5. Весть Креста

5. Весть Креста

Сохранилось также третье свидетельство того, что образы Креста имели на Хуана особое влияние. И, возможно, это происходило намного чаще, чем нам о том известно. Мы собираем эти впечатления как знаки, которые укрепляли его и готовили к несению Креста. К вести Креста также должно быть присовокуплено все то, что мы называем Крестом в переносном смысле, все тяготы и страдания жизни, поскольку именно отсюда и проистекает глубочайшая наука Креста. Святой познал страдания и зависть уже с первых лет жизни. Ранняя смерть отца, борьба матери за кусок хлеба для детей, его вечно неудачные попытки что-то заработать для семьи – все это должно было оставить глубокий след в нежном сердце ребенка, но нам ничего об этом не известно. Так же мало мы знаем о влиянии на душу св. Хуана де ла Круса кризисов первых лет жизни в ордене. Лишь о более поздних годах есть свидетельства, которые позволяют больше узнать о его внутренней жизни.

Однажды вечером в Авиле Хуан, закончив исповедовать, вышел из церкви, где звонили к Angelus[9], и пошел по тропинке к дому, где жил вместе с о. Германом. Вдруг на него напал какой-то человек и так избил дубинкой, что Хуан упал на землю. (Это была месть мужчины, которого Хуан лишил любовницы, обратив ее ко Христу.) Повествуя об этом эпизоде, святой добавил, что никогда в жизни не испытывал такого сладкого утешения: с ним обращались, как со Спасителем, и он познал всю сладость Креста.

Много возможностей для этого предоставило и тюремное заключение в Толедо. Святой начал реформу в Дуруэло, затем с возрастающей церковной общиной перебрался в Мансеру, после этого работал с новициями в Пастране и, наконец, руководил первым колледжем в Алкале. В 1572 г. св. Тереза вызвала его в Авилу, чтобы он помог ей разрешить трудную задачу. Ее избрали настоятельницей монастыря Боговоплощения, где она когда-то была монахиней, и она должна была, сохранив несколько смягченный устав, устранять возникающие проблемы и привести многочисленную общину к подлинной духовной жизни. Она считала, что для этого необходим хороший исповедник, и не смогла найти никого более подходящего, чем Хуан, о большом опыте внутренней жизни которого хорошо знала. С 1572 по 1577 г. он собрал там большой урожай душ. Пока Хуан работал в тишине, реформа за стенами монастыря набирала силу. Мать Тереза ездила от одного женского монастыря к другому; возникали и новые мужские монастыри реформированной ветви. В орден вступили выдающиеся личности, прежде всего о. Иероним Грасиан и о. Авросий Мариано, и приняли на себя внешнее руководство. Не без их вины «обутые» отцы ордена со смягченным уставом почувствовали себя ущемленными и вступили в жестокую оборонительную войну.

Мы не будем исследовать вопрос, почему Хуан, чья деятельность была исключительно духовной, также подвергся гонениям, причем наиболее суровым. В ночь с 3 на 4 декабря 1577 г. некоторые «обутые» со своими сообщниками ворвались в дом и, взяв в плен обоих исповедников, увели их. Хуан исчез. Св. Тереза узнала, что увез его приор Мальдонадо, но куда увез, стало известно лишь девять месяцев спустя, после освобождения Хуана. С завязанными глазами его привезли в заброшенное предместье Толедо, в монастырь Богоматери Толедской – самый известный в Кастилии кармелитский монастырь нереформированной ветви. Святого допрашивали, и так как он не хотел отказаться от реформы, с ним поступили как с мятежником. Его тюремной камерой было очень узкое помещение в 10 футов длиной и 6 футов шириной, в котором узник, как писала позже св. Тереза, «даже будучи совсем невысоким, едва мог стоять в полный рост». В этой каморке не было ни окон, ни отдушин для воздуха – лишь щель высоко в стене. Чтобы помолиться по Бре-виарию, пленник «должен был взобраться на стул приговоренного и ждать, пока солнечный луч упадет на стену». Дверь запиралась на висячий замок.

Когда в марте 1578 г. пришла весть, что о. Герман бежал, то тюремную камеру изолировали от смежного с ней помещения. Сначала каждый вечер, затем три раза в неделю и, наконец, лишь иногда по пятницам пленного приводили в рефекторий[10], где он, сидя на полу, принимал пищу – хлеб и воду. В рефектории же узник получал и наказания. Он преклонял колени – обнаженный по пояс, с опущенной головой, – а мимо проходили монахи и били его плетью. И поскольку все это Хуан сносил «с терпением и любовью», его прозвали лицемером. Однако он остался «неколебим, как камень», когда ему предложили отречься от реформы, соблазняя в качестве приманки приоратом. До сей поры молчавший, Хуан заговорил; он сказал, что не свернет с этого пути, «даже если это будет стоить ему жизни». Молодые послушники, бывшие свидетелями издевательств и жестокости по отношению к нему, плакали от жалости и, видя молчаливое терпение его, говорили: «Это святой». От побоев хабит Хуана пропитался кровью – ему приходилось носить его в таком виде, не снимая в течение девяти месяцев заточения. Можно представить, что ему пришлось вынести в жаркие летние дни. Еда, которую приносили узнику, вызывала расстройство желудка, и казалось, что его хотят погубить подобным образом. Каждый проглоченный им кусок был проявлением любви – так он хотел избежать искушения злословия.

