4

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

4

4 сентября 1968 года я поехал в Сонору навестить дона Хуана. Выполняя его просьбу, которую он сделал в мой предыдущий визит к нему, я по пути остановился в Ермосильо, чтобы купить ему самогонку из листьев агавы под названием баканора. В этот раз его просьба показалась мне очень странной, поскольку я знал, что он не любит пить, однако я купил четыре бутылки и сунул их в ящик вместе с другими вещами, которые я вез ему.

– Зачем ты купил четыре бутылки? – сказал он, смеясь, когда я открыл ящик, – я просил тебя купить мне одну. Наверно, ты подумал, что баканора для меня, но это для моего внука Люсио, и тебе нужно будет дать это ему, как если б это был твой собственный подарок.

Я встречался с внуком дона Хуана двумя годами раньше; ему было тогда 28 лет. Он был очень высокий – выше 180 см, и всегда был экстравагантно хорошо одет для своих средств и по сравнению с окружающими его. В то время как большинство индейцев яки носили джинсы, соломенные шляпы и домашнего изготовления сандалии – гарачес, – одежду Люсио составляли дорогой черной кожи жилет с множеством черепаховых пуговиц, техасская ковбойская шляпа и пара сапог с монограммами и ручной отделкой.

Люсио был обрадован получением самогонки и немедленно утащил бутылки в дом, очевидно, чтобы их убрать. Дон Хуан значительно заметил, что никогда не следует прятать напитки и пить их одному. Люсио ответил, что не прячет их, а убирает до того вечера, когда он пригласит своих друзей и выпьет с ними.

Тем же вечером, около семи часов, я вернулся к дому Люсио. Было темно. Я смутно разглядел силуэты двух людей, стоящих под деревом. Это был Люсио и один из его друзей, которые ждали меня и провели в дом при свете карманного фонарика.

Дом Люсио представлял собой саманное неуклюжее сооружение с земляным полом и двумя комнатами. Длиной он был около 12 метров и поддерживался довольно тонкими деревянными стойками из мескайтового дерева. Он имел, как и дома всех индейцев яки, плоскую покатую крышу и рамаду, которая представляет собой своего рода веранду вдоль всей фронтальной части дома. Крыша рамады никогда не бывает покатой; она делается из прутьев, уложенных с промежутками так, что крыша дает достаточно тени и в то же время позволяет воздуху свободно циркулировать.

Когда я вошел в дом, то я включил свой магнитофон, который был у меня в портфеле. Люсио представил меня своим друзьям. Включая дона Хуана, в доме было восемь мужчин. Они сидели кто где в центре комнаты под ярким светом бензиновой лампы, свисавшей с перекладины потолка. Дон Хуан сидел на ящике. Я сел лицом к нему на краю трехметровой скамьи, сделанной из толстой доски, прибитой к двум чурбакам, вкопанным в землю.

Дон Хуан положил свою шляпу на землю рядом с собой. Свет бензиновой лампы делал его короткие седые волосы сверкающе белыми. Я взглянул ему в лицо. Свет также подчеркнул глубокие морщины на его шее и лбу и заставил его выглядеть темнее и старше.

Я взглянул на остальных мужчин. При зеленовато-белом свете бензиновой лампы все они выглядели усталыми и старыми.

Люсио обратился ко всем по-испански и сказал громким голосом, что мы сейчас разопьем бутылку баканоры, которую я привез ему из Ермосильо. Он пошел в другую комнату, принес бутылку, открыл ее и передал ее мне вместе с маленькой жестяной чашкой. Я налил очень немного в чашку и выпил. Баканора оказалась много более густой, чем обычный самогон, да и крепче тоже. Я закашлялся. Я передал бутылку и каждый налил себе небольшую дозу, каждый, за исключением дона Хуана. Он просто взял бутылку и поставил ее перед Люсио, который был последним по кругу.

Все обменялись замечаниями о богатом букете и вкусе содержимого этой бутылки, и все согласились, что напиток, должно быть, приготовлялся высоко в горах Чиуауа.

Бутылка прошла по кругу еще раз. Мужчины облизали губы, повторили свои похвалы и начали живой разговор о заметной разнице между самогоном, изготовляемым около Гвадалахара и тем, что приходит с высот Чиуауа.

Во время второго круга дон Хуан опять не пил, и я налил себе лишь на глоток, но все остальные наполнили чашку до краев. Бутылка прошла третий круг и опустела.

– Принеси остальные бутылки, Люсио, – сказал дон Хуан.

Люсио, казалось, колебался, и дон Хуан, как бы невзначай, объяснил остальным, что я привез четыре бутылки для Люсио.

Бениньо, молодой человек в возрасте Люсио, посмотрел на портфель, который я бессознательно поставил позади себя, и спросил, не являюсь ли я продавцом самогона. Дон Хуан сказал, что это не так и что я приехал навестить его.

– Карлос изучает мескалито, и я его учу, – сказал дон Хуан. Все взглянули на меня и вежливо улыбнулись.

