Глава 9 Дармоеды

Глава 9

Дармоеды

В поле было жарко. Селяне привыкли к тому, что Дон Мен трудится наравне со всеми. Сначала они ощущали некоторую неловкость, но после нескольких бесед свободного общения поняли, что человек живёт взаимной отдачей. В поле крестьянин отдаёт свой труд и за уход получает пропитание. Это поле находилось в горах, далеко от селения. Немного пологих склонов, удобных для земледелия. Пели жаворонки, трепыхаясь высоко в небе. Где-то отдалённо шумела река. Удобно сочетать при работе в себе переход от Инь- к Янпроцессам. Ещё в Средней Азии Дон Мен почувствовал необходимость сливать себя с внешним миром во время жары. Суфьи умели работать на нестерпимом солнцепёке. Поднимая тяжелый текмень, они совершали вдох и раскрытие. В широком и солнечном просторе Азии закрытие неуместно, поэтому текмень настолько тяжел, что падает назад за счёт собственного веса. Здесь не так жарко, поэтому вместо тяжелого текменя, применяют мотыгу или тяпку. Она требует усилия для удара. Это тонизирует Инь — мышцы. Нужно совершать выдох.

Монотонно Дон Мен пребывал в ритмике удовольствия, работая мотыгой. Недалеко обливался потом У Тан. Солнце уже было высоко, когда на краю поля показалась группа людей. Двое были на лошадях.

— У Вэй со своей шайкой, — сказал У Тан.

— Кто они?

— Дармоеды. Занимаются разбоем. В селение не рискуют появляться, зато то путника ограбят, то у крестьян отнимут.

— Пойдём к ним, а то вытопчут поле.

Дон Мен с интересом рассматривал группу довольно молодых мужчин по мере приближения к ним.

— Смотри, какого ты батрака имеешь! — засмеялся У Вэй, повернувшись к У Тану. — Придётся поделиться прибылью.

— Я неделим, — сказал Дон Мен.

— Смотри-ка, он и разговаривать умеет, за это придётся надбавить.

— Чего ты хочешь? — спросил У Тан.

— Чего я хочу, того ты, никогда не дашь. А пока выкладывайте все, что есть, и грузите в телегу всё, что уже собрали.

— Время урожая ещё не пришло. Созрело мало что.

— Нам не к спеху. Собирайте всё, что созрело, и складывайте в телегу. Она нам тоже пригодится, и лошадь мы берём в придачу.

— Разве вы не хотите предложить свои услуги? — спросил Дон Мен У Вэя.

— А как же. Вы, надеюсь, ещё не всё съели. Вот мы вам и поможем.

— Есть — это означает взять. А что вы можете отдать?

— Смотри, какой разговорчивый. Ну-ка, Хан, отдай ему свой кулак.

Хан пошел к Дон Мену, но вдруг стал громко смеяться. Смех одолевал его так сильно, что он опустился на колени.

— Не время шутить, — сказал ему У Вэй. Но это не остано вило смех Хана.

— Ладно, я этого говоруна сейчас камнем порадую, — сказал один из парней.

Камень летел прямо в голову Дон Мена. Он взял камень слёта и спокойно положил в арык.

— Это уже кое-что. Камень пригодится для перекрытия воды. — Что ещё предложите, кроме шутовства и камня?

— Заметно, что ты смелый и тренированный, — сказал У Вэй.

— Заметно, что ты дармоед, — ответил Дон Мен. — Но всё это поправимо. Мне нужно научиться бояться, а тебе — работать.

Второй наездник снял из за плеча лук. Не спеша он вставил стрелу и выстрелил в Дон Мена. Дон Мен опять спокойно поймал стрелу и подпер ею куст помидор.

— Мало, очень мало, — бормотал он при этом. За телегу, и коня нужно работать целый год.

— Я его более крепким угощу, — сказал У Вэй. При этом он снял с седла ружьё.

— Ружьё нам не нужно, — сказал Дон Мен.

— Я тебе нечто острее, чем стрела, предложу.

— Не стреляйте. Это патриарх Дон Мен! — выкрикнул У Тан, но выстрел уже грянул.

Теперь Дон Мен разглядывал несколько крупных дробин на своей ладони.

— Я думал, что они бриллиантовые в уплату за еду, телегу и лошадь. А ты, оказывается; обманщик!

Присутствующие смотрели оторопело. Затем они разом повернули и бросились бежать. У Вэй стал разворачивать коня, но конь не слушался.

— Подожди, — сказал спокойно Дон Мен. — Мы ещё не до говорили. Даже конь это понимает. Ты должен прекратить грабить. Научись зарабатывать себе честно. Грабёж — это тоже работа. Отнимать у людей тоже хлопотно. Но этот труд не созидательный. Он разрушает вас. Он вредит вашему внешнему телу. Вас боятся, а это означает, что спать с наслаждением вы после своего труда не будете. Подумай над тем, что я тебе сказал.

Дон Мен вернулся к текменю и стал мирно и с удовольствием работать.

Весть о происшествии быстро облетела селян. Он ждали появления Дон Мена, хотя не решались ему докучать. На веранде чайной шло молчаливое чаепитие. Чай — это средство. Чаепитие — это ритуал по восстановлению жизненных сил человека. Искоса Ван наблюдал, как необычно пил чай Дон Мен. Он подносил пиалу к широко раскрытому рту. Спина была прямой. Казалось, что он сейчас проглотит пиалу. Делая вдох, Дон Мен придерживал чай глубоко во рту и совершал внутренние движения. Казалось, что от одного глотка он пил и пил огромный поток свежести. Затем, глотнув, он опускал голову и, растекался в блаженстве с мягким выдохом.

— Такого чаепития я ещё не видал, — сказал Ван после того, как чайничек свежезаваренного чая был опустошен.

— Даже вода имеет разные глубины употребления, — ответил Дон Мен. — Вот что пишется в древних рекомендациях «Законов Many»: «Вайшью, выпивая воду, должен умыть себе горло. Кшатрий должен уметь умыть себя до пупка. Брахман должен, выпивая воду, умыть себя с головы до ног. Просто пьёт чай только шудра».

