Расстояние между звездами заполняют люди

Расстояние между звездами заполняют люди

С какой скоростью мчится свет? Майкельсон и Морли измерили это при помощи сложной системы труб и зеркал: 300 000 км/сек. А люди это знали давно. Обернувшись лучом, герой сказки мгновенно огибает вселенную и оказывается в тридесятом царстве. Тридесятое царство — это и есть 3х105, если в километрах считать, то самое царство света.

Пусть влюбленные удалятся друг от друга на любое расстояние: если с одним случится беда, другой почувствует мгновенно — таков язык любви, язык света.

Человеческий глаз различает такие тонкости, как волновая природа света. Поглощая квант света, сетчатка фокусирует его как волну. Это значит, что реальности микромира отнюдь не пустая мозговая абстракция для человека.

Вспомним еще раз важнейший закон микромира — принцип неопределенности В. Гейзенберга, вытекающий из квантово-волновой природы микрочастиц: определяя «где», мы не может сказать «когда», и, наоборот, зная «во сколько», мы не определим «где». Когда — это волна, где — это частица. Быть фотону частицей или волной, зависит от наблюдающего прибора. Глаз предпочитает иметь дело с волной, а это значит, что он выбирает волновую вселенную света. Но если на наш глаз упадет частица-вселенная «максимон», «фридмон», «планкион», восприняв ее как волну, мы фактически выберем другую вселенную. Вселенная зависит от взгляда. При этом в нашей волновой вселенной будет постоянно и параллельно присутствовать ее теневой двойник — вселенная квантовая. Это означает, что все мы живем, как минимум, в двух мирах. Наш глаз видит волновой мир, но внутри него таится мир той же величины, но квантовый.

Я думаю, что отношение к небу как к величайшей тайне не следует считать данью тем или иным временам. Восторг перед видимым и невидимым мирозданием вечен. Он вспыхивает, как огонь, от соприкосновения очей с небом тысячелетней давности. Ведь это удивительно: на наши глаза воздействует свет звезд, каким он был 1000 или 500 лет назад. Получается, что глазами мы видим не только сквозь бездну миллионов световых лет, но и сквозь реальную для земли бездну времени.

Во вселенной мчится луч света. Если мы увидим его «здесь», это «миг», но чем дальше от нас будет наблюдатель, фиксирующий это мгновение, тем больше это мгновение будет растягиваться, вплоть до вечности. «Здесь» мгновенно, «там» всегда. Это значит, что наша жизнь «там» окажется мигом, а этот миг «здесь» будет длиться вечно «там».

Мне кажется, что весь космос — это гигантский банк мгновений, сияющий с неба звездами. «Остановись, мгновенье, ты — прекрасно» — это всего лишь прорыв к вселенскому времени. Каждый миг длится вечно, и каждая вечность — миг.

«Я помню чудное мгновенье…» Запоминание и есть момент вселенской магниевой вспышки, когда миг переходит в вечность.

Ныне кое-что новое приоткрылось в моделях теории относительности и квантовой физики микромира. Однако для современного человека все эти открытия не имеют осязаемого гуманитарного смысла. Все это происходит с какой-то загадочной «материей», а не с нами. Вот величайший предрассудок нашего времени.

Антропный принцип мироздания гласит, что вселенная на всех этажах, на всех уровнях согласована с человеком. Физический смысл такого согласования ясен. Поэтическое значение антропного принципа должен открыть сам Герой всех космических событий — человек космический.

Человек — существо мыслящее, страдающее, любящее, ненавидящее, гневное, доброе, радостное, печальное, счастливое, чувствующее, ощущающее и, как сказал Достоевский, «ко всему привыкающее». Добавим, что он еще существо излучающее: десять излучений плюс гравитация.

Как и все тела во вселенной, он притягивается и притягивает. Сила притяжения земли господствует на земле. Но земля подчинена солнцу, солнце — галактике, галактика — метагалактике, и везде есть гравитация. По Эйнштейну, гравитация — это кривизна пространства. По Владимиру Соловьеву — сила любви. Не будем гадать, в любом случае это вселенское свойство человека и мироздания.

Итак, вот тело вселенского человека. Оно состоит из света видимого и невидимого.

