7

7

Сбор составных частей и подготовка их для курительной смеси составили годовой цикл. В первый год дон Хуан учил меня процедуре. В декабре 1962 года, на второй год, когда цикл был возобновлен, дон Хуан просто руководил мной, я собирал составные части сам, приготовил их и отложил до следующего года.

В декабре 1963 года новый цикл начался в третий раз. Дон Хуан тогда показал мне, как объединять высушенные составные части смеси, которые я собрал и приготовил годом раньше. Он положил курительную смесь в небольшой кожаный мешочек. И мы опять взялись за сбор различных составных частей на следующий год.

Дон Хуан редко упоминал «дымок» в течение года, который промелькнул между сборами. Однако, каждый раз, когда я приезжал навещать его, он давал мне подержать свою трубку, и процедура «знакомства» с трубкой развивалась так, как он ее описал. Он клал мне трубку в руки постепенно. Он требовал абсолютной и тщательной моей концентрации на этом действии и давал мне совершенно исчерпывающие указания. Любая небрежность с трубкой, сказал он, неизбежно приведет к его или к моей смерти.

Как только закончился третий цикл сбора и приготовления, дон Хуан начал говорить, в первый раз за более чем годовой период, о дымке, или об олли.

23 декабря 1963 года.

Мы возвращались на машине к его дому после сбора желтых цветков для смеси. Они были одной из необходимых частей. Я сделал замечание, что в этом году мы не следуем тому примеру в сборе составных частей, которому мы следовали в прошлом году. Он засмеялся и сказал, что дымок не поддается настроениям или обидам, как «трава дьявола». Для дымка не важен порядок сбора ингредиентов; все, что требовалось, так это то, чтобы человек, употребляющий смесь, был аккуратен и точен.

Я спросил дона Хуана, что мы будем делать со смесью, которую он приготовил и отдал мне на хранение. Он ответил, что эта смесь моя и добавил, что мне надо воспользоваться ею как можно скорее. Я спросил, сколько ее требуется каждый раз. Небольшой мешочек, который он мне дал, содержал примерно втрое больше, чем содержит небольшая пачка табака.

Он сказал, что мне надо использовать содержимое мешочка за один год, а сколько мне будет нужно каждый отдельный раз при курении – так это мое личное дело.

Я захотел узнать, что случится, если я не использую весь мешочек. Дон Хуан сказал, что ничего не случится, дымок ничего не требует. Сам он больше не нуждается в курении и все же он каждый год приготавливает новую смесь. Затем он поправился и сказал, что ему редко бывает нужно курить. Я спросил, что он делает с неиспользованной смесью, но он не ответил. Он сказал, что смесь уже нехороша, если не использована в течение одного года.

В этой точке мы вступили в большой спор. Я неправильно выразил свой вопрос, и его ответы казались неясными. Я хотел знать, потеряет ли смесь свои галлюциногенные свойства или силу через год, делая, таким образом, годовой цикл необходимостью, но он настаивал, что смесь через любое время не теряет свои свойства. Единственное, что происходит, – сказал он, – что человеку она больше не нужна, так как он сделал новый запас. Ему нужно избавиться от неиспользованной старой смеси особым образом, который в данный момент дон Хуан не хотел мне открыть.

24 декабря 1963 года.

– Ты сказал, дон Хуан, что тебе более не нужно курить?

– Да, потому что дымок – мой олли, мне не нужно больше курить. Я могу вызвать его в любое время и в любом месте.

– Ты хочешь сказать, что он приходит к тебе даже, если ты не куришь?

– Я имею в виду, что я прихожу к нему свободно.

– Смогу ли я тоже делать это?

– Да, если тебе удастся сделать его своим олли.

31 декабря 1963 года.

Во вторник, 25 декабря, я имел первый опыт встречи с олли дона Хуана, дымком. Весь день я крутился вокруг него и угождал ему. Мы вернулись в его дом к концу дня. Я заметил, что мы ничего не ели весь день. Но ему совершенно не было дела до всего этого.

Вместо этого он начал говорить мне, что совершенно необходимо для меня познакомиться с дымком. Он сказал, что я сам должен испытать это, чтобы понять, насколько он важен, как олли.

