Глава VI

Глава VI

Логово черных магов. — Индийский мистик в поисках бессмертия. — Адская лаборатория. — Зловещий эликсир жизни. — Побег из оплота черных магов и драма в лесу.

Сосалинг — внешне ничем не примечательный монастырь, расположенный на зубце горы, возвышающемся над долиной. В нем совсем нет того высокомерия или гордой отрешенности, какими отличаются многие ламаистские обители, воздвигнутые на заоблачных верхах. Огромные створки величественных ворот его внешней крепостной стены были некогда расписаны яркими красками, среди которых преобладали красный и зеленый цвета; за долгие годы лики мифических существ, изображенных художником, давно отправившимся в иные миры, потускнели и облупились, и во многих местах проглядывает потемневшее и потрескавшееся дерево. Запустение, бесхитростно предстающее перед глазами каждого, кто входит в монастырь, придает обители гостеприимный и добродушный вид.

Однако чувство безопасности, которое испытывает чужеземный странник, приближаясь к Сосалингу, ослабевает, только он входит в старые обветшалые ворота. Человек оказывается во дворе, застроенном с одной стороны массивными зданиями из темно-серого камня. Прямо перед ним воздается высокая стена второго крепостного вала с узкими низкими воротами, расположенными в противоположном от тяжеловесных построек углу. Когда ворота открываются, ниша, которая находится в нескольких шагах позади ворот, позволяет разглядеть внутренний двор второго пояса укреплений. В постройках у ворот размещается больница. За второй стеной находятся храм и жилища монахов, но большинство больных, которые лечатся в Сосалинге, не могут их увидеть. Название монастыря означает «место, где исцеляют». Целители обитали здесь с незапамятных времен, они использовали древнюю религию — вид шаманизма с примесью магии для посвященных наивысшей ступени; приверженцы этого учения именуют себя бон-по.

По преданию, основал эту обитель врачевателей-китаец, который поселился здесь более тысячи лет тому назад, но некоторые утверждали, что китайский маг по сей день обитает в Сосалинге незримо для всех, кроме нескольких избранных учеников, также наделенных необычайным долголетием и столь же невидимо для простых смертных, живущих в монастыре.

Искусные целители Сосалинга, сочетавшие медицинские познания с тайной наукой магических обрядов, пользовались большим авторитетом. Издалека в монастырь привозили больных, чьи страдания не мог облегчить ни один врач, и большинство из них возвращались домой в добром здравии. И все же, несмотря на заслуги монахов, к любви и уважению, которые внушали они местным жителям, примешивались иные чувства. Слухи, ходившие о монастыре, вызывали у людей сильный безотчетный страх, страх, для которого как будто не было никаких видимых причин. Бон-по, превосходившие лам умением изгонять бесов, вызывающих болезни,[44] казались здешнему буддистскому населению несколько подозрительными. Мастерство целителей превосходило понимание обычных людей, тут явно было что-то сверхъестественное. Однако в отличие от обитателей большинства тибетских монастырей, которые стараются изумить верующих описанием бесчисленных чудес, происходящих в их храмах, монахи Сосалинга никогда не упоминали ни о каких чудесах. Тем не менее молчание по данному поводу лишь подкрепляло веру людей в их тайные способности и усугубляло страх, который они внушали.

За второй крепостной стеной находился храм, служивший также местом собраний монахов; он занимал все, впрочем, не слишком значительное, пространство горного зубца в ширину. Позади храма перпендикулярно отвесной скале была воздвигнута очень высокая стена; по другую сторону которой до зубчатого гребня горы простирались заросли колючек. Добраться до вершины сквозь эти заросли было невозможно, однако иногда здесь виднелся слабый свет. Деревенские жители нисколько не сомневались, что в этих неприступных укрытиях обитают духи или божества и монахи Сосалинга могут немало об этом порассказать.

В этот загадочный монастырь и привез Гараба Мигмар с помощью своего племянника Анага.

На протяжении всего пути Гараб не приходил в сознание и время от времени бредил. После того как его поместили в больничную палату, он в течение нескольких недель пребывал в том же состоянии, а однажды утром пришел в себя и изумленно воззрился на сидевшего возле него Анага.

Не успел Гараб открыть рот, как юноша быстро проговорил, следуя указаниям Мигмара:

— Вы были ранены; мой дядя-лекарь вас лечит; меня зовут Анаг. Вы находитесь в гомпа.

После этого он поспешно вышел из комнаты, поскольку дядя приказал ему ничего больше не рассказывать больному.

Гараб медленно выздоравливал; вскоре ему стало тесно и в своей каморке, и во дворе перед зданием больницы. Он заявил Мигмару о своем желании прогуляться, чтобы потренироваться в ходьбе, так как, по его словам, день, когда он покинет обитель, приближался: благодаря хорошему уходу он уже совсем поправился.

Мигмар слушал его с улыбкой.

— Не заблуждайтесь относительно ваших сил, друг мой, — сказал лекарь, — они еще нескоро к вам вернутся. Вам нельзя покидать монастырь. Устав категорически это запрещает: наши больные уходят только тогда, когда полностью излечатся. Если же они покидают его без разрешения, им больше никогда не разрешают сюда вернуться. Подождите немного. Куда вы так спешите?

Гараб хотел поскорее выйти из больницы, которая, судя по словам Мигмара, напоминала тюрьму, так как мысли о Дэчеме не давали ему покоя. Его возлюбленная утонула; на этот счет не могло быть никаких сомнений. Он беспрестанно видел ее руки, мелькавшие в водовороте и скрывшиеся в темноте. Даже если бы пуля солдата не сразила его тогда, смог ли бы он ее спасти? Рассуждая более здраво, чем во время злополучного происшествия, Гараб сомневался в этом. И все же порой случаются непредвиденные чудеса. Ему следовало посоветоваться с ясновидящим. Из разговоров с Анагом, которые они вели втайне от Мигмара, Гараб заключил, что некоторые из монахов Сосалинга обладают таким даром.