Гравитацию мы ощущаем как тяжесть, инфракрасный свет как тепло, видим спектр радуги. Но невидимая часть спектра — самая большая. Мы осязаем свое вселенское тело — вес телесный, но не видим его в излучениях и не чувствуем свой космический спектр, излучаемый от нас и к нам. Видимо, вселенское тело человека выглядит как интерференция расходящихся от него и сходящихся к нему волн. Этот пульсирующий клубок автоволн сливается с пульсацией видимого и невидимого спектра излучений звезд галактики и всего мироздания в целом. В нем закодирован метакод, световой код мироздания, нашептавший человечеству Библию, Бхагаватгиту, Коран, Упанишады, Книгу перемен «Ицзын», теорию относительности и всю поэзию.

История человеческой культуры знает множество кодов:

двоичный — от солнечно-лунного до азбуки Морзе; троичные коды широко распространены в мифологии — три царства, три мира (земной, небесный, подземный), три брата, триада богов (Шива — Брама — Вишну). Важную роль играет троичный код в физической картине мира, построенной в доэйнштейновский период из трех координат — трех измерений пространства (ширина, глубина, высота). Кстати, физики и космологи напряженно ищут причину трехмерности пространства нашего мира.

Пятеричные коды также присутствуют в древних культурах, взять хотя бы знаменитую пятерицу поэм, созданную Джами, а затем повторенную Фирдоуси, Низами, Навои… Пятиосевая симметрия — важнейший признак живого.

В таблице дана развертка четырехзначного кода, которому принадлежит особая доминирующая роль не только В культуре, но и в самом возникновении жизни.

Открыватели генетического кода нередко сравнивали его строение с правилами карточной игры. Код оказался «четырехмастным», он состоит из четырех оснований кислот. Все живое на земле имеет единый код.

Но и в культуре четырехзначному коду принадлежит особая роль. Четыре фазы луны научили человечество счету и легли в основу лунного календаря. Согласно общей теории относительности наш мир представляет собою четырехмерный пространственно-временной континуум. Юнг отмечает архетипическое значение четырех направлений пространства, изображаемых крестообразной фигурой.

Пространство-время — это четырехмерное поле, считал Эйнштейн.

Язык, говорил Н. Марр, восходит К четырем первоэлементам: «сал», «бер», «ион», «роч».

Четырьмя первоэлементами оперирует современная физика: гравитация, электромагнетизм, сильные взаимодействия, слабые взаимодействия. Интересно, что в антропном принципе мироздания большую роль играет диапазон физических констант от 10–40 (микромир) до 1040 (макромир). Загадочный — «сорок сороков» — срок, и опять же четыре, хотя и умноженное на десять. Здесь есть основания для разговора о «четырехмастном» вселенском коде, хотя, конечно, это лишь часть общего метакода.

Четырехмастный код находится как бы в середине метакода. С одной стороны, из него легко образовать наиболее распространенный двоичный код, а с другой, при утроении он дает и двенадцатизначный код. Знаменитая система китайской книги «Ицзын» строится на шестидесятизначном коде, содержащем в себе все указанные коды.

Есть еще код семи звезд. Постоянно над нами Повозка Мертвых — Большая Медведица: «Эй, Большая Медведица, требуй, чтоб на небо нас взяли живьем!» (В. Маяковский). Семь звезд Медведицы, семь звезд Ориона — семь струн света, натянутых от человека к небу. Их звучание в мироздании — песнь Ариона, арфа Орфея. Об этом в стихотворении Пушкина «Арион». Поэт играет на этой арфе еще при жизни и слышит звуки божественной игры звезд.

Количество звезд на небе сопоставимо с количеством клеток мозга. Мозг — это небо, спрессованное в черепной коробке. То, что принято называть «подсознанием», — это ночное небо, невидимое при дневном свете разума. Звездный язык подсознания так же нем, как иероглифы созвездий, но при соприкосновении мозга с небом, зрения со звездами считывается вселенский код.

ПОЗАДИ ЗОДИАКА

Небо — гаечный ключ луны —

медленно поверни,

из резьбы вывернется лицо,

хлынет свет обратный

на путях луны

в пурпурных провалах,

друг в друге алея,

в том надтреснутом

мах и пристанище,

ночная грызня светил.

Марс, Марс —

каменное болото,

костяное сердце,

отзовись на зов.

В мерцающей извести

чернеющие провалы.

Кто поймет эту клинопись

провалов носов и глаз,

черепа — черепки

известковой книги.