— Чаепитие стало традицией на Востоке, — сказал Ван, — но многие исполняют его как ритуал. Я знаю о ритуальном чаепитии японцев.

— Слово «ритуал» ничего не говорит. Я тоже сейчас пил чай ритуально, Мне знакомы японские самураи. Это были люди высоких способностей. Я познакомился ещё в детстве с ними в Талгаре. Это были военнопленные. Они пили чай для настраивания и погружения себя в глубокий Инь. Покой, душевная тишина наполняли их при этом. Это переводит организм на «талантливость» в биохимических процессах. Я же пил сейчас чай для освежения лимфатической системы. Жарко было в поле.

— Насколько мне известно, чай пьют в Азии даже в жару и для освежения, — сказал У Тан.

— Пьют чай везде, но роль его для организма и эмоций разная. Чаепитием можно улучшить переваривание пищи, можно освежить себя и наполнить радостью, можно согреться, то есть расширить сосуды и испытать блаженный покой, можно просто пить по уму, как шудры. Мало кто пьёт чай так, как брахманы пьют воду. Больше встречается шудр. Они пьют чай, потому что им рассказывают о находящихся в чае витаминах. Им объясняют пользу чая. Им нужны обоснования умом. Вот они подражают ритуалам. Обставляют себя принадлежностями, но… не испытывают эмоций и окрасок психики от этого средства. Чай вливается в их организм, как мутная вода — в цветник.

— Это же можно говорить и о еде, — добавил У Тан, — но нас ждут.

Все знали уже больше подробностей, чем было на самом деле. Говорили, что Дон Мен рассеял шайку движением руки. Другие утверждали, что У Вэй встал на колени, почувствовав, что перед ним патриарх. Были и те, кто говорили, что Дон Мен превратил шайку и лягушек и ящериц, и теперь они трудятся на полях, очищая растения от мухоты.

— Знаю, что вы торжествуете, — сказал Дон Мен, — но почему?

— Как же. Они ведь разбойники.

— Как и вы, они тоже трудятся.

— Какой же это труд? Они отнимают.

— Разве вы не отнимаете у коровы молоко, а у овец шерсть?

— Коров мы кормим, а за это получаем молоко.

— Вы хотите сказать, что созидательным является только то, что имеет взаимность?

— Да.

— А как насчёт школьных учителей?

— Они обучают детей.

— Что даёт такая «взаимность»?

— Дети становятся грамотными.

— В чём? Они умеют после такого обучения украшать свою жизнь эмоциями и здоровьем?

— Нет.

— Может быть, дети применят свои знания в будущих семьях или в труде?

— Трудиться для здоровья они обучаются у нас. А семью строит каждый, кто как может.

— Следовательно, вы являетесь их учителями в том, где жизнь. Так чему же обучают учителя в школах?

— Думать и знать.

— Думать, следовательно, развивать ум так, чтобы он стал способствовать жизни. Я вот тоже стал учеником в мире ума. Для этого ушел из монастыря. Но пока не нашел того места, где ум даёт созидательные процессы. Может быть, учителя школ мне подскажут. Пока с древних времён в уме находили лишь источник страданий. Получается, что учителя школ нашли выход к просветлению. Они святые! Этого не сумели мудрецы.

— Как же понять, что нужно, а что вредит?

— Очень просто. Для замка есть ключ. В качестве «ключа» я дам вам простое правило. Всякий, кто преумножает жизнь, тот — созидатель. Всякий, кто делает жизнь более убогой, но при этом ест, тот — дармоед. Украсил ли вас радостными эмоциями У Вэй?

— Нет. Какие эмоции, кроме страха, может вызвать разбойник.

— Какими эмоциям, кроме запугивания, украшают жизнь ваших детей учителя?

— Дети обязаны воспитываться.

— В страхах?

— А как иначе их сделаешь послушными?

— Вы против У Вэя из-за страхов. Вы отстаиваете себя и учителей по тем же качествам, которые применяет к вам У Вэй. Может вам поступить к нему в шайку. Чем вы отличаетесь от них?

— Я — учитель школы, — сказала женщина. — Всё, что говорит уважаемый, не достойно порядочного человека, а не только патриарха.

— Вы знаете, что такое патриарх? — удивился Дон Мен. Даже я этого не знаю. Будда спрашивает архатов: «Может ли архат сказать, что он архат?». Иными словами, может ли святой сказать, что он святой, а учитель сказать, что он учитель?

— Да, я могу назвать себя учителем, — смело сказала она.

— А я не могу назвать себя учителем, — сказал Дон Мен. Почему?

— Мне понятно, — раздался мужской голос. — Учитель ста новится учителем лишь в глазах другого человека. Только тот, кто посредствам другого нашел улучшение своих качеств и сноровки, может назвать его своим учителем.

— Иными словами, сначала результат, а потом звание, — закончил Дон Мен. — Поэтому учитель никогда не сможет назвать себя учителем. Пока он обучает, результата ещё нет. А когда обучит, то результата уже нет.

— Почему «нет результата». А знания?

— Во-первых, нельзя взять чужое. Можно ли растение назвать землёй, только потому, что из земли оно взяло своё? Что касается знания, то это всего лишь потенция на будущее. Какой же это результат?! Что же берут ученики школ своего, сидя в школах?

— Умение читать, писать, знать о неведомом, — настаивала учительница.

— Хорошо, что вы не сказали: «умение решать квадратные уравнения и извлекать квадратные корни», потому что я ещё не встретил ни одного человека, применяющего квадратные уравнения при приготовлении пищи, в семье или в поле. Не встретил я таких и в рабочей среде. Но и в производстве никто не использует то, чем его заполняют в школах как «своим». Писать — это другое дело. Всякий потом станет писателем и будет совершать созидательную деятельность, если повезёт. Вот и возник вопрос о дармоедстве учителей. О каком «неизведанном» они могут поведать? Они владеют невиданными свойствами?

