22. ВЕРШИНА САМОМУ СЕБЕ

22. ВЕРШИНА САМОМУ СЕБЕ

9 февраля 1987.

Возлюбленный Мастер,

Некоторые из вас называли меня нелюдимым, опьяненным собственным одиночеством.

И вы говорили: Он держит совет с лесными деревьями, но не с людьми. Одиноко сидит он на вершинах холмов и смотрит на наш город».

Верно то, что я взбирался на холмы и бродил в отдалении.

Как еще было увидеть вас, если не с высоты и не издалека?

Как можно быть воистину близко, не будучи далеко?

А другие из вас звали меня, но безмолвно, и говорили:

«Незнакомец, возлюбивший недостойные выси, почему ты живешь среди вершин, где орлы вьют гнезда?

Почему ищешь ты недосягаемое? Какие бури хотел бы ты поймать в свои сети, и за какими призрачными птицами охотишься в небе?

Приди и будь одним из нас. Спустись, насыть свой голод нашим хлебом и утоли жажду нашим вином».

В одиночестве своих душ говорили они эти слова;

Но будь их одиночество глубже, они бы знали, что я искал лишь секрет вашей радости и вашей боли и охотился лишь за вашей большей сущностью, что странствует в небесах.

Но охотник был и добычей;

Ибо многие стрелы покинули мой лук лишь затем, чтобы вонзиться в мою грудь.

И кто летал, тот и ползал;

Ибо когда я расправлял свои крылья под солнцем, их тень на земле была черепахой.

И я, верующий, предавался сомнению; Ибо часто я влагал перст в свою рану, чтобы более поверить в вас и лучше узнать вас.

И вот с этой верой и знанием я говорю:

Вы не заточены в свои тела, и вас не удержат дома и поля.

Все, что есть вы, обитает над горами и странствует с ветром.

Это не тварь, выползающая на солнце погреться или роющая ходы во тьме, чтобы укрыться от опасности,

Но нечто свободное, дух, который объемлет землю и движется в эфире.

Если эти слова туманны, не пытайтесь прояснить их. Смутно и туманно начало всех вещей, но не конец их.

И я буду рад, если вы будете помнить меня как начало. Жизнь и все живое зарождается в тумане, а не в кристалле.

И кто знает, может, кристалл — это рассеивающийся туман?

Именно так все мистики бывали превратно поняты людьми, которые крепко спят, — людьми, которые не знают себя, зато очень стремятся судить других. Каждый мистик обязательно осуждается массами как одинокий и опьяненный своим собственным одиночеством.

Быть одиноким и быть опьяненным своим собственным одиночеством — вот все, что есть медитация.

Быть в мире, но не быть от него.

Быть с людьми, но не позволить им стать частью вас.

Когда Джуннаид, суфийский мистик, шел на встречу со своим мастером в первый раз, его семья и причитала, и испытывала гордость за сына, уходящего на поиски истины.

Весь город собрался попрощаться с ним и принести ему все свои благословения. Они тоже горевали, что он уходит и, скорее всего, уже не вернется снова; так что их радость и их печаль были смешаны воедино. В их глазах были слезы, но те слезы были не от страдания. Была грусть, но была также и радость.

Очень редко кто-то уходит на поиски истины, посвящая всю свою жизнь этому. Джуннаид, естественно, был их гордостью, их славой. Когда он пришел в лес, мастер поглядел на него и сказал: «Ты можешь войти, но оставь всю толпу снаружи».

Джуннаид оглянулся — потому что он был один, толпы не было. Он оглянулся, не было никого. Он сказал: «Я пришел один. Я оставил толпу далеко, на границе моего селения».

Мастер произнес: «Не оглядывайся назад. Закрой глаза и посмотри внутрь — толпа там!»

Джуннаид закрыл глаза и поразился. Все люди, оставленные им позади, — друзья, мать, отец, братья, соседи — все присутствовали там. Хоть сейчас это и была только память, ум был наполнен памятью толпы, которую он оставил позади. Он открыл глаза и попросил прощения, сказав, что он еще совсем новичок на пути и не понимает его языка: «Вы правы, я не один. Моя голова наполнена толпой, которую я оставил позади».

Мастер сказал: «Тогда подожди снаружи ворот — столько, сколько потребуется. В тот день, когда ты почувствуешь, что толпа исчезла из твоего ума, можешь войти. Но помни, тебе не обмануть меня».

Джуннаид ожидал снаружи почти целый год — так трудно избавиться от своих мыслей. Очень легко оставить толпу и уйти в лес, но настоящая проблема — это не толпа снаружи вас; настоящая проблема — это толпа внутри вас, она пойдет с вами в лес. Вы не будете одиноки. Ваши воспоминания будут окружать вас, а для ума они так же реальны, как реальны люди снаружи.

Но Джуннаид был человеком огромного терпения. Он сидел за дверью, где люди оставляют свою обувь и входят увидеть мастера. Не занятый ничем, он обычно чистил обувь людей, оставлявших ее снаружи; это стало его медитацией. Он стал до того концентрированным, так глубоко увлеченным чисткой и полировкой обуви, что постепенно толпа исчезла прочь. И пришел тот благословенный день, когда он заглянул внутрь, и там не было никого — но прежде чем он вступил в храм, мастер уже стоял позади него.

И он произнес: «Поздравляю тебя. Ты был достаточно терпеливым — не только был достаточно терпеливым, но и смог создать свое собственное средство медитации. Только что я осознал, что толпа пропала — весь шум пропал. Теперь я возьму тебя с собой внутрь храма, с великим почтением. Ты достиг отстраненности и научился искусству быть одиноким.