Не давая мне возможности что-либо сказать, дон Хуан сообщил мне, что он собирается зажечь свою трубку для меня прямо сейчас. Я попытался разубедить его, утверждая, что я не считаю себя готовым. Я сказал ему, что, мне кажется, я еще недостаточно долго держал трубку просто в руках. Но он сказал, что мне осталось мало времени учиться и мне придется пользоваться трубкой вскоре.

Он вынул трубку из ее футляра и погладил ее. Я сел на пол рядом с ним и отчаянно пытался заболеть и спасовать, сделать все, что угодно, чтобы избежать этого неизбежного круга.

В комнате было почти темно. Дон Хуан зажег керосиновую лампу и поставил ее в угол. Обычно лампа поддерживала в комнате относительную полутьму, и ее желтоватый свет всегда успокаивал.

На этот раз, однако, свет казался тусклым и необычайно красным, он нервировал. Дон Хуан развязал свой мешок со смесью, не снимая его с тесьмы, накинутой на шею. Он поднес трубку к себе вплотную, взял ее внутрь рубашки и положил немного смеси в чашечку трубки. Он велел мне наблюдать, указав, что, если сколько-то смеси просыплется, то она попадет к нему за рубашку.

Дон Хуан наполнил чашечку, затем завязал мешочек одной рукой, держа трубку в другой. Он поднес небольшое глиняное блюдо, дал его мне и попросил принести угольков снаружи. Я пошел за дом и, взяв несколько углей из печки, вернулся назад. Я чувствовал глубокое любопытство.

Я сел рядом с доном Хуаном и подал ему блюдо. Он взглянул на него и заметил, что угли слишком большие. Он хотел поменьше, которые войдут внутрь чашечки трубки. Я пошел назад к печке и взял то, что требовалось. Он взял новое блюдо углей и поставил его перед собой.

Он сидел со скрещенными ногами. Взглянув на меня уголком глаза, он наклонился вперед так, что его подбородок почти коснулся углей. Он держал трубку в левой руке и исключительно быстрым движением правой руки схватил пылающий уголек и положил его в чашечку трубки. Затем он снова сел прямо. Держа трубку обеими руками, он поднес ее к губам и три раза пыхнул дымом. Он протянул руки ко мне и повелительным шепотом сказал, чтоб я взял трубку в руки и курил.

На секунду мне пришла мысль отказаться от трубки и убежать, но дон Хуан вновь потребовал, все еще шепотом, чтобы я взял трубку и курил.

Я взглянул на него. Его глаза были фиксированы на мне, но его взгляд был дружеским, понимающим. Было ясно, что я сделал выбор давным-давно, и здесь нет выбора – только делать то, что он сказал.

Я взял трубку и чуть не уронил ее. Она была горячей. Я приложил ее ко рту с исключительной осторожностью, так как я воображал, что ее жар будет невыносим на моих губах. Но я совсем не почувствовал жара.

Дон Хуан велел мне вдохнуть. Дым затек ко мне в рот и, казалось, циркулировал там. Он был тяжелый. Я чувствовал, что как будто у меня полный рот дроби. Сравнение пришло мне на ум, хотя я никогда не держал дроби во рту. Дым был подобен ментолу, и во рту у меня внезапно стало холодно. Это было освежающее ощущение.

– Еще! Еще! – услышал я шепот дона Хуана.

Я почувствовал, что дым свободно просачивается внутрь моего тела, почти без моего контроля. Мне больше не нужно было подталкиваний дона Хуана. Механически я продолжал вдыхать.

Внезапно дон Хуан наклонился и взял у меня из рук трубку. Он вытряс пепел на блюдо с углями очень осторожно, затем послюнил палец и покрутил им в чашечке, прочищая бока. Несколько раз он продул мундштук. Я видел, как он положил трубку обратно в ее чехол. Его действия привлекли мой интерес.

Когда он почистил трубку и убрал ее, он уставился на меня, и тут только я почувствовал, что все мое тело онемело и стало ментолизированным. Все лицо отяжелело и челюсти блестели. Я не мог удержать рот закрытым, но потока слюны не было. Рот мой горел от сухости, и все же я не чувствовал жажды. Я начал ощущать необычайное тепло по всей голове. Холодный жар! Дыхание, казалось, разрывало ноздри и верхнюю губу каждый раз, как я вдыхал. Но оно не обжигало. Оно жгло, как кусок льда.

