Глава II

Глава II

Юность предводителя разбойников. — Сын божества.

Происхождение прекрасного всадника, с торжествующей улыбкой возглавлявшего шествие каравана, было и очень простым, и удивительно романтичным. Его покойная мать была служанкой зажиточного землевладельца. Об отце его никто ничего не знал. Богач Лагпа, хозяин матери Гараба, радовался своему достатку, видя, как умножается его добро, но был страшно удручен бесплодием своей супруги Чойдан. Он уже истратил немало средств на приношения богам, дары монастырям и милостыню беднякам, когда странствующий отшельник посоветовал ему совершить вместе с женой паломничество в самое святое место на земле — к Ган-Тэсэ,[14] заверив его, что это самый надежный способ обзавестись наследником.

У странника был внушительный вид, говорил он очень убедительно, и Лагпа решил последовать его совету. Однако путь предстоял неблизкий: чтобы добраться от его дома в окрестностях Хор-Канзэ до святой горы, следовало пройти весь Тибет из конца в конец. Тем не менее желание супругов обрести сына перевесило все опасения по поводу долгого и трудного пути. Они покинули дом в сопровождении трех слуг и молодой служанки Ньерки, находившейся в личном распоряжении Чойдан.

Одержимые страстной надеждой супруги молились во всех храмах по пути в святое место. Кроме того, они заходили в пещеры, в которых, согласно преданию, бывали боги либо обитали святые отшельники. Супругов не покидала надежда, что одни из небесных посланцев предстанет перед ними и возвестит, что их желание будет исполнено.

Хотя у четырех слуг не было оснований просить божество о той же милости — трое мужчин уже стали отцами, а юная Ньерки еще не вышла замуж, — они молились не менее усердно, чем их хозяева. Они также зажигали благовонные палочки, ставили свечи и часами оставались в священных пещерах, повторяя десятки тысяч раз слова молитвы.

Выполнив должным образом предписанные обряды, Лагпа и Чойдан со своими спутниками собрались в обратный путь. Они проделали почти половину пути, когда Чойдан сообщила мужу, что, по всей видимости, обещанное чудо свершилось: вскоре она станет матерью. Немного погодя произошло второе чудо: Ньерки обнаружила, что тоже ждет ребенка.

В положении Чойдаи не было ничего необычного, но беременность служанки была окутана тайной. Трое слуг — люди правдивые — напрочь отрицали свою причастность к этому, и Ньерки подтвердила их слова.

В ответ на настойчивые расспросы хозяев она поведала удивительную историю. Однажды вечером, повторяя в пещере мани[15] девушка заснула. Проснувшись от прикосновения рук, она увидела подле себя великое божество Ган-Тэсэ. Он был почти нагим — лишь бедра его прикрывала тигровая шкура, — с бледным как луна лицом и ожерельем из крупных ягод рудракша,[16] висевшим у него на груди. Девушку охватил священный ужас. При всем своем желании она не смогла бы ни закричать, ни сдвинуться с места, да и мыслимо ли было отказывать божеству?

Набожный, довольно доверчивый Лагпа охотно поверил бы, что божество с сияющим нимбом предстало перед его супругой или перед ним самим, дабы милостиво ниспослать благодать на их союз. Однако ему показалось подозрительным, что божество награждает девственницу ребенком. Древние предания, в которых он никогда не сомневался, рассказывали о таких чудесах, происходивших очень давно, но вряд ли подобное могло повториться в наши дни, тем более с его служанкой. Впрочем, малышка всегда вела себя благоразумно и, казалось, искренне верила в то, что говорила. Значит, ее рассказ не был вымыслом?

Однако, скорее всего, решил скептичный, рассудительный Лагпа, это было не само великое божество Кайласа, которое почитают индусы, а один из его приверженцев-йогов, которые прячут свою наготу под тигровыми или леопардовыми шкурами, носят ожерелье рудракша и покрывают лицо золой, чтобы стать «белыми как лупа» и во всем походить на свое божество.

Быть может, невинная Ньерки была заворожена одним из этих псевдосвятых, которые ночуют на кладбищах, едят мясо недавно похороненных трупов и совершают другие жуткие оккультные действа. Следовало ли предупредить об этом девушку? Надо ли было осквернять чистую душу Ньерки, чтобы на смену ее детским мечтам явились стыд и раскаяние? Добрый Лагпа решил, что это было бы жестоко. Он сделал вид, что поверил в легенду о сверхъестественном зачатии и рассказал ее слугам, попросив их не разглашать эту тайну. По возвращении им надлежало придерживаться версии, что Ньерки вышла замуж и ее муж умер вскоре после свадьбы. Слуги пообещали следовать этим указаниям, думая про себя, что отцом будущего ребенка вполне мог быть сам хозяин, решивший таким образом умножить свои шансы на наследника.