Теперь, даже если ты отправишься на базар, ты будешь оставаться в стороне, потому что коль скоро человек изведал вина одиночества, он не может заблудиться. Вкус его до того сладок, так трансцендентален, что все в мире в сравнении с ним оказывается иллюзорным, галлюцинацией. Но толпе не дано понять этого».

Не будучи в стороне, не будучи опьяненным своим собственным одиночеством, вы не начнете великого паломничества, которое приведет вас к себе самому.

И вы говорили: Он держит, совет с лесными деревьями, но не с людьми..."

В течение тысячелетий замечали, что мистики чувствуют себя ближе к деревьям, горам, рекам, даже к зверям, чем к человеку, потому что человек — это единственное больное животное на земле. Его психология туманна, его ум носит хлам, его чувства притуплены. Если вы говорите, он слышит, но не слушает.

В словарях оба слова обозначают одно и то же — но не в сущем. Слышание — это простой феномен — просто из-за того, что у вас есть уши, вы слышите. Слушание — это глубокая перемена. Когда вы слышите без всяких мыслей в своем уме, в полном молчании, то слышание становится слушанием; в противном случае вы слышите все, что вам говорится, но ваши мысли вмешиваются в это и интерпретируют согласно своей собственной обусловленности.

Гаутама Будда говорил своим ученикам, что последней вещью ночью и первой утром должна быть медитация. Начинайте день с медитации. Когда солнце встает, поднимайтесь к высотам медитации, безмолвия; а когда солнце садится, двигайтесь глубоко в медитацию, в ваши собственные внутренние глубины, куда даже солнечные лучи не могут проникнуть. Таким образом вы будете знать свои высоты и свои глубины, становиться завершенным.

Так было заведено, и Будде не требовалось повторять это каждый день; обычно после своей вечерней проповеди, когда солнце садилось и опускалась темнота, он говорил не: «Идите медитировать», но: «Теперь время делать последнюю вещь, прежде чем вы уснете... рассеетесь...»

Однажды ночью в собрании оказались вор и проститутка. Все они услыхали одни и те же слова: «Сейчас опускается темнота — идите и делайте последнюю вещь перед сном». Все саньясины пошли медитировать, а проститутке вдруг пришло в голову, что этот человек и в самом деле волшебник «Как он раскрыл мою профессию? — что темнота опускается, и мне следует делать последнее дело, прежде чем пойти спать».

А вор подумал: «Боже мой! Я думал, что никто не знает меня здесь, но этот человек, — а там было почти десять тысяч саньясинов, и вор скрывался в толпе, — как ему удалось узнать обо мне? Все верно: темнота опускается, и это время моей профессии. Я сначала занимаюсь этим, а потом иду спать».

На следующий день утром Будда сказал: «Вы слышите одни и те же слова, но интерпретируете их в согласии со своим собственным умом». Это не слушание.

Слушание — это когда ваш ум не интерпретирует, не вмешивается, когда он не стоит на дороге, а дает словам пройти прямо к сердцу; сердце не знает никакой интерпретации. Оно обладает всего одной способностью, и это способность узнавания. Если что-то правильно, оно узнает это как правильное; если что-то неправильно, оно узнает это как неправильное — безо всякого обсуждения, без всякого думания.

Точно так же вы открываете глаза и видите свет, если это свет; это не вопрос решения — вы знаете, вы узнаете. Если темно, это тоже не вопрос рассуждения — опять вы узнаете. У сердца есть встроенная способность узнавать истину, но ум вклинивается, и не дает ничему достичь сердца.

Психологи говорят сегодня, что все, что вы слышите, почти на восемьдесят процентов изменено вашим умом. Процент немалый. А с восьмьюдесятью процентами изменения двадцать остающихся процентов к тому же оказываются в другом контексте. Прежний контекст утерян, смысл не может быть тем же. Потому мистики и чувствуют, что легче разговаривать с деревьями, со зверями или птицами. Святой Франциск, один из наиболее подлинных людей, созданных христианством, разговаривал с животными. Он, бывало, приходил на берег реки, звал рыб: «Послушайте, я здесь...» — и рыбы выпрыгивали из воды поприветствовать его — это наблюдали тысячи людей. Часто он подходил к дереву, брался за дерево, как друг берет руку друга, и говорил с деревом.

Люди считали, что он был немного безумным — бессмысленно обращаться к деревьям. Но современное исследование деревьев уже утверждает, что деревья более восприимчивы, чем вы. Конечно, их восприимчивость имеет другое измерение.

Если дровосек приходит с идеей срубить определенное дерево, с этим деревом происходит нервный припадок. Сейчас уже разработаны механизмы, нечто наподобие кардиографов, которые присоединяются к дереву. И ученые пришли в замешательство, ведь человек не говорил, что собирается рубить определенное дерево, у него была только идея, — но идея каким-то таинственным образом передалась дереву даже без слов. График кардиограммы, который проходил очень ровно, вдруг расстраивается: дерево в испуге! А если садовник приходит с водой к тому же дереву, еще до того, как он достигает этого дерева, кардиограмма становится ровнее, более симметричной — приближается друг! По-видимому, деревья восприимчивы к вашим сокровенным мыслям. Не требуется говорить ничего, они понимают; они слушают тонкие вибрации в вашем уме. Конечно, скоро наука прояснит феномен — как я вижу, каждая мысль — это не что иное, как вибрация, и вы излучаете, распространяете определенные вибрации вокруг себя. Из-за того, что люди тупы, их умы заторможены. У них толстые черепа, и вибрации не достигают их.