Анаг проникся симпатией к предводителю разбойников. Он не знал о роде его занятий, но догадывался, что раненый был отважным искателем приключений, и в глубине души восхищался Гарабом и даже завидовал ему.

Племянник Мигмара чувствовал себя в Сосалинге весьма неуютно. Его дядя был мрачным и властным человеком, он не отпускал племянника ни на шаг от себя, и молодой, полный сил Анаг страдал от многочисленных запретов, которые сковывали его свободу. Ему лишь изредка разрешалось бывать в соседних деревнях, и обычно он ходил туда по делам вместе с монахами: помогал им нести мешки с продуктами, пожертвованными монастырю крестьянами, или ритуальные приспособления и лекарства, когда монахи навещали больных. Анаг старался не упускать каждого такого случая, чтобы хоть ненадолго избавиться от довлевшей над ним опеки; он любил выпить стаканчик пива или чего-нибудь покрепче и поболтать с жителями деревни.

Однажды он сидел у очага на кухне одной из ферм, и хозяйские сыновья расспрашивали его:

— Ты давно живешь в монастыре? — Да.

— Что ты там делаешь?

— Я — племянник доктора Мигмара, он взял меня к себе, чтобы обучить медицине.

— А! Значит, ты будешь одним из тех, кто работает в больнице. Видели ты других монахов, тех, кто проводит службу в храме, и настоятеля?

— Нет, меня еще не допускают на собрания, я всего лишь послушник.

— Ты слышал, что их божества иногда появляются из-за алтаря?

— Нет.

— Может, это неправда. Один здешний парень рассказывал нам всякие небылицы. Он часто бывал в монастыре. Его родители обрабатывали земли, принадлежащие бон-по, и приносил им зерно и всякую еду. Мы не знаем, что он слышал или видел, но его обуяло любопытство. Монахи Сосалинга делают добро, но все же лучше держаться от них подальше… Это случилось в день ежегодного праздника, когда храм открыт для всех. Здешние бон-по и бон-по из окрестных деревень молились своим богам в Сосалинге, и юноша, семья которого исповедует эту веру, отправился в монастырь вместе с родными. Сам он был не особенно набожным и предпочитал религии выпивку. И вот уже глубокой ночью этот парень, очень взволнованный и немного пьяный, пришел к одному из своих приятелей. «Я обнаружил кое-что любопытное у моих благодетелей из Сосалинга, — сказал он. — Старый настоятель не раз меня бил, хотя я ни в чем не провинился; это дурной человек, и я решил сыграть с ним шутку. В то время как верующие шествовали перед алтарем, мне удалось спрятаться среди гьялцинов, перед потайной дверью, расположенной между алтарем и скалой; когда настоятель вошел в нее, чтобы принести богам искупительную жертву, я проскользнул вслед за ним. Я хотел незаметно для него поменять приношения местами и убежать. Я думал, что, когда настоятель произнесет слова, призывающие божество, оно придет, увидит, что дары разложены в магическом кругу не по правилам, страшно разгневается и поколотит проклятого настоятеля сильнее, чем этот злыдень бил меня. Но главный бон-по встал перед магическим кругом, не давая мне возможности подойти к приношениям, а затем ушел, закрыв дверь на ключ, и я оказался в ловушке. Я гадал, скоро ли явится божество, и был рад, что не притронулся к дарам. Возможно, надеялся я, мне не причинят зла. И все же я предпочел бы оказаться в другом месте. Мне было ох как несладко… Дайте-ка что-нибудь выпить».

Он и так уже изрядно выпил, но опрокинул еще несколько кружек крепкого пива, а затем продолжал: «Я выбрался оттуда, как видите, но не через ту дверь, в которую вошел. Ох! Это было нелегко. Я расскажу… Я расскажу вам об этом завтра».

Его язык стал заплетаться, парня клонило ко сну.

Он кое-как вернулся домой. Но на другой день, когда парень ехал в соседнюю деревню, лошадь, видимо, понесла, и он упал; его труп с проломленным черепом нашли среди камней в русле пересохшего ручья. Странно, не правда ли? Бедняга был в своем уме. Нельзя хитрить с богами… а также с монахами Сосалинга. Мне кажется, ты — хороший малый, но ты молод. Будь осторожен!..

Несколько дней спустя, оказавшись наедине с Гарабом, Анаг передал ему этот рассказ. Гараб поддержал крестьянина. В самом деле, с богами, а также с их приближенными шутки плохи. Он вспомнил слова своей любимой о спектакле, который он разыграл в Лхасе перед Всеведущим. Не явились ли его несчастья возмездием за этот грех? Не был ли он виновен в гибели Дэчемы?..

Мысль о встрече с ясновидящим неотступно преследовала Гараба. Настоятель монастыря, вызывавший богов, наверное, знал, где найти оракула. Гараб решил обратиться к нему за помощью.

Он поведал о своем желании Анагу, и юноша посоветовал ему поговорить об этом с Мигмаром.

— Однако, — предостерег Анаг, — подумайте хорошенько. Настоятель кажется мне опасным человеком, я предпочел бы никогда с ним не встречаться. Я не стану здесь монахом, что бы там ни думал дядя.

— Куда же ты пойдешь?

— Знаете, когда вы будете покидать Сосалинг, я хотел бы уйти вместе с вами.

Гараб рассмеялся.

— Что ты собираешься делать? Пасти мой скот? У меня его больше нет. Мое стадо увели.

— Кто? Разбойники?

— Эх! Для меня они и вправду разбойники.

— Вы никогда не рассказывали, как вас ранили.

— Ты тоже мне не говоришь, где я нахожусь.

— Мне запретил дядя.

— Ну и что?

Анаг колебался.

— За первой цепью гор к югу отсюда течет большая река Джамо Нагчу (Салуин). Я ответил на ваш вопрос, теперь вы возьмете меня с собой?

— Я подумаю, но мне надо посоветоваться с ясновидящим. Настоятель меня не пугает.