Мы знаем, как тесно был связан Хуан де ла Крус со своим ближайшим окружением. Он был всем сердцем предан реформе, св. Терезе и всем, кто вместе с ним исполнял эту высокую задачу, кто посвятил свою жизнь – в основном под его руководством – идеалу восстановления изначального Кармеля. Позднее, когда ему на несколько лет пришлось задержаться в Андалусии, он откровенно признавался в ностальгии по Кастилии и кругу преданных людей: «С тех пор как меня проглотил кит, а затем извергнул на этот далекий берег, мне больше не выпадала радость видеть вас, а также святых, которые там живут». Он был так далек от них, что все эти месяцы даже не мог послать им весточки о себе. «До сих пор сокрушаюсь при мысли, что меня могут обвинить в том, будто я повернулся к происходящему спиной, и я чувствую боль святой матери-настоятельницы».

Но Хуану пришлось претерпеть и большие лишения. 14 августа 1578 г. в его узилище вошел приор Мальдонадо с двумя монахами. Пленный был так слаб, что едва мог шевелиться. Он не открыл глаз, подумав, что это надзиратель. Приор пнул его ногой, спросив, почему тот не встает в его присутствии. Когда Хуан попросил прощения, уверяя, что не видел, кто вошел, о. Мальдонадо поинтересовался: «О чем же вы думали, что так низко склонились?» – «Я думал, что завтра день Пресвятой Богоматери, и для меня было бы большим утешением, если бы я мог отслужить Святую Мессу». Как же в течение этих долгих девяти месяцев ему должно было не хватать Святой Жертвы, которую он так ни разу и не смог принести! Праздник Тела Господня, в который он обычно часами преклонял колени перед Святыми Дарами, он вынужден был провести без Литургии и причастия.

Беспомощный, отданный на растерзание озлобленным врагам, измученный душою и телом, изолированный как от людской жалости, так и от главного источника церковной жизни – Таинства; могла ли быть более суровой школа Креста? И все же это были еще не самые глубокие страдания. Они не могли разлучить святого с Триединым, вера в Которого в нем не поколебалась. Его дух не был в заточении, он мог вознестись к бьющему ключом вечному источнику и погрузиться в его непостижимую глубину, в те воды, которые питают все творение и его собственное сердце. Никакая человеческая сила не могла разлучить Хуана с его Богом – но Сам Господь мог удалиться от него. И эту темнейшую ночь узник познал здесь, в заточении:

Где скрылся ты, Любимый,

Меня в слезах оставив?

Этот мучительный стон души прозвучал в тюрьме в Толедо. У нас нет никаких свидетельств о том, когда Хуан впервые познал сладость от близости Бога. Но все указывает на то, что мистическая жизнь началась у него очень рано. Чтобы стать свободным для Бога, он расстался со всем, что любил, оставил учебу и покинул родной монастырь. Освобождать души людей для Бога и вести их по пути единения со Христом было его задачей в Авиле, с ней же была связана и вся его деятельность в ордене. За этот идеал реформатор претерпевал муки заключения, с радостью принимая все обиды и унижения ради любимого им Господа. И вот, казалось, свет в сердце святого померк – Господь оставил его. Скорбь Хуана была так глубока, что с ней не могла сравниться никакая человеческая скорбь. И все же она была доказательством избирающей любви Божьей. Казалось, этот путь вел к смерти, однако, то был путь жизни.

Ни одно человеческое сердце никогда не проходило сквозь такую Темную ночь, как сердце Сына Человеческого в Гефсиманском саду и на Голгофе. Ни один пытливый дух не в состоянии проникнуть в непостижимую тайну Богооставленности умирающего Сына Человеческого. Но Сам Иисус может дать избранным душам хоть немного ощутить эту страшную горечь. Такие души – Его лучшие друзья, и их любви Он посылает последнее испытание. Если они не убоятся и покорно вступят в Темную ночь, Он Сам станет их проводником:

О ночь, что провожатой мне служила!

О ночь, нежней рассвета!

О ночь, соединившая

Любимую с Любимым,

Преобразившая Невесту в Жениха!

Испытание в Толедо было великим испытанием Креста – глубочайшей Богооставленностью, но именно в ней и заключалось единение с Распятым. По-видимому, этим объясняется противоречивость сообщений Хуана о периоде его плена: он говорил, что редко чувствовал утешение (или вовсе не искал его), страдая душой и телом, но, с другой стороны, говорил и о том, что долгие годы заточения не смогли бы оплатить ту единственную милость, которую Бог оказал ему там. Ниже будет подробно описано, как благодаря опыту собственного ничтожества и бессилия в Темной ночи душа приходит к истинному познанию себя, и благодаря бесконечному величию Божьему и Его святости достигает озарения; как она очищается, украшается добродетелями и готовится к единению с Богом. Все это – драгоценные милости, которым нет цены, а потому нам нетрудно будет понять, почему Хуан после побега из заточения говорил монахиням-кармелиткам в Толедо о своих истязателях как о великих благодетелях. Но хотя он уверяет, что еще никогда не наслаждался такой полнотой сверхъестественного света и утешения, как в узилище, мы не должны забывать, что ему удалось подняться над благодатью страдания. Строфы «Темной ночи» и «Духовного песнопения», возникшие в заточении, также служат свидетельством блаженного единения с Господом. Крест и Ночь – путь к небесному свету: это Благая весть Креста.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.