Это случилось в Швейцарии после Второй мировой войны. Человеку прострелили голову. Пуля была удалена, но как только пулю удалили, обнаружился странный феномен: человек начал воспринимать ближайшую радиостанцию. Безо всякого приемника он слушал музыку, утренние новости, и у него не было возможности выключить это. Он сходил с ума, с раннего утра и до поздней ночи беспрерывно слушая радиовещание.

Он рассказывал своим сиделкам и докторам, но они не верили ему; они подумали: человек сошел с ума. Но он предложил: «Пожалуйста, дайте мне шанс доказать это. Вы можете устроить радио где-то в госпитале, настроить на ближайшую радиостанцию, а я буду говорить, что передается. Вы послушаете радио и увидите, говорю я то же самое или нет».

Совет был совершенно разумным, эксперимент был проведен, и доктора изумились: пуля как-то изменила механизм его уха. Он стал так восприимчив, что мысленные волны... Они проходят совсем рядом, со всего мира, ото всех радиостанций, и хорошо, что вы не можете услышать их все, иначе вы бы сошли с ума; это защита. Но тот человек просил помощи, он сходил с ума.

Его ухо прооперировали, и хоть он оглох на одно ухо, он был счастлив, что радиостанция выключилась. Это подтолкнуло к догадке, что можно и не носить свой транзистор вблизи ушей, двигаясь по дороге... Быть может, скоро будет можно установить к себе в ухо совсем небольшой механизм, никто и не узнает — совсем как ушная затычка — и можно будет настроиться на определенные станции. Когда вы хотите послушать, можете слушать, а когда хотите прекратить, можете вынуть затычку.

Сейчас существует возможность в любой день сделать ваши уши восприимчивыми. Просто для сбережения вашего здравомыслия природа как-то закрывала их по отношению к тонким вибрациям, проникающим везде. Деревья не имеют никаких ушей; они чувствуют эти вибрации всем своим телом, каждым листиком, каждой веточкой, всем стволом чувствуют это. Не думайте, что деревья мертвы; не думайте, что вы можете рубить их, не нанося им вреда. Даже срывая цветок, вы, не сознавая того, вредите дереву, вы наносите ему рану.

Если мистики держали совет с лесными деревьями, тут нечему удивляться. Мистики всегда знали, что все растущее — живо, а все, что живо, должно каким-то образом воспринимать.

Попытайтесь подружиться с деревом — ходите каждый день говорить с деревом, сидите рядом с деревом, прикасайтесь к дереву таким же образом, как вы прикасаетесь к своему возлюбленному, — и через несколько дней вы увидите, что происходит великая трансформация. Когда вы подходите, — даже если нет ветра, — дерево начинает танцевать. Когда вы подходите, дерево источает для вас свой аромат. Когда вы прикасаетесь к нему, вы чувствуете, что больше нет прежнего чувства холода; оно теплое, оно приветствует вас.

На Востоке, благодаря тому, что мистики разрабатывали каждую тайну тысячелетиями... это было причиной, почему Махавира и Будда говорили, что, пока плод не упадет сам собой, нет никакого права срывать его с дерева, это насилие. Когда он падает сам собой, это дар. Дерево дает вам от изобилия. Не рубите дерево.

Удивительно, но из-за этого переживания Махавиры его последователи даже сегодня не занимаются земледелием. Они оставили земледелие полностью, ведь если вы обрабатываете землю, вам придется рубить деревья, а это будет огромным насилием. Люди смеялись над этим — даже у джайнистских монахов нет доказательств, которые могли бы убедить людей. То, что говорю я, соответствует моему собственному переживанию. Я жил с деревьями, и удивительно: они обладают потрясающей восприимчивостью. Когда я преподавал в университете, там был длинный ряд прекрасных деревьев, называющихся гольмарг. У них были красные цветы, и летом цветов так много, что вам не разглядеть зеленой листвы — оно все красное, словно целое дерево полыхает.

Там была большая аллея, по меньшей мере, двадцать деревьев по обе стороны дороги к колледжу. Я выбрал одно дерево, которое давало самую большую тень, — оно, наверное, было самым старшим деревом — и обычно оставлял свою машину здесь. Я никогда не забывал прикоснуться к дереву и поздороваться с ним, сказать доброе утро ему. Люди думали: «Тот безумный человек говорит доброе утро дереву, и никогда не позаботится сказать доброе утро проректору».

Комната проректора была недалеко от дерева, так что он обычно вставал всякий раз, когда слышал мою машину, подъезжающую к дереву; он смотрел и хихикал про себя: «Этот человек — ненормальный. Удивляюсь, как он преподает студентам. Он здоровается с деревом, желает доброго утра дереву, однако когда я встречаюсь с ним в коридоре, я должен сказать ему доброе утро; иначе он просто уходит молча».

Но случилась странная вещь... из двадцати деревьев девятнадцать погибли от одного заболевания. Единственное дерево, которое выжило, было мое дерево. Даже проректор задумался над этим... когда все деревья погибли, они без листьев и цветов, мертвая древесина — почему это одно дерево продолжает процветать, расти, иметь цветы?