Мигмар отнюдь не спешил представить своего бывшего пациента настоятелю. Гараб поостерегся передавать ему то, что узнал от Анага, а также советы юноши. Он лишь сказал врачу о своем желании встретиться с ясновидящим, если в монастыре можно найти такого человека.

— Я разузнаю это, — ответил Мигмар.

Несколько дней спустя лекарь сообщил Гарабу, что ему придется покинуть больничную палату и переселиться за вторую крепостную стену в ожидании, когда настоятель найдет для него ясновидящего. Это решение не слишком понравилось Гарабу, но он жаждал получить совет оракула.

Вечером, увидев Анага, он подозвал его и сообщил ему новость.

— Ох! Что-то мне это не нравится, — промолвил юноша. — Послушайте, вам бы лучше держаться подальше от настоятеля.

— Чем же он тебе не угодил, ведь ты ни разу его не видел? Не стоит судить о нем по крестьянским сплетням. — Может быть, и так. И все же я боюсь за вас. Я слышал, как дядя говорил одному из своих коллег, что вы интересный пациент. Почему вы его интересуете? Для кого и для чего вы представляете интерес? Меня беспокоит то, что вас переселяют за вторую стену. Неужели у вас нет никаких сомнений?

— Никаких.

— Ну чтож, тогда я тоже не буду колебаться. Послезавтра я должен сопровождать одного из наших стариков, который отправится за деньгами. Он положит серебряные слитки в мешки и привяжет их к своему седлу, а я положу в свои котомки масло, сушеное мясо и то, что нам еще пожертвуют. На обратном пути мы поедем через лес; я пропущу старика вперед из уважения к его возрасту. Потом я неожиданно закричу: «Эй, почтеннейший, ваша лошадь хромает, у нее что-то с левой ногой. Может быть, в подкову попал камень? Пожалуйста, сойдите на землю, чтобы я мог посмотреть; боюсь, что животное сильно поранилось». Я его знаю, он поверит мне и слезет с лошади, но лишь только он ступит на землю, я вскочу на его лошадь, держа своего коня за узду. И… только меня и видели!

— Ты хочешь украсть у него деньги?

— Вы правильно поняли.

— А потом?

— Посмотрим. Я не дурак.

— А как же боги и настоятель?

— Я боюсь только за вас, потому что вы в их власти. Я же скоро буду так далеко, что они до меня не доберутся. Затем я пойду к какому-нибудь ламе и скажу ему, что жестокий бон-по хочет причинить мне зло; лама даст мне талисман, который меня защитит.

— Из тебя получится настоящий разбойник! — вскричал Гараб со смехом. — Таким же был и я в юности.

Гараб проговорился. Анаг смотрел па него с любопытством.

— Разве вы…

— Ну да, а то как же! Я был главарем разбойников, обо мне гремела слава, можешь не сомневаться. В меня стрелял солдат, вот откуда моя рана.

— О! Я так и думал, что вы — необыкновенный человек! — воскликнул охваченный восторгом Анаг. — Главарь банды!.. Вы возьмете меня к себе, когда снова отправитесь в поход?.. Обещайте!

— Я больше не буду грабить на больших дорогах, малыш. В моей душе слишком много скорби, моя решимость иссякла. Женщина, которую я любил всем сердцем, умерла, в этом почти не приходится сомневаться. Я хочу спросить ясновидящего, действительно ли она утонула.

— А! Женщина! — небрежно произнес Анаг. — Конечно, это печально, но вы ее забудете, предводитель, на свете столько женщин.

— Ты еще слишком молод, чтобы судить об этом, Анаг. Для меня существовала лишь она одна.

— Теперь, когда я знаю, кто вы, дорогой Гараб, я уже не так за вас боюсь. Предводитель джагпа не позволит себя обидеть ни старому бон-по, ни его богам. Мы еще свидимся. Давайте вместе пожелаем снова встретиться.

— От всего сердца, — сказал Гараб.

Они взялись за руки и некоторое время стояли молча, охваченные волнением, сосредоточившись на мысли о новой встрече. Затем Анаг ушел.

Гараб вошел в узкие низкие ворота второго крепостного вала и увидел постройки из серого камня, похожие на больничные корпуса; в глубине двора задней стороной к скале стоял небольшой храм без архитектурных излишеств. В этой непритязательной картине не было ничего угрожающего; она лишь навевала сильную тоску, и ее гнетущее действие немедленно ощутил на себе Гараб. Ему отвели место в келье, ниша без двери вела в соседнюю келью, где жил старый монах, встретивший гостя полным молчанием.

Бывший предводитель разбойников, привыкший скакать по широким просторам, почувствовал себя неуютно, хуже, чем в больнице. Он уже вполне оправился от болезни, силы его прибывали день ото дня. «Я здесь долго не задержусь», — думал Гараб вечерами перед сном.

Однако педеля за неделей проходили все в том же молчании и бездействии. Какой-то монах трижды в день приносил ему еду, но ничего при этом не говорил. Гараб попытался задать ему вопрос, но тот лишь улыбнулся в ответ и приложил палец к губам, показывая, что дал обет молчания. Гараб обращался с расспросами и к своему соседу, но старый монах сидел с безучастным видом, словно ничего не слышал. Лекарь Мигмар не появлялся.

Как-то, выйдя во двор, Гараб увидел, что монахи направляются в храм на богослужение, и тоже захотел туда пойти. Однако ему жестами дали понять, что он должен оставаться в келье.

С того дня он начал испытывать странное недомогание, будто к нему вернулась болезнь, отбирая все силы. Наконец перед ним предстал Мигмар.

— Я был в отъезде, — заявил он.

Но Гараб ему не поверил.

— Завтра вы увидите настоятеля, — прибавил лекарь и удалился.

«Наконец-то! — подумал Гараб. — Скоро я узнаю, не спаслась ли Дэчема каким-то чудом и стоит ли мне еще жить».

К покоям настоятеля вел извилистый темный лабиринт. Гараб вошел в комнату без окон, освещенную лишь небольшими масляными лампами на узком алтаре. Настоятель сидел па диване, скрестив ноги.