— Мы рассказываем детям.

— И что?

— Они теперь имеют знания.

— Они знают или владеют после этого. Вы сами владеете чем-либо, кроме слов?

— Нет.

— Итак, мы вернулись к тому, что учеников тренируют в словах и символах. Где это приложить к жизни? Говорить они научатся сами… Но, я нам помогу. Вы упражняете их ум. Вы обучаете их сосредоточению и вниманию. Непосредственное восприятие не отвлекается на конкретно обособленное. Поэтому детям тяжело даётся обучение. Тут к ним прилагают насилие и принуждают начать стареть. Дело в том, что ум закрепляет, а сосредоточение сужает восприятие. Итак, наши старички и старушки под давлением угроз проявляют успехи. Вы этому радуетесь. Вам нет дела до детей. Успехи детей — это ваши личные баллы в социальном обществе. Поэтому вы гордитесь, если ребёнок преуспевает в старении. Учителя на этом начинают паразитировать. Им тоже нет дела до детей. Если бы они понимали, какое совершают насилие и что они не чувствуют угнетенного состояния обучаемых детей, то отказались бы от этого позора. В монастырях тоже есть ученики, но из них не делают стариков. Но вот странно, их наставники не считают себя учителями. Я дал вам «ключ». Наставники занимаются созидательным процессом, как садовник помогает расти яблоньке. Учителя школ занимаются насилием, как стихия, которая губит молодую яблоню. А вы ополчились на У Вэя. Если бы я превратил этих дармоедов в лягушек, то лягушками заполнился бы весь земной шар.

— Я не понял, как чётче отличать дармоедов?

— По созидательности. Она не абстрактная. Она преумно жает жизнь в эмоциях, расцвете, умении, совершенстве. Созидательность всегда практична. Дармоеды не умеют поднять жизненные силы конкретному человеку и конкретно тут и те перь. Они обещают словами. Они кого-то критикуют тоже словами. Они создают видимость, что если вы им доверитесь, то станет жизнь прекрасной. Они говорят о будущем. Нельзя говорить о завтрашнем благе. На эту удочку ум ловит проста ков, чтобы сесть дармоедам на их шеи. Смотрите трезво на факты. Там, где обучают словам и символам, держите бди тельность. Наставники в монастырях сами владеют тем, чему обучают. Более того, они чувствуют состояния учеников. Вся кий раз они знают о процессе: совершенствует ли он молодо го человека или угнетает. Нет заранее заученных правил и знаний. То, что развивало одного, может угнетать другого. То, что развивало час тому назад, может начать угнетать теперь. Вот что такое созидательность. Люди ума не ведают такого. Они не чувствуют состояния своих учеников. Кого они вдох новят и сделают совершенным в человеческих качествах? Вот что такое дармоедство.

— Вы сказали, что дармоедов много. Где они ещё угнездились?

— Почти везде, где угнездился мир ума.

— А кто же кормит людей Запада, если мир ума там основной?

— Не все на Западе дармоеды. Пока есть созидатели в семье, в селении, в обществе, в государстве жизнь будет продолжаться. Вопрос только о том, какое соотношение между созидателями и дармоедами. Если дармоедов становится больше, то государство или семья начинают болеть. Надо знать, что дармоеды агрессивные. Более того, они себя считают не дармоедами, а благодетелями.

— В этом нужно разобраться.

— Да. Тема очень важная. Мы с утра до ночи трудимся, но всё уплывает куда-то. Заметно и тех, кто не гнёт спину в труде, а живёт припеваючи.

— Мне легче определять созидателей и дармоедов на сопоставлении, — продолжал Дон Мен. — С детства труд и жизнь для меня были радостью. Я не подразделял на главное и недостойное ни одно событие в своей жизни. Труд — это такая же моя жизнь, как и веселье можно назвать трудом. Вскоре я заметил сорт людей, которые выполняли какое-нибудь дело с ожиданием чего-то лучшего потом. Для них где-то предполагается более важная жизнь. А на действительное и натуральное своё же они плюют. Они всё время ориентируются на что-то лучшее. Меня это удивило. Я стал приглядываться к ним. Они обкрадывают себя постоянно. От дел они не получают радости, потому что их умом дело поставлено в низшее. Они с удовольствием покупают и не считают это работой. Но зарабатывать они не собираются с таким же удовольствием. Инстинкт «моё» у них работает неосмысленно. Они — потребители. Жизнь же строится на взаимности. Потребляя, нужно отдавать. Отдают деньгами, душевным отношением, способствованием в жизненных процессах. Потребители не имеют инстинкта и забот отдавать хотя бы душевностью. Семья развалится, если жена становится потребителем. Государство заболевает, когда потребители активизируются, как саранча. Так от потребителей заболел древний Рим и Советский Союз.

Такие государства должны были умереть. Такие семьи должны распасться. Итак, потребитель становится дармоедом.

— Но мы же — учителя, — работаем. Работаем, не жалея себя, — вновь высказалась учительница.

— Не только учителя школ. Недавно я был в одном селении, там врач мнит себя важной фигурой. Почему? Уже тот факт, что есть больные люди, свидетельствует о его никчёмности как профессионала. Он паразитирует на страданиях людей. Согласится ли он с тем, что он дармоед?

— Нет, конечно, — сказал мужчина. — Люди болеют, и мы им помогаем быть здоровыми.

— Желаете помогать или действительно помогаете? Пред ставим себе земледела, который искренне и в поту взращивает поле, но весь его труд идёт на борьбу с сорняками, а урожая нет. Наконец, он станет специалистом не по выращиванию урожая, а будет требовать только наличие сорняков и чтобы ему платили за это. Специалист по сорнякам и есть медик. Представим себе пастуха, который пасёт коров, но они худеют и прекращают давать молоко. Тогда он говорит селянам, что специализируется на том, чтобы коровы не дох ли. Устроит селян такой пастух? В чём результат медика, который специализируется на том, чтобы люди не дохли?

— Люди продолжают жить.