Однажды он сказал мне: «Я не верю, но моя жена сказала мне, что это из-за того, что у дерева есть друг, и точно так же, как человек не может жить без любви, никакое дерево не может жить без любви». Он сказал: «Я не верю этому — все это вздор. Здесь просто совпадение. Что вы думаете об этом?»

Я сказал: «Не могу ничего сказать об этом. Это секрет, мой и дерева».

Когда я увольнялся, мой автомобиль подъехал к университету, и в последний раз я попрощался с деревом. Год спустя я был в этом городе и захотел увидеть дерево — как оно поживает. Когда я подошел туда, оно было мертво. И когда директор услыхал мой автомобиль, он поверить не мог, что через целый год... зачем я пришел? Я пошел прямо к моему дереву. Я поздоровался с ним, пожелал ему доброго утра, но не было того, кому услышать, некому было слушать. Я коснулся дерева и не почувствовал никакой вибрации, никакого тепла.

Проректор выглянул из окошка. Он вышел, встал со мной около дерева и сказал: «Простите меня. Я никогда не верил, однако у меня есть сомнения — это факт, что, когда вы уехали, дерево начало умирать. Нам непонятно, как оно выживало в течение девяти лет, когда другие деревья умерли; оно ведь могло не прожить и года. Наверное, я просто подозрительный человек, но в этом что-то есть. Мне пришлось уступить; видя, что дерево умирает с каждым днем, я вспоминал вас: если кто-то и может спасти то дерево, так это вы. Но вас не было в городе».

Целый год я колесил по стране.

Я сказал: «Я тоже крайне опечален, если бы я знал, что это дерево умрет, я бы не уволился. Просто ради дерева я бы остался в университете — но я не думал, что оно умрет».

Над мистиками смеялись. Но помните, понемногу наука подходит совсем близко к мистицизму, и последними смеяться будут мистики.

Одиноко сидит он на вершинах холмов и смотрит на наш город.

Верно то, что я взбирался на холмы и бродил в отдалении.

Как еще было мне увидеть вас, если не с высоты и не издалека?

Как можно быть воистину близко, не будучи далеко?

— Вы критикуете меня, — говорил Альмустафа, — из-за того, что я ухожу на холм далеко от города, и, сидя, с холма гляжу на долину и на весь город.

Это странно. Если вы хотите познакомиться с городом, вы должны быть в городе, вы должны двигаться его улицами, вы должны встречаться с людьми, живущими там. Альмустафа же говорит, что закон природы иной, чем вы полагаете. Пока вы не на высоте и не на большой дистанции, невозможно увидеть город, увидеть людей и понять людей.

Таково различие между Зигмундом Фрейдом и Гаутамой Буддой: Зигмунд Фрейд пытается понять человека — живя с человеком, в толпе. Гаутама Будда тоже пытается понять человека, но с вершины холма. Определенная дистанция и высота необходимы.

Лишь более высокое может понять то, что ниже.

Зигмунд Фрейд был большим интеллектуалом, но у него были те же проблемы, что он пытался решать для других. У него была та же соревновательность, та же идея «большего, чем вы», то же эго, и как только он обнаруживал кого-то подошедшим очень близко к своему уровню в понимании человеческой души, он гнал того из своей школы.

Карл Густав Юнг был первым предполагаемым преемником Зигмунда Фрейда, но он оказался слишком близко: иногда он спорил с Зигмундом Фрейдом, и спорил лучше, чем Зигмунд Фрейд. Этого было достаточно, Зигмунд Фрейд не мог вытерпеть ученика — тот мог быть опасным. После Фрейда — Юнг был молодым, Зигмунд Фрейд состарился — Юнг развернул движение психоанализа в своем собственном направлении, не согласуясь с Зигмундом Фрейдом.

Очень странно то, что люди хотят господствовать, пока живут, и они же хотят господствовать, несмотря на то, что мертвы. Есть медицинский колледж в Англии, основанный одним человеком, очень богатым, который и председательствовал на всех собраниях персонала медицинского колледжа. Он изъявил свою волю так: «Я буду продолжать председательствовать даже после моей смерти, так что мое тело надо сохранить и держать в президентском кресле». Вы будете поражены — он все еще там.

Похоже, безумие не знает пределов. Человек умер, он мертв почти двести лет, из его тела все было удалено. Для его сохранности тело наполнили химикалиями, специальной обработке подверглась его кожа. Тем не менее, он сморщился. Но его не беспокоит это: он продолжает председательствовать на собраниях в кресле президента. Никто не имеет права сидеть там, кроме него, после того как он основал колледж и вложил свои деньги.

Зигмунд Фрейд боялся даже того, что должно было произойти после его смерти, а Карл Густав Юнг, очевидно, имел другие идеи, иногда более значительные. Поэтому Фрейд исключил его из движения психоанализа. Человека, который должен был стать преемником, исключили... и он основал другую школу — аналитической психологии.

Совершенно другой, идущий в совсем ином направлении человек, Альфред Адлер, предполагался, как возможная кандидатура наследовать Зигмунда Фрейда. Но у него тоже были свои собственные идеи, он не соглашался с Зигмундом Фрейдом, что секс — это все. Он сказал, что главным человеческим стимулом является «воля к власти», что он может приносить в жертву секс для достижения более могущественного статуса. И мы знаем, это факт: политики могут отвергать секс, святые могут отвергать секс, богатые люди не имеют никакого времени для секса. Вместо секса он предложил новую психологию, основанную на «воле к власти». Адлер основал еще одну школу.