Согласно обычаю, Гараб простерся перед ним ниц, а затем с тревогой посмотрел на человека, от которого зависела его дальнейшая судьба.

Он увидел странное, абсолютно неподвижное, как у статуи, лицо. На желтой коже настоятеля не было заметно ни единой морщинки, однако это лицо казалось столь древним, что человек, попытавшийся определить его возраст, невольно пришел бы в замешательство.

— Вы можете присесть, — сказал настоятель Гарабу, указывая глазами на небольшой коврик на полу.

Его голос был таким же странным, как и лицо; казалось, что глухой, безжизненный звук исходит от какой-то машины, а не от человека.

Гарабу стало не по себе. Такого он не предвидел.

— Брат Мигмар нашел вас, когда вы были ранены и лежали без сознания, и позаботился о вас. Вы же так и не рассказали ему, откуда ваша рана и кто вы на самом деле. Теперь вы просите о встрече с оракулом. Я имею право выяснить вашу подлинную личность и узнать о вас все. К тому же ваше поведение в прошлом, хорошие либо плохие поступки, которые вы совершили, сами по себе меня не интересуют. Призрачная граница между Добром и Злом придумана для близоруких людей. Меня уже давно это не занимает. Я решил изучить вашу физическую и психическую сущность и начал это делать в тот день, когда брат Мигмар привез вас в Сосалинг. Для этого мне было необязательно вас видеть. От каждого существа и каждой вещи исходят эманации, преобразующие природу среды, в которой они пребывают. Крупинка соли, попавшая в чашку с пресной водой, придает воде соленый вкус, и незачем видеть эту крупинку, чтобы узнать, попробовав воду, что в нее добавили соль. Не пытайтесь меня понять, речь идет о науке, самые элементарные понятия которой недоступны для ваших умственных способностей.

Когда настоятель закончил свою речь, ошеломленный Гараб увидел, как маленькие благовонные палочки, лежащие на алтаре, зажглись сами собой. Комнатка наполнилась запахом, нисколько не напоминавшим аромат тибетских душистых палочек. Голова бывшего предводителя разбойников закружилась. Настоятель молчал, застыв как изваяние, и не сводил с него глаз.

— Ваше священство, — пробормотал Гараб, — я — преступник. Моя жизнь, жизнь главаря шайки разбойников, прошла в скитаниях…

— Довольно, — оборвал его бон-по, — все это я знаю. Какое мне до этого дело! Не надо задавать мне вопросов, оракул уже здесь. Слушайте!

Странный удушливый запах усилился, заполняя легкие Гараба. Неподвижные, лишенные выражения глаза настоятеля превратились в два узких колючих луча, которые вонзились в бывшего предводителя разбойников, раздирая его плоть подобно стальному лезвию.

— Слушайте! — повторил леденящий голос. — Все мертво в вашей прежней жизни.

— Дэчема! — закричал Гараб.

— Все мертво, — снова сказал настоятель.

Гараб не помнил, как он выбрался из комнаты верховного бон-по. У него было такое чувство, словно его оглушили ударом по голове. Он потерял сознание.

Когда Гараб пришел в себя, он увидел, что находится совсем в другой келье и рядом никого нет.

— Наш настоятель сообщил мне, что оракул вызвал у вас потрясение, — сказал Мигмар Гарабу, придя к нему на другой день. — Это досадно, ибо вы еще не совсем здоровы и волнение вам ни к чему. Но вы быстро восстановите силы. Жизнь в этом мире — всего лишь цепь мучительных перемен. Мудрец готовит себе более счастливую жизнь в лучшем мире, — тихо добавил он.

Гараб был поражен. Мигмар еще никогда не беседовал с ним на духовные темы.

— Вы правы, — ответил он. — Наши ламы говорят то же самое.

— Между сокровенными учениями бон-по и лам нет никакой разницы. Различия существуют лишь в народной вере, для простолюдинов.

— Я этого не знал. Я вовсе не сведущ в вопросах религии.

— Это понятно, большинство людей таковы. Но вы могли бы кое-чему научиться.

— Ах да, конечно… я мог бы… — рассеянно отвечал Гараб.

На том они и разошлись.

Вскоре у Гараба произошла встреча, за которой последовали неожиданные приключения.

Теперь ему разрешалось гулять в монастырском дворе и разговаривать с монахами. Однако Гарабу было не до разговоров — он погрузился в мучительные раздумья, спрашивая себя, что он станет делать в тот недалекий день, когда ему придется покинуть Сосалинг. Большую часть времени Гараб слонялся по двору либо молча сидел в стороне. -

Как-то раз после обеда, когда наш герой бродил между жилищами монахов, окаймлявшими просторный двор, он увидел у входа одного из домов человека, необычная внешность которого его поразила. Незнакомец был одет подобно другим монахам, но его лицо, безусловно, свидетельствовало о том, что он является уроженцем Индии.

Любопытство и симпатия к чужеземцу, который явно был близок ему по крови, заставили Гараба подойти к монаху.

— Я не знал, что здесь живет чужеземец, — сказал он. — Я тоже не из здешних мест.

— Это заметно, — ответил индус с улыбкой.

— Меня зовут Гараб, — продолжал бывший главарь разбойников. — Я был болен, и меня здесь лечили.

— Мое имя — Рама Прасад, — сказал чужеземец.

Но он не рассказал, что привело его в Сосалинг.

Гараб молчал, не зная, о чем говорить.

— Входите, если угодно, — вежливо предложил ему Рама Прасад, видимо, разгадав желание собеседника.

За этим первым разговором последовали ежедневные встречи, которые привели к дружбе. Беседы с Рамой открывали Гарабу мир, о существовании которого он и не подозревал, а тот с интересом слушал его рассказы о разбойничьей жизни. Гараб также поведал новому другу о кошмаре, который ему довелось пережить у подножия Ган-Тэсэ, и эта история заинтриговала индуса.