Ньерки строго-настрого запретили даже упоминать о своей ночи любви с божеством. Ей было велено рассказывать, что она овдовела вскоре после свадьбы. Но в доме Лагпы и среди его соседей все разделяли уверенность трех слуг в том, что подлинным отцом является богатый землевладелец.

Вскоре после возвращения домой обе женщины разрешились от бремени с интервалом в несколько дней, причем каждая из них родила сына. Лагпа избрал для ребенка своей служанки имя Гараб («необычайная радость» или «абсолютно счастливый») в качестве счастливого предзнаменования, сулившего удачу бедному, лишенному отца малютке.

Детство Гараба не было отмечено сколько-нибудь значительными событиями. Будучи ровесником хозяйского сына, он играл с ним в одни игры, а затем, когда Лагпа нанял амчода,[17] совмещавшего религиозные обязанности с работой наставника, стал обучаться вместе с ним.

Гараб научился читать, писать и считать гораздо быстрее своего товарища. Он превосходил его во всем: в красоте, в физической силе, ловкости и уме, так что Лагпа, несмотря на свою природную доброту и участие, которое он принимал в ребенке, оставшемся без отца, в конце концов загрустил. Сын служанки затмил его наследника! Он отстранил Гараба от учебы и послал работать в поле; однако к тому времени мальчик уже усвоил то немногое, чему мог научить его наставник. В Гарабе очень рано проявились склонность к лидерству, упрямство и гордость, не вязавшиеся с его подневольным положением, как бы мягко с ним ни обращались, он принадлежал хозяину, который мог распоряжаться им по своему усмотрению.

Гараб не раз принимался расспрашивать мать о своем отце, но та неизменно, как ей было велено, повторяла легенду о раннем вдовстве. Однако с возрастом он стал улавливать странные замечания в свой адрес, сочетавшиеся с особым расположением, которое питал к нему Лагпа, и снова пристал к матери с расспросами.

— Ты не вдова, — резко заявил он, — это ложь. Мой отец — Лагпа, не так ли? В таком случае, если ты — его вторая жена,[18] а я — его сын, то почему мы ютимся в жилище слуг, а не живем в доме вместе с его старшей женой и моим братом?

Бедная Ньерки, застигнутая врасплох дерзким подростком, не смогла больше отпираться. Она поведала ему о чуде, приключившемся с ней у подножия святой горы. Нет, он не был сыном хозяина, не имел права жить в его доме, но его отец намного превосходил богача Лагпу благородством и могуществом. Его отцом было великое божество Кайласа.

Из всей этой истории, которую с плачем поведала ему мать, Гараб усвою только одно: он не был сыном хозяина. Подросток посмеялся над выдумкой о своем божественном происхождении. «Видимо, — думал он, — у матери помутился разум…»

Мать Гараба умерла, когда ему едва исполнилось восемнадцать лет. На следующий день после ее похорон он поднялся в комнату хозяина и спросил его напрямик:

— Правда ли, что я — ваш сын, как все считают? Вам не кажется, что в таком случае было бы справедливо сказать мне об этом и отвести мне в вашем доме подобающее сыну место или хотя бы помочь мне занять приличное положение. У меня нет никакого желания оставаться слугой.

Лагпе не понравился дерзкий тон юноши.

— Ты не мой сын, и я ничего тебе не должен, — холодно возразил он. — Разве твоя мать говорила, что была моей любовницей?

— Нет. Она рассказала мне дурацкую сказку о божестве.

— Эта история была для нее реальным событием. Ты совершишь грех, если сохранишь о матери дурную память.

И он поведал Гарабу во всех подробностях рассказ о паломничестве к Ган-Тэсэ и поделился с ним своими догадками о его отце.

— Теперь, когда ты узнал о своем происхождении, — сказал он в заключение, — вспомни, что я всегда обращался с тобой по-хорошему. Я собирался делать это и впредь, но ты должен помнить, что твоя мать не была свободной женщиной. Она принадлежала моему дому, подобно тому как ее родители «принадлежали моим, и точно так же ты — в моем распоряжении. Не забивай себё голову глупыми мыслями. Тебе нельзя отсюда уйти, ты не можешь занять приличное положение. Ты должен оставаться здесь и усердно выполнять порученную тебе работу. Тебе не придется страдать от голода, ты будешь прилично одет, и на склоне лет у тебя будет свой угол.

Как только Лагпа умолк, Гараб выбежал из комнаты, не попрощавшись.

«Видимо, мне придется принять меры, — решил Лагпа после его ухода. — Этот парень совсем обнаглел. Надо его проучить; может быть, устроить ему легкую порку на глазах у всех. Завтра я приму окончательное решение». Однако, проснувшись на следующее утро, Лагпа обнаружил у двери своей комнаты короткую записку.

«Дядя Лагпа, — писал Гараб, — мои представления о жизни слишком отличаются от Ваших, поэтому я не могу больше оставаться у Вас. Всякий труд требует вознаграждения. Моя мать работала на Вас, ее родители также служили Вашим верой и правдой. Я тоже старался приносить Вам пользу. Посему сочтите справедливым, что я вознаградил себя за труды и заочно частично погасил Ваш долг моим близким, поскольку Вы с Вашим отцом не удосужились этого сделать».

Гараб убежал ночью на лучшей лошади хозяина, прихватив два больших мешка продовольствия.

Когда рассвело, беглец был уже далеко. День выдался солнечным и теплым, свежий воздух бодрил, и Гараба охватило дотоле неведомое чувство ликования. Свобода! Прощайте, докучливые заботы и покорность! Гараб вдыхал полной грудью живительный воздух высокогорья, круживший ему голову, и обводил окрестности взглядом победителя.

У него не было ни цели, ни четкого плана. Побег, мысль о котором созрела в глубине его подсознания, был, в сущности, импульсивным действием, и он понятия не имел, как вести себя дальше.

Всю ночь он думал только о том, чтобы поскорее как можно дальше уехать от дома Лагпы.

Предстояло выбрать, куда направиться. Гараб прикинул: что подумает Лагпа? Очевидно, он вообразит, что сын его покойной служанки, без гроша в кармане, решит как можно скорее отделаться от украденного коня. Чтобы продать его повыгоднее, вне пределов досягаемости законного владельца, он доберется до крупного китайского поселения. Гарабу доводилось общаться с китайскими солдатами, расквартированными в их местности, и он мог объясняться с ними без переводчика. Лагпа знал об этом. Представив ход его рассуждений, Гараб догадался, что хозяин вышлет за ним погоню на большую дорогу, ведущую в Дарцедо.[19] Значит, ему следовало избрать другое направление. И он свернул на первую попавшуюся тропинку, которая петляла по лесу и вела на север.

У Гараба не было ни гроша, но благодаря тому, что он набил мешки сушеным мясом, цампой, маслом и чаем, в течение нескольких недель он не знал нужды в еде. Он никуда не спешил, и лучше было дать коню увезти себя подальше, чем продавать его впопыхах.

Время шло, а беглец все скакал по горам, наслаждаясь ранее не изведанным счастьем вольной жизни. На лужайках и пустынных пастбищах, где он делал привал, в ту пору было вдоволь травы, и его коню хватало корма. Этому превосходному скакуну вороной масти было всего четыре года. Нагпо — так звали коня — был еще резвым жеребенком, а Гараб — неугомонным мальчишкой, и они часто неистово резвились вдвоем в степи. Гараб не был сентиментален, но часто испытывал смутное желание любить и быть любимым. Эта потребность пе находила выхода в его ближайшем окружении. Мать Гараба — простая служанка — любила его по-своему, но никогда не баловала нежностями или ласковыми словами, которых ребенок подсознательно жаждал. Лагпа был добродушным хозяином, но не подпускал Гараба к себе, а хозяйский сын, с которым они вместе играли, был изрядным эгоистом. Нагпо, подходивший к мальчику с ржанием и тершийся носом о его грудь, вызывал у Гараба более живое, более теплое чувство, заставлявшее трепетать в глубине души неведомые, дотоле молчавшие струны. Между юношей и жеребцом завязалась нежная дружба, а одиночество, которое беглец делил с украденным им скакуном, скрепило эти узы. Продать Нагпо! От этой мысли у Гараба сжималось сердце. Порой он просыпался ночью и шел приласкать своего любимца, привязанного неподалеку в какой-нибудь скрывавшей их обоих чаще.

И все же, что он будет делать, когда запасы продовольствия подойдут к концу? Немыслимо просить милостыню, восседая па столь дорогом коне… Юноша не знал, куда его завели лесные тропинки. С тех пор как он свернул со столбовой дороги, ему встретились лишь две деревушки, которые он объехал стороной.

С самого начала Гараб отказался от мысли вновь пойти в услужение. Продав Нагпо, он мог бы выручить изрядную сумму и открыть собственное дело либо стать компаньоном какого-нибудь зажиточного торговца. Однако его решение становилось все более непреклонным: он ни за что не хотел расставаться с Нагпо. Как же быть?

Погрустневший от забот Гараб продолжал блуждать без цели, как вдруг, проезжая через пустынное кладбище, он заметил вдали отряд из шести вооруженных всадников, направлявшихся в его сторону. Никаких сомнений: это были разбойники. Спрятаться было некуда, и Гараб остановил коня.

Внезапно его осенило: в приближавшихся всадниках он узрел свою судьбу.