Этого не может случиться с Гаутамой Буддой, потому что, то, что ниже, не в силах понять того, что выше. Его высота была такой залитой солнцем горной вершиной и дистанция была так велика, что никто никогда даже не спросил его: «Кто же унаследует у тебя?» Там было много великих интеллектуальных последователей, но высота Будды была такова, что даже просветленные не могли и думать стать его преемниками.

Никто не наследовал Гаутаме Будде, никто не наследовал Махавире. Сам вопрос никогда не возникал, потому что никто не достигал высоты, откуда можно смотреть в самую глубину человеческих существ.

Он прав, когда говорит:

Верно то, что я взбирался на холмы и бродил в отдалении.

Как еще было мне увидеть вас, если не с высоты и не издалека?

Как можно быть воистину близко, не будучи далеко?

Это выглядит как противоречивое выражение, но это не так: вы можете быть рядом, лишь, если вы очень далеко. Дистанция создает магнитное притяжение: вы время от времени приближаетесь, и снова отходите в сторону.

Ваша основная реальность далека от другого, но в определенных точках любви, дружбы, ученичества вы можете подойти очень близко. Это гибкий феномен: удаление, приближение и удаление снова.

Чтобы какая-нибудь связь оставалась всегда свежей, всегда иной, всегда новой, человек должен научиться секрету гибкости. Муж и жена, живущие вместе годами, обязанные терпеть то же лицо, ту же географию, ту же топографию... Как долго вы можете продолжать исследовать одну и ту же женщину или одного и того же мужчину? — если вы не настолько идиотичны, что продолжаете забывать каждый день то, что произошло вчера, если у вас нет никакого механизма памяти. А порой даже у очень разумного человека его механизм памяти может не функционировать, как следует.

Хорошо известно о Томасе Альва Эдисоне, что он сделал тысячу изобретений. Подобных примеров нет во всей истории науки, и никому не удавалось превзойти его в изобретениях. Большинство из всего того, что вы видите, — электричество, кинокамера, магнитофон, радио — все это подписано Томасом Альва Эдисоном.

Но у Эдисона не было памяти; он имел потрясающий разум, но его память была почти нулем. Однажды он работал над чем-то, глубоко увлеченный. Его жена принесла ему завтрак и поставила его совсем рядом, так, чтобы не побеспокоить его, чтобы, как только его работа будет окончена, он нашел бы завтрак. Тем временем зашел друг и увидел его поглощенным. Он не хотел беспокоить его... но увидав завтрак, он подумал: «Пока он работает, я позавтракаю».

Он позавтракал, а когда Эдисон закончил свою работу, он посмотрел на друга и спросил: «Когда ты пришел?»

Друг сказал: «Только что». Эдисон взглянул на пустые тарелки и сказал: «Ты немного опоздал — я уже позавтракал — а то мы могли бы поесть вместе».

Однажды Эдисон собирался на лекцию в другую часть страны в университет. Прощаясь со своей женой, он поцеловал служанку, думая, что это его жена, и махнул жене. Его шофер вмешался как раз вовремя и сказал; «Вы ошибаетесь, путаете... вы поцеловали вашу служанку, а машете своей жене». Эдисон сказал: «Боже мой! Вы должны были напомнить мне раньше. Я так поглощен своей работой, и я видел этих двух женщин в доме столько раз, что не помню, кто есть кто. Это не в первый раз».

Гибкая связь, где вы приближаетесь и удаляетесь, не была развита — в этом одно из несчастий человечества. Мне хочется посодействовать будущему представлением о связи гибкой, а не фиксированной и мертвой.

В одной из новелл Рабиндраната, «Аакхари Кавита» — что значит «Последняя Поэма» — это не книга поэзии, это новелла, просто название такое: «Последняя Поэма», — герой новеллы хочет жениться на высококультурной и образованной женщине, которая очень богата и очень красива. Женщина соглашается, но с условием.

Это условие — у нее есть большое озеро прямо рядом с ее дворцом — таково: «Я выстрою еще один дворец для тебя по другую сторону озера, за несколько миль; ты не увидишь из одного дворца другой. Я дам тебе лодку, но мы будем жить в разных домах и никогда не будем приглашать друг друга, мы будем всегда допускать случайность — ты в лодке, я в лодке, — и неожиданно мы встречаемся под деревьями; но никакого приглашения. Так наша связь будет оставаться всегда юной, всегда свежей, всегда медовым месяцем — непрерывный медовый месяц».

Мужчина не смог понять. Он сказал: «Что же это за супружество? Если мы не живем вместе, это не супружество».

Женщина сказала: «Тогда все кончено для тебя; я не могу жить с тобой, потому что знаю: совместная жизнь обязательно убьет самое важное между нами. Я не хочу убивать это — даже если ты женишься на ком-то другом, не имеет значения. Я буду помнить тебя в своих грезах, в своих воспоминаниях, — и те золотые мгновения, что были между нами, — но я не допущу фиксированной связи».

Рабиндранат дает вам идею гибкой связи. В действительности связи нет — только любовный роман, который продолжается и продолжается, и вы никогда не ходите в контору по регистрации супружества.

Если вы не далеко, вы не можете быть рядом. Если вы остаетесь всегда далеко, любовь умрет. Если вы остаетесь всегда рядом, любовь умрет. Любовь может выжить только в непрерывно текущей связи — без крепостной зависимости, без цепей, без заключения. Я полюбил эту новеллу очень сильно. Это не новелла, а мечта о будущем человечестве.

А другие из вас звали меня, но безмолвно, и говорили:

«Незнакомец, возлюбивший недоступные выси, почему ты живешь среди вершин, где орлы вьют гнезда?