— Что такое «жизнь»? Кушать без аппетита, превознемогая тошноту? Двигаться без удовольствия в теле, а скрипеть от возникающих болей и щадить каждое движение? Щадить себя в делах и экономить движения? Смотреть глазами, не наполняясь эмоциями? Слушать лишь смысл слов? Кому нужна такая «жизнь»?!

— Людям, которые приходят лечиться. Они не хотят умирать.

— Это кто вывел такую аксиому? Они присутствовали на своей смерти? Они знают, что такое умереть? Может быть, вы, врачи, знаете смерть? Вам приходилось присутствовать на своей смерти?

— Нет.

— Почему тогда вы ставите козырем то, чего никто не знает?

— Люди сами боятся смерти.

— Людям простительно. Но вы считаете себя профессионалами. Вы мните себя грамотными, а не понимаете того, что люди убегают от страданий. Это им знакомо. Они боятся страданий. Они не могут бояться того, чего не переживали. Как они могут бояться смерти, не ведая такого? Поэтому инстинкт убегания от страданий пугает их гипотезой «худшего» страдания, то есть «смертью». Называйте тогда «смертью» максимум страданий живого человека. Это будет справедливо.

— Мне приходилось присутствовать и на настоящей смерти. Зрелище не впечатляет, — упорствовал врач.

— Своей смерти?

— Чужой?

— Вы чувствовали состояние человека?

— Некоторые сильно страдали. Я не умею чувствовать, как вы, но это заметно.

— Что заметно? Страдания?

— Да.

— А заметна ли смерть как продолжение страданий?

— Нет.

— Итак, вы сами согласились, что вас «не впечатляет» страдание умирающего.

— Это так.

— Вы согласны, что здесь резко обрывается ваше наблюдение за состоянием?

— Да.

— А причём здесь смерть?

— Вы правы. Произошла небольшая путаница. Но существенно ли это?

— Существенней, чем можно вообразить. Например, люди Запада калечат неугодных, но оставляют их страдать. Они считают, что если те не умирают, то это гуманно. Чувствуете, какое зверство! А что явилось для них оправданием? То, что смерть ещё хуже. У них даже законы поставлены так, что если человек остался жить, то наказание преступнику меньше.

— Какая дикость! — выкрикнул мужчина. — Жить калекой и страдать! Изнемогать от потери здоровья! И они называют себя цивилизацией!?

— Да. Они гордятся своей «гуманностью» лишь потому, что в мозгах поставили гипотезой смерть как худшее из состояний человека. Никто из этих «гуманистов» ни присутствовал на своей смерти, а к страданиям других они бездушны. Эта жестокость и есть следствие, простенькой гипотезы. Представьте себе зверя, который бы настигал жертву, вырывал у неё органы и куски тела, но так, чтобы животное продолжало жить. Представьте себе этого зверя, что он ещё гордился бы тем, что поедает лишь часть животных. Зато они живут потом.

— Но тогда люди Запада хуже зверей! — выкрикнул молодой парень.

— Как можно страдания ставить незначительными, в сравнении с избавлением от страданий через смерть?! — искренне сказал старик. — Смерть избавит от страданий. Поэтому она спасительница от мучений болезней и старости.

— Это такая же гипотеза, — остановил провозглашение достоинств смерти Дон Мен. — Никто не знает смерти и её состояний.

— А практика Тхёдл? — возразил пожилой мужчина, который был в монастыре. — Там практикуют стадии умирания и Малую Смерть.

— Причём здесь вы? Если кто-то пошел по воде, то ставит ся ли это в заслугу присутствующему при этом человеку, ко торый теперь знает, что по воде ходить можно? Такое достой но только людей Запада. Многие из них призывают к вере лишь потому, что Иисус Христос творил чудеса. Сами они ходить по воде не могут, потому что нет у них веры. Об этом говорит сам Иисус. Но они игнорируют его слова и причисляют себя к вере, не имея способностей на чудеса. Не уподобляйтесь этой дикости!

— Мы верим свидетельству, — упрямился мужчина.

— Вы и ещё те, кому здесь доверяют, пусть подойдут ко мне. Сейчас я остановлю надолго сердце и войду в Малую Смерть. Будьте свидетелями. Оставьте меня на несколько дней лежащим здесь. Будете удостоверять, что я мёртв. Врач вам поможет своими знаниями и принадлежностями. К жизни я вернусь сам. Ничего не предпринимать.

Дон Мен лёг на землю. Присутствующие выразили любопытство. Не часто приходится быть свидетелем того, о чём ходит легенды и считается мастерством особого ранга. Желающих быть свидетелями оказалось много. Тогда решили устроить дежурство на ночь и на всё время до намеченного Дон Меном часа.

Для Дон Мена это дело было обычным. В практике Тибета предлагают двигать своё состояние по «звезде». Это противоречило концепции У Син, где движение организма по «звезде» считается запретным. Дон Мен знал, что если не пройдёт 14 «дней», то пространство и мир деформируются. Чтобы пройти 14 «дней» нужно не задерживаться в божественных по абсолюту переживаний сознания, мирах. Эти миры представляют чистые качества. В них нет той конкретики, которая заполняет локу Земли.

Привычно сознание Дон Мена стало двигаться по содержанию «земли». Тело начало отягощаться и холодеть. Время пошло на замедление. Нужно пройти пять стадий умирания. Переход «земля в воде» не из приятных. Сопротивляется то сознание, которое служило жизни. Там оно сигнализировало об удовлетворении при жизненных процветаниях. Теперь оно теряло права. То, что было неудовлетворительным для сознания при жизни, получило здесь основные права. Тело холодеет и наливается неприятной, сыреющей тяжестью. Теперь на очереди «вода в огне». Всё закипает и разрывается на мельчайшие части. Горит и рвёт в густой пар. Сознание переходит в чистое качество дурноты. Теперь нужно пройти «огонь в металле». Тело не чувствуется. Всё слилось в мучительное переживание сознания. Огонь состояния становится устойчиво «твёрдым» и несокрушимым. Надвигается всеохватывающий, тяжелый, густой с окраской синевы мрак. Нет здесь времени. Этот огненносиний ад вошел в беспредел и нет ему конца и края. Трудно определять время там, где царствует качество. Казалось, прошла вечность, когда начался переход «металл в дереве». Туго и мучительно разрушалось всё на части. Разрушение было упорным и ломающим. Не было больше того единства, которое испытывает сознание даже больного человека. Казалось, что возврата к этому никогда не будет категорически. Последнее в умирании шло как окончательная предрешенность. Это «дерево в земле». Всё покрылось холодным и «деревянным» мраком. Динамики больше не было. Была послушная смерть. Не было о жизни даже намёка. Вялая и тягучая темнота окутывала сознание. Теперь — ответственный момент. Сейчас вспыхнет Изначальный Ясный Свет. Все муки «лопнут», исчезнут, испарятся. Такое переживание сознании не испытывает обыденный человек. Оно и есть Бог. Тибетцы называют его Вайрочаной, Всевмещающей Областью. О времени теперь речи нет. Всё, что протекает в сознании, вместится в тысячелетия земной жизни. Здесь есть изменения, но они идут не по земному исчислению. Нужно пройти Изначальный Ясный Свет, чтобы вернуться в земное измерение. В Тхёдле, наоборот, рекомендуют остаться в этом прекрасном состоянии Будды навсегда. Теперь начался вторичный Ясный Свет. Дон Мен видел, как переговариваются дежурные. Он ощущал целиком сущность населения посёлка, которое заинтриговано экспериментом. Он проходил сквозь них. Но они его не замечали. Тела в обыденном понятии не было.

— Дон Мен не может умереть, — с видом знатока говорил дежуривший парень.

— Но я фиксирую полную физическую смерть, — отвечал врач.

— Это для обыденных людей.

— Тогда — это сенсация в мировой практике.

— Что может мир знать о возможностях мастеров?

— Не скажи. В науке есть точные методы фиксации смерти.

— Я слышал, что у христиан богом стал человек, который умер на кресте и затем воскрес. Значит, факты оживления были.

— Может быть, поэтому они и считают его богом, что такое случается крайне редко.

Всё это стало уходить. Окончилось состояние «иллюзорного тела». Теперь начались этапы состояний Абсолюта для сознания. Знаний здесь нет. Здесь непосредственные состояния. Они неописуемые. Они божественные. Они и есть Бог. Голубое ощущение беспредельного Вайрочаны сменилось «Зеркальной Мудростью». Нет деления на двойственность даже в самом сознании. Беспредельный Белый Свет заполнил сознание. Оно в этом неописуемом состоянии и есть всё. Из Южной Области полился неописуемый желтый свет. Солнечная чистота и радость залили сознание. Всё это Дон Мен переживал неоднократно. Сбоя ещё никогда не было. Так абсолютные состояния сознания будут меняться семь «дней». В обыденной жизни они имеют скудное проявление в Ян-фазах. Ян не угрожает человеку. Характер Тао даже у простого человека испытывает радости и наслаждения. В Малой Смерти эти же фазы проходят абсолют. Не удивительно, что Тхёдл рекомендует задержаться навсегда о одной из этих фаз, то есть в одном из состояний Будды. Как и положено, фазы Ян сменят фазы Инь. Начинаются прекрасные, но «предупреждающие» абсолютные качества сознания. Они божественные, но обыденный человек не испытывает и мизерной доли такого. Они — «предупреждающие» лишь в мире Абсолюта сознания. В Тибете их называют «Гневными Божествами». Впереди ещё семь, «дней». Они идут по Инь-переходам. Вновь появится «земля», но теперь переживание сознания окрашивается могуществом и «вкусом» жизни. Оно сопровождается, не менее прекрасными, дополнительными окрасками. Вот появилось божественное переживание «воды». Оно окрасило несравнимым ощущением красоты сознание. Оно и есть драгоценность, оно и есть красота. Вот появилось нежное качество. Его хватило бы на тысячи миров. От него, веет жизнью, покоем, беспредельной тишиной. Начало сгущаться жизненное веяние. Мир просматривается в его целостности и мудрости. Нет ничего непонятного и требующего время для понимания. Всё понятно во взаимосвязи и разом. Нет этому знанию границ и пределов. Всё конкретно и всё Тут и Теперь. Оно вне времени и вне пространства. Настала пора «возвращаться». В Тхёдл прилагают все усилия, чтобы не вернуться к земной жизни. Дон Мену надлежало вернуться точно по назначению. Он услышал тихие голоса. И обычно он видел, не используя зрение. Это называется восприятием. Теперь он видел несколько человек, привыкших дежурить возле его тела. Он стал проявлять признаки жизни. Послали за врачом. Тот услышал слабое сердцебиение и сказал:

— Фантастика. Летаргическим сном это никак не назовешь. Это была настоящая смерть.

Дон Мен постепенно начал глубоко дышать, а затем сел.

— Я сегодня не готов к встрече с людьми, — сказал он. — Вас оповестят.

Собравшиеся с любопытством смотрели на Дон Мена. Вот он живой и весёлый.

— Но это — другой человек, — сказала женщина. — Этот значительно моложе и… светлее.

— Я тоже сразу обратил на это внимание, когда он стал приходить в себя, — подтвердил врач.

— Мы его омоложение стали замечать за несколько дней до оживления, — гордо сказал один из парней.

Дон Мен повернулся к собравшимся.

— Вы, наверное, думаете, что я буду говорить с вами о не бывалых переживаниях Малой Смерти, — начал он, — но я практический человек. Пока люди не развеют мрак обыденного существования, всё это им не доступно. Мрак заключается в конкретном и каждодневном. Поэтому продолжим тему о дармоедах.

Однако разочарования у собравшихся не проявилось. Наверное, любопытство в них было готово слушать всё, что скажет патриарх.

— Надеюсь, что врач не будет теперь настаивать, что его задача — избавлять людей от страданий?

— Я согласен.