Твоя звенящая бороздка,

долгоиграющий диск черепной,

повторяющий вибрацию звонких гор,—

в этом извиве

прочтешь ослепительный звук тошнотворный,

выворачивающий нутро,

и затухающий

взвизг

при скольжении с горы вниз

в костенеющую черепную изнанку.

За этой свободой

ничем не очерченный,

не ограненный,

за этими пьянящими контурами

проявляющейся фотобумаги

не ищи заветных призраков,

не обременяй грядущим

твое громоздкое

шествие в неокругленность.

И тогда эти камни,

щемящие камни,

отпадая от тела,

упадут в пустоту.

Ты пойдешь по полю,

Наполненному прохладой,

отрывая от земли букет своих тел.

(К. К.)

Во все времена устремлялись рыцари света за чашей Грааля и своими путями выходили к световому конусу мира.

Битва света за чашу Грааля продолжалась в средневековой Англии. Глянем на небо глазами рыцарей Круглого стола, ищущих светлую чашу Грааля в небесном царстве. Вот престол — Плеяды. Вот священник с воздетыми руками — Орион. Вот между рук его три звезды — три старца. Чаша — созвездие Чаши. Сияющий Ланселот — созвездие Персея. Об этом говорится в романе Томаса Мэлори «Смерть Артура».

«…Увидел он, как отворилась дверь в тот покой и оттуда Излилась великая ясность, и сразу стало так светло, словно все на свете факелы горели за той дверью…

И взглянул он через порог, и увидел там посреди покоя серебряный престол, а на нем священную чашу, покрытую красной парчою, и множество ангелов вокруг, и один из них держал свечу ярого воска, а другой — крест и принадлежности алтаря. А перед священной чашей он увидел блаженного старца в церковном облачении, словно бы творящего молитву. Над воздетыми же ладонями священника привиделись сэру Ланселоту три мужа, и того, что казался из них моложе, они поместили у священника между ладоней, он же воздел его высоко вверх и словно бы показал так народу.

…Шагнул он за порог и устремился к серебряному престолу, но когда он приблизился, то ощутил на себе дыхание, словно бы смешанное с пламенем, и оно ударило его прямо В лицо и жестоко его опалило». Да, небесный огонь опаляет. Во все эпохи в небесах идет битва света. Небесная битва и битва земная слились воедино в пророческой поэме Осипа Мандельштама. Поэма написана им в воронежской ссылке в феврале — марте 1937 года. Она вся пронизана предчувствием грядущей мировой войны и превращается в битву света с темнотой. Звездная, «ясно-ясеневая», чуть-чуть «красновато-яворовая» огненная аура Мандельштама достигает из окопа земли двух небес. Его череп — «звездным рубчиком шитый чепец» — становится уже знакомой нам чашей небес. Он ощущает всей сетчаткой бег лучей и мчится за ними со световыми скоростями, и по уже известным законам метакода выходит к светлой чаше конуса мировых событий. Улетая туда, в горловину чаши, он видит, как мчатся обратно «белые звезды земли», становясь по законам теории относительности «чуть-чуть красными», — это знаменитое красное смещение, возникающее при разбегании галактик. Это высокая поэзия и гениальное описание антропной космической инверсии. Оно подлинно пережитое и потому пророческое. Словно поэт уже прошел сквозь войну и теперь помогает нам уже оттуда лучами своей «яворовой» ауры.

До чего эти звезды изветливы!

Все им нужно глядеть — для чего?

В ожиданье судьи и свидетеля,

В океан без окна, вещество…

Научи меня, ласточка хилая,

Разучившаяся летать,

Как мне с этой воздушной могилою

Без руля и крыла совладать.

И за Лермонтова Михаила

Я отдам тебе строгий отчет,

Как сутулого учит могила

И воздушная яма влечет.

Шевелящимися виноградинами

Угрожают нам эти миры,

И висят городами украденными,

Золотыми обмолвками, ябедами,

Ядовитого холода ягодами —

Растяжимых созвездий шатры…

Сквозь эфир десятично означенный

Свет размолотых в луч скоростей

Начинает число, опрозраченнмй

Светлой болью и молью нулей.

И за полем полей поле новое

Треугольным летит журавлем,

Весть летит светопыльной обновою,

И от битвы вчерашней светло.

Весть летит светопыльной обновою:

Я не Лейпциг, не Ватерлоо,

Я не Битва Народов, я новое,

От меня будет свету светло.

