели, что это самое настоящее золото. Как всегда, герметический металл отнесли к ближайшему ювелиру, который подверг его всем положенным испытаниям — золото оказалось безупречным.

Один из старых друзей Бёттгера по имени Зиберт, руководивший тем, что мы назвали бы фармацевтической лабораторией, услышал о трансмутации, совершенной его бывшим однокашником, пришел к Бёттгеру с просьбой показать и ему столь чудесное превращение. Юноша охотно согласился. Зиберт сам приобрел предназначенные для опыта тигель и ртуть, а затем собственноручно совершил всю операцию, тогда как роль Бёттгера состояла лишь в том, что он бросил в металл восковой шарик с порошком. Зиберт тем временем подготовил восемь унций свинца, которые положил в другой тигель и довел до точки плавления. Когда ртуть под воздействием философского камня стала превращаться в коричневую массу, ее немедленно слили в другой тигель, со свинцом; через четверть часа оба металла образовали единую и цельную золотую массу.

В Берлине все теперь только и говорили о Бёттгере. Жители разделились на два лагеря: свидетелей трансмутации, свято уверовавших в истинность алхимии, и прочих, судивших о ней лишь по рассказам, а потому убежденных, что все это — выдумки и обман. Последние дали бедному Иоганну Фридриху прозвище «Adeptus ineptus».[63] И на сей раз рок судил так, чтобы слух об этих потрясающих опытах дошел до короля Фридриха-Вильгельма I. Подобно своим предшественникам, он тут же отдал приказ схватить молодого Бёттгера. К счастью, мэтр Цорн был знаком с одним из придворных, тот предупредил о неизбежном аресте Бёттгера, который успел покинуть Берлин и направился в Виттенберг, где жил его дядя. Отъезд быстро превратился в бегство, ибо молодой человек, переправившись через Эльбу, заметил погоню, и ему пришлось прятаться от прусских солдат в лесу. Поселившись у дяди, Бёттгер почитал себя в безопасности, однако король прусский не желал выпускать добычу из рук и потребовал, чтобы город Виттенберг выдал ему его подданного. Но Бёттгеру повезло: он родился не в Магдебурге, как полагал Фридрих-Вильгельм I, в Саксонии — вот почему, когда курфюрст Саксонский и король польский Август II, в свою очередь, предъявил на него права (между двумя, странами едва не вспыхнула война!), он добровольно устремился в Дрезден, чтобы оказаться как можно дальше от берлинского двора.

Едва Бёттгер приехал в Дрезден, как его отвели к курфюрсту Саксонскому, который потребовал показать трансмутацию. Юноша охотно согласился и произвел успешный опыт. Очарованный Август II немедленно даровал ему титул барона. От такой удачи у бедного Иоганна Фридриха немного закружилась голова. Он совершенно забыл о своем намерении изучать медицину и предался разгульной жизни, помышляя лишь о выпивке и удоволъствиях, ка которые тратил порошок, подаренный Лас-карисом. Он построил себе великолепный дом и стал задавать роскошные пиры; говорят, сотрапезники каждый раз находили под салфеткой золотую монету. Светские дамы были от него без ума и с легкостью отдавались ему в обмен на драгоценности, оплаченные герметическим золотом.

Так продолжалось два года. Разумеется, в каком-то смысле Бёттгер успешно исполнял возложенную на него Ласкарисом апостольскую миссию, поскольку такой экстравагантный образ жизни не мог не подтверждать истинность алхимии: все убедились, что с помощью порошка можно получить столько золота, сколько пожелаешь. С другой стороны, философский камень, созданный подлинным адептом, таял на глазах. Вспомнив о прочитанных некогда трудах Василия Валентина и устных объяснениях Ласкариса, Бёттгер попытался, подобно многим другим сбившимся с пути миссионерам, возобновить запасы порошка. Он был уверен, что сумеет это сделать, но, как и все прочие, потерпел полную неудачу. В один прекрасный день у него не осталось ни крупицы философского камня. Это была катастрофа.