— Но отсутствие страданий должно тут же замениться удовлетворённым сознанием. После «оздоровления» ваши пациенты испытывают прилив лёгкости, радости, любви и счастья?

— Нет.

— И вы считаете неудовлетворённое сознание здоровьем? Да.

— Вот почему я врачей называю дармоедами.

— Поясните, почтенный, — попросил седой старик.

— Парень познакомился с девушкой. Их влечёт друг к дру гу. Можно сказать, что они терпят друг друга, что прощают друг другу?

— Нет. Если есть радость, то нет слов «терпеть» и «прощать». Они оба счастливы.

— Хорошо. Вот вас влечёт интересная работа. Не терпится. Скорей бы наступил завтрашний день, чтобы её продолжить. Можно вам сочувствовать в вашей усталости?

— Нет. Усталость приятная, а отдых и сон сладкие.

— Теперь понятно, что сознание выбирает лишь удовлетворенное состояние. Семьи есть у многих, но испытывают ли они от этого наслаждение. Работают все. Значит дело не в особой работе и не в том, что кому-то в семье повезло. Всё зависит от вашего настроя и окрасок психики. Тогда появляются мастера и специалисты. Их назначение не в том, чтобы выбрать «правильную» и «справедливую» работу. Работа ведь никакая. От одного и того же труда один получает иллюзию и радость, а другой хиреет. Как вы обеспечите «правильную» жизнь, если сознание настроено на отрицание?! Но вернемся к специалистам. Если кто-то кушает за счет человеческих свойств, то возникнет вопрос: кушает он, продолжая плодить в человеке страдания, или поворачивая оступившееся существо и организм человека к радостям? Представьте себе, что исчезли больные и страдальцы. Что будут кушать дармоеды, которые угнездились на человеческих невзгодах. Получается, что они должны радоваться несчастьям человека, иначе умрут с голода. Получается, что они должны благодарить судьбу и бога за то, что несчастье сыплется на людей.

— Понимаю, — сказал рядом сидящий мужчина. — Все, кто кормится на горе людей — паразиты.

— Это ещё не всё, но уже хорошо сказано. Таких тоже много. Лекари, колдуны, «маги», целители, врачеватели, шаманы. Всех не перечислишь. Хоть от одного ушел человек счастливым? Вот и получается, что если он станет счастливым, то больше к этому «врачевателю» не придёт. Вымрут с голоду настоящие целители.

Дружный смех прокатился в толпе. Забавно говорит Дон Мен, но убедительно. Не могут все быть счастливыми! Утопия. Да и факты показывают, что страдальцев больше, чем людей удовлетворённых. Что-то он не договаривает.

— Не считайте меня пустозвоном, — пошутил он, — я не стану говорить о том, что в монастырях нет больных монахов. А ведь там есть и те, кому давно уже за двести лет. Это вы приучили себя к тому, что с возрастом человек обязан болеть. Откуда такие убеждения? Вот на дереве вырастают яблоки. Если они незрелые, то здоровые, а как только станут зреть, то будут гнилыми и. червивыми, то вы вырубите это дерево. Чем человек лучше дерева? Откуда такая привилегия быть гнилым и червивым с возрастом?! Ну да ладно, я говорил не обо всех, а — о специалистах. Понятно? Ведь они берутся за человеческое благо. С, них и спрос. К ним речь о созидателях и дармоедах. Какие претензии к хлеборобу и пастуху? Они созидают. А вот если пастух станет обучать коров читать и писать, то показателем должен быть повышенный удой и прекрасное здоровье коров. Если пастух начнёт врачевать коров, то удои тоже должны расти. Представьте себе, если такой врачеватель удовлетворится лишь тем, что коровы не издохли. Как вы отнесётесь к такому пастуху и врачевателю коров, которые со стеклянными глазами будут утверждать, что они не дармоеды? Станете вы их кормить?

— Пастух и хлебороб, и охотник уже кормят себя. Конечно, их к дармоедам не отнесёшь.

— Речь о той прослойке населения, которая живёт только от улучшения психических и прочих показателей созидателей. Поняли, где опасность стать дармоедом? Они кушают и оправдывают себя лишь на улучшении человеческих качеств.

— Таких у нас в селении немного.

— Ваше селение имеет традиции созидателей. Дух селения, настроения людей, отношения друг к другу носят созидательный характер. Даже больных семей не так много. Не многих поразили сравнения и сопоставления ума. А вот в больших городах или на Западе дармоедство становится традицией. Это тоже характер. Дармоеды всё обосновывают по уму. Нельзя сказать, что они бездельники. Многие трудятся искренне и не покладая рук.

— Если они работают, то можно ли их назвать дармоедами?

— Назовёте ли вы дармоедами наставников в монастырях, если результатом их труда является процветание молодёжи и монахов?

— Нет.

— Но наставники не пасут овец и коров. Они не выращивают хлеб и рис. И тем не менее они — созидатели в человеческой среде. Их полем являются люди. Если полем для выращивания риса или разведения пчёл служит природа, то для врачевателей, наставников, учителей, политиков полем является человеческое общество. Выращивающий рис, пасущий овец, собирающий мёд, должны с ними поделиться. За что?

— За повышение жизненных сил и настроения. Тогда и работается легче, и отдать не жалко. Вот Вы, светлейший, доставляете всему селению радость. Напрасно Вы работаете в поле. Разве мы не накормим вас с гордостью, что такой человек был в гостях?

— Я перестраховываюсь от возможного дармоедства. А в поле я гарантирован как созидатель. Тем более, что у дармоедов развиваются страх и агрессивность. Вы заметили, что именно они стремятся к перераспределению человеческих благ. Возьмём, к примеру, любого руководителя. Нужен особый талант, чтобы сообщество или государство процветало за счёт созидательного единства. Спрошу вас: можно ли настоятеля монастыря назвать дармоедом — ведь он не трудится в поле?

— Нет.

— Почему?

— Если все в монастыре процветают в прекрасном здоровье и духе, то какой же он дармоед?!

— А если государство идёт в упадок? Если люди в психических страхах, если здоровье снижается, а преступность растёт?