— Вы стояли на пороге великой тайны, — промолвил он. — Обычные люди говорят о жизни, смерти и возрождении, не понимая смысла этих слов. Жизнь можно объяснить только смертью, а смерть — жизнью. И то и другое — две стороны одной и той же реальности, которые кажутся непосвященным отличными друг от друга. Эту реальность и нужно постигнуть. В течение двадцати лет я расспрашивал Учителей в моей стране. Я занимался многими видами магии, даже теми, что ведут к краю пропасти, к последней черте, за которой таится гибель, но я еще не встречал никого, кто бы устремился в эту пропасть и вышел оттуда преображенным и просветленным победителем, заглянув за грань жизни и смерти. Я считаю вас своим братом и соплеменником. Арийская кровь течет в наших жилах, и ваш отец, даже если он обратил знания во зло, был посвященным. Чтобы уберечь вас от опасностей, которым вы можете подвергнуть себя по неведению, я хочу рассказать вам о своем открытии. Большинство здешних монахов, изучающих медицину или занимающихся врачебной практикой, даже не имеют об этом понятия. Настоятель монастыря — колдун, который стремится стать настоящим магом, но ему до этого далеко, и путь, который он выбрал, не ведет к обретению подлинного могущества. Он попытался проникнуть в мои мысли и намерения, но я разгадал его цель; я знаю, как окутать свое сознание непроницаемой завесой, и он не смог ее приподнять. Однако в Сосалинге скрыта некая тайна. Я почувствовал ее издалека и устремился сюда, чтобы разгадать ее любой ценой. Я пришел в монастырь и выдал себя за целителя, жаждущего изучить врачебное искусство бон-по, но они частично раскусили мою уловку. Мне приходится быть постоянно начеку, ибо монахи обладают умением использовать некоторые оккультные силы и способны жестоко покарать человека, который пытается их провести. Настоятель и некоторые из монахов стремятся овладеть тайной бессмертия. Человеку, с которым вы встречались, от роду несколько веков; несмотря на то, что настоятелю удалось настолько продлить свою жизнь, он не бессмертен. Каким же образом они надеются победить смерть? У них есть какое-то средство, я в этом уверен. Они хранят великую тайну за стенами своего монастыря, для вида занимаясь целительством и обучением. Я должен ее узнать. Но каким бы ни было это средство, оно окажется неэффективным. Монахи не победят смерть, потому что они в нее верят. Необходимо погрузиться в смерть, увидеть, как она творит разрушение, и отвергнуть ее. Каждый атом физической материи, которую она уничтожает, следует преобразовать в энергию, в сотни, в тысячу раз превосходящую своей жизненной силой исчезающую субстанцию. Жизнь — это хрупкая вещь. Грубые формы, которые мы называем людьми и неодушевленными предметами, являются призрачной видимостью, придуманной слепцами, воспринимающими реальность лишь в виде искаженных теней. Видишь ли, друг, я хочу узнать, что постигли монахи Сосалинга, так же, как я узнавал в других местах, какими знаниями обладают люди. Возможно, я сумею извлечь из их метода лучшие результаты, чем это удается им. Я подозреваю, что они по-своему овладели проклятым искусством, в котором был сведущ твой отец, и способны обеспечивать и приумножать свою жизненную силу за счет других. Настоятель попытался выкачать из меня энергию, но я это почувствовал и сумел себя защитить. Будь осторожен. Не задерживайся здесь. К бессмертию, как я уже сказал, ведет иная дорога. Необходимо подвергнуть тленную материю окончательному распаду и уничтожить ее, чтобы извлечь из нее несокрушимую энергию, но я сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из местных чародеев на это решился…

Озадаченный Гараб слушал эти речи, ничего в них не понимая и бесконечно восхищаясь индусом, к которому он сразу же почувствовал симпатию. Все жители Тибета преклоняются перед знаниями и мудрецами, и этот чужеземец, пространно рассуждавший о тайнах бытия, казался необразованному слушателю одним из тех сведущих в тайных науках Учителей, которых так почитают в Тибете.

Время шло, и Гараб потерял счет монотонным дням, не отмеченным сколько-нибудь яркими событиями. Рама Прасад читал медицинские книги и расспрашивал целителей. Гараб же добился разрешения постичь азы врачебного искусства, дабы оправдать свое затянувшееся пребывание в монастыре. Желание поскорее расстаться с этим подозрительным местом крепло в нем день ото дня, и только дружба с Рамой удерживала Гараба от этого шага.

Однако бывший предводитель разбойников, наделенный проницательностью и рассудительностью, не позволял себе слепо восхищаться индусом. Признавая бесконечное превосходство Рамы в интеллекте и знаниях, он в то же время сомневался в его благоразумии. Гараб чуял опасность, которая незаметно подступала к его другу и с каждым днем угрожала ему все сильнее. Когда он поделился с Рамой своими опасениями, тот ответил, что не теряет бдительности и сумеет себя защитить. Гараб замолчал, чтобы не обидеть индуса, но про себя решил следить за неосторожным мудрецом, полагая, что в некоторых ситуациях пара крепких рук может пригодиться даже могущественному магу.

По этой причине Гараб согласился остаться в монастыре в качестве помощника врача, и Мигмар передал ему, что настоятель одобрил его решение.

Прошел год и еще полгода. Однажды Гараба неожиданно вызвали к настоятелю. Он снова оказался наедине с бесстрастным человеком в полутемной каморке, насыщенной странными запахами.

— Ваше поведение достойно всяческих похвал, — произнес настоятель своим безжизненным голосом, которым он некогда подтвердил смерть Дэчемы. — Отдавая себя служению людям, вы подготавливаете свое окончательное очищение и не допускаете того, чтобы пагубные последствия ваших былых преступлений омрачили вашу грядущую жизнь. Я решил совершить для вашего духовного блага обряд, который окончательно избавит вас от пятен былого порока.

Настоятель хлопнул в ладоши, и тут же вошел монах, держащий в руках петуха со связанными лапами и медное блюдо.