Бахеа, дровосек, небольшого роста тощий человек с острыми чертами лица, пристально смотрел на меня секунду, а затем сказал, что кладовщик обвинял меня в том, что я шпион американской компании, которая собирается открыть рудники на земле яки. Все реагировали, как будто не причастны к подобному обвинению. Кроме того, они все недолюбливали кладовщика, который был мексиканцем или, как говорят яки, йори.

Люсио прошел в другую комнату и вернулся с другой бутылкой баканоры. Он открыл ее, налил себе побольше, а затем передал ее по кругу. Разговор перешел на вероятность того, что американская компания обоснуется в Соноре, и о возможных последствиях этого для яки.

Бутылка вернулась к Люсио. Он поднял ее и посмотрел на содержимое: сколько там еще осталось.

– Скажи ему, пусть не горюет, – прошептал мне дон Хуан, – скажи ему, что ты привезешь в следующий раз еще.

Я наклонился к Люсио и заверил его, что в следующий раз я собираюсь привезти ему не менее полудюжины бутылок.

Наконец, разговор, казалось бы, выдохся.

– Почему бы тебе не рассказать ребятам о своей встрече с мескалито? Я думаю, что это будет намного интересней, чем этот никчемный разговор о том, что случится, если американцы придут в Сонору.

– Мескалито – это пейот, дед? – спросил Люсио с любопытством.

– Некоторые зовут его так, – сухо сказал дон Хуан, – я предпочитаю называть его мескалито.

– Эта проклятая штука вызывает сумасшествие, – сказал Хенаро, высокий угловатый мужчина среднего возраста.

– Я полагаю, глупо говорить, что мескалито вызывает сумасшествие, – мягко сказал дон Хуан, – потому что, если бы это было так, то Карлос не говорил бы сейчас с вами тут, а был бы уже в смирительной рубашке. Он принимал его, и взгляните-ка – он здоров. – Бахеа улыбнулся и смущенно сказал: «кто может знать?» – и все рассмеялись.

– Тогда взгляните на меня, – сказал дон Хуан, – я знал мескалито почти всю жизнь, и он никогда не повредил мне ни в чем. – Мужчины не смеялись, но было очевидно, что они не принимают его всерьез.

– С другой стороны, – продолжал дон Хуан, – справедливо то, что мескалито сводит людей с ума, как ты сказал, но лишь тогда, когда они приходят к нему, не зная, что они делают.

Эскуере, старик, приблизительно в возрасте дона Хуана, слегка хмыкнул, покачав головой.

– Что ты хочешь, Хуан, сказать этим «зная»? – спросил он. – Прошлый раз, когда я тебя видел, ты говорил то же самое.

– Люди сходят с ума, когда наглотаются этого пейотного снадобья, – продолжал Хенаро. – Я видел, как индейцы Уичол ели его. Они действовали так, как будто бы у них была горячка. Они дергались, и пердели, и ссали повсюду. Употребляя это проклятое снадобье, можно получить эпилепсию. Именно так сказал мне однажды мистер Салас, правительственный инженер. А ведь эпилепсия – это на всю жизнь, заметьте.

– Это значит быть хуже животных, – мрачно добавил Бахеа.

– Ты видел только то у индейцев Уичол, что хотел видеть, Хенаро, – сказал дон Хуан, – например, ты совсем не дал себе труда выяснить у них, что это значит быть знакомым с мескалито. Насколько я знаю, мескалито никогда никого не сделал эпилептиком. Правительственный инженер – йори, и я сомневаюсь, чтобы йори знал что-либо об этом. Ты, верно, не думаешь, что все те тысячи людей, которые знают мескалито, – сумасшедшие, или не так?

– Они должны быть сумасшедшими или очень близко к тому, чтоб делать подобные вещи, – ответил Хенаро.

– Но если все эти тысячи людей сумасшедшие в одно и то же время, то кто будет делать их работу? Как они ухитряются выжить? – спросил дон Хуан.

– Макарио, который приехал с той стороны – из США – рассказывал мне, что всякий, кто принимает пейот, отмечен на всю жизнь, – сказал Эскуере.

– Макарио лжет, если он так говорит, – сказал дон Хуан, – я уверен, что он не знает того, о чем говорит.

– Он действительно говорит очень много лжи, – сказал Бениньо.

– Кто такой Макарио? – спросил я.

– Он индеец яки, который живет здесь, – сказал Люсио. – он говорит, что он из Аризоны и что во время войны он был в Европе. Он рассказывает всякое.

– Он говорит, что был полковником, – сказал Бениньо.

Все рассмеялись, и разговор ненадолго перешел на невероятные рассказы Макарио, но дон Хуан вновь вернул его к теме мескалито.

– Если все вы знаете, что Макарио лжец, то как же вы можете верить ему, когда он говорит о мескалито?

– Ты имеешь в виду пейот, дед? – спросил Люсио, как если бы он действительно пытался определить смысл термина.

– Да. Черт возьми.

Тон дона Хуана был острым и резким. Люсио невольно распрямился, и на секунду я почувствовал, что все они испугались.

Затем дон Хуан улыбнулся и продолжал спокойным голосом:

– Разве вы – друзья, – не видите, что Макарио не знает того, о чем говорит? Разве вы не видите, что для того, чтоб говорить о мескалито, нужно знать?

– Опять ты пришел туда же, – сказал Эскуере. – что, черт возьми, значит это знание. Ты хуже, чем Макарио. Тот, по крайней мере, говорит то, что у него на уме, знает он это или не знает. Уже много лет я слышал, как ты говорил, что нам нужно знать. Что нам нужно знать?

– Дон Хуан говорил, что в пейоте есть дух, – сказал Бениньо.

– Я видел пейот в поле, но я никогда не видел ни духов, ни что-либо вроде того, – добавил Бахеа.

– Мескалито похож на дух, пожалуй, – объяснил дон Хуан, – Но чем бы он ни был, это не становится ясно до тех пор, пока не узнаешь о нем. Эскуере жалуется, что я говорю это уже много лет. Что ж, действительно это так. Но не моя вина в том, что вы не понимаете. Бахеа говорил, что тот, кто примет его, становится похож на животное. Что ж, я так не думаю. Для меня те, кто думают, что они выше животных, живут хуже, чем животные. Взгляни на моего внука здесь. Он работает без отдыха. Я бы сказал, что он живет для того, чтобы работать, как мул. И все, что он делает не животного – так это напивается.

Все рассмеялись. Виктор, очень молодой человек, который, казалось, еще не вышел из подросткового возраста, смеялся звонче всех. Элихио, молодой фермер, до сих пор не произнес ни слова. Он сидел на полу справа от меня, опершись спиной на мешки с химическими удобрениями, сложенными внутри дома от дождя. Он был одним из друзей детства Люсио, выглядел сильным и, хотя был ниже Люсио ростом, был более подтянут и лучше сложен.

Элихио, казалось, интересовали слова дона Хуана. Бахеа пытался опять бросить замечание, но Элихио его перебил.

– Каким образом пейот изменил бы все это? – спросил он. – Мне кажется, что человек рожден работать всю свою жизнь, как работают мулы.

– Мескалито меняет все, – сказал дон Хуан, – и, однако же, нам все равно придется работать, как и всем остальным, как мулам. Я сказал, что внутри мескалито есть дух, потому что это что-то вроде духа, что вносит изменения в людей. Дух, который мы можем увидеть и потрогать, дух, который меняет нас, иногда даже против нашей воли.

– Пейот сводит тебя с ума, – сказал Хенаро, – а затем ты, конечно, веришь, что изменился. Верно?

– Как он может изменить нас? – настаивал Элихио.

– Он обучает нас правильному образу жизни, – сказал дон Хуан, – он помогает и защищает тех, кто его знает. Та жизнь, которую вы, ребята, ведете – не жизнь совсем, вы не знаете того счастья, которое проистекает из деланья вещей осознанно. У вас нет защитника.

– Что ты подразумеваешь? – спросил Хенаро обиженно, – у нас есть наш господь Иисус Христос и наша мать Дева, и маленькая дева Гваделупская. Разве они не наши защитники?

– Хорошая куча защитников, – сказал дон Хуан насмешливо, – разве они научили тебя лучшему образу жизни?

– Это потому, что люди их не слушают, – запротестовал Хенаро. – они обращают свое внимание только к дьяволу.

– Если бы они были настоящими защитниками, они бы заставили тебя слушать, – сказал дон Хуан, – если мескалито станет твоим защитником, то тебе придется слушать его, понравится тебе это или нет, потому что ты можешь его видеть, и ты должен следовать тому, что он скажет. Он заставит тебя подходить к нему с уважением. А не так, как вы, ребята, привыкли приближаться к своим защитникам.

– Что ты имеешь в виду, Хуан? – спросил Эскуере.

– Я имею в виду, что для вас прийти к вашим защитникам означает, что одному из вас нужно играть на скрипке, в то время как танцор должен надеть свою маску и наколенники и греметь и танцевать, в то время как остальные из вас пьянствуют <среди индейцев Центральной и Южной Америки католические праздники протекают, как карнавалы с обязательными костюмированными танцами, длящимися иногда несколько дней; танцоры предварительно, как правило, проходят курс обучения в монастырях>. Вот ты, Бениньо, ты был танцором когда-то, расскажи нам об этом.

– Я бросил это через три года, – сказал Бениньо. – это тяжелая работа.

– Спроси Люсио, – сказал Эскуере с сарказмом, – он бросил это дело через неделю.

Все рассмеялись. Все, кроме дона Хуана. Люсио засмеялся явно раздраженно и выпил два огромных глотка баканоры.

– Это не трудно, это глупо, – сказал дон Хуан, – спроси Валенсио, танцора, нравится ли ему танцевать. Ему не нравится. Он привык к этому, и все. Я много лет видел, как он танцует, и каждый раз я видел одни и те же плохо выполняемые движения. Он не гордится своим искусством за исключением тех случаев, когда он говорит о нем. Он не любит его, поэтому год за годом он повторяет одни и те же движения. То, что было плохого в его танцах в самом начале, стало фиксированным. Он не может больше видеть этого.

– Его научили так танцевать, – сказал Элихио. – я тоже был танцором в городе Торим. Я знаю, что танцевать надо так, как тебя учат.

– Во всяком случае, Валенсио – это не лучший танцор, – сказал Эскуере. – есть и другие. Как насчет Сакатеки?

– Сакатека – человек знания. Он не относится к тому же классу, что и вы, ребята, – сказал дон Хуан резко, – он танцует, потому что такова склонность его натуры. Все, что я хотел сказать, так это то, что вы, которые не являетесь танцорами, не наслаждаетесь танцем. Может быть, если танец хорошо выполнен, то некоторые из вас получат удовольствие. Однако мало кто из вас настолько знает танец. Поэтому вам остается весьма иллюзорная крошка радости. Вот почему, друзья, все вы пьяницы. Взгляните сюда на моего внука.

– Брось это, дед, – запротестовал Люсио.

– Он не ленив и не глуп, – продолжал дон Хуан, – но что еще он делает, кроме как пьет?

– Он покупает кожаные жилеты, – заметил Хенаро, и все слушатели захохотали.

Люсио выпил еще баканары.

– И как же может пейот изменить все это? – спросил Элихио.

– Если б Люсио стал искать защитника, – сказал дон Хуан, – то его жизнь изменилась бы. Я не знаю в точности, как именно, но я уверен, что она стала бы иной.

– Он бросит пить, это ты хочешь сказать? – настаивал Элихио.

– Может быть, он бросил бы. Ему нужно что-то еще помимо самогона, чтобы его жизнь стала удовлетворительной. И это что-то, чем бы оно ни было, может быть предоставлено защитником.

– Тогда пейот должен быть очень вкусным, – сказал Элихио.

– Я бы этого не сказал, – сказал дон Хуан.

– Но как же, черт возьми, можно наслаждаться тем, что невкусно? – спросил Элихио.

– Он дает возможность лучше наслаждаться жизнью, – сказал дон Хуан.

– Но если он невкусный, то как же он может заставить нас лучше наслаждаться жизнью? – настаивал Элихио. – это не имеет смысла.

– Смысл, конечно, есть, – сказал Хенаро с убеждением, – пейот делает тебя сумасшедшим, и, естественно, что ты думаешь, что имеешь лучшее время своей жизни, что бы ты ни делал.

Опять все засмеялись.

– Смысл есть, – продолжал дон Хуан, как ни в чем не бывало, – если вы подумаете о том, как мало мы знаем и как много есть чего видеть. Это брага делает людей безумными. Она подогревает воображение. Мескалито, напротив, обостряет все. Он дает вам возможность видеть все так хорошо. Так хорошо.

Люсио и Бениньо взглянули друг на друга и улыбнулись, как если б они все это уже слышали раньше. Хенаро и Эскуере стали более беспокойными и стали говорить одновременно. Виктор смеялся, покрывая все остальные голоса. Казалось, единственным заинтересованным был Элихио.

– Как может пейот все это сделать? – спросил он.

– В первую очередь, – объяснил дон Хуан, – ты должен захотеть познакомиться с ним. И я думаю, что это самый важный момент. Затем ты должен быть представлен ему, и ты должен встречать его много раз прежде, чем ты сможешь сказать, что знаешь его.

– И что случиться тогда? – спросил Элихио.

Хенаро вмешался:

– Ты будешь лазать по крыше, а жопа останется на земле.

Присутствующие покатились от смеха.

– Что случится потом, полностью зависит от тебя самого, – Продолжал дон Хуан, не теряя контроля над собой. – Ты должен приходить к нему без страха, и мало-помалу он научит тебя, как жить лучшей жизнью.

Наступила длинная пауза. Мужчины, казалось, устали. Бутылка была пуста. Люсио с явным внутренним сожалением принес и открыл другую.

– У Карлоса пейот тоже является защитником? – спросил Элихио шутливым тоном, – я не узнал бы этого, – сказал дон Хуан. – Он принимал его три раза, попроси его рассказать тебе об этом.

Все с любопытством повернулись ко мне, и Элихио спросил:

– Ты действительно принимал его?

– Да. Принимал.

Казалось, дон Хуан выиграл раунд у своих слушателей: они были или заинтересованы в моем рассказе или слишком вежливы, чтобы рассмеяться мне в лицо.

– Он скривил тебе рот? – спросил Люсио.

– Да. У него ужасный вкус.

– Зачем же ты тогда его принимал? – спросил Бениньо.

Я начал рассказывать им, подбирая слова, что для западного человека знание дона Хуана о пейоте является одной из самых захватывающих вещей, какие только можно найти. Я сказал, что все, рассказанное им об этом, верно и что каждый из нас может проверить истину сказанного на самом себе.

Я заметил, что все они улыбаются, как бы скрывая свое отношение. Я пришел в сильное раздражение. Я сознавал свою неуклюжесть в передаче того, что я в действительности имел на уме. Я поговорил еще, но потерял нить и повторял то, что уже сказал дон Хуан. Дон Хуан пришел мне на помощь и спросил ободряюще:

– Ты ведь не искал защитника, когда впервые пришел к мескалито, не так ли?

– Я сказал им, что я не знал, что мескалито может быть защитником и что мною двигало только любопытство и большое желание знать его. Дон Хуан подтвердил, что мои намеренья были безукоризненны и сказал, что из-за этого мескалито оказал благоприятный эффект на меня.

– Но он заставлял тебя пукать и писать по всему помещению, не так ли? – настаивал Хенаро.

Я сказал, что он действительно воздействовал на меня таким образом. Все рассмеялись с облегчением. Я почувствовал, что они стали еще более предубеждены ко мне. Они не казались заинтересованными, кроме Элихио, который смотрел на меня.

– Что ты видел? – спросил он.

Дон Хуан велел пересказать им все или почти все детали моего опыта, поэтому я рассказал последовательность и форму того, что ощутил. Когда я кончил говорить, Люсио сделал замечание:

– Если пейот такой дьявол, то я рад, что никогда не ел его.

– Все так, как я сказал, – сказал Хенаро Бахеа. – эта штука делает тебя ненормальным.

– Но Карлос сейчас нормальный, как ты объяснишь это? – спросил дон Хуан у Хенаро.

– Откуда мы знаем, что он нормальный? – ответил Хенаро.

Все рассмеялись, включая дона Хуана.

– Ты боялся? – спросил Бениньо.

– Я, определенно, боялся.

– Тогда зачем ты делал это? – спросил Элихио.

– Он сказал, что хотел знать, – ответил за меня Люсио. – Я думаю, что Карлос собирается стать таким же, как мой дед. Оба говорили, что они хотят знать, но никто не знает, что, черт возьми, они хотят знать.

– Невозможно объяснить это знание, – сказал дон Хуан Элихио, – потому, что оно разное для разных людей. Единственно общим для всех является то, что мескалито раскрывает свои секреты частным образом каждому отдельному человеку. Зная, как чувствует Хенаро, я не рекомендовал бы ему встречаться с мескалито. И все же, несмотря на мои слова или его чувства, мескалито может оказать полностью благоприятный эффект на него. Но только он может это узнать, и это и есть то знание, о котором я говорю.

Дон Хуан поднялся.

– Время идти домой, – сказал он. – Люсио пьян, а Виктор спит.

Двумя днями позже, 6 сентября, Люсио, Бениньо и Элихио пришли к дому, где я остановился, чтобы пойти со мной на охоту. Некоторое время, пока я продолжал делать свои записи, они хранили молчание. Затем Бениньо вежливо засмеялся, как бы предупреждая, что он собирается сказать нечто важное.

После предварительно нарушенной тишины он засмеялся опять и сказал:

– Вот Люсио говорит, что стал бы глотать пейот.

– Это правда? – спросил я.

– Да, я не возражаю.

Смех Бениньо опять стал спазматическим.

– Люсио говорит, что он будет есть пейот, если ты купишь ему мотоцикл.

Люсио и Бениньо взглянули друг на друга и зашлись смехом.

– Сколько стоит мотоцикл в Соединенных Штатах? – спросил Люсио.

– Вероятно, можно за сто долларов найти, – сказал я.

– Это ведь там не очень много, верно? Ты легко можешь достать один для него, разве не так? – спросил Бениньо.

– Хорошо, но сначала я спрошу у твоего деда, – сказал я Люсио.

– Нет. Нет, – запротестовал он, – ему ты ничего об этом не говори. Он все испортит. Он чудак. И, кроме того, слабоумный и не знает, что делает.

– Он когда-то был настоящим магом, – добавил Бениньо. – Я хочу сказать, действительно магом. Народ говорит, что он был лучшим. Но он пристрастился к пейоту и стал никто. Теперь он слишком стар.

– И он вновь и вновь повторяет те же крапленые истории о пейоте, – сказал Люсио.

– Этот пейот – чистое жульничество, – сказал Бениньо. – знаешь, мы однажды его попробовали. Люсио утащил целый мешок его у своего деда. Однажды ночью по пути в город мы попробовали его жевать. Сукин сын, он разорвал мне рот на части. По вкусу это прямо ад.

– Вы проглотили его? – спросил я.

– Мы выплюнули его, – сказал Люсио, – и выбросили весь проклятый мешок.

Им обоим случай показался очень забавным. Элихио тем временем не сказал ни слова. У него был отсутствующий, как обычно, вид. Он даже не смеялся.

– Хотел бы ты попробовать его, Элихио? – спросил я.

– Нет. Только не я. Даже за мотоцикл.

Люсио и Бениньо нашли утверждение чрезвычайно забавным и вновь захохотали.

– Тем не менее, – продолжал Элихио, – я должен сказать, что дон Хуан озадачил меня.

– Мой дед слишком стар, чтобы что-либо знать, – сказал Люсио с большим убеждением.

– Да, он очень стар, – эхом отозвался Бениньо.

Я подумал, что мнение, высказанное о доне Хуане молодыми людьми, было ребяческим и необоснованным. Я чувствовал своим долгом защитить его, и сказал им, что, на мой взгляд, дон Хуан является так же, как и в прошлом, великим магом, может быть, даже величайшим из всех. Я сказал, что чувствую – есть в нем что-то такое действительно необычное. Я напомнил им, что ему уже за 70, и, тем не менее, он более энергичен и более силен, чем все мы вместе взятые. Я вызывал молодых людей проверить это самим и попробовать следить за доном Хуаном.

– Ты просто не сможешь следить за моим дедом, – сказал Люсио с гордостью. – Он – брухо.

Я напомнил им, что по их же словам, он слишком стар и слабоумен и что слабоумный человек не знает, что происходит вокруг него. Я сказал им, что еще с давних пор я не перестаю поражаться алертностью дона Хуана.

– Никто не может следить за брухо, даже если он стар, – авторитетно сказал Бениньо. – На него все же можно наброситься толпой, когда он спит. Именно это произошло с человеком по имени Севикас, люди устали от его злой магии и убили его.

Я попросил их рассказать все подробности этого случая, но они сказали, что это произошло еще до них или же тогда, когда они были еще совсем маленькими. Элихио добавил, что тайно люди верят, что Севикас был просто дурак и что настоящему магу никто не может причинить вред. Я попробовал расспрашивать дальше об их мнениях по поводу магов, однако, казалось, они не очень-то интересовались этим предметом, к тому же им не терпелось отправиться пострелять из ружья, которое я купил.

Некоторое время по пути к зарослям чапараля мы молчали. Затем Элихио, который шел первым, повернулся и сказал мне:

– Может быть, это мы сумасшедшие. Может быть, дон Хуан прав? Посмотри, как мы живем.

Люсио и Бениньо запротестовали. Я пытался вмешаться. Я соглашался с Элихио и сказал им, что я сам чувствовал, что образ жизни, который я веду, в чем-то неправилен. Бениньо сказал, что мне нечего жаловаться на свою жизнь, так как у меня есть деньги и есть машина. Я ответил, что легко могу сказать, что это они лучше живут, так как у них есть по участку земли. Они хором возразили, что хозяином земли является федеральный банк. Я ответил им, что я тоже не владею машиной, что ею владеет банк в Калифорнии, что моя жизнь другая, но не лучше, чем их. К тому времени мы уже были в густых зарослях.

Мы не нашли ни оленя, ни диких свиней, но убили трех кроликов.

На обратном пути мы остановились у дома Люсио, и он провозгласил, что его жена собирается приготовить жаркое из кроликов. Бениньо отправился в магазин, чтобы купить бутылку текилы и содовой воды. Когда он вернулся, то с ним был дон Хуан.

– Уж не нашел ли ты моего деда в магазине, покупающим пиво, – смеясь, спросил Люсио.

– Я не был приглашен на эту встречу, – сказал дон Хуан. – Я просто зашел спросить Карлоса, не едет ли он в Ермосильо?

Я сказал ему, что собирался уехать на следующий день, и пока мы разговаривали, Бениньо роздал бутылки. Элихио дал свою дону Хуану и, поскольку среди яки отказаться даже из вежливости значит нанести смертельную обиду, то дон Хуан спокойно взял ее. Я отдал свою бутылку Элихио, и он вынужден был ее взять. Поэтому Бениньо, в свою очередь, дал мен свою бутылку. Но Люсио, который, очевидно, заранее визуализировал всю схему хороших манер яки, уже закончить пить свою содовую. Он повернулся к Бениньо, у которого на лице застыло патетическое выражение, и сказал, смеясь:

– Они надули тебя на бутылку.

– Дон Хуан сказал, что никогда не пил содовую и передал свою бутылку в руки Бениньо. Мы сидели под рамадой в молчании.

Элихио казался нервным. Он теребил края своей шляпы.

– Я думал о том, что ты сказал прошлой ночью, – сказал он дону Хуану, – как может пейот изменить нашу жизнь? Как?

Дон Хуан не отвечал. Он некоторое время пристально смотрел на Элихио, а затем начал петь на языке яки. Скорее, это была не песня даже, а короткое декламирование. Мы долгое время молчали. Затем я попросил дона Хуана перевести для меня слова с языка яки.

– Это было только для яки, – сказал он, как само собой разумеющееся.

Я почувствовал себя отвергнутым. Я был уверен, что он сказал что-то очень важное.

– Элихио – индеец, – наконец, сказал мне дон Хуан, – и, как индеец, Элихио не имеет ничего. Мы, индейцы, ничего не имеем. Все, что ты видишь вокруг, принадлежит йори. Яки имеют только свою ярость и то, что земля дает им бесплатно.

Долгое время никто не произнес ни слова, затем дон Хуан поднялся, попрощался и вышел. Мы смотрели на него, пока он не скрылся за поворотом дороги. Все мы, казалось, нервничали. Люсио неуверенным тоном сказал, что его дед ушел, так как ему не нравится жаркое из кролика. Элихио казался погруженным в свои мысли, Бениньо повернулся ко мне и громко сказал:

– Я думаю, что господь накажет тебя и дона Хуана за то, что вы делаете.

Люсио начал хохотать, и Бениньо к нему присоединился.

– Ты паясничаешь, Бениньо, – спокойно сказал Элихио. – то, что ты только что сказал, не стоит и гроша.

15 сентября 1968 г.

Было 9 часов вечера субботы. Дон Хуан сидел перед Элихио на рамаде Люсио. Дон Хуан поставил между собой и им корзину с пейотными батончиками и пел, слегка раскачиваясь вперед и назад.

Люсио, Бениньо и я сидели в полутора – двух метрах позади Элихио, опершись головой о стену.

Сначала было совсем темно. Мы сидели внутри дома под лампой, ожидая дона Хуана. Он вызвал нас на рамаду, когда пришел; и показал, где кому сесть. Через некоторое время мои глаза привыкли к темноте. Я мог ясно видеть каждого. Я увидел, что Элихио казался скованным ужасом. Все его тело тряслось, его зубы непроизвольно стучали. Его тело сотрясалось спазматическими подергиваниями головы и спины.

Дон Хуан обратился к нему, уговаривая его не бояться и довериться защитнику, и не думать ни о чем другом. Он взял пейотный батончик, преподнес его Элихио и велел ему жевать очень медленно. Элихио взвизгнул, как щенок, и распрямился; дыхание его было очень быстрым, оно звучало, как вздохи кузнечных мехов. Он снял шляпу и вытер ею лоб. Он закрыл лицо руками. Я думал, что он плачет. Это был очень долгий напряженный момент прежде, чем он восстановил какой-то контроль над собой.

Он сел прямо, все еще покрывая лицо одной рукой, взял пейотный батончик и начал его жевать. Я почувствовал огромное облегчение. До этого я не отдавал себе отчета в том, что я боялся, пожалуй, так же, как Элихио. У меня во рту появилась сухость вроде той, что дает пейот. Элихио жевал батончик долго. Мое напряжение возрастало. Я начал невольно покачиваться, когда мое дыхание убыстрилось.

Дон Хуан начал петь громче, затем он поднес Элихио другой батончик и после того, как Элихио окончил его жевать, дал ему сухих фруктов и велел жевать очень медленно.

Несколько раз Элихио поднимался и уходил в кусты. Один раз он попросил воды. Дон Хуан велел ему не глотать воду, но только прополоскать ею рот. Элихио разжевал еще два батончика, а дон Хуан дал ему сушеного мяса.

К тому времени, как он разжевал десятый батончик, я уже был почти болен от нетерпения. Внезапно Элихио упал вперед, и его лоб коснулся земли, он перекатился на левый бок и конвульсивно дернулся. Я взглянул на часы. Было 23 часа 20 минут. Элихио катался, качался и постанывал на полу более часа.

Дон Хуан все в том же положении сидел перед ним. Его пейотные песни пелись почти шепотом. Бениньо, сидевший слева от меня, смотрел без внимания. Люсио рядом со мной склонился на бок и храпел.

Тело Элихио свернулось в калачик. Он лежал на правом боку лицом ко мне, зажав руки между коленей. Его тело сильно подпрыгивало, и он перевернулся на спину, слегка согнув ноги. Его левая рука помахивала от себя и вверх исключительно свободными и элегантными движениями. Его правая рука стала повторять те же движения, и затем обе руки стали чередовать одинаковые медленные помахивающие движения вроде тех, что выполняет игрок на арфе. Постепенно движения стали более быстрыми. Его кисти ощутимо вибрировали и двигались вверх и вниз, как поршни. В то же самое время его предплечья совершали круговые движения на себя, и его пальцы поочередно сгибались и разгибались. Это было прекрасное гармоничное гипнотизирующее зрелище. Я думаю, что его ритм и мускульный контроль были несравненными.

Затем Элихио медленно поднялся, как если бы опираясь на обволакивающую силу. Его тело дрожало. Он качнулся, а затем толчком выпрямился. Его руки, туловище и голова тряслись, как если бы через них пропускали прерывистый электрический ток. Казалось, сила, вне его контроля, сжала его и подымала.

Пение дона Хуана стало очень громким. Люсио и Бениньо проснулись, некоторое время без интереса смотрели на происходящее и заснули снова. Элихио, казалось, двигался куда-то вверх и вверх. Он явно карабкался. Он вытягивал руки и хватался за что-то, мне не видимое. Он подтягивался и замирал, чтобы перевести дыхание.

Я хотел увидеть его глаза и двинулся ближе к нему, но дон Хуан свирепо посмотрел на меня, и я вернулся на свое место.

Затем Элихио прыгнул. Это был последний ужасный прыжок. Он, очевидно, достиг своей цели. Он отдувался и всхлипывал от перенапряжения. Он, казалось, держался за какой-то выступ. Но что-то его пересиливало. Он вскрикнул в отчаянии. Его хватка соскользнула, и он начал падать. Его тело выгнулось назад и сотрясалось с головы до пальцев ног исключительно красивой координированной дрожью. Волна дрожи прошла через него не менее ста раз прежде, чем тело рухнуло на землю, как безжизненный мешок.

Через некоторое время он вытянул руки перед собой, как если бы он защищал свое лицо. Его ноги были вытянуты назад, в то время как он лежал на груди. Они были слегка подняты над землей, придавая телу такой вид, как будто оно скользило или летело с невероятной скоростью. Его голова была до предела откинута назад. Его руки были сцеплены перед глазами, защищая их. Я мог чувствовать, как ветер свистит вокруг него. Я ахнул и издал невольный вскрик. Люсио и Бениньо проснулись и с любопытством взглянули на Элихио.

– Если ты обещаешь купить мне мотоцикл, я буду сейчас жевать это, – громко сказал Люсио.

Я взглянул на дона Хуана. Он сделал головой повелительный знак.

– Сукин сын, – пробормотал Люсио и опять заснул.

Элихио встал и начал ходить. Он сделал пару шагов и остановился. Я мог видеть, что он улыбается со счастливым выражением. Он попытался свистеть. Чистого звука не получилось, но гармония была. Это была какая-то мелодия. Она имела лишь пару переходов, которые он повторял вновь и вновь. Через некоторое время отчетливо стало слышно насвистывание, и затем оно стало ясной мелодией. Элихио бормотал невнятные слова. Эти слова были словами песни. Он повторял их часами. Очень простая песня с повторами, монотонная, и все же странно красивая.

Элихио, казалось, смотрел на что-то, пока пел. Один раз он подошел очень близко ко мне. Я видел в полутьме его глаза. Они были стеклянными остановившимися. Он улыбался и посмеивался. Он походил и сел, и походил еще, и пел, и стонал.

Внезапно что-то, казалось, толкнуло его сзади. Его тело выгнулось посредине, как если бы его двигала прямая сила. Какое-то время Элихио удерживал равновесие на носках ног, образовав из своего тела почти полный круг. Его руки касались земли. Затем он вновь упал на пол, мягко, на спину, вытянулся во всю длину и застыл в странном оцепенении.

Некоторое время он бормотал и стонал, затем начал храпеть. Дон Хуан покрыл его пустыми мешками. Было 5 часов 35 минут утра.

Люсио и Бениньо спали плечо к плечу, прислонившись к стене. Мы с доном Хуаном очень долго сидели молча. Он, казалось, устал.

Я нарушил тишину и спросил его об Элихио. Он сказал мне, что встреча Элихио с мескалито была исключительно успешной. Мескалито научил его песне уже при первой встрече, а это действительно необычно.

Я спросил его, почему он не разрешил Люсио принять пейот за мотоцикл. Он сказал, что мескалито убил бы Люсио, если б тот приблизился к нему на таких условиях. Дон Хуан признал, что он приготовил все очень тщательно для того, чтобы привлечь своего внука. Он сказал мне, что рассчитывал на мою дружбу с Люсио, как на центральный момент стратегии. Он сказал, что Люсио всегда был его большой заботой и что когда-то они жили вместе и были очень близки, но Люсио в возрасте семи лет очень серьезно заболел, и сын дона Хуана, набожный католик, дал обет Гваделупской Богоматери, что Люсио поступит в школу священных танцев, если его жизнь будет спасена. Люсио поправился и вынужден был исполнить обещание. Он одну неделю пробыл учеником и затем решил нарушить клятву. Он думал, что в результате этого ему придется умереть и целый день ждал прихода смерти. Все смеялись над мальчиком, и случай этот не забылся.

Дон Хуан долгое время не говорил. Он, казалось, был погружен в свои мысли.

– Моя ставка была на Люсио, – сказал он, – и вместо него я нашел Элихио. Я знал, что это бесполезно, но когда нам кто-то нравится, мы должны должным образом настаивать, как если б было возможным переделывать людей. У Люсио было мужество, когда он был маленьким мальчиком, а затем он порастерял его по дороге.

– Можешь ли ты околдовать его, дон Хуан?

– Околдовать его? Зачем?

– Чтобы он вновь изменился и обрел свое мужество.

– Нельзя околдовать человека, чтоб он нашел мужество. Околдовывают для того, чтобы сделать людей безвредными или больными, или немыми. Нельзя околдовать так, чтобы получить воина. Для того чтобы быть воином, надо быть хрустально чистым, как Элихио. Вот тебе человек мужества.

Элихио мирно храпел под пустыми мешками. Было уже светло. Небо было незапятнанной синевы. Не было видно ни одного облачка.

– Я отдал бы что угодно в этом мире, чтобы узнать о том путешествии, которое проделал Элихио. Ты не возражаешь, если я попрошу его рассказать мне об этом?

– Ни при каких обстоятельствах ты не должен просить его об этом.

– Но почему же? Я ведь рассказываю тебе все о своем опыте.

– Это совсем другое. Нет в тебе наклонности держать все при себе. Элихио – индеец. Его путешествие – это все, что он имеет. Хотел бы я, чтобы это был Люсио.

– Разве нет ничего, что ты можешь сделать для Люсио, дон Хуан?

– Нет. К несчастью нет такого способа, чтобы сделать кости для медузы. Это была только моя глупость.

– Ты много раз говорил мне, дон Хуан, что маг не может иметь глупость. Я никогда не думал, что ты можешь ее иметь.

–...Возможно, настаивать должным образом; настаивать, даже несмотря на то, что мы знаем, что то, что мы делаем – бесполезно. Но прежде мы должны знать, что наши действия бесполезны, и все же мы должны их продолжать, как если бы этого не знали. Это контролируемая глупость мага.