Почему ищешь ты недосягаемое? Какие бури хотел бы ты поймать в свои сети, и за какими призрачными птицами охотишься в небе?

Приди и будь одним из нас. Спустись, насыть свой голод нашим хлебом и утоли жажду нашим вином».

Альмустафа говорит: «Я благодарен за ваши приглашения, но не смог бы последовать им, потому что я знаю нечто большее, чем известно вам. Я среди вас, но я не один из вас — потому что мой поиск иной, потому что мой вызов ведет меня к вершинам, недостижимым вершинам».

Мать Кейко говорила мне: «У вас здесь столько женщин, я не хочу, чтобы моя дочь тоже была одной из них».

Я сказал ей: «Здесь каждый — индивидуальность. Хоть они и живут вместе с другими, тем не менее, каждый одинок — сам поиск является внутренним. Люди приходят сюда медитировать, а в медитации вы одиноки. Вы можете сидеть с тысячами людей, но в тот миг, когда вы закрываете глаза и вступаете в свой собственный мир, вы одни.

Я всеми силами пытаюсь разрушить толпу внутри вас и сделать вас индивидуальностью — вершиной самому себе.

Вы можете совещаться с другими вершинами, можете сидеть с другими вершинами, можете делиться с другими вершинами, но все же ваша одинокость остается чистой и девственной.

Человек может быть действительно гордым, лишь, если его одиночество девственно. В противном случае он становится рабом, он становится зубчиком колеса. В этом и состоит моя борьба против целого мира.

Все религии сводили людей в толпы — католики, протестанты, индуисты, мусульмане — все это толпы. Мои люди не толпа, каждый обладает своей собственной индивидуальностью. Вот почему я не даю вам никакой дисциплины, не даю вам никакого идеала, не даю вам никаких «должно». Я лишь объясняю вам, как осознавать.

В вашем сознании вы обнаружите свои «должно», вы обнаружите свой идеал, вы обнаружите свой путь, вы обнаружите свою цель и свой источник — но это будет индивидуальным.

Духовное паломничество — это полет от одинокого к одинокому.

Это не феномен толпы.

У религии нет ничего общего с толпами; она, по существу и окончательно, индивидуальна. Но это трудно понять.

Мать Кейко была так наполнена буддизмом — она специалист по чайной церемонии. Но я хочу знать, что за чайную церемонию она совершает, если она так раздражена, даже разговаривая со мной. Я наблюдал за ее руками: она сжимала их в кулаки, контролируя себя, как будто собиралась ударить меня. Она заламывала свои руки...

Я всегда наблюдаю за руками, потому что вы не осознаете, что делаете ими, а они, по существу, выдают вашу сокровенную суть. Ваши слова могут лгать, но ваши руки еще не знают, как лгать. Они более невинные.

Она разговаривала со мной, как будто она весьма культурная, но руки выдавали ее варварский дух.

В одиночестве своих душ говорили они эти слова;

Но будь их одиночество глубже, они бы знали, что я искал лишь секрет вашей радости и вашей боли...

Если бы вы вошли глубже в свое собственное уединение, вы бы обнаружили, что я разыскиваю не только свой источник жизни, радости и боли, но также источник вашей жизни, радости и боли — потому что они не разные.

В источнике мы — одно.

Точно как в океане, все реки становятся одним.

Вы наблюдали одно странное явление? Уже миллионы лет тысячи больших рек вливаются в океан, но им не удавалось забрать соленость у океана; им не удавалось сделать воду сладкой. Океан настолько огромен, что миллионы рек за миллионы лет нисколько не изменили его соленость. Он остается тем же самым — все те реки исчезают внутри одного источника.

Мы все — реки, которые движутся с разной скоростью, по разным территориям, но всегда в направлении океана, — где вы станете единым целым, где вы неожиданно узнаете, что реки, которые были отдельны от вас, больше не отделены.

... и охотился лишь за вашей большей сущностью, что странствует в небесах.

Халиль Джебран говорит: «Вы спрашиваете меня: "Зачем ты уходишь на вершины? Что ты разыскиваешь там в одиночестве?"»

И Альмустафа сказал: «...охотился лишь за вашей большей сущностью, что странствует в небесах... потому что и это тоже мое. Разыскивая себя, я разыскивал и вас тоже».

Но охотник был и добычей тоже...

Это очень значительное утверждение. Дж. Кришнамурти всю свою жизнь повторял одно утверждение: «Наблюдатель есть наблюдаемое, познающий есть познаваемое; они не являются двумя».

Пока вы считаете их двумя, вы в темноте и невежестве. В тот миг, когда вы видите, что охотник также и добыча, что нет дуальности между охотником и добычей, между познающим и познаваемым, между наблюдателем и наблюдаемым, между мною и вами, — дистанция становится иллюзорной, потому что в нашем истинном источнике мы — одно.

Ибо многие стрелы покинули мой лук лишь затем, чтобы вонзиться в мою грудь.

«Я думал о какой-то далекой мишени, но позже обнаружил, что мои стрелы покинули мой лук лишь затем, чтобы вонзиться в мою грудь. Я скитаюсь вдали, просто чтобы достичь своего дома, просто чтобы добраться туда, где я всегда был».

Так что цель поиска — это, по существу, пробуждение. Если ночью во время сна вам снится, что вы в Риме, и если внезапно кто-то разбудит вас, неужели вы скажете ему: «Погоди! Я должен долететь из Рима до Пуны, потому что сейчас я в Риме»? Нет, в момент вашего пробуждения Рим исчезает. Вы находите себя в своей постели, в своей комнате своего дома, вы никогда не уезжали в Рим.

Это и есть наша действительная ситуация. Мы думаем, что мы куда-то ушли, далеко-далеко от самих себя. Нет, абсолютно нет... вам только снится, что вы ушли столь далеко. В момент своего пробуждения вы вдруг обнаруживаете, что всегда были здесь — и всегда будете оставаться здесь.

Здесь и сейчас — единственное существование.

Не бывает другого существования.

И кто летал, тот и ползал; ибо, когда я расправлял свои крылья под солнцем, их тень на земле была черепахой.

Прекрасная метафора: когда мои крылья были под солнцем, далеко в небе, моя тень была просто черепахой на земле. Это была моя тень, каким бы ни было расстояние, она принадлежит мне.

Проблема в том, что вы отождествились с черепахой, тенью, и позабыли «летящего под солнцем», который является вашей реальностью. Момент вашего понимания, что отождествленность со своей тенью — это единственная проблема...

Как-то ранним утром лисица выбралась из своей норы, очень голодная, в поисках завтрака. Солнце всходило, и тень от лисицы сделалась такой длинной, что она подумала: «Боже мой! Кажется, мне потребуется, по крайней мере, целый слон, если не два, на завтрак».

Она принялась разыскивать слонов, но ей не удалось найти ни одного. В полдень солнце оказалось прямо над головой, и она опять проверила тень. Тени не было — тень была прямо под ней, даже меньше ее. Она подумала: «Что произошло? Неужто голод довел меня до такого маленького размера? Сейчас, если я получу только кролика, голод не пройдет».

Это притча Эзопа. Эзоп писал только притчи, но они несут столько смысла, что каждая притча может стать светом для вас, помочь найти самого себя.

С чем вы отождествляетесь?

Отбросьте все отождествление, и вы обнаружите свою реальность.

И я, верующий, предавался сомнению...

Люди обычно разделяют; они говорят, что кто-то верующий, а кто-то сомневается. Они не знают, как вы можете верить, если вы не сомневаетесь. Как же вы будете верить, если не сомневаетесь? И как можете вы сомневаться, если не верите? Это две стороны одной и той же монеты.

Каждый верующий подавил свое сомнение верой, и каждый сомневающийся подавил свою веру сомнением. Тут нет разницы. Самое большее, разница в том, что вы стоите на голове, а кто-то стоит на ногах. Но какая же разница?

Я слышал, что первый премьер-министр Индии, пандит Джавахарлал Неру, обычно занимался стойкой на голове каждый день в своем парке на лужайке. Однажды осла, который представлял других ослов, прислали с сообщением: «Нас большинство, а меньшинство управляет нами. Ослов в Индии в три раза больше, чем людей, — к тому же большинство из людей только выглядят как люди, но относятся они к ослам».

Ослы были очень сердиты. Они провели национальную конференцию и выбрали самого красноречивого осла, который был способен говорить за них. Осел этот стал красноречивым из-за того, что его хозяин был помешан на газетах; с раннего утра он читал газеты, а осел обычно стоял рядом. Со временем осел тоже начал заглядывать в газету. Постепенно он изучил то, что было в газетах, поскольку его хозяин имел привычку читать не про себя, а вслух. Многие люди читают вслух: если они не слышат это, они не верят своим глазам. Так осел сделался со временем почти что ученым. Его и избрали идти к пандиту Джавахарлалу Неру и сказать ему: «Меньшинство управляет страной, но мы — ослы — в большинстве, это недемократично. Мы требуем свои права!»

Двое полицейских были у ворот — привратники — но они не беспокоились насчет осла. Если бы там был какой-то человек, они бы задержали его, но это был всего лишь осел... и если он получает удовольствие от небольшой прогулки в саду, пускай порадуется — они были уставшими, почти спали, целую ночь, простояв там — только и ждали других, которые займут их место.

Так осел вошел и обнаружил Джавахарлала стоящим на голове. Осел сказал ему: «Доброе утро, сэр». Джавахарлала подскочил: он никогда не слыхал, чтобы осел разговаривал. Он посмотрел кругом... кто говорит? Осел сказал: «Пожалуйста, простите меня. Не сердитесь, я — говорящий осел».

Джавахарлал сказал: «Целый день в парламенте — с кем, вы думаете, я имею дело? И если говорящие люди ведут себя как ослы, что странного в говорящем осле? Так что продолжай и скажи, чего ты хочешь».

Осел сказал: «Мы требуем свое основное право, которое предусмотрено конституцией, но никто не обращает внимания на наше большинство».

Джавахарлал сказал: «Кто тебя впустил? Сейчас не время, сначала ты должен записаться на прием. Ты перебиваешь мое упражнение».

Осел сказал: «Я вошел на глазах у двоих привратников, и они не остановили меня. Наверное, они подумали, что осел не нанесет вреда: он не может убить премьер-министра, у него нет огнестрельного оружия. Он всего лишь бедный осел.

Но они и понятия не имели, что я ученый. И если меня не услышат, все ослы будут бастовать — мы перегородим все дороги и весь транспорт, и тогда вы поймете. Я не собираюсь записываться на прием — вам придется записаться на прием, чтобы встретиться со мной. Я ухожу, всего хорошего».

Говорят, что Неру никогда не был потрясен так сильно, как тогда, когда осел заговорил. Но в чем же разница?