Бон-по поднялся со своего высокого дивана и приказал Гарабу встать в центре комнаты; взяв петуха в одну руку и блюдо — в другую, он принялся «чистить» Гараба, медленно водя над ним сверху вниз птицей, словно метелкой или щеткой, и держа под ней блюдо, в которое он как бы собирал невидимую пыль.

Во время этой долгой церемонии настоятель и его помощник поочередно читали что-то заунывными голосами на непонятном Гарабу языке.

В заключение настоятель уронил петуха на пол. Птица издала крик и принялась биться, хлопая крыльями.

— Развяжите ему лапы, — приказал верховный бон-по.

Развязанный петух встал и попытался убежать. Монах встревоженно посмотрел на настоятеля, который сверлил Гараба своим леденящим взором. Воцарилась долгая тишина.

— Я решил проделать этот опыт, — наконец сказал настоятель, — хотя и предвидел подобный итог. Знайте же, сын мой, что в результате данного обряда все грехи человека переходят в тело петуха, и тот падает замертво. Если же птица не умирает, значит, она не взяла грехи на себя. Если она не смогла их принять, следовательно, их унесла с собой жизнь данного человека, покинув его тело, которое может просуществовать еще какое-то время, по только в качестве пустой оболочки.[45] Ваша жизнь подошла к концу. Ваша нынешняя деятельность — лишь продолжение некогда полученного импульса. Она похожа на гончарное колесо, которое продолжает вращаться еще несколько мгновений после того, как нога гончара перестала придавать ей движение. К чему вам теперь цепляться за свою жизнь призрака, лишенного души? Проявите благородство и принесите себя в жертву, обратив оставшуюся в вас жизнь на пользу людям, — и вы обретете драгоценные заслуги и разделите их с теми, кого вы любили. Идите сюда!

Он сделал знак, и монах открыл дверцу, скрытую под драпировкой; настоятель вошел туда, и Гараб последовал за ним.

Дверь вела в небольшой, залитый солнцем двор.

— Поднимите правую руку, чтобы линия вашего запястья, когда вы вытянете руку, находилась на уровне ваших бровей, — приказал верховный бон-по. — Посмотрите внимательно на соединение вашей кисти с рукой, и вы увидите, что эта линия утончается, становится похожей на нить и затем прерывается. Это несомненный признак того, что жизнь человека окончена и душа покинула его тело, которое может прожить еще какое-то время, но недолго. Посмотрите на свое запястье!

Гараб повиновался. Он с ужасом увидел, что линия его запястья становится все более тонкой, приобретает нитевидный характер, теряет свою плотность и превращается в нечто прозрачное и туманное; однако, какой бы тонкой ни была эта линия, она не ломалась, а оставалась непрерывной.

— Моя кисть по-прежнему соединяется с рукой, — пробормотал Гараб.

— Посмотрите повнимательнее.

Острые лучи, исходящие из неподвижных глаз настоятеля, впились в Гараба, и он почувствовал их болезненные уколы.

— Посмотрите внимательнее!

— Моя кисть не отделяется! Она держится… Она по-прежнему держится! — завопил Гараб. — Я жив!.. Еще как жив!

— Это заблуждение. Призрак, которого вы принимаете за самого себя, привязан к пустой оболочке. Возвращайтесь в свою келью и не выходите из нее; проделайте этот опыт снова и снова. Когда вы увидите, что я вас не обманывал, и благоразумно предпочтете пожертвовать несколькими днями жизни, на которые только и может рассчитывать это тело, переставшее вам принадлежать, дайте мне знать, и мы снова встретимся. Ступайте! Закройтесь в своей келье, — приказал верховный бон-по Гарабу, но тот, отвергая всем своим могучим телом мысль о смерти, которую ему хотели внушить, помчался в келью своего друга. Она оказалась пустой.

И тут его осенило: они с Рамой стали жертвами бесовских козней. Ему не давали сообщить индусу о том, что произошло. Монахи хотели, чтобы он заперся в своей келье, а его друга куда-то увели. С какой целью? Следовало предупредить Раму. Если он вернется, быть может, они еще успеют спастись.

Углем, взятым из очага, Гараб поспешно нарисовал в углу комнаты то, о чем они некогда договорились с Рамой, — едва заметный квадрат с кругом внутри. В то же время он повторял магическое заклинание, которому научил его друг. Квадрат и круг были магическими знаками, тайный смысл которых гласил: «Приходите немедленно, опасность».

Затем Гараб вышел из кельи с напускным спокойствием. Увидев во дворе монаха, который как будто случайно там оказался, он сказал:

— Я хотел предупредить Раму Прасада о том, что проведу несколько дней в своей келье, предаваясь медитации, но я его не застал. Вы не знаете, где он?

— Мне кажется, он уехал с одним из врачей… Но я в этом не уверен, — уклончиво ответил монах.

Смутная догадка Гараба переросла в уверенность. Опасность, которую он предвидел, оказалась реальной.

Но какую форму она примет?

Бон-по могли разгадать замысел индуса, но, вероятно, они не должны были немедленно лишать его жизни. Что касается самого Гараба, настоятель пытался убедить его в том, что дни его сочтены, и призывал пожертвовать своей оставшейся жизнью. Пожертвовать, но как? Он не упомянул об этом и не приказал убить Гараба, что было нетрудно.

Быть может, он подал такую же мысль и Раме Прасаду; скорее всего, его друг не убит: вряд ли бон-по решились бы совершить преступление. Рама тоже вернется в келью, увидит знак на стене и откликнется на его призыв, после чего они оба убегут из логова колдунов.

Значит, следовало ждать возвращения Рамы и в то же время делать вид, что он выполняет указание настоятеля. Гараб уединился в своей келье, куда, как и в начале его пребывания за второй стеной, стали приносить еду.

Думая о предстоящем побеге, бывший главарь разбойников втайне делал запасы еды.

Прошло несколько дней. Тревога Гараба возрастала, но он не решался покидать келью, опасаясь возбудить подозрения.

Если бы Рама вернулся, он увидел бы знак и прибежал бы к Гарабу. Спрашивать о нем тоже было бесполезно: как видно, монахам наказали не говорить правды.