— Такой правитель не только дармоед, но и преступник.

— Таких руководителей-преступников вы найдёте сколько угодно в странах Запада. Но у них огромная ответственность и перед другими прослойками. Например, врач или служитель права может и не быть дармоедом, если народ в государстве процветает.

— Поясните, почтенный.

— Представьте случайного, а не талантливого настоятеля монастыря или Далай Ламу. Одни на место руководителя попадают по таланту, другие стремятся туда же по шкурным интересам. Так вот, что произойдёт в монастыре, если на место наставника попадёт шкурник?

— Монастырь превратится в срам.

— Хорошо сказано. Шкурник тут же приспособит те же самые традиции для других интересов. Он инстинктом будет ощущать дарования только в таких же шкурниках. Начнётся агрессия на созидателей. Так разрушались великие империи. Так пала империя Советскою Союза. Когда главой государя в становится шкурник, оно начинает болеть. Даже в простой семье, если у кого-то возникнет неосознанный инстинкт потребителя, семья заболеет и умрёт. Шкурник во главе государства монастыря, сообщества или семьи считает «талантливыми» только свойственные ему инстинкты потреблять.

— Но каждый человек является потребителем.

— Не путайте потребление как заслуженное и естественную потребность с инстинктом потребителя.

— Как в этом разобраться.

— Насыщающий себя ест ту пищу, которая есть. Он довольствуется этим. У него нет агрессии к тому, что кто-то ест вкус нее и живет богаче. Он живет с удовольствием в той семье, которая у него есть. Инстинкт потребителя гонит к сопоставлению: как питается кто-то, как богато он живёт, какие счастливые бывают семьи. Он может отравить себе и ближним жизнь жалобами на нехватки и претензиями. Если в его руки попадает власть, то он тут же примени ее к насилию. Такой из жалобщика тут же превращается в угнетатели и деспота. От такого пощады не жди, так как кроме шкурных инстинктов у него ничего нет. Поэтому такие уверены, что они действуют во благо общества или семьи. Потребители жаждут власти и заслуг, созидателю это не нужно. Потребители жаждут наград и похвал. Похвала созидателю введёт его в смущение. Потребители любят заседать на почётных местах и принимать всевозможные почести. Они не созидатели, но все заслуги созидателей приписывают своему «гению». Потребители рвутся к власти. Созидателю власть чужда, так как он живёт инстинктами единства. Потребители не имеют талант к единству, поэтому создают его силой. Вы встретите семьи, где силой, а не радостью, выполняются семейные обязательства. Вы встретите государства, в которых наращиваются средства насилия и службы насилия. Везде есть симптом.

— Получилось, что шкурники, паразиты…

— А это кто такие?

— Те, кого уважаемый называет дармоедами и потребителями. Все они одного сорта люди!?

— Точно подмечено. Тогда можно найти чёткую грань. Созидателей поставить по одну сторону, а весь этот сброд — по другую. Их можно назвать мутантами, так как они, живя в человеческом обществе, потеряли качество единства. Так как любой мутант причислит себя к созидателям, то также нужен «ключ». Какие мы видим закономерности?

— Мутант может жить только за счёт человеческого общества и внутри его.

— Мутант преследует личные интересы.

— Это не совсем чётко, — поправил Дон Мен. — Именно мутанты уверены, что они живут для других. Это выгодно для прикрытия шкурных интересов. Они громче всех говорят, что стараются для семьи, для народа, для человечества.

— Но есть факты. Если семья не имеет радостей, а государство хиреет, то что оправдает бездарь?!

— Итак, уточним. Факт и только факт есть свидетель, — сказал Дон Мен. — Все дармоеды и шкурники прикрывают факты обвинениями кого-то или обещаниями. Но их легко узнать по словам, которыми игнорируется факт. Понаблюдайте за семьей, в которой угнездились шкурник или потребительница. Они никогда не признают за собой вины, а ищут причины в другом человеке. Созидатель живёт единством. Это означает, что неуспех всех он переживает как свой неуспех, а чужой удаче радуется как личному успеху.

— Мутанты агрессивны к созидателям.

— Не совсем так. Созидатели, пасущие коров и овец, выращивающие рис и хлеб безобидны. Дармоеды просто отнимают у них или силой, или сетью поставленных законов в свою пользу. Что может сделать созидатель. Но другое дело созидатели той группы, которая также живёт на поле общества. Вот эти и представляют опасность для шкурников и любого мутанта.

— Но ведь они тоже созидатели. Какой от них вред? Какой вред может принести наставник или настоятель монастыря?

— Вы, наверное, знаете, как император отравил первое поколение монахов монастыря Шаолинь. Вреда от них не было. Только польза. Но император усмотрел своим инстинктом в том опасность. Какую?

— Он не ощутил в них свои инстинкты.

— Вот это сказано точно, — одобрил Дон Мен. — Мутант зрит только себе подобного. Любое иное им отрицается. Мутанты всегда агрессивные или в словах, или силой. Они не признают иное, кроме того, что угождает им. Впрочем, иных свойств у них нет. Поэтому они действуют искренне. Они будут смотреть на вас стеклянными глазами в недоумении. Им не дано видеть иное. В том главная опасность, истекающая от мутантов. Они кучкуют вокруг себя себе подобных.

— Поэтому созидатели в обществе обречены?

— Только в больной семье, в больном сообществе, или в больном государстве.

— Но как тогда выздоровеет больное тело?

— Посмотрите на организм больного. Может он выздороветь по-настоящему, то есть когда жизнь опять в эмоциях и приятном теле?

— Может. Я был крайне болен. Теперь я, после общения с Дон Меном, знаю причины, — поднялся с места мужчина. Страдания дошли до того, что жить не хотелось. Замучили боли. Я стал неработоспособным. Но однажды я встретил монаха. Сначала он, к моему удивлению, сказал, что вся причина во мне. Я усомнился. Что, я враг сам себе?! Но монах говорил просто и искренне. В нем не чувствовалось разглагольствования и философствования. Я прислушался. Пришлось преобразовывать самого себя. Я поселился далеко в горах и питался кое-как. Да и не до питания было. Монах поселился со мной. Трудное это дело, перерождать себя… и, в то же самое время, крайне простое. Затем мне помогли в монастыре. Теперь я по молодел и испытываю радости в жизни.

— Итак, тело было всё тем же. Не были заменены внутренние органы. Не сменились глаза и уши. Что поменялось в пользу жизни?

— Прежде всего, мировоззрение, — ответил мужчина. — Оно может быть искренним, но разрушительным. О, как это просто и незаметно!

— К какому органу относится мировоззрение? К слуху, к зрению, к обонянию?

— К уму.

— Как ум стал созидательным? Ведь до этого он был в организме дармоедом.

— Я не такой наблюдательный в смене свойств ума… Однажды я заметил, что радуюсь успехам монаха, который тренировал себя в чудесах. Затем я стал замечать, что мне доставляет удовольствие помогать людям случайным и не знакомым. Я не испытывал ожидания благодарности совершенной мной помощи. Если у меня было больше, то я рад был поделиться. Если у меня была скудная еда, то я ждал голода и ел хлеб, запивая родниковой водой с таким наслаждением, которое не испытывал раньше от роскошных блюд.

— Вы заметили появление у рассказчика двух свойств?

— Всё, что он говорит нам понятно, но различий в опыте сложной жизни мы ещё не видим.

— Он говорит о радости от присутствия монаха и других людей. Он с удовольствием помогает им и испытывает именно в этом удовлетворение. Представьте себе семью, в которой все рады друг другу лишь потому, что есть другой. Вот сын пришел с порванными штанами. Бить его или не бить? Что важнее: человек или предмет?

— Не со зла же порвал.

— А где найдёшь деньги на покупку других штанов?

— Нужно обучать его быть осмотрительным.

— Вот вам и примеры в этих высказываниях, — остановил их Дон Мен. — Сын порвал штаны по своей неловкости и несовершенству в ориентации. Учите, что всё это — сложный комплекс существа, а не правила ума. Вы можете его этому научить?

— Нет.

— Что же вы от него требуете? Другого существа?

— Вы правы, почтенный.

— Теперь о штанах, которые не купишь. О чём сказала эта женщина?

— О себе, она заведомо печётся о материальном благополучии. Нет ей дела до своего сына, — сказал печально мужчина.

— Только людям Запада привычно неживое и материальное ставить превыше живого и человека. Они радуются приобретению очередных квартир и машин, но не восторгаются с появлением в семье даже пятого ребёнка, — сравнил Дон Мен, — но вернёмся к возможности оздоровления. В качествах рассказчика появились качества единства. Приведу пример, и исламе пророк Мухаммед упрекает богатых за то, что они не накормили сироту, не помогли бедному, не приютили путника. Какой прок от перечисленных людей богатому? Но с каких позиций говорит пророк?

— С позиций созидателя.

— Угоден был Мухаммед богатым?

— Нет.

— Они признали не веру пророка, а его силу. Это им понятно. Это на их языке. Но станут ли такие верующими? В них живёт инстинкт шкурников. Этот инстинкт отрицает созидателя. Вот мы и пришли к тому, что на поле человечества пасётся два типа людей: созидатели и мутанты. Лишь созидатель может помочь оздоровить тело. Но, как следовало из рассказа, мировоззрение и инстинкты придётся поменять. Поэтому болезненны для паразитов пророки и созидатели. Говорят непонятно. Живут не так, как все. Настраивают общество против. А так хорошо было. Всё по закону, по правилам, по общественному мнению и согласию.

— Если есть общественное согласие, то тело семьи или общества не будет больным даже в суровых испытаниях.

— Это верно, но мутанты под согласием имеют ввиду насильственное послушание по законам, писанным под себя. Кто создаёт эти законы: пастух, хлебороб, кормилец?

— Есть неписаные законы и в семьях, — сказала женщина. Там тоже есть или единство, или насилие.

— Что же может сделать созидатель, тот, который живёт за счёт общества? Как он может оздоровить больное тело?

— Хорошо, что нас это не касается.

— Коснётся. Паразиты просачиваются даже сюда, в горы. Они — как тараканы.

— Хуже. У них есть сила.

— Именно этим я сейчас с вами и занимаюсь, — сказал Дон Мен.

— Созидатель имеет силу в здоровом обществе. Пример этому — наставники в монастырях. А если тело поражено паразитами? Какая тогда сила у созидателя?

— Сила созидателя в том, что он созидатель.

— Ты что, созидатель? Я прочувствовал реальность в своей семье. Что я могу, кроме развода?

— А откуда ты заметил, что семья больна? По себе?

— Как это «по себе»?

— В том-то и штука, что ты бы иначе не заметил потребителя в своей жене.

— Да. Действительно, получается несовместимость. Если я рад своим ближним, то должен радоваться их недостаткам.

— И недостаткам соседей тоже, — пошутил кто-то.

— Я думаю, что созидатель чувствительнее других к несправедливости.

— Что под этим подразумевать? Паразит громче всех кричит о несправедливости потому, что ему досталось меньше.

— Я о другом. Кричат паразиты для себя. Чувствительность к несправедливости по отношению к другим должна отличать созидателя. При этом, чтобы паразиты не видели себя в «других», созидатель должен забыть про себя. Вот тебе и ответ на «слепую любовь» в семье — ставить себя в жертву…

— Посадить жену на шею, — раздался смех.

— Нет. Если жена не чувствительна к единству, то кто ей подскажет. Только зрячий может указать дорогу слепому.

— Умная должна быть жена.

— А иначе, развод. Положение безвыходное.

— Дома ты устроишь развод, а какой «развод» можно устроить в больном обществе? Дон Мен говорил, что веру Мухаммеда признали через силу.

— Да и святые уединялись в горах и монастырях. Никто не брался за эту задачу.

— Вот тебе и «развод», который устраивали просветлённые с больным обществом.

— Что скажет нам Дон Мен?