Он ждал с неистово бьющимся сердцем, но не показывал волнения, с легкой улыбкой восседая на своем коне.

— Спускайся на землю!.. Отдай коня и не вздумай прятать деньги! — завопили подъехавшие грабители.

Гараб усмехнулся.

— Мой конь принесет вам больше пользы, пока я сижу верхом, — ответил он. — У меня нет денег, но я очень надеюсь вскоре их раздобыть. Вы поняли, братья? — И, окинув их взглядом, добавил: — Я вас искал.

Шестеро разбойников застыли в изумлении. Что за странный парень оказался перед ними?

— Откуда ты? — спросил один из них.

— Лихие люди не любят вопросов, — спокойно отвечал Гараб.

— Это твой копь?

— Так же, как те, на которых вы сидите, — ваши.

— Ты его украл?

— Допустим, выиграл или одолжил, как вам больше нравится.

Разбойники расхохотались.

— Ты, как видно, веселый малый, — сказал один из них, вероятно, главарь. — Так говоришь, искал нас?

— Я хочу разбогатеть и, как уже сказал, искал отважных товарищей. Но пока не знаю, подойдете ли вы мне.

— Ты большой и сильный, хотя еще юнец. Ты уже бывал в походах?

— Вы можете оценить меня в деле.

— Что?! Ты просишься к нам?.. Чужак!..

— Давайте познакомимся и все обсудим. Я угощу вас первоклассным чаем. Разведем костер, присядем у огня и выпьем. Возможно, к нам придут хорошие мысли.

Дерзость и хладнокровие юноши понравились разбойникам.

Они решили, что незнакомец принадлежал к банде из другого района, распавшейся после разгрома или по иной причине. Конечно, он был, как и они, разбойником с большой дороги.

В дальнейшей беседе Гараб сумел выставить себя в выгодном свете, ловко уклоняясь от вопросов о нем самом и его приключениях. Разбойники, с которыми он столкнулся, были всего лишь заурядными грабителями, обчищавшими путников, их ограниченные умственные способности не позволяли им тягаться с хитроумным Гарабом. В конце концов они предложили ему вступить в их шайку.

Гараб согласился: лишь таким образом он мог сохранить Нагпо. На первых порах, пока новичок не разбогатеет, одни из разбойников пригласил его пожить в своем доме, в горном селении.

То, что разбойники так быстро решили взять Гараба к себе, объяснялось тем, что они задумали напасть па обоз, который ждали в их местах через неделю. Дело было сопряжено с большим риском. Караван должен был состоять из большого количества вооруженных купцов и их слуг, а банда, шестеро членов которой повстречались Гарабу, насчитывала всего лишь одиннадцать человек. Двенадцатый разбойник, казавшийся с виду храбрым и решительным, мог укрепить их ряды.

Несколько дней спустя Гараб блестяще проявил себя на новом поприще, которое он выбрал, пусть не по своей воле, но без неприязни и сожалений, с легким сердцем. Вскоре он полюбил свое опасное ремесло и сумел в нем отличиться. Три похода, в которых юноша принимал участие, увенчались успехом и позволили ему сколотить небольшое состояние, после чего он распрощался со своими сообщниками. Хотя они не подозревали о его подлинном происхождении, он предпочел покинуть край, где прошла его юность. Многочисленные вооруженные до зубов банды промышляли тогда в районе, прилегавшем к верховьям Желтой реки. Гараб отправился в те края. В конце концов ему удалось завоевать доверие местных пастухов-разбойников и обосноваться среди них.

В течение трех лет он совершал набеги в бескрайних степях северного Тибета, через которые пролегал путь богатых караванов монгольских паломников и китайских купцов. Никто не мог сравниться с ним в отваге и ловкости. Его состояние умножилось; он завел собственные палатки в стойбище и приобрел скот.

Но однажды разбойники, как правило не знавшие поражений, столкнулись с неожиданным сопротивлением. Разве могли они знать, что два каравана объединятся, чтобы миновать опасную зону? Среди торговцев оказались прекрасные стрелки: четверо разбойников были убиты, другие ранены; упал с лошади, сраженный наповал, и сам атаман. Его гибель, умножившая и без того большие потери, посеяла среди бандитов панику.

Они стали спешно отступать, но Гараб галопом нагнал беглецов и преградил им путь. Красноречивыми жестами указывал он на бросаемую ими добычу, стараясь разжечь в сообщниках жадность, осыпал их градом брани, жестоко высмеивал их трусость и в конце концов заставил разбойников вернуться на поле боя.

Торговцы не смогли выдержать нового натиска разъяренной банды. Победа, а вместе с ней и добыча достались грабителям.

На другой день, посовещавшись, разбойники единодушно избрали Гараба своим предводителем.