Что же делать?

Нервное возбуждение, вызванное неуверенностью и страхом, не давало Гарабу заснуть, и в то же время он должен был изображать состояние глубокой сосредоточенности. Как учил его настоятель, он то и дело принимался рассматривать линию своей руки, которая сокращалась, становилась все более тонкой и прозрачной, но нигде не прерывалась. Успокоенный Гараб мысленно осыпал древнего колдуна бесчисленными страшными проклятиями, которые имелись в лексиконе разбойника.

Рама Прасад все не возвращался, и Гараб не находил себе места. Он чувствовал, что по монастырю бродит смерть, и понимал, что необходимо немедленно отыскать Прасада, иначе будет поздно.

Рама не возвращался, потому что он никуда не уезжал, — к такому неожиданному выводу пришел Гараб. Его друга спрятали, заточили где-то в монастыре. Очевидно, его держали не в больнице, открытой для всех, и не в постройках на территории второго крепостного вала, где могли бывать все послушники. Оставалось только жилище настоятеля, где находился Гараб, когда исчез Рама. Индуса могли привести туда позже, но Гараб отбрасывал это предположение. Оккультные способности Рамы превосходили силы настоятеля, думал он; старый бон-по не смог бы удержать индуса взаперти против его воли. Был ли в монастыре более могущественный колдун, чем настоятель? Рама говорил о тайне — тайне, в которую он хотел проникнуть…

Гараб ничего не понимал в этих тонкостях. Речи его друга и цель, которую тот преследовал, были настолько выше его разумения, что он даже не пытался уловить их смысл. Куда же могли упрятать Раму?

Внезапно Гараб припомнил рассказ Анага о молодом крестьянине, решившем отомстить настоятелю за частые побои с помощью богов, которым бон-по молились в своем храме. Кажется, он пробрался за алтарь, в потайную комнату, где настоятель совершал богослужение.

Существовала ли эта комната на самом деле? Возможно. Ламы помещают в такие укромные места или запертые на замок шкафы приношения своим божествам.

Колдуны бон-по приносят кровавые жертвы. Может быть, монахи Сосалинга задумали преподнести Раму в дар своему божеству? Ужас, охвативший Гараба при этой мысли, подтолкнул его к действию. Он решил отправиться на поиски друга, как только монахи разойдутся вечером по кельям.

Гараб довольно долго выжидал, пока обитатели монастыря погрузятся в сон. Затем, тщательно, завернув в тряпицу припасенную еду, он спрятал узелок под платьем, затянул пояс потуже и ползком, чтобы его тень не привлекла внимания, добрался до храма.

Гараб знал, что на ночь двери закрываются, поэтому направился к правому крылу здания, примыкавшему к крепостной стене, образуя узкий проход. Дневной свет пробивался в храм через окна, расположенные невысоко над землей. Как всегда они были закрыты дранкой, оклеенной бумагой, которая заменяла стекло. Столь непрочную преграду преодолеть было нетрудно, и вскоре Гараб оказался внутри храма.

Припомнив некоторые подробности рассказа Анага, он зашагал к левой стороне алтаря. Стоявшая там негасимая лампада освещала танки, среди которых когда-то спрятался молодой крестьянин. Раздвинув их, Гараб нащупал тяжелую дверь, зажатую между каменными столбами; она была закрыта на несколько железных засовов и вдобавок увешана замками. Нечего было и пытаться ее взломать.

Значит, потайная комната действительно существовала. Но как в нее проникнуть? Гараб присмотрелся к алтарю. Возле его вершины на потолок храма падал слабый свет, пробивавшийся сквозь деревянную ажурную обшивку стен. Следовательно, сакристия, в которую он стремился попасть, находилась непосредственно за алтарем либо была отгорожена от него стеной. Можно было также предположить, что страх и почтение, которые внушали верующим божества, чьи статуи возвышались на алтаре, казались бон-по достаточной защитой от посягательств на их бога-покровителя, и они не стали воздвигать дополнительных преград с этой стороны.

Терзаемый тревогой Гараб не боялся гнева богов. Он взобрался на алтарь по ступенькам, бесцеремонно наступая на престолы и колени изваяний, и влез на его вершину, украшенную скульптурными изображениями сказочной птицы Гаруды в окружении драконов. Надрезав кончик одного из ее крыльев острым ножом, висевшим у него за поясом, Гараб без труда сумел отделить птицу от других деталей орнамента. Положив скульптуру на алтарь, он просунул голову в дыру, зиявшую на том месте, где стояла массивная птица, и осмотрелся. Позади алтаря не было никакой стены. Расстояние, отделявшее его от скалы, не превышало длины вытянутых рук. Гараб разглядел небольшую масляную лампаду и несколько чаш на узком столе. Раму нигде не было видно.

Гараб не решался спуститься в крохотное святилище божества Сосалинга. Он избрал неверный путь. Утром бон-по обнаружат вторжение в храм и дерзкое надругательство над алтарем. Не лучше ли поскорее убежать, чтобы спасти свою жизнь?

Однако он не мог бросить Раму на произвол судьбы.

Обведя взглядом комнату, Гараб заметил на полу возле скалы темную бесформенную массу, которую невозможно было разглядеть в тусклом свете лампады. Она напоминала груду одежды. Внезапно страшная догадка пронзила Гараба. А вдруг там лежит связанный Рама с кляпом во рту? Рама… или его труп?

Не раздумывая, Гараб свесил ноги в отверстие и, цепляясь руками за скульптуры драконов, проскользнул за алтарь.

Под кучей, которая так напугала его, никого не было. Гараб облегченно вздохнул; к нему вернулась надежда увидеть живого Раму. Но где же его искать?