Ему пришлось отказаться от пышных приемов и сократить расходы. Он полагал, что его, в свою очередь, будут приглашать все те люди, которые в течение двух лет беззаботно пировали за его счет; но это лишь доказывало, как плохо он знал продажную придворную знать. Все отвернулись от него, как только поняли, что больше тут поживиться нечем. Любовницы его бросили, слуги сговорились отомстить ему, потому что он не мог им платить, и распустили слух; будто он собирается бежать. По заведенному уже порядку курфюрст приказал арестовать его и держать под стражей в собственном доме.

Здесь мы возвращаемся к Ласкарису, который в это время путешествовал по Германии. Издали он следил за карьерой своего ученика и знал все о его стремительном бегстве из Берлина, о прибытии в Дрезден, о возведении в дворянское достоинство, равно как и о нынешних его злоключениях. Ласкарис чувствовал моральную ответственность за то, что молодой человек довел себя до столь плачевного состояния. Поэтому он решил выручить Бёттгера и с этой целью в 1703 году приехал в Берлин. Поскольку Бёттгер говорил, что среди его друзей и знакомых лишь один доктор Паш по-настоящему честен и достоин полного доверия философ пришел к этому врачу и подробно рассказал о несчастьях, свалившихся на бедного Иоганна Фридриха.

— Понимаете ли вы, — добавил Ласкарис под конец, — какой опасности он подвергается? Вам нужно поехать в Дрезден и объяснить Августу II, что Бёттгер никогда не владел герметической тайной, а порошок получил в подарок от странствующего адепта. За его освобождение вы предложите королю выкуп в восемьсот тысяч дукатов.

— Восемьсот тысяч дукатов! — вскричал Паш. — Но где я найду такие деньги? Таких сокровищ нет ни у одного человека, и только король может ими обладать.

— Пойдемте ко мне, — ответил Ласкарис, — я покажу вам кое-что, и вы поймете, что ошиблись.

Когда они оказались в маленьком убогом жилище адепта, тот показал Пашу мешочек весом в шесть фунтов, внутри которого находился порошок рубинового цвета. И Ласкарис произнес:

— Вот мой запас порошка проекции. Благодаря своему искусству, я могу возобновлять его по собственной воле. Мне достаточно соединить его с обычным золотом, чтобы он умножился, и каждая из этих частей способна совершить трансмутацию обычного металла, превышающего его по весу в четыре тысячи раз.

Чтобы окончательно убедить врача, Ласкарис тут же произвел чрезвычайно успешную трансмутацию с фунтом ртути. Паш, пораженный этим «неопровержимым доводом», обещал завтра же отправиться в Дрезден.

— Когда вы вернетесь, — сказал адепт, — и если вам удастся освободить Бёттгера, я сделаю вас богатым до конца ваших дней.

Через несколько дней доктор Паш прибыл в Дрезден, где у него имелись дальние родственники, которые, к счастью, принадлежали к знатному роду и были приняты при дворе, Он надеялся с их помощью получить аудиенцию у курфюрста и передать тому предложение Ласкариса, но кузены отговорили его от подобного намерения:

— Подумайте сами, — сказали они, — такой громадный выкуп окончательно убедит короля, что Бёттгер владеет тайной и что вы создали восемьсот тысяч дукатов по его указаниям. Его не только не выпустят на свободу, но подвергнут пытке, чтобы заставить выдать секрет.

— Что же мне делать? — воскликнул доктор.

— Это золото лучше использовать для подкупа стражи, которая охраняет вашего друга. Он сможет убежать.

Совет был мудрым, и план почти удался. Паш снял квартиру напротив дома Иоганна Фридриха и через слуг известил пленника о своем плане. Но бегство сорвалось из-за предательства одного из стражников; курфюрст приказал арестовать Паша, который был заключен в крепость Зонненштайн. А самого Иоганна Фридриха Бёттгера перевели в крепость Кёнигштайн, где ему все же были предоставлены отдельные апартаменты и лаборатория, чтобы он мог продолжать свою работу. Бедный Паш провел в заточении два с половиной года, потом ему удалось бежать, но во время бегства он сломал грудную кость и умер через шесть месяцев после воз-вращения в Берлин. О своих злоключениях он поведал советнику Диппелю, который оставил нам подробный рассказ об этом.