Люди способны разговаривать, но если их разговор не исходит из глубокого источника молчания, он точно такой же, как у осла.

Ослов можно нагрузить Кораном, Библией, Гитой, Ведами, Торой, и они смогут нести весь этот груз. Вы думаете, это сделает осла великим ученым? Если ваша голова носит внутри только чужие идеи, разница невелика. Груз есть в вашей голове, и груз есть у осла на спине. Фактически, он нагружен меньше вас, потому что спина ограничена, а в вашей голове ограничения нет.

Ученые говорят, что один человеческий мозг может вместить все библиотеки мира — так велик объем груза, который вы можете нести. Осел не в силах нести все библиотеки мира. Поэтому всего лишь обладание другим телом, умением стоять на двух ногах не приводит ни к какому существенному и фундаментальному отличию.

Единственное различие возникает, когда вы безмолвны; тихий голос слышится изнутри, но это слышно, лишь, когда ум совершенно молчалив и пуст.

Сейчас же ум полон, а ваше сердце пусто.

Должен быть сделан обратный ход.

Ваш ум должен быть пустым — проходом, — а ваше сердце должно быть полным. Ум должен быть просто слугой сердца — тогда это прекрасный механизм. Но он стал хозяином, и это самая уродливая ситуация.

Ибо часто я влагал перст в свою рану, чтобы более поверить в вас и лучше узнать вас.

Он говорит, что вы продолжаете прятать свои раны — но вам не скрыть свои раны от меня. Часто я влагал перст в свою рану, - почувствовать, сколько боли вы переносите, узнать, что за рана у каждого. Но почему там должна быть рана вместо цветка? Рана не ваш удел, ваш удел — весенний расцвет.

И вот с этой верой и знанием я говорю:

Вы не заточены в свои тела, и вас не удержат дома и поля.

Все, что есть вы, обитает над горами и странствует с ветром.

Из своего опыта походов в горы, в леса я могу сказать с уверенностью, что вы не ограничены своими телами. Ваша истинная сущность безбрежна. Она может вмещать все небо внутри себя.

Это не тварь, выползающая на солнце погреться или роющая ходы во тьме, чтобы укрыться от опасности,

Но нечто свободное, дух, который объемлет землю и движется в эфире.

Вы не что иное, как сущность свободы, и если вы не реализовали это, вы зря потратили свою жизнь. На Востоке лучшее слово для окончательного переживания — это мокша, и мокша означает «абсолютная свобода», свобода ото всех оков — тела, ума, всего того, что ограничивает вас. Мысль, предубеждение, знание — все это накладывает ограничение на вас.

Только невинность может быть столь же безбрежной, как небо, потому что невинность не имеет пределов.

Если эти слова туманны, не пытайтесь прояснить их.

Помните это выражение. Потому что мистики беспомощны, они могут говорить лишь туманными словами. Слова не способны выразить их безбрежное переживание, они слишком малы — потому-то они и вынуждены пользоваться туманными словами, символами, метафорами, поэзией, притчами.

Если эти слова туманны, не пытайтесь прояснить их... Есть мыслители и философы, которые заняты только одной работой — они пытаются сделать слова мистиков ясными, убедительными. Но они уничтожают... они уничтожают тайну. Туманные слова обладают тайной.

Смутно и туманно начало всех вещей, но не конец их,

И я буду рад, если вы будете помнить меня как начало.

Никакой подлинный мистик, никакой подлинно мудрый человек не может сказать: «Я — конец». Он может лишь говорить: «Я — начало», — потому что никто никогда не достигал конца.

Мы живем в бесконечном, вечном сущем.

Конца нет — только рост, и большой рост. Вы все время подходите ближе, ближе и ближе, но никогда не достигаете. Но начало прекрасно, как прекрасно раннее утро, и у мудрости нет заката.

И я буду рад, если вы будете помнить меня как начало.

Жизнь и все живое зарождается в тумане, а не в кристалле.

И кто знает, может кристалл — это рассеивающийся туман?

Помните вашу тайну.

Это одно из преступлений, которое совершается наукой. Вся программа научного познания — узнать все, и узнать это ясно, кристально ясно. Иными словами, наука — это демистификация сущего. Но демистификацией сущего разрушается вся красота, вся истина, все то, что не материально, — наука хороша для объективного мира.

Религия — это тайна.

Наука демистифицирует.

Избегайте демистификации своих внутренних переживаний. Пусть они остаются тайной, потому что только как тайна они могут дышать, расцветать, расти. Как только вы демистифицировали их, вы убили их.

Вот почему наука до сих пор не пришла к выводу, что у вас есть душа, — потому что они поверят в душу, только когда смогут найти ее — анатомируя вас, разрезая вас на части, ухватив вашу душу и вынув ее. Тогда они скажут: «Да, душа есть».

Это так же глупо, как давать цветок розы ученому. Вы говорите: «Он прекрасен», — а тот скажет: «Я узнаю», — и оторвет все лепестки, разрежет их, проанатомирует и объявит: «Я не нахожу никакой красоты». Уже своим анатомированием он разрушил красоту, своим анатомированием он разрушает человеческую душу. Все, что есть прекрасного, все, что есть живого, — за пределами науки.

Где кончается наука, начинается религия.

Альмустафа прав: Помните меня всегда как начало.

Это верно насчет самой религии.

Это всегда начало.

Это всегда восход солнца, а не закат.

- Хорошо, Вимал?

- Да, Мастер.