Озадаченный Гараб машинально пнул ногой сваленные па полу ковры, занавеси и хоругви и почувствовал боль: его пальцы наткнулись на что-то твердое. Разбросав вещи, он обнаружил крышку, прижатую к полу тяжелой железной перекладиной. Что это было — люк, тайник? Ужас снова охватил Гараба: не ожидает ли его там, внизу, страшная находка? Он отодвинул перекладину и обнаружил под ней глубокую яму, из которой веяло свежим воздухом. Потайной ход? Но куда? К другим жилищам? В секретную часть монастыря? Не тут ли кроется тайна, которую стремился открыть Рама?

О возвращении нечего было и думать. Так или иначе Гараб должен был покинуть Сосалинг до пробуждения бон-по. Если он не найдет Раму, то призовет на помощь окрестных крестьян. Анаг рассказал ему, что они подозревают бон-по в тайных сношениях с демонами. Вероятно, будет нетрудно поднять крестьян на поиски индуса, но он надеялся, что разыщет друга сам еще до рассвета. Наткнувшись на потайной ход, Гараб вновь обрел надежду. Возможно, этим путем насильно или по доброй воле увели Раму.

Гараб взял лампаду, стоявшую на столе для приношений, подошел к люку и убедился, что в скале вырублены ступеньки. Люк вел в узкий туннель, прорытый под высокой стеной позади храма.

Он решительно спустился вниз, прихватив с собой лампаду. Но расстояние, которое нужно было пройти под землей, оказалось незначительным. Вскоре отважный искатель приключений выбрался на небольшую площадку среди зарослей колючек, которые издали казались непроходимыми.

Плывущие по небу облака то и дело заслоняли свет звезд, но бывший разбойник, привыкший к ночным походам и засадам, видел в темноте не хуже рыси. Он без труда разглядел горную тропу, которая вилась в зарослях, порой упираясь в скалу. В слишком обрывистых местах были высечены ступеньки. Дорога круто вела наверх, пролегая среди зарослей, полностью скрывавших шагавшего по ней человека.

Гараб долго шел по тропе; наконец, обогнув большую скалу, он заметил вдали слабый красноватый свет, пробивавшийся словно из-под земли. Кажется, он был у цели.

Скоро он оказался у глубокой впадины с отвесными краями; внизу виднелось несколько низких хижин. Свет, который исходил словно из-под земли, шел от большого фонаря в одной из хижин в центре.

Значит, помимо монастырских жилищ у бон-по были и другие дома: по-видимому, цхамканги.[46]

Большинство ламаистских монастырей строят хижины в более или менее пустынных местах, куда удаляются те, кто хочет стать отшельником, но эти скиты не пытаются скрыть от посторонних глаз. Созерцательная жизнь затворников исполнена благородства и святости, ее незачем прятать от мирян. Напротив, она является для них образцом подвижничества и побуждает людей устремлять свои помыслы ввысь, над обывательскими повседневными заботами. Но Гараб сомневался в том, что подобная святость присуща бон-по Сосалинга. Должно быть, в столь тщательно замаскированных хижинах обитали злодеи, занимавшиеся черной магией. Очевидно, Рама стал их пленником.

Гараб не знал, сколько бон-по живут в этом месте. Стоило ли вступать в неравную борьбу? Не лучше ли было прибегнуть к хитрости, чтобы освободить Раму, если тот окажется в одной из лачуг?

Прежде чем рисковать, следовало разведать местность и найти дорогу, по которой можно было бы выбраться отсюда, не возвращаясь в монастырь.

Гараб сошел с тропы, спускавшейся на плоскогорье, забрался на скалу, которая возвышалась над плато, и осмотрелся, насколько это было возможно в темноте.

Склон представлял собой огромную природную стену; установить ее точную высоту было нельзя, но казалось, что она достаточно велика. Гребень, на который забрался Гараб, внезапно обрывался, впереди зияла трещина. Он оказался в небольшом ущелье, через которое проходила тропа, начинавшаяся па плоскогорье.

Гараб осторожно продвигался вперед, пытаясь разглядеть дорогу, которая спускалась к хижинам. Но вскоре путь ему преградила дверь, зажатая между скалами. Если Раму держали в плену на плато, им не удалось бы убежать по этой дороге. Следовало искать другой путь.

Стояла поздняя осень, и ночи были темными. Гараб нервничал, думая о том, сколько времени прошло с тех пор, как он покинул свою келью. Пока он ничем не смог помочь Раме.

Гараб был готов сразиться с бон-по, обитавшими на плоскогорье, но прежде необходимо было найти путь к отступлению. Мысль о том, что он угодил в западню, откуда ему не удастся выбраться и тем более спасти Раму, все больше угнетала Гараба.

Он повернул назад. Дорога петляла вдоль извилистого гребня, по краю пропасти, то вверх, то вниз и обрывалась у небольшого выступа. Внезапно Гараб увидел прямо перед собой низкую стену, закрывавшую вход в пещеру,[47] и чуть было не налетел на нее.

«Что это? Еще один скит? Живет ли тут кто-нибудь?» — спрашивал себя Гараб. Его положение становилось все более критическим: он оказался между бон-по с плоскогорья и монахами, которые, видимо, обитали в этой пещере. Но где же Рама?..

Неужели он его не найдет?

Гараб застыл в отчаянии, как вдруг из пещеры послышался стон. Он тут же подумал о Раме. Неужели его друг здесь? Один ли он или его стерегут?

Приблизившись к стене, Гараб услышал новый стон, вслед за которым до него донеслись тихие слова:

— Я больше не могу!.. На помощь!.. Выпустите меня отсюда!.. Сжальтесь надо мной!..

Он узнал голос Рамы. К кому же тот обращался?

Гараб толкнул тяжелую дверь, но она была укреплена снаружи железными засовами и висячими замками. Повсюду — как здесь, так и в случае с люком в храме — он встречал одни и те же меры предосторожности не против тех, кто приходит со стороны монастыря, а против узников, томящихся в потайных чертогах. Дверь пещеры была закрыта снаружи; следовательно, пещера являлась тюрьмой, и Рама находился здесь один либо с другими жертвами бон-по.

Гараб приник щекой к стене и позвал тихим голосом:

— Рама! Рама! Это я, Гараб; я пришел освободить тебя.