А Иоганну Фридриху Бёттгеру фортуна неожиданно улыбнулась. Зная, что не способен создать философский камень, он ожидал пыток и смерти, как вдруг в судьбе его произошел крутой поворот. Это случилось благодаря влиянию графа фон Чирнхауса, коменданта крепости, где он томился в заключении. Граф интересовался изготовлением фарфора— это китайское искусство было тогда почти неизвестно в Европе. Репутация алхимика Бёттгера, невзирая на все его заключения, оставалась очень высокой, и граф решил привлечь его к своим собственным исследованиям.

В 1704 году мнимый адепт открыл способ изготовления красного фарфора, а в 1709 году ему удалось наконец создать белый фарфор — это был один из самых дорогих секретов эпохи. Курфюрст пришел в восторг: для него эта тайна почти равнялась тайне философского камня, поскольку он намеревался открыть мануфактуры на всей территории своего государства. Бёттгер, воспользовавшись удачным стечением обстоятельств, признался, что никогда не владел секретом философского камня, и рассказал о своем знакомстве с Ласкарисом. Курфюрст простил его и вернул ему свободу вместе с титулом барона, а потом назначил его директором первой мануфактуры саксонского фарфора в Дрездене. Бёттгер вновь обрел вкус к роскоши и стал вести разгульную беспорядочную жизнь. В тридцать семь лет он умер, подорвав здоровье неумеренным потреблением алкоголя.

* * *

Этот рассказ не удовлетворил бы требовательного читателя, если бы я не подкрепил его другим исследованием, чрезвычайно серьезным по характеру и обладающим всей весомостью немецкой эрудиции. Речь идет о биографии Бёттгера, изданной в Лейпциге в 1837 году: «И.Ф.Вёттгер, создатель саксонского фарфора» («J.F.Bottger, Erfinder des Sachsischen Porzellans»). Автором ее был Карл-Август Энгельхардт, заведующий архивом Военного министерства.

Как и следовало ожидать от писателя XIX века, современника Луи Фигье, Энгельхардт пытается доказать, что юный Бёттгер не совершил ни единой трансмутации металла в золото. Вот как звучит эта история в его изложении: в квартале, где располагалась аптека мэтра Цорна, был хорошо всем известный нищий по имени Ласкарис, он-то, однажды и вручил молодому Бёттгеру некий порошок. Тот сумел убедить своего хозяина, будто это философский камень, и на его глазах совершил подобие (?) трансмутации, а затем расстался с ним. Эыгелъхардт признает, что опыт этот наделал такого шуму, что Пруссия едва не объявила войну Саксонии, куда скрылся молодой помощник аптекаря, Там его сразу же приняли при дворе Августа II, короля Польши, которому он внушил (?), будто обладает философским камнем и может произвести трансмутацию металлов. Тогда курфюрст Саксонский возвел его в дворянское достоинство и предоставил лабораторию для алхимических исследований. Именно в ней и была открыта тайна фарфора, но гораздо позже, когда терпение Августа II истощилось до такой степени, что Бёттгер из гостя превратился в пленника. Что до нищего Ласкариса, то вскоре после стремительного бегства Бёттгера он якобы умер в богадельне города Данцига.

Чтобы принять версию г-на Энгельхардта, нужно согласиться с тем, что одно государство способно объявить войну другому из-за ничтожного помощника аптекаря, которому было всего девятнадцать лет; да и в дворянское достоинство его возвели непонятно по какой причине, без каких бы то ни было оснований. Что до Ласкариса, то я не сомневаюсь, что немецкий эрудит отыскал следы какого-то нищего, носившего эту фамилию, — как я уже говорил, очень распространенную среди греков, живших в Германии. Однако этот нищий ничего общего не имеет с нашим адептом, история которого все еще далека от завершения. Если же изучить внимательно жизнь Бёттгера и подвергнуть ее рациональному объяснению, то вывод напрашивается один: лишь обладание порошком Ласкариса делает ёго приключения не только правдоподобными, но и возможными.

* * *

Вернемся теперь к истории подлинного Ласкариса, который продолжал свою просветительскую миссию по пропаганде герметического искусства. В качестве новых эмиссаров он избрал двух молодых провизоров. В тогдашней Германии — такое складывалось впечатление — все аптекарские работники в свободные часы баловались алхимией; пусть они и не умели делать золото, но все-таки казалось, что они ближе к разгадке тайны. Этим, несомненно, объясняется тот факт, что адепт щедро поделился философским камнем с двумя молодыми людьми, которые ничего из себя не представляли и ничем не прославились.

Первым из них был Герман Браун, работавший помощником владельца самой большой аптеки во Франкфурте-на-Майне. После встречи с Ласкарисом он стал рассказывать знакомым, что кто-то из родственников перед смертью подарил ему небольшое количество трансмутационной тинктуры. Чтобы отличить ее от других, не изменив при этом свойства, он смешал ее с копайским бальзамом, отчего она обрела необычный цвет. Хозяин аптеки, доктор Эберхард, попросил испытать пресловутую тинктуру в присутствии его самого и нескольких друзей. Браун охотно согласился и совершил трансмутацию в золото сначала ртути, потом свинца. Тогда Эберхард обратился к самому авторитетному ученому здешних мест — доктору Горлахеру из Мюнстера. Тот согласился принять участие в проверке тинктуры, но при условии, что опыт произведет собственноручно. Браун против этого не возражал, и доктор Горлахер принял все меры предосторожности, что бы исключить возможность мошенничества. Он купил новый тигель, запасся изрядным количеством ртути у одного из своих друзей и нашел у себя старую свинцовую трубку, которая пролежала в доме много лет. Эксперимент проводился в его собственной лаборатории: сначала в тигель поместили ртуть, и роль Брауна свелась к тому, что он бросил в металл восковый шарик, смоченный в тинктуре. Горлахер сам закрыл тигель и, разогрев его в течение десяти минут, обнаружил, что вся ртуть обратилась в золото. Точно такая же операция была произведена со старой свинцовой трубкой, которая, в свою очередь, превратилась в золото высокой пробы.

Эта двойная трансмутация наделала много шуму. Браун, ничего не понимавший в алхимии, заявил, что в основе тинктуры лежит фосфор. Действительно, это вещество было изучено совсем недавно, и помощник аптекаря считал его чрезвычайно загадочным! Как только подаренный Ласкарисом философский камень иссяк, Браун вернулся к прежней однообразной жизни, однако он по-своему выполнил пропагандистскую роль, отведенную ему адептом.

Второго аптекаря звали Мартин; эта личность еще менее интересна: он ухитрился потерять часть порошка, из дурацкого любопытства смешав его с каким-то другим веществом. Остальной запас он использовал, чтобы пустить пыль в глаза каким-то девицам в надежде добиться их благосклонности, тогда как трансмутации следовало производить в присутствии почтенных ученых мужей, и Ласкарис, несомненно, дал ему соответствующие указания.

Итак, вернемся к нашему адепту, который во время путешествия в Богемию познакомился с советником Либкнехом, уроженцем Вены. Последний описывает своего спутника как человека средних лет, очень образованного: по его свидетельству, Ласкарис бегло изъяснялся на греческом, латинском, французском, немецком и итальянском языках. Убедившись в том, что советник — человек достойный, адепт ловко перевел разговор на герметическое искусство. Либкнех заявил, что считает все это пустыми бреднями и даже слышать не желает никаких аргументов в пользу алхимии. Он добавил, что поверит в возможность трансмутации, лишь когда собственными глазами увидит превращение металла в золото. Ласкарис не стал настаивать и сменил тему.

В очередной раз они остановились на ночлег в городке Хаш. Утром, перед тем как сесть в дилижанс, Ласкарис предложил советнику зайти к жившему по соседству кузнецу, обещая показать интересный опыт. Либкнех, который совершенно забыл о разгоревшемся накануне споре, охотно согласился. Тогда Ласкарис, поместив в тигель ртуть, быстро совершил трансмутацию с небольшим количеством своего порошка. Советник онемел от изумления, а адепт сказал, что произведет еще одну операцию, дабы окончательно убедить его. Кузнец, взяв другой тигель, вновь положил туда ртуть и расплавил на сильном огне. Ласкарис произвел трансмутацию, но при виде золота воскликнул:

— На сей раз золото получилось не таким хоро-шим. Сейчас я его очищу.

Это золото было помещено в третий тигель и расплавлено; адепт бросил в него несколько крупиц другого порошка, и оно стало белым. Когда его слили, обнаружилось, что теперь это чистейшее серебро. Ласкарис, подарив золотой и серебряный слиток совершенно ошеломленному советнику, решил расстаться с ним, — несомненно, опасаясь докучных расспросов. Адепт отправился во Францию, а три тигля, в которых была произведена эта тройная трансмутация, по сию пору можно увидеть в университете Йены.

Во Франции следы Ласкариса теряются, и мы вновь встречаемся с ним лишь в — 1707 году — благодаря записям уже упомянутого химика Диппеля.

В Амстердаме Диппель познакомился с человеком, который утверждал, будто владеет порошком, позволяющим произвести трансмутацию металла в золото или серебро. По его словам, он получил философский камень от адепта, пожелавшего ос таться инкогнито. Когда советник Диппель засыпал его вопросами, он согласился описать внешность человека, подарившего ему порошок проекции. Диппель, хорошо помнивший Ласкариса, по этим приметам тотчас опознал адепта. Незнакомец, увидев, что химик был знаком с его благодетелем, согласился произвести трансмутацию и сказал, что повторит недавний опыт своего учителя. Он привел Диппеля и еще нескольких человек в соседнюю мастерскую, где показал им медную пластинку примерно тридцати сантиметров диаметром, Поместив ее на печь таким образом, чтобы нагревался только центр, он бросил несколько крупинок белого порошка, и в середине пластинки произошла трансмутация меди в серебро. Тогда ученик Лаекариса перенес пластинку на печь меньшего размера продолжая нагревать только серебряный круг диаметром — примерно в четыре сантиметра, а затем бросил на него несколько крупинок красного порошка, произведя трансмутацию внутреннего круга в золото. Затем он вручил химику Диппелю пластинку, в которой расположились концентрическими кругами три металла — медь, серебро и золото. Диппель очень внимательно наблюдал за действиями своего нового знакомца и, желая показать, что никакого мошенничества быть не могло, сделал в записях своих специальное уточнение: «Мастер не просто продемонстрировал пластинку, но разрезал ее на куски, чтобы показать поклонникам алхимии, что порошок проник внутрь: он продал им эти куски по очень умеренной цене».

Без сомнения, анонимному мастеру не хватало великодушия истинных адептов — Сетона, Филалета или Ласкариса, которые всегда дарили присутствующим слитки, полученные в результате трансмутации. Тем не менее это был ловкий и умелый человек, вполне достойный доверия Ласкариса.

В течение еще нескольких лет, вплоть до 1715 года, наш загадочный адепт остается совершенно неуловимым. Мы вновь встречаем его в Гамбурге, в доме барона фон Крейца, который посвятил поискам философского камня тридцать лет жизни, но не достиг ничего, если не считать насмешек. У них с Ласкарисом произошел долгий разговор, и он признался, что отныне его единственное желание — совершить хотя бы одну трансмутацию в присутствии своих знакомых, чтобы покончить с бесконечными издевками и продолжить работу, обретя спокойствие духа и мужество. Ласкарис уклонился от прямого ответа и постарался лишь ободрить барона; но после его ухода тот с удивлением обнаружил на кресле, в котором сидел гость, маленькую коробочку с небольшим количеством красного порошка и дамским украшением. В приложенной записке было сказано, что это порошок проекции, и объяснялось, как им пользоваться. Что касается украшения, то это была серебряная брошка, одна из дужек которой подверглась трансмутации в золото. Видимо, адепт хотел показать, сколь велики его познания и мастерство, ибо он сумел произвести холодную трансмутацию, не расплавляя металл, так как в противном случае брошка потеряла бы свою форму. Барон ни на секунду не усомнился, что в его руках находится знаменитый порошок философов. Собрав всех своих знакомых и друзей, он, невзирая на их саркастические замечания, приступил к опыту, успех которого превзошел все его ожидания, присутствующие же были совершенно ошеломлены. У него хватило ума признаться, что не он создал этот чудесный порошок, и ему вполне хватило той триумфальной победы, которую он одержал над насмешниками. Потомки его до сих пор хранят ту самую брошь — наполовину золотую, наполовину серебряную.

Ласкарис прибыл в Вену в июле 1716 года, и ему удалось собрать наиболее выдающихся людей города, принадлежавших к местной научной элите. Он желал доказать им истинность герметического искусства посредством особо успешного опыта, с соблюдением всех необходимых гарантий. Советник Панцер фон Гессе составил чрезвычайно подробный протокол этого события, и я счел необходимым привести здесь его текст, хотя он несколько длинноват. Но в данном случае речь идет об одном из редких официальных документов, неопровержимо доказывающих реальность металлической трансмутации.

«Писано в Вене, 20 июля 1716 года, в седьмое воскресенье после Троицы, в квартире советника принца Шварцбургского сеньора Вольфа Филиппа Панцера, в доме, принадлежащем имперскому генералу, управляющему резиденцией императора и коменданту Венской крепости сеньору графу Карлу Эрнесту фон Раппаху. При сем присутствовали: вицеканцлер империи и Богемии, командующий германской экспедицией его превосходительство граф Йозеф фон Вюрбен и фон Фрейденталь, сеньор Эрнест, тайный советник короля Пруссии, и сеньор Вольф, тайный советник принца Бранденбургского фон Кульмбаха и фон Анспаха, братья граф и барон фон Меттерних, а также вышеназванный советник Шварцбургский и его сын Иоганн Христоф Филипп Панцер.

1. Около десяти утра вышеназванные лица собрались в указанном месте. Один из них принес в бумаге философский порошок: его было чрезвычайно мало, и походил он на морскую соль; взвесив его, обнаружили в нем пол-унции.

2. Присутствующие лица взвесили два медных пфеннига, из коих один был взят в богадельне для бедных города Вены; вес первого оказался сто драгм восемь с половиной гран, а второго, отчеканенного в Венгрии в 1607 году, семьдесят драгм шесть гран.

3. Первый пфенниг был раскален докрасна, и советник Шварцбургский извлек его железными щипцами; затем сеньор Вольф, барон фон Меттерних добавил к нему немного воска и прикрыл с одной стороны другим пфеннигом.

4. Вице-канцлер Богемии, опасаясь, как бы пфенниг не расплавился, раскалил его докрасна и бросил в воду, откуда извлек с такой поспешностью, что обжег себе пальцы.

5. Все увидели, что пфенниг, бывший красным при погружении в воду, стал белым, когда извлекли его, и были знаки, показывающие, что он уже начал плавиться.

6. Произвели ту же операцию со вторым пфеннигом, и результат оказался таким же, какого достиг прежде сеньор Вольф, барон фон Меттерних.

7. Но на этом дело не закончилось: раскалили еще несколько пфеннигов поменьше и подвергли той же операции, а когда извлекли, увидели, что цвет их изменился, но не стал совершенно белым. Оба брата фон Меттерних особо это отметили.

8. Был взят слиток меди в форме призмы и после нагревания брошен в ту же воду, и все увидели, что в некоторых своих частях он изменил цвет, но в меньшей степени, чем первые два пфеннига.

9. Отрубив кусок этого медного слитка, подвергли его той же операции, и он стал совершенно белым.

10. Затем была сделана попытка повторить это с другим куском меди, но когда вынули его из воды, увидели, что цвет не изменился.

11. Больший из пфеннигов, упомянутых в пункте № 2, был разрублен, и стало видно, что внутри он такой же белый, как снаружи; граф Эрнест фон Меттерних взял себе одну половину, а барон фон Меттерних — другую.

12. От этой второй половины отрубили маленький кусочек весом в два драгма, положили на весы и произвели подсчет: целый пфенниг обратился в серебро весом в сорок гран.

13. Положили на весы маленький кусочек из пункта № 9, и оказалось в нем двенадцать гран серебра.

14. То же самое сделали с куском из пункта № 8 и нашли, что это серебро; поскольку предварительно его не взвесили, нельзя было узнать точно, какова пропорция изменения.

15. Поскольку не оставалось уже сомнений, что медь преобразилась в серебро, стали подсчитывать вес серебра; взвесили пфенниги из пункта № 2: первый весил сто двадцать пять драгм восемь гран, то есть на двадцать пять драгм больше, чем прежде; второй весил семьдесят девять драгм шестнадцать гран, то есть на одиннадцать драгм большепрежде, что удивило присутствующих не меньше, чем сама трансмутация.

16. Не смогли точно высчитать: до какой степени облагородила металл оставшаяся тинктура, потому что не взвесили предварительно медь из пункта № 7 и пункта № 8. Но даже если учитывать только два первых пфеннига, то тинктура преобразила пять тысяч четыреста долей меди в шесть тысяч пятьсот пятьдесят две доли серебра, следовательно, можно допустить е неболышой погрешностью, что одна доля тинктуры произвела трансмутацию десяти тысяч долей металла.

Actum loco in die at supra, in memoriam fidem rei sic gestae factae qua verae transmutationis[64]

Йозеф, граф фон Вюрбен и фон Зоденталь.

Вольф, барон фон Меттерних.

Эрнест, граф фон Меттерних,

Вольф Филипп Панцер.

Вновь мы встречаемся с Ласкарисом гораздо позднее — благодаря свидетельству подполковника Шмольца фон Дирбаха, который находился тогда на службе у польского короля. Его отец был пылким поклонником герметического искусства и разорился из-за своей страсти, поэтому сыну пришлось избрать военную карьеру. Однажды он завел разговор о трудах своего отца с товарищами по полку, и офицеры подняли его на смех, объявив алхимию смехотворной химерой. Дирбах, свято оберегавший память отца, был смертельно оскорблен поведением однополчан. При споре присутствовал один иностранец, который слушал всех с большим интересом, но сам не сказал ни слова. Это был Ласкарис. Когда все разошлись, он попросил Дирбаха уделить ему несколько минут для беседы. Офицер согласился, и адепт, выразив возмущение речами военных, заявил, что у него есть средство переубедить их и внушить тем самым почтение к покойному отцу офицера. Он дал Шмольцу фон Дирбаху небольшое количество порошка, настоятельно попросив совершать проекцию лишь раз в неделю и каждый раз создавать золота не больше, чем на три дуката — тогда философского камня хватит на семь лет. Одновременно он призвал Дирбаха обращать в алхимическую веру всех, кого возможно. Офицер охотно согласился, поблагодарил своего благодетеля и вернулся в казарму с твердым намерением подать в отставку.

Шмольц фон Дирбах действительно расстался с армией и в скором времени привел в изумление всех своих друзей, вновь и вновь совершая удачные трансмутации. Весть об этом дошла до старого советника Диппеля — химика, с которым мы уже встречались в этой главе. Никогда не забывая о Ласкарисе, он отправился во Франкфурт-на-Майне, где отныне проживал Дирбах, и попросил разрешения взглянуть на порошок. Каждый из них обрисовал внешность загадочного человека, владевшего философским камнем, и Диппель е изумлением убедился, что описание Дирбаха полностью совпадает с тем обликом, который хранился в его памяти. Диппель получил возможность внимательно изучить порошок адепта под микроскопом и увидел, что это были маленькие кристаллы красно-оранжевого цвета, но состав их определить не сумел. Затем химик совершил несколько трансмутаций, чтобы вычислить истинную силу порошка, и пришел к заключению, что одна его доля производит трансмутацию в золото шестисот долей другого металла.

Шмольц фон Дирбах оказался ревностным проповедником герметического искусства. С необыкновенным великодушием он откликался на просьбу любого человека, пожелавшего увидеть трансмутацию, и никогда не оставлял полученное золото себе. Когда истек назначенный Ласкарисом срок в семь лет, он с удивлением обнаружил, что запасы порошка действительно иссякли. Тогда он стал депутатом и удалился в тень, поскольку миссия его была завершена.

Несмотря на свою чрезвычайную осторожность, Ласкарис в конечном счете привлек внимание курфюрста Пфальцского, который послал за ним вооруженных людей. Ему пришлось спасаться бегством, м однажды вечером он явился в замок графини Анны-Софии фон Эрбах с просьбой предоставить ему убежище. Сначала благородная дама отказала, думая, что перед нею злоумышленник или дезертир, но в конечном счете смягчилась и разрешила ему переночевать, приказав слугам проявлять повышенную бдительность. Ласкарис провел в замке несколько дней, и преследователи его решили, что он покинул пределы страны. Перед отъездом, желая отблагодарить свою благодетельницу, он предложил совершить трансмутацию с ее серебряной посудой. Графиня встревожилась, опасаясь за свое серебро, и все ее страхи вернулись. Но незнакомец так настаивал, что она согласилась пожертвовать старым серебряным тазиком, а слугам велела удвоить внимание. К великому ее облегчению и неменьшему изумлению, расплавленный тазик превратился в чистейшее золото. По просьбе Ласкариса, слиток был отдан на пробу ювелиру из соседнего города: тот произвел все обычные испытания, и слуга вернулся домой с составленным по всей форме подтверждением, что это подлинное и чрезвычайно хорошее золото. Полностью успокоившись, графиня фон Эрбах вручила всю свою серебряную посуду адепту, который, впрочем, обещал компенсировать ее стоимость в случае неудачи. Однако операция завершилась блестяще, и графиня получила внушительное число золотых слитков, равных по весу исчезнувшей посуде. Выждав еще несколько дней и убедившись, что опасность миновала, Ласкарис простился с графиней, которой пришла в голову глупейшая — будем называть вещи своими именами! — мысль заплатить ему за проведенный алхимический опыт 200 талеров. Адепт с улыбкой отклонил плату, но смеяться над бедной женщиной не стал.

Достоверность этой истории не вызывает сомнений, поскольку у нее оказались последствия юридического характера. Ибо у графини был муж Фридрих Карл, с которым она уже несколько лет жила раздельно. Когда весть о необыкновенной трансмутации посуды достигла ушей графа, он вдруг вспомнил, что по-прежнему является законным супругом графини, и потребовал себе половину герметического золота, так как увеличение семейного капитала подпадало под графу совместного владения имуществом. Когда жена отказалась от полюбовной сделки, граф обратился с иском в суд, но заседатели в Лейпциге отказались удовлетворить его, «если серебряная посуда принадлежала жене, то и золото должно ей принадлежатъ» («Putonei. Enunciata et consilia juris Leipsae 1733[65]).

На этом мы расстанемся с Ласкарисом, который исчез словно по волшебству где-то между 1730 и 1740 годом.

Я уже говорил в начале этой главы, что внешность Ласкариса, его живой характер и краснобайство весьма напоминают другого человека, гораздо более нам известного. Именно он и появится на сцене после 1740 года, как если бы Ласкарис ожил в нем. Больше я не скажу ни слова, так как мы еще вернемся к этому прославленному деятелю в одной из ближайших глав. Пока же нам лучше оставить загадку личности и судьбы Ласкариса нерешенной.