Новая жизнь

Новая жизнь

Утром я проснулся в женской палате инфекционной больницы на Соколиной Горе. Я не помню, чтобы у меня болело горло, но диагноз поставили – фолликулярная ангина. Мне кололи какие-то уколы и все время поили пивными дрожжами, видимо из-за того, что я тогда был худеньким мальчиком. После этого я начал толстеть, что потом в школе принесло мне много неприятностей.

Родителей в корпус не пускали (инфекционка!), женщины приподнимали меня на уровень подоконника и показывали родителям в окно, параллельно клянясь им, что будут за мной смотреть и ухаживать.

Тогда в инфекционках держали долго. Пока я там лежал, родители переехали на Сокол. Из больницы я попал уже на новую квартиру. Дело в том, что ЦДКА к тому времени превратился в ЦДСА, а спортклуб отделился от него и уехал на Ленинградский проспект и стал самостоятельным ЦСКА, где отец стал работать начальником отдела кадров. В результате всех этих изменений мы переехали в освободившиеся две комнаты, рядом с ЦСКА.

Это тоже была коммуналка, по нынешним понятиям убожество, но сколько было у нас радости тогда! Я бегал по квартире и всем восхищался, особенно ванной. Там стоял газовый титан, дававший горячую воду. Комнат стало две. У нас с сестрой появилась своя детская комната. Удивительно то, что, сейчас вспоминая то время, я не помню, чтобы сестра мне чем либо мешала в М. Кисельном. Здесь же её сразу стало много. Но об этом потом, может быть.

В квартире жили еще две семьи. В комнатке слева жили мать с взрослой дочерью, замечательные люди, жаль, что рано съехали. В дальней комнате справа жил отставной пожарник с женой и тоже относительно взрослой дочерью. Пожарник получал вполне приличную пенсию, и его жена вела себя, как «комиссарша». Я её запомнил маленькой толстой в домашнем халате и с рыжими бигудями. Не могу не привести её имя – Неонила Александровна. Муж её вальяжно ходил от своей комнаты до кухни в синих армейских брюках на широких подтяжках и белой подрубашечной майке. На кухне он выкуривал папиросу «Казбек» и возвращался обратно. Выпивали спиртное только по праздникам. На свой день рожденья он пел: «В жизни раз бывает 48 лет».

Наш дом, вернее сказать – дома, потому что двор был как бы единым целым, строили пленные немцы. Вообще район Сокол – Октябрьское поле был военным. Особо большие и красивые дома называли генеральскими, хотя там жили вовсе не только генералы. Генералы жили и в нашем доме, хотя он далеко не числился генеральским.

Я лично не люблю Хрущева-Посохина не за то, что снесли Зарядье и часть Кремля, поставив там дурацкие стеклянные аквариумы. И не за то, что стали строить хрущебы, а за то, что они уничтожили систему московских дворов. Нельзя строить дома сами по себе, как прыщ на ровном месте. Если дом строится для людей, он должен иметь внутреннее пространство для жизни, так или иначе отгороженное от остального мира.

А у нас был прекрасный двор. Целый мир для ребенка. Друг мне нашелся сразу в квартире напротив, его звали Саша, отец его был военным дипломатом. Не могу не назвать вкусное имя его бабушки – Стефания Силиверстовна, старая дама со старорежимными замашками. Посредине двора был разбит прекрасный палисад с клумбой посередине и большими площадками для отдыха и детских игр. Там были скамеечки и песочницы, и качели, и зимняя горка с катком. Но это на нашей стороне двора – на другой было попроще. Мы туда и не ходили почти, там была пролетарская часть, с подъездными путями к Гастроному. Нам говорили, что там обитают хулиганы. Мы, дети, между собой называли этих обитателей дворняжками, стыдно, но из песни слова не выкинешь.

Порядок во дворе поддерживался почти идеальный, его обеспечивали дворники под руководством, что интересно не ЖЭКа, а участкового милиционера. Дворники жили в большом полуподвале, главный из них был похож на деда Сорокова, худой, смуглый, с висячими усами. Он был большой начальник для нас, детей. Вечером он шел из магазина, в арке выпивал четвертинку из горлышка и спускался к себе ужинать. Всё было чинно, благородно.