Введение

Введение

Русь и волшебство издревле были неразделимы и едины, как рука – и палец, сердце – и его стук, мать – и ее дитя. В русских равнинах, русских лесах, речках есть нечто незыблемо величавое, что не может не затронуть сердца даже следующего мимоходом человека, обозревающего всю эту красоту из окна поезда – что уж говорить про сердца тех, кто издревле живет среди этих полей и лесов и впитал всю эту красоту с молоком матери. На Руси исстари жило преклонение перед силами природы, обожествление сил природы – персонифицированных Весны (Масленицы) и Лета (Ивана Купалы), Зимы (Мороз). Древнерусские божества и их жрецы-волхвы много столетий состояли на службе у народа, пока время их не ушло и христианская вера не приступила к тяжкому и длительному труду – сплочению народа вокруг единого государя. Только это могло позволить в дальнейшем послужить появлению государства русского. Однако древние верования не ушли.

Но несмотря на яростные преследования, вера праотцев не исчезла безвозвратно; она трансформировалась, вобрала в себя все лучшее, что имелось в христианстве и по-прежнему продолжала служить народу. Языческие верования легли в основу русской магии, но использовали при этом христианскую составляющую. Русский человек по природе своей всегда чурался всего нечистого и бесовского, даже прибегая к помощи колдунов, люди сознавали, что совершают дело греховное.

В отличие от своих западных коллег, в старорусской магии не принято было обращаться к силам Зла и призывать на помощь Ад и Сатану. Напротив, даже в приворотных заговорах использовались имена христианских святых. Силы зла всегда упоминались в негативном контексте, клеймились, от них отрекались, призывая к себе на помощь высшие, светлые силы. И тем не менее народная магия всегда преследовалась на русской земле – преследовалась самым жестоким образом. Предоставим слово великому любителю и ценителю народного творчества, однуому из величайших поэтов русской истории Александру Блоку. В своем исследовании «» он пишет: «Те преследования, которые христианские церковь и государство всюду и всегда применяли и применяют к народной старине – к ее верованьям, обычаям, обрядам и поэзии, – коснулись и заклинаний и их носителей. С первых веков христианства соборные постановления осуждали сношения с чародеями и магами. Бесконечные процессы ведьм перешли далеко за черту средних веков. На Западе сложились целые демонологические системы, что вызвало инквизиционные преследования колдунов. Там считались с чертом, а у славян скорее с природой; славяне смотрели на чародеев как на людей исключительно вещих, и потому, например, в Польше имя черта почти не встречается в судных делах. Здесь, несмотря на существование инквизиции (с XIV столетия), колдовство преследуется гораздо слабее.

На Руси знахарство испытывает гонение скорее со стороны церкви и государства, а не со стороны народа. Известный факт народного преследования ведьм, за которых заступился гуманный митрополит Серапион, совершенно пропадает среди бесчисленных постановлений соборов и строгих законов Петра относительно чародейства.

– Чем же объяснить эти упорные гонения, воздвигаемые на одиноких западных магов, приютившихся в монастыре, городе, селении, и на простоватых русских знахарей и баб-шептух, пришедших из лесу в крайнюю избу нищей деревни? Конечно, это «христианская» культура борется с последними остатками «язычества». Место умершего Бога Пана заменил униженный, гонимый маг и знахарь, которого уже не открыто, но втихомолку посещают люди, прося его заступничества перед темными силами природы; эту природу он царственно заколдовал и тем подчинил себе.

В селах девушки водят хороводы, тешатся играми, поют песни; задаются темные загадки, толкуются сны, плачут над покойником, копают клады, вынимают следы; но все лучи этих радостей, горестей, утех и песен народных незримо скрещиваются, как бы переплетаются, в одном лице колдуна. Он – таинственный носитель тех чар, которыми очарован быт народа; и такой очарованный быт становится каким-то иным, не обыденным, он светится магическим светом и страшен другому, ежедневному быту – своею противоположностью ему. Обряды, песни, хороводы, заговоры сближают людей с природой, заставляют понимать ее ночной язык, подражают ее движению. Тесная связь с природой становится новой религией, где нет границ вере в силу слова, в могущество песни, в очарование пляски.

Эти силы повелевают природой, подчиняют ее себе, нарушают ее законы, своею волей сковывают ее волю. Опьяненный такою верой сам делается на миг колдуном и тем самым становится вне условий обихода. Это страшно для спокойствия домашнего очага, для здравой правовой, нормы, для обычая, который обтрепался и потерял смысл, протянувшись сквозь столетия, для церковного догмата, который требует слепой веры и запрещает испытывать тайну. Колдун – самодовлеющий законодатель своего мира; он создал этот мир и очаровал его, смешав и сопоставив те обыденные предметы, которыми вот сейчас пользовался другой – здравый государственный или церковный законник, создающий разумно, среди бела дня, нормы вещного, государственного, церковного права. И предметы, такие очевидные и мертвые при свете дневного разума, стали иными, засияли и затуманились. От новых сочетаний их и новых граней, которыми они никогда прежде не были повернуты, протянулись как бы светящиеся отравленные иглы; они грозят отравить и разрушить тот – старый, благополучный, умный быт – своими необычными и странными остриями.

Вот почему во все века так боятся магии – этой игры с огнем, испытующей жуткие тайны. Кудесник-законодатель перевертывает календарь, вместо церковных праздников он отмечает иные благоприятные дни для чудес – дни легкие и черные; он создает условия для успешности всех начинаний, и эти условия – иные, чем правовые или нравственные нормы; между тем они так же строго формальны, как эти нормы: так, заговор должен быть произносим с совершенной точностью, так же следует исполнять обряд; зубы у заговаривающего должны быть все целы; передать силу заговора можно только младшему летами; некоторые заговоры нужно произносить под связанными ветвями березки, над следом; другие – натощак, на пороге, в чистом поле, лицом к востоку, на ущерб Луны. Власть кудесника так велика, что в любой момент он может выбить из бытовой колеи, причинить добро или зло – простым действием, которое в руках у него приобретает силу: у галицких русинов знахарь втыкает нож по рукоятку под порог первых дверей хаты; тогда зачарованный, охваченный вихрем, он носится по воздуху до тех пор, пока заклинатель не вытянет потихоньку из-под порога воткнутый нож.

Но всего страшнее чары при исполнении религиозных обрядов; задумавший на «безголовье» врага ставит в церкви свечу пламенем вниз или постится в скоромный день.

И таких предписаний, – исходящих как бы от самой природы и от знающего тайны ее знахаря, строгих и точных, совершенно напоминающих по форме своей нормы любого права и, однако, столь отличных от них по существу, – так много записано и рассеяно в устном предании, что приходится считаться с этим древним и вечно юным правом, отводить ему почетное место, помнить, что забывать и изгонять народную обрядность – значит навсегда отказаться понять и узнать народ.

Профессиональный заклинатель или тот, кого тоска, отчаянье, любовь, беда приобщили к природе, кому необычные обстоятельства внушили дар заклинаний, – обращаются к природе, стремясь испытать ее, прося, чтобы она поведала свои тайны. Такое обращение напоминает молитву, но не тожественно с нею. Молитва, говорит Е. В. Аничков, предполагает известное религиозное состояние сознания, по крайней мере в молитве обращаются к известному лицу – подателю благодати. В молитвенной формуле вся сила сосредоточивается на упоминании имени и свойства этого лица. В заклинательной формуле, наоборот, весь интерес сосредоточен на выражении желания (по-немецки Wunsch значит и желание и заклятие). Имена Божеств, упоминаемые в ней, изменяются, но сама формула остается неизменной; так, например, у старообрядцев сохранилось много «двоеверных» заговоров, где упоминаются архангелы, святые, пророки; но имена их расположены на полустертой канве языческой мифологии, и сами заговоры сходны вплоть до отдельных выражений с чисто языческими заклинательными формулами и молитвами.

Когда-то наука, в лице мифологической школы, считала заговоры остатками молитв, обращенных к стихийным Божествам. Так, например, заговор на остановление руды (крови), по мнению Афанасьева, относился к Богу-громовнику, как властителю небесной влаги – крови, истекающей из ран, наносимых стрелами Перуна облачным демонам. Точно так же Потебня считал заговоры «выветрившимися языческими молитвами», но впоследствии отказался от этого мнения: «в заговорах, – говорит он, может вовсе не заключаться представление о Божестве».

Чары и до сих пор могут не иметь отношения к небесным и мировым явлениям. Заговоры и чары, видимо стоящие вне сферы богопочитания, созданные даже вчера и сегодня, могут быть по своему характеру более первобытны, чем заведомо древние – со следами языческого Божества». По словам Е. В. Аничкова, «в народном сознании заклинание и молитва хотя и сосуществуют, но довольно отчетливо различаются». Так, например, в белорусских молитвенных песнях христианского Бога просят допустить до «заклинания» весны» (3).

Предприняв исследование русской народной магии мы рассматриваем различные ее виды, ищем в ней соотнесения с конкретными историческими событиями, происходившими на Руси в различные исторические периоды и стараемся опираться лишь на подлинные события и подлинные документы, избегая спекуляций на темы народной магии, которые позволяют себе недобросовестные исследователи, не считающие для себя зазорным досочинить тот или иной заговор или заклинание. Мы также сочли своим долгом пояснить те или иные заговоры и заклинания, дабы человек осмысленно произносил их. Хотим уточнить, что магическая практика исключает возможность тупого заучивания заклинаний. Народный целитель он не только использует заклинание, он еще и творит его. Мало знать его наизусть, надо еще вложить всего себя, свои духовные силы и психическую энергию в эти волшебные слова – и только тогда перед вами откроется все тайное могущество великорусских заклинаний.

Надо также уточнить, что в русской традиции – непременно отличать белую магию от черной. При этом к черной относились вызывание мертвецов, наведение порчи, выведывание тайн и секретов у посторонних людей, в то время как белая служила предсказанию будущего, целительству, вызыванию нужных для села погодных условий.

«В старину олицетворителей тайных сказаний оглашали разными названиями. Одних величали: кудесниками, чародеями, ведунами, колдунами; других называли: волхвами, ворожеями, знахарями, доками. Но все эти люди были известны под общим именем чернокнижников», – пишет великий знаток русской старины и собиратель фольклора И.П.Сахаров (2). И приводит старинную легенду о Черной книге. «Черная книга хранилась на дне морском, под горячим камнем Алатырем. Какой-то злой чернокнижник, заключенный в медном городе, получил завет от старой ведьмы отыскать книгу. Когда был разрушен медный город, чернокнижник, освободясь из плена, опустился в море и достал Черную книгу. С тех пор эта книга и гуляет по белому свету. Было когда-то время, в которое Черную книгу заклали в стены Сухаревой башни. Доселе еще не было ни одного чернокнижника, который мог бы достать Черную книгу из стен Сухаревой башни. Говорят, что она связана проклятьем на десять тысяч лет…

В нашей книге вы узнаете о тех книгах, которые в старину именовались «черными» или «отреченными», о секретах русских колдунов, об их преследованиях, об уникальных методиках гадания и предсказания будущего и о том, как их применяли.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.