Аравийское месиво, крошево,

Свет размолотых в луч скоростей.

И своими косыми подошвами

Свет стоит на сетчатке моей…

Неподкупное небо окопное —

Небо крупных оптовых смертей —

За тобой, от тебя целокупное,

Я губами несусь в темноте…

Для того ль должен череп развиться

Во весь лоб — от виска до виска —

Чтоб в его дорогие глазницы

Не могли не вливаться войска?..

Мыслью пенится, сам себе снится —

Чаша чаш и отчизна отчизне,

Звездным рубчиком шитый чепец,

Чепчик счастья — Шекспира отец…

Ясность ясеневая, зоркость яворовая

Чуть-чуть красная мчится в свой дом,

Точно обмороками затоваривая,

Оба неба с их тусклым огнем…

Для того заготовлена тара

Обаянья в пространстве пустом,

Чтобы белые звезды обратно

Чуть-чуть красные мчались в свой дом?

(Февраль-март 1937 г.)

Человек может расширить до бесконечности свой слух, свое зрение, даже ощущение своего тела, он может стать существом космическим уже сейчас, находясь в пределах земли. Наш глаз не различает ультрафиолетового излучения, наш слух не слышит ультразвука, мы не можем видеть многие реально существующие вещи, скажем, четвертое измерение, четвертую пространственно-временную координату вселенной. Не можем видеть вполне реальное искривление пространства и времени, открытое общей теорией относительности. С этим не мирится литература. Она создает свои модели мироздания, видимые, слышимые и воспринимаемые человеком, безгранично расширяющие пределы его восприятия.

Мистерия литературы — это, прежде всего, грандиозный проект космической переориентации человека.

Доктора философских наук Ю. Школенко, критикуя в книге «Космический век» теорию метакода, сообщает множество любопытных подробностей, на мой взгляд, только подтверждающих правильность моего пути. Приведу эти высказывания полностью:

«За рубежом да и у нас в стране предпринимаются попытки связать некоторые феномены общественного сознания, особенно культуру и искусство, с естественными феноменами во Вселенной, сопоставить нащупываемые наукой законы эволюции Вселенной с законами человеческого мировосприятия, образного мышления, подсознания. Задача на первый взгляд недостижимая, но в принципе не лишенная смысла, тем более что древняя идея единства космоса и человека, макро- и микрокосма, признается и обосновывается современными космологами.

К сожалению, подчас эта задача решается на уровне умозрительных построений, по сути дела, идеалистических и граничащих с мистикой. Например, американский физик Хейнц Пейджелс полагает, что единый «космический код», представляющий собой некое «послание», управляет не только естественными процессами во Вселенной, но и социально-культурными процессами в человеческом обществе. Существует ли «космический код», разумеется, не в виде «послания» от внематериального субстрата, то есть бога, а «встроенный» материей в самое себя, сказать пока трудно. Но вот генетический код, относящийся к биологической ступени движения материи, существует бесспорно. Проникновение в тайну генетического кода, программирующего развитие всего живого на Земле, конечно, может приоткрыть завесу еще более грандиозной тайны — возникновения живого из неживого… Этот процесс, как показывают последние данные астрофизики и земной планетологии, явно имеет не только земные, но и космические истоки. Однако считать запрограммированным этим генетическим кодом, в свою очередь ведущим начало от «космического кода», развитие разума и культуры на Земле было бы ошибочным. Социальные процессы имеют собственную природу и собственные закономерности — те самые закономерности, основу которых составляют коллективность и орудийная деятельность, о чем мы уже говорили и что снимает мистическую тайну с процесса превращения живого в разумное.

А между тем вот какие, например, изыскания в области космоса и культуры проводит профессор из Лилльского университета Б. Же (Франция). Анализируя сказки Пушкина (о попе и его работнике Балде, о мертвой царевне и семи богатырях, о золотом петушке и о царе Салтане), он усматривает в них «космическую ось социальности», которая, если она разрушается (скажем, отказ царя отдать звездочету шемаханскую царицу в благодарность за золотого петушка), ведет к гибели разрушителя. Профессор Же верно замечает, что всякая сказка уходит корнями в первобытное сознание, но само это сознание, по его мнению, уходит еще дальше — во все ту же «космическую ось», существа которой он не определяет. Собственно говоря, сам Пушкин оказывается здесь ни при чем, хотя подлинно космические мотивы, уже упоминавшиеся нами, были присущи его творчеству.