Дон Хуан сидел рядом со мной справа и, не двигаясь, держал чехол с трубкой прижатым к полу, как бы удерживая его силой. Мои ладони были тяжелыми. Мои руки ломило, они оттягивали плечи вниз. Нос у меня тек. Я вытер его тыльной стороной ладони, и моя верхняя губа была стерта. Я вытер лицо и стер с него все мясо! Я таял! Я чувствовал себя так, как если бы моя плоть действительно таяла. Я вскочил на ноги и попытался ухватиться за что-нибудь, за что угодно, что могло бы поддержать меня. Я испытывал ужас, какой никогда не испытывал раньше.

Я схватился за столб, который был у дона Хуана в центре комнаты. Я стоял там секунду, затем я повернулся взглянуть на него. Он все еще сидел неподвижно, держа свою трубку и глядя на меня. Мое дыхание было болезненно горячим (или холодным?). Оно душило меня. Я наклонил голову, чтобы дать ей отдохнуть на столбе, но, видимо, я промахнулся, и моя голова продолжала наклоняться, пройдя ту точку, где был столб. Я остановился, когда уже чуть не упал на пол. Я выпрямился, когда столб был тут, перед моими глазами. Я снова попытался прислонить к нему голову. Я старался управлять собой и не отклоняться и держал глаза открытыми, наклоняясь вперед, чтобы коснуться столба лбом. Он был в нескольких дюймах от моих глаз, но когда я положил голову на него, то у меня было крайне странное ощущение, что моя голова прошла прямо сквозь столб. В отчаянных попытках разумного объяснения я решил, что мои глаза искажают расстояние и что столб, должно быть, от меня где-нибудь метрах в трех, хотя я его и вижу прямо перед собой. Тогда я принял логический, разумный метод определить местонахождение столба. Я начал двигаться боком вокруг него шаг за шагом. Мой довод был в том, что двигаясь таким образом вокруг столба, я, пожалуй, смогу сделать круг, более чем 1.5 метра в диаметре, если столб был действительно в 10 футах от меня, то есть вне досягаемости моей руки, то придет момент, когда я буду к нему спиной. Я считал, что в этот момент столб исчезнет, так как в действительности он будет сзади от меня.

Я начал крутить вокруг столба, но он все время оставался у меня перед глазами. В отчаянии и замешательстве, я схватил его обеими руками, но мои руки прошли сквозь него. Я схватил воздух. Я тщательно рассчитал расстояние между собой и столбом. По-моему, тут было полтора метра. Некоторое время я играл с восприятием расстояния, поворачивая голову с боку на бок, по очереди фокусируя каждый глаз то на столбе, то на окружающем его.

Согласно моему восприятию расстояния, столб определенно и, несомненно, был передо мной, примерно в полутора метрах. Протянув руки, чтобы предохранить голову, я изо всех сил бросился на него. Ощущение было тем же самым: я прошел сквозь столб. На этот раз я грохнулся на пол.

Я снова встал, вставание было, пожалуй, наиболее необычным из всех действий, которые я когда-либо делал. Я поднял себя мыслью! Для того чтобы встать, я не пользовался мышцами и скелетной системой, как я привык делать, потому что я больше не имел над ними контроля. Я понял это в тот момент, когда упал на пол. Но мое любопытство к столбу было столь сильным, что я мыслью поднял себя наподобие рефлекторного действия. И прежде, чем я полностью понял, что я не могу больше двигаться, я уже поднялся.

Я позвал дона Хуана на помощь. Один раз я даже взвыл в полный голос, но дон Хуан не двинулся. Он продолжал искоса смотреть на меня, как если бы ему не хотелось повернуть голову, чтобы взглянуть на меня прямо. Я сделал шаг к нему, но вместо того, чтобы двигаться вперед, я качнулся назад и упал на стену. Я знал, что столкнулся с ней спиной, но она не ощущалась твердой: я был погружен в мягкую губкообразную субстанцию, – это была стена. Мои руки были расставлены в стороны, и медленно все мое тело, казалось, тонуло в стене. Я мог только смотреть вперед, в комнату. Дон Хуан все еще смотрел на меня, но он не сделал никаких попыток помочь мне. Я сделал сверхусилие, чтобы выдернуть свое тело из стены, но оно лишь тонуло все глубже и глубже. В неописуемом ужасе я чувствовал, что губкообразная стена смыкается на моем лице. Я попытался закрыть глаза, но они не закрывались.

Я не помню, что еще случилось. Внезапно дон Хуан оказался передо мной, мы были в соседней комнате. Я видел его стол и горячую глиняную печь. Уголком глаза я различил ограду за домом. Я все еще мог видеть очень ясно. Дон Хуан принес керосиновую лампу и повесил ее в центре комнаты. Я попытался посмотреть в другую сторону, но мои глаза смотрели только вперед. Я не мог ни различить, ни почувствовать ни одну из частей своего тела. Мое дыхание было неощутимо. Но мысли мои были исключительно ясными. Я ясно сознавал все, что происходило передо мной. Дон Хуан подошел ко мне, и моя ясность мысли закончилась. Что-то, казалось, остановилось во мне, мыслей больше не было.

Я увидел, что дон Хуан подходит ко мне и ненавидел его. Я хотел разорвать его на части. Я мог бы убить его тогда, но не мог двинуться. Сначала я чувствовал неясное давление на голову, но оно также исчезло. Оставалась еще одна вещь – всепоглощающая злоба на дона Хуана. Я видел его всего в каких-то нескольких дюймах от себя. Я хотел рвать его. Я чувствовал, что рычу. Что-то во мне начало содрогаться.

Я услышал, что дон Хуан говорит со мной. Его голос был мягким и успокаивающим, и я чувствовал бесконечное удовольствие. Он подошел еще ближе и стал читать испанскую колыбельную:

«леди св. Анна, почему дитя плачет? Из-за яблока, что оно потеряло. Я дам тебе одно. Я дам тебе два. Одно для ребенка, одно – для тебя».

Теплота охватила меня. Это была теплота сердца и чувств. Слова дона Хуана были далеким эхом. Они поднимали далекие воспоминания детства.

Ненависть, которую я перед тем чувствовал, исчезла. Неприязнь сменилась на притягивающую радостную любовь к дону Хуану. Он сказал, что я должен стараться не спать, что у меня нет больше тела, и я могу превратиться во что угодно, во что захочу. Он отступил назад. Мои глаза были на нормальном уровне, как если бы я стал рядом с ним. Он вытянул руки перед собой и велел мне войти в них.

То ли я двинулся вперед, то ли он подошел ближе ко мне. Его руки были почти на моем лице – на моих глазах, хотя я их не чувствовал.

– Зайди ко мне в грудь, – услышал я, как он сказал.

Я почувствовал, что я поглощаю его. Это было то же самое ощущение, что и губкообразность стены. Затем я слышал только его голос, приказывающий мне смотреть и видеть.

Его я больше не мог различать. Мои глаза были, очевидно, открыты, так как я видел вспышки света на красном фоне. Это было, как если б я смотрел на свет через сомкнутые веки. Затем мои мысли стали убывать в количестве и интенсивности и исчезли совсем. Было лишь осознание счастья.

Я не мог различить каких-либо изменений освещения. Совершенно внезапно я был вытолкнут на поверхность. Я определенно чувствовал, что меня откуда-то подняли. И я был свободен двигаться с огромной скоростью в воде или в воздухе. Я плавал, как угорь. Я извивался и крутился, взмывал и опускался по желанию. Я чувствовал, как холодный ветер дует повсюду вокруг меня, и я начал парить, как перышко, вперед и назад, туда и сюда, вниз и вниз, и вниз, и вниз.

28 декабря 1963 года.

Я проснулся вчера во второй половине дня. Дон Хуан сказал, что я мирно проспал почти двое суток. У меня была тяжесть в голове. Я выпил воды, и мне стало очень нехорошо. Я чувствовал себя усталым, исключительно усталым, и после еды я опять лег спать.

Сегодня я уже чувствовал себя полностью отдохнувшим. Мы с доном Хуаном говорили о моем опыте с маленьким дымком. Думая, что он хочет, чтоб я рассказал ему всю историю так же, как я делал это всегда, я начал описывать свои впечатления, но он остановил меня, сказав, что это ненужно. Он сказал мне, что в действительности я ничего не сделал и что я сразу уснул, поэтому и говорить не о чем.

– Но как насчет того, что я чувствовал? Разве это совсем не важно? – настаивал я.

– Нет. Не с дымком. Позднее, когда ты научишься путешествовать, мы поговорим. Когда ты научишься проникать внутрь предметов.

– Разве действительно проникают внутрь предметов?

– разве ты не помнишь? Ты проник сквозь эту стену?

– Я думаю, что в действительности я сошел с ума.

– Нет, ты не сошел с ума.

– Я вел себя так же, как ты, дон Хуан, когда ты курил впервые?

– Нет, это было не так. У нас разные характеры.

– Как ты себя вел?

Дон Хуан не ответил. Я перефразировал вопрос и задал его снова. Но он сказал, что не помнит своих впечатлений и что мой вопрос равносилен тому, что спрашивать у старого рыбака, какие у него были впечатления, когда он удил впервые. Он сказал, что дымок, как олли, уникален, и я напомнил ему, что он также говорил, что мескалито уникален. Он настаивал, что каждый из них уникален, но что они различаются качественно.

– Мескалито – защитник, потому что он разговаривает с тобой и может направлять твои поступки, – сказал он. Мескалито учит правильному образу жизни. И ты можешь видеть его, потому что он вне тебя. Дымок же – это олли. Он изменяет тебя и дает тебе силу, не показывая даже своего присутствия. С ним нельзя говорить. Но ты знаешь, что он существует, потому что он убирает твое тело и делает тебя легким, как воздух. И все же ты никогда не видишь его. Но он тут и дает тебе силу для совершения невообразимых дел, такую же, как и когда убирает твое тело.

– Я действительно чувствовал, что потерял свое тело, дон Хуан.

– Ты терял.

– Ты имеешь в виду, что у меня действительно не было тела?

– Что ты сам думаешь?

– Ну, я не знаю. Все, что я могу сказать тебе, так это то, что я чувствовал.

– Все это и есть в реальности то, что ты чувствовал.

– Но как ты видел меня, дон Хуан? Каким я казался тебе?

– Как я тебя видел – это не важно. Это как в тот раз, когда ты ловил столб. Ты чувствовал, что он не здесь, и ты ходил вокруг него, чтобы убедиться, что он здесь. Но когда ты прыгнул на него, ты опять почувствовал, что в действительности его здесь нет.

– Но ты видел меня таким, какой я сейчас, не так ли?

– Нет! Ты не был таким, какой ты сейчас.

– Верно. Я согласен с этим. Но у меня было мое тело, да, хотя я мог его не чувствовать?

– Нет! Проклятье! У тебя не было такого тела, как то тело, которое у тебя есть сейчас!

– Что случилось в таком случае с моим телом?

– Я думал, что ты понял: маленький дымок взял твое тело.

– Но куда же оно ушло?

– Откуда же, черт возьми, ты считаешь, я буду знать это?

Бесполезно было упорствовать в попытках получить рациональные объяснения. Я сказал ему, что я не хочу спорить или задавать глупые вопросы, но если я соглашусь с мыслью, что можно терять свое тело, то я потеряю свою рациональность. Он сказал, что я преувеличиваю, как обычно, и что я теперь не теряю и не потеряю ничего из-за маленького дымка.

28 января 1964 года.

Я спрашивал дона Хуана, что он думает о том, чтобы дать попробовать дымок кому-нибудь, кто захочет испытать такой опыт. Он убежденно сказал, что дать дымок любому будет совершенно то же самое, что и убить его, потому что им некому будет руководить. Я попросил дона Хуана объяснить, что он имеет в виду, он сказал, что я тут, живой и говорю с ним, потому что он вернул меня назад. Он сохранил мое тело. Без него я бы никогда не проснулся.

– Как ты сохранил мое тело, дон Хуан?

– Ты узнаешь об этом позднее, но ты должен научиться все это самостоятельно. Вот почему я хочу, чтобы ты научился как можно большему, пока я с тобой. Ты потерял достаточно много времени, задавая мне глупые вопросы о чепухе. Но может быть, это и не твое призвание: научиться всему о маленьком дымке.

– Ну, а что же я тогда буду делать?

– Позволь дымку обучать тебя столькому, сколькому ты сможешь научиться.

– Разве дымок тоже учит?

– Конечно, он учит.

– Он учит так же, как мескалито?

– Нет, он не такой учитель, как мескалито. Он не показывает тех же вещей.

– Но чему же тогда учит дымок?

– Он показывает, как обращаться с его силой и научиться принимать его так часто, как только сможешь.

– Твой олли очень пугающий, дон Хуан. Это не было похоже ни на что из того, что я испытывал ранее. Я думал, что я сошел с ума.

По какой-то причине это была самая упорная мысль, которая приходила мне в голову. Я воспринимал все с точки зрения человека испытавшего и другие галлюциногенные опыты, с которыми можно сравнивать, и единственное, что мне приходило в голову, что с маленьким дымком теряешь рассудок.

Дон Хуан рассеивал мои опасения, говоря, что то, что я чувствовал, было его невообразимой силой. И для того, чтобы управлять этой силой, сказал он, следует вести сильную жизнь. Идея сильной жизни включает в себя не только подготовительный период, но и отношение человека ко всем тем вещам после того, как он испытал первый опыт. Он сказал, что дымок так силен, что человек может равняться с ним только стойкостью. Иначе его жизнь будет разбита на куски.

Я спросил его, имеет ли дымок одинаковое воздействие на каждого. Он сказал, что дымок производит трансформацию, но не в каждом.

– Тогда какова же особая причина, что дымок произвел особую трансформацию во мне?

– Это, я думаю, очень глупый вопрос. Ты послушно следовал по всем требуемым ступенькам. Нет никакого чуда в том, что дымок трансформировал тебя.

Я еще раз попросил его рассказать о том, как я выглядел. Я хотел узнать о том, как я выглядел, так как мысль о бестелесном существе, которую он во мне поселил, была, понятно, невыносимой. Он сказал, что, по правде говоря, он боялся смотреть на меня. Он ощущал то же самое, что должен был чувствовать его бенефактор, когда дон Хуан курил первый раз.

– Почему ты так боялся? Я был таким страшным? – спросил я.

– Я никогда не видел раньше никого курящим.

– Ты не видел, как курил твой бенефактор?

– Нет.

– Ты даже никогда не видел себя самого?

– Как бы я мог?

– Ты бы мог курить перед зеркалом.

Он не ответил, а уставился на меня и потряс головой. Я опять спросил его, возможно ли смотреть в зеркало. Он сказал, что это было бы возможно, хотя и бесполезно, так как, пожалуй, умрешь от испуга, если не от чего-нибудь еще.

Я спросил:

– Тогда, значит, выглядишь устрашающе?

– Всю свою жизнь я гадал об этом, – сказал он, – и все же я не спрашивал и не глядел в зеркало, я даже не думал об этом.

– Но как же я тогда смогу узнать?

– Тебе надо будет ждать, так как я ждал, пока ты не передашь дымок кому-нибудь еще; конечно, если ты когда-нибудь освоишь его. Тогда ты увидишь, как при этом выглядит человек. Таково правило.

– Что будет, если я буду курить перед фотокамерой и сделаю снимок самого себя?

– Я не знаю. Вероятно, дымок обратится против тебя. Но мне кажется, ты находишь его столь безобидным, что считаешь, что с ним можно играть.

Я сказал ему, что я не собираюсь играть, но ранее он говорил мне, что дымок не требует определенных шагов и, я думаю, не будет вреда в том, чтобы хотеть узнать, как ты выглядишь. Он поправил меня, сказав, что он имел в виду отсутствие необходимости в определенном порядке действий с дымком в отличие от действий с «травой дьявола»; все, что требуется с дымком, – сказал он, – так это правильное отношение. С этой точки зрения следует быть точным в соблюдении правил. Он привел мне пример, объяснив, что не имеет значения, какая из составных частей курительной смеси собрана первая, если количество соблюдено правильно. Я спросил, будет ли какой-нибудь вред, если я расскажу другим о том, что я испытал. Он ответил, что есть два секрета, которые не должны раскрываться: как приготовить курительную смесь и как возвращаться. Все остальное, относящееся к этому предмету, не представляет важности.