На наш взгляд, далек от строгой научности и Константин Кедров в своем эссе «Звездная книга», где он проводит мысль о действии в фольклоре разных народов, да и в некоторых художественных произведениях более близкой к нам эпохи (например, в повести Льва Толстого «Смерть Ивана Ильича»), некоего «метакода», раскрытие которого якобы позволяет многое прояснить и в загадках древних цивилизаций, и в современном осмыслении единства человека и космоса. Так можно прийти к утверждению, что все сложности нашего существования и разнообразие нашей истории, эмоций, восприятия и т. п. были заложены в первичном «галактическом яйце», давшем начало нашей Вселенной, что, собственно говоря, и утверждал астрофизик И. С. Шкловский в своей в общем-то весьма содержательной и интересной книге «Вселенная, жизнь, разум», выдержавшей несколько изданий. Однако в философии это называется предопределенностью, провиденциализмом, преформизмом, фатализмом, которые чужды и материализму, и диалектике.

Конечно, рассуждения о «метакоде» импонируют человеческому пристрастию ко всему таинственному и чудодейственному. Но, как нам представляется, все это уводит в сторону от реальностей космонавтики и космического века».

Вот ведь как интересно: оказывается, у меня есть единомышленник — профессор Лилльского университета Б. Же. Жаль, что труды его опубликованы у нас лишь в 1983 году, спустя год после публикации моей статьи «Звездная книга». И уж совсем интересно, что неведомый мне американский физик Хейнц Пейджелс в том же 1982 году пришел к тем же выводам, что и я: есть единый космический код.

Критикуя астрофизика И. С. Шкловского, Ю. Школенко припомнил сразу три «изма»: провиденциализм, преформизм, фатализм. Не многовато ли для одного выдающегося ученого? Давайте вспомним, ведь во всех этих «измах» обвиняли и генетиков, первооткрывателей генетического кода.

Что же касается теории антропной инверсии человека и космоса, то она, по-моему, вполне созвучна такому высказывании Ю. Школенко: «Бесконечный человек, который пусть интуитивно, но справедливо именовался «микрокосмом» со времен античности, в конечном счете соизмерим не с конечной Землей, а с бесконечной Вселенной, с «макрокосмосом». Еще и еще раз мы убеждаемся в том, что Homo Sapiens есть в некотором роде Homo Cosmicus — «человек космический».

Термин «Homo Cosmicus» я впервые предложил в 1984 году именно в этом смысле. В журнале «Техника — молодежи» (1984, № 1) мой доклад был частично напечатан. Он заканчивался словами: «Мы стоим на пороге рождения человека космического».

Думаю, что существование или несуществование метакода — это вопрос не мировоззренческий, а сугубо научный. Тут покажет время.

Что же касается метакода на уровне искусства, то здесь его присутствие становится сегодня почти очевидным. Однако доводы уважаемого философа убеждают меня в том, что саму идею метакода понимают слишком буквально. Код вовсе не означает стопроцентной предопределенности истории человечества. Образно говоря, это как бы гениальный замысел природы и мироздания. Замысел изменчивый и подвижный во времени. Только с высот вечности линия мировых событий выглядит неподвижной. В нашем времени и пространстве она вычерчивается нами.

Когда же речь идет о метакоде в литературе, тут уж совсем тонкая материя. Мне бы хотелось предостеречь читателя и от буквального и от фантастического толкования реальности, о которой идет речь.

Метакод существует, возникла Метаметафора, но их живое воплощение в искусстве — дело сугубо творческое. Это поэтический космос, в реальность которого я твердо верю.

Многие недоразумения проистекают из непонимания самой сути слова «метафора». Существует представление, широко распространенное даже в критике, что метафора — это рассказ о знакомой реальности другими словами, как бы иносказание. Отсюда пренебрежение к метафоре как излишеству, некой риторической фигуре, дани изящной словесности.

На самом же деле истинная метафора всегда говорит о новой реальности, открывает ее. Необычные слова требуются для описания необычного, еще не знакомого человеку.

Метафора — это новое зрение, воплощенное в слове. Метаметафора — это новая космическая реальность, открытая человеком.

Метакод и Метаметафора — какая связь между ними? Этот вопрос я слышу довольно часто и ответить на это могу только метаметафорически: