Глава 3

Глава 3

Когда я пришел в себя, не было ни тряски, ни потного лошадиного бока, ни ведущей в неизвестность дороги. Я лежал на земляном полу в деревянной хижине, больше похожей на сарай. Еще плохо соображая, где я нахожусь, попробовал пошевелить руками. Они были по-прежнему связаны. Так же как и ноги. Судя по всему, я здорово напугал этих парней.

Перевернулся на бок, огляделся. Окон не было, зато щели между бревен были такие широкие, что в хижину без труда проникал солнечный свет. Скособоченная дверь заперта. Но на вид она такая хилая, что можно легко вышибить плечом. Это хорошо. Плохо то, что за этой дверью кто-то мерно вышагивал взад-вперед. Они озаботились выставить часового. Странно для германцев. Обычно они считают караульную службу чем-то ненужным и даже недостойным настоящего воина. Вот пива напиться и подвигами своими похвастаться — другое дело. А тут гляди-ка — самый настоящий часовой. Лестно. Выходит, не ради рабства меня взяли. Вернее, не только ради него. Думают, поди, что я знаю какие-то военные тайны. Ну-ну…

Я лег поудобнее и принялся ждать, что же будет дальше. Рано или поздно за мной придет тот, кто организовал мое похищение. Нужно встретить его как следует. Пусть знают, из какого теста сделаны римские центурионы. Ни одного слова от меня не услышат. Пусть хоть на куски режут.

Есть хотелось смертельно. Кажется, калиги собственные начал бы глодать, если б мог дотянуться. Шутка ли — пять дней подряд по одному заплесневевшему сухарю! Удивительно, что я вообще еще жив. Эх, кусок бы мяса сейчас. Да глоток вина. Тогда я показал бы им все, на что способен. Побегали бы у меня…

Провалялся я почти весь день. Лишь когда в щели в стенах окрасились в розоватый цвет, а в хижине почти стемнело, около двери послышались голоса. Слов разобрать я не мог, но было понятно, что часовой дает кому-то отчет. Неужто научились варвары дисциплине? Я постарался сесть, прислонившись к стене. Негоже центуриону Рима валяться перед врагом. Со связанными руками сделать это было непросто. Но все же к тому моменту, когда дверь распахнулась и на пороге появилась темная фигура, закрывшая бледное предзакатное небо, я ухитрился принять более или менее достойную позу.

Человек шагнул вперед и я сразу узнал его. Сомнений быть не могло — тот самый старик. Только на этот раз не в белом балахоне, а в обычном темно-коричневом плаще. Но борода та же — длиннющая и белая, как снег на вершинах гор. Глаза не горели ярко-зеленым огнем, как в моих видениях. Но этого и не требовалось, чтобы заставить обычного человека всерьез испугаться. Я говорю, обычного человека, а не центуриона, побывавшего в десятках передряг похлеще. Но, признаться, глядя в эти бездонные, абсолютно черные глаза, даже я почувствовал нечто похожее на страх. Нечеловеческими они были какими-то. И не звериными. Одни боги знают, какими.

Старик смотрел на меня, я на него. Будто в гляделки играли. Хоть и не просто мне это далось, но я взгляд не отвел. Смотрел прямо. Смотрел и ждал, когда тот заговорит. Хотел проверить, у кого шкура покрепче. Обычно тот, кто слабее, тот и начинает болтать. От меня он этого не дождался.

— Ты Гай Валерий Крисп? Сын Гнея? — глухо спросил он. Будто борода в рот забилась.

— А ты кто такой?

— Отвечай на вопрос.

— Сам отвечай.

Мы снова замолчали. Я опять пожалел, что мне не дали хоть немного подкрепиться перед этим разговором. Чтобы быть героем нужны силы.

— Тебе все равно придется ответить. Рано или поздно, так или иначе. Не усложняй свою судьбу. Ты в моих руках. И от того, какими будут твои ответы, зависит, каким будет твое будущее.

— Только не надо мне заливать, что если я расскажу все, что ты хочешь знать, вы отпустите меня. Для вас я уже либо раб, либо мертвец. А значит, я и для себя уже умер. Так плевать мне на твои вопросы. Сам себе отвечай, грязный варвар.

Старик усмехнулся. Потом подошел к двери, открыл ее и что-то сказал. Я приготовился к побоям. Но вместо толпы жаждущих крови германцев в хижину вошла женщина с горшочком в руках. От горшка пахло так, что у меня в животе заурчало. После нескольких дней голодовки нюх у меня стал как у охотничей собаки. Ароматная наваристая мясная похлебка — вот что было в этом горшке. У меня потемнело в глазах — так захотелось есть.

Я собрал все силы, чтобы спокойно сидеть, как сидел и даже не смотреть в сторону пищи.

— Ты можешь мне не отвечать, — сказал старик, когда женщина вышла. — Я и так знаю, что ты сын того самого Гнея Валерия, который воевал в Галлии…

— Чего тогда спрашиваешь?

— Не перебивай. Сегодня ты как следует отдохнешь, поешь и выспишься. Бить тебя больше не будут. Пока. Я хочу, чтобы ты подумал вот над чем: у тебя есть две возможности. Первая — ты отвечаешь честно на все мои вопросы. За это мы убьем тебя быстро и без всякой боли. Вторая — ты отказываешься говорить или лжешь. Тогда смерть твоя будет долгой и мучительной. Но должен сказать, что ты мне так и так все расскажешь. Это лишь вопрос времени. Ну и умения наших палачей. У тебя есть право выбора. Потрать ночь на то, чтобы принять правильное решение.

— Я сразу могу сказать — ничего ты от меня не услышишь, варвар.

— Подумай. Мне не нужны сведения о твоих солдатах. Ваши планы мне давно известны. Меня интересует совсем другое. И это касается только тебя и меня. Никому не станет хуже, если ты мне все расскажешь. Зато тебе будет очень плохо, если вздумаешь молчать. Так что выбирай сам. Завтра на рассвете я приду. Сейчас отдыхай.

Не дожидаясь ответа, он развернулся и вышел. Вместо него зашли трое варваров и развязали меня. Я с наслаждением размял руки. О том чтобы наброситься на германцев я даже не думал — сейчас я не одолел бы и котенка.

Часовой снова принялся вышагивать рядом с дверью. А я придвинул поближе горшок и принялся набивать брюхо. Старая солдатская истина — тебя могут убить завтра, так зачем голодать сегодня?

Старик сдержал свое слово. Мне дали спокойно поесть и как следует выспаться. Никто и пальцем меня не тронул. Это они зря. Это их ошибка. Не стоило давать мне отдых. Зачем им сильный враг?

* * *

На этот раз старик был в своем белом балахоне. Выглядел один к одному, каким я увидел его в первую нашу встречу. Мне даже показалось, что и глаза у него немного светятся тем самым призрачным зеленоватым светом. Хотя, это могла быть игра воображения. Или свет из щелей хижины так падал. Во всяком случае, мне хотелось так думать. Не слишком-то мне нравилась мысль, что я столкнулся лицом к лицу с настоящим колдуном. Да еще не имея при себе пилума.

Вообще, за последние годы я так привык к оружию и доспехам, что теперь без них чувствовал себя голым. Не беззащитным, нет. Я научился убивать и голыми руками. Но вот голым — да, будто в термы собрался. Не очень приятное ощущение. Особенно, когда ты в тылу врага. От хорошего меча и кольчуги я бы не отказался… Просто для того, чтобы разговор шел на равных.

Вместе со стариком вошли еще два мужчины помоложе, но тоже в белых плащах и трое германских воинов. Я подумал, не броситься ли на них прямо сейчас, но отказался от этой затеи. С такой толпой не справиться. Только наживу дополнительных неприятностей. Такой ход нужно приберечь напоследок. Когда не останется надежды.

Я дал себя связать. И принялся наблюдать за приготовлениями к допросу. Вернее сказать, к пыткам. Приготовления не впечатлили. Жаровня да пара старых кинжалов. Если они думают, что я разговорюсь из-за какого-то каленого железа, они здорово ошибаются. Для меня им придется придумать что-нибудь посерьезнее.

Наконец, воины ушли. Мы остались вчетвером. Я и эти ребята в белом. Глядя на их суровые серьезные лица, мне хотелось смеяться. Они были больше похожи на шутов, чем на грозных палачей. Однако, я решил повременить со смехом. Буду смеяться, когда меня начнут пытать. А пока поберегу силы.

Старик вышел вперед:

— Ты подумал над моими словами, римлянин?

— Подумал, — охотно ответил я.

— И что же ты решил?

— Решил примерно так: если вы сейчас же отпустите меня, вернув оружие, дав коня и провизию, то я попытаюсь сдержать своих солдат, когда наши когорты придут в вашу поганую деревеньку. Тогда, может быть, кому-нибудь из вас и удастся уцелеть. В противном случае, мои ребята погуляют здесь вволю. Вряд ли это вам будет по душе. Что скажешь на это, варвар?

Против моего ожидания, старик не выдрал себе от ярости из бороды клок волос. Даже не дал знак своим подручным приступить к истязаниям. Он спокойно выслушал меня, усмехнулся и ровно сказал:

— Я ведь говорил тебе, что мне не нужны ваши римские секреты. Война — дело наших воинов. И, будь уверен, им найдется чем встретить вас на наших землях. Я хочу спросить тебя совсем о другом. И надеюсь, у тебя хватит благоразумия не упираться…

— Не хватит. Точно тебе говорю. Сам сказал — мне все равно умирать. Так чего ради я буду помогать тебе? Смерть меня не пугает, пытки тоже. Поэтому можешь не терять времени.

— Ты упрям и горд, как все римляне… И так же глуп. Но какой-то смысл в твоих словах есть. Хорошо, я не стану убивать тебя, если ты ответишь на мои вопросы. Отпущу и даже верну оружие. Как тебе такая сделка?

— Смотря что ты хочешь от меня услышать.

Да, именно так — я начал торговаться. Не слишком достойный поступок. И скажу честно — не будь у меня невыполненного долга перед отцом, ни за что не стал бы этого делать. Но моя жизнь не принадлежала мне полностью. И не будет принадлежать, пока Оппий Вар жив. Умирать хорошо, когда у тебя нет незавершенных дел. У меня же они были. Поэтому я должен был выжить. Не любой ценой, конечно. На предательство я не пойду. Но если старик сказал правду, и дело не касается моей службы Риму, почему бы и не поговорить с ним? Кому от этого станет хуже?

— Ты знаешь, кто мы такие? — торжественно спросил старик, указывая на своих помощников.

— Варвары.

— Ты когда-нибудь слышал о друидах?

— Как же без этого? Вам здорово досталось в Галлии. Теперь то же самое будет и здесь. Но говори по делу, старик. Мне некогда болтать о пустяках. Будь вы хоть сами боги этих лесов, я не стану трепетать от страха, можешь поверить. Вы обыкновенные жрецы, а жрецов я перевидал всяких.

Мой ответ немного сбил с толку старика. Похоже, он привык к более уважительным ответам.

Друиды переглянулись. Потом, видно, все же решили, что калить железо еще рановато.

— Боги покарают тебя за дерзость, римлянин. Не ваши, наши боги. Поэтому я не стану тратить на тебя свою силу. Пока… Итак, что ты знаешь о Сердце леса?

Само собой. О чем же еще мог спрашивать человек, который являлся ко мне в видениях с одной и той же просьбой! Конечно, этот варварский медальон. Надо было сразу догадаться. Сами виноваты, нечего было так сильно бить меня по голове…

— Сердце леса? — переспросил я, чтобы потянуть время. — Это тот самый камень?

— Да, волшебный камень, который много лет назад попал в руки к твоему отцу. Попал нечестным путем. А если говорить точнее, твой отец силой отнял его у того, кому он принадлежал по праву.

— Это старому Вару он принадлежал по праву?!

— Лесу. И нам, хранителям древних тайн. Настолько древних, что ты даже не сможешь представить себе этой бездны времени.

— Значит, это Вар отнял камень силой у хранителей. А мой отец лишь взял его у старого Вара. Почему бы вам не поговорить с его сыном? Он как раз переметнулся на вашу сторону, да покарают его за это боги. Спрашивайте его. Мне же дайте уйти, если хотите, чтобы в вашей деревне остался хоть кто-то живой, когда…

— Ты испытываешь мое терпение, римлянин! — резко перебил меня старик.

Борода у него смешно встопорщилась, отчего окрик его оказался не очень-то внушительным. Я невольно усмехнулся.

— Меня не интересует никакой Вар. Мне нужен ты. Только ты можешь знать, где теперь этот камень. И ты нам это расскажешь!

— Почему я должен знать, где ваш камень?

— Потому что на нем кровь твоего рода. Вы связаны с Сердцем Леса одной нитью, римлянин. Кровь Криспов связала вас навеки. Теперь камень не отзовется на наши призывы. Он услышит только тебя. А ты — его. И я спрашиваю — где он? Где этот камень?

— Не знаю, — честно ответил я. — Врать не буду, про эту безделушку я слышал не один раз. Но ума не приложу, где он может сейчас быть. Я и сам его ищу.

— Ты не можешь не знать этого, римлянин. Сердце Леса — это не простой камень. Если хочешь, его нужно было бы назвать Сердцем Мира. Боги оставили его нам, смертным, когда покинули землю и ушли в небесные чертоги. Оставили для того, чтобы этот мир мог жить дальше, лишившись их божественного дыхания. Они завещали нам, хранителям, беречь это Сердце, а вместе с ним — и наш мир. Камень живой. Но как и настоящее человеческое сердце он не может долго биться вне своего тела — заповедного леса в землях кельтов. Вы же, римляне, нарушили волю богов, которые неизмеримо сильнее и страшнее ваших. Нарушили и тем самым обрекли на гибель не только свою жалкую империю, но весь мир. Если камень прекратит свое биение, на землю обрушатся неисчислимые беды. Без дыхания богов и без Сердца Леса — люди обречены. И не только германцы. Рухнет Рим, сгинут могущественные племена в восточных землях, уйдут в небытие народы, живущие за морем и далеко на юге… А все из-за одного упрямого и жадного римлянина, который ставит свои желания выше жизней многих тысяч людей. Нехорошо, — совсем буднично закончил он и взъерошил бороду.

Признаться, не поверил я ни единому слову. Наверное, их боги совсем выжили из ума, если покидая землю оставили какой-то камешек, чтобы тот заботился обо всем мире. Все равно что я, оставляя центурию оставлю вместо себя командиром свой витис. Немудрено, что с такими богами варвары покорились нам.

Говорить об этом я не стал. Все равно эти полоумные друиды ничего не поймут. Они говорят, что римляне гордецы, но у самих спеси хватит на троих римлян. Какой-нибудь замшелый божок, живущий в дупле старого дерева, по их мнению, могущественнее Юпитера.

— Все это очень интересно, старик. В другой раз я с удовольствием послушал бы твои сказки. Но сейчас мне не до них. Я сказал тебе, что не знаю, где этот камень. А лгать я не привык. Развяжи меня и я уйду. Это тебе зачтется.

Помощники старика возмущенно загалдели. Но он поднял руку, заставляя их замолчать и посмотрел на меня:

— Тебе ведь наверняка известно о необычайной силе этого камня. И я думаю… Нет, я уверен, что ты желаешь оставить его себе, чтобы использовать его мощь в своих интересах. Поверь, — заговорил вдруг он мягко и проникновенно, — ни к чему хорошему это не приведет. Ты не только сам погибнешь, но и обречешь на смерть невинных людей… Отдай нам камень и мы вернем его туда, где ему должно находиться. Мир будет спасен. А вместе с ним — и ты. Я даже заплачу тебе.

— Не нужно мне ничего от тебя, варвар. Я не знаю, где этот камень. Даю слово. Мне действительно рассказывали о его возможностях. Но я не верю в эти байки. Ими только детишек развлекать… Он мне не нужен. И если бы я знал, где его искать — рассказал бы и без всяких наград. Только вот незадача — ничего такого я не знаю. И даже не представляю, где следует его искать.

— Лжешь. Ты не можешь не знать, где он. Вы связаны.

— Не лгу. Не знаю, как там насчет связаны, но вот то, что у тебя со слухом плохо — это точно. Я понятия не имею, где камень. Сам его ищу.

— Зачем?

— Это уже мое дело.

— Ошибаешься. Это касается всех.

— Он мне нужен как приманка. Чтобы поймать одного негодяя.

Друид возмущенно прикрыл глаза и вздохнул. Его помощники бросали на меня кровожадные взгляды, будто я оскорбил их матерей.

— Использовать Сердце Леса как приманку! До этого мог додуматься только римлянин! — старик сделал паузу. — Так значит, не знаешь?

— Не знаю.

— Хорошо. Ты сам вынудил меня.

Он кивнул своим подручным. Те рьяно взялись за дело. Один принялся раздувать угли в жаровне, второй схватил кинжал и сунул лезвие в огонь. Когда клинок стал ярко-красным, оба подошли ко мне.

Я все-таки сумел засмеяться…

* * *

Я потерял счет дням. Не то чтобы все это продолжалось очень долго. Нет, наверное, даже недели не прошло, как я здесь появился. Но все дни слились в одну нескончаемую череду пыток и допросов. Они были похож один на другой, как две монеты. Иногда мне трудно было разобрать, когда начался день, иногда — когда он закончился. Я что-то говорил, смеялся, терял сознание от боли и снова смеялся… Ничего не менялось. Кроме старика.

В первый день он выглядел обычным человеком. Но по мере того, как допросы становились все более долгими, а пытки — жестокими, менялся и его облик. Я никак не мог угадать, в каком обличье он придет на этот раз. Иногда он был белым волком. Тем самым, которого я уже видел несколько раз, когда служил в Паннонии. Жутковато было видеть на волчьей морде человеческие глаза и слышать от зверя человеческую речь. При этом он время от времени принимался выкусывать блох, как обычный цепной пес или чесал задней лапой за ухом. Только что лапу на стену не задирал… Когда старику надоедало возиться с блохами, он превращался в отвратительный гниющий труп. С пустыми глазницами, зеленоватой кожей, слезающей лоскутьями, обнажая белые кости, сочащимися гноем нарывами… Будто этим можно было напугать бывалого солдата! На полях сражений я и не на такое насмотрелся. Остальные превращения были не так забавны. Он мог обернуться великаном. Да таким, что один его палец на руке был толщиной с мою ногу. Но это было неудобно — ему приходилось сидеть скрючившись в небольшой хижине. Больше часа он в такой позе не выдерживал и принимал свой обычный облик. Время от времени он превращался в огромную змею. Почему-то не белого, а нежно-зеленого цвета. С чудовищными, сочащимися зловонным ядом зубами и длиннющим раздвоенным на конце языком, которым все норовил коснуться моего лица. Вот это было действительно мерзко. В Египте я навидался всяких змей, но таких здоровенных гадин видеть не приходилось.

Не знаю, превращался он все это на самом деле, или просто заставлял меня видеть его таким. Но это и неважно. Даже если бы мне было по-настоящему страшно, я не смог бы облегчить свою участь. Все вопросы старика сводились в конечном счете к одному: где Сердце Леса? На него я не смог бы ответить, даже если бы все змеи со всего мира сползлись ко мне в хижину, а все волки принялись вычесывать перед моим носом блох.

Я молчал. Старик злился. Его помощники были неутомимы. Рассмеяться им в лицо мне становилось все труднее. Приходилось собирать в кулак всю волю. Я молил богов только об одном — чтобы они позволили мне прожить последние дни и минуты моей жизни достойно. В том, что конец близок я уже не сомневался.

Никаких шансов на спасение не было. После первого допроса меня снова стали держать все время связанным. Еды давали ровно столько, чтобы я не умер с голоду. Один раз, правда, мне все же удалось распутать узлы на веревках. Варвар, который связывал меня был пьян и затянул веревки недостаточно крепко. Да и я схитрил — изо всех сил напряг руки и чуть развел в стороны запястья… Стоило расслабить мускулы — путы тут же ослабли. Дальше все было просто.

И когда друиды в сопровождении нескольких воинов зашли ко мне на следующий день, я бросился на старика, с твердым намерением прикончить его. Но я был слишком слаб. Вцепиться ему в глотку мне удалось. Но непослушные пальцы никак не могли сжать морщинистую шею. Меня легко оторвали от испуганного друида и как следует отделали. Тогда мне хотелось выть, но не от боли, а от бессилья…

После этого я понял, что обречен. Где искать камень я не знал, бежать не мог. Оставалось только умереть под пытками. Единственное, что я мог сделать — умереть, как подобает солдату и римлянину.

День проходил за днем, ночь за ночью. Я путал сон с явью. Иногда мне казалось, что я вовсе не в плену у германцев, а в своем родном доме близ Капуи. Я очень болен и мать должна вот-вот прийти с отваром лечебных трав. Временами я переносился в осажденный паннонскими мятежниками форт и все ждал их решающей атаки… А порой я был уверен, что уже умер и с минуты на минуту встречусь с отцом или Квинтом Быком, который привычно заорет: "Что это за вид, легионер? Ты похож на опустившуюся шлюху, а не на солдата!" Ну или что-то в этом роде. Но что бы мне ни казалось, каждую ночь я отчетливо слышал тихое шуршание в дальнем углу хижины. Подползти поближе и понять, в чем дело, я не мог и это почему-то бесило меня больше всего. Больше вопросов друида, больше пыток, больше ожидания гибели. Было жутко обидно, что какой-то крот или лиса занимаются преспокойно своими делами, пока я тут медленно подыхаю. Я умру, а эта неугомонная тварь пророет дырку в земляном полу и начнет здесь хозяйничать. Или еще хуже — примется ужинать тем, что от меня останется… Глупо, конечно, было думать об этом. Но когда ты на волосок от смерти, мысли лезут в голову самые разные. Ничего уж с этим не поделаешь. Помню, когда в первый раз увидел боевых слонов, несущихся на наши порядки, мне больше всего было жалко только что купленных доспехов — я был уверен, что такая громада превратит их в лепешку и никакой оружейник не возьмется их восстанавливать. О том, что в лепешку превращусь и я сам, я как-то не думал.

В один из дней старик пришел в своем обычном виде. Он выглядел усталым. Колдовство, должно быть, отнимает кучу сил. Борода висела неопрятными седыми сосульками, глаза потухли, под ними набрякли мешки. Он казался старше лет на двадцать. Даже его помощники выглядели не так бодро, как раньше. Мне захотелось узнать, на кого же похож теперь я, если даже мои мучители смотрятся неважно.

— Ну что, римлянин, ты продолжаешь упорствовать? — вяло спросил старик.

— Я не знаю, где ваш камень, — прохрипел я и приготовился к прикосновению раскаленного железа.

Но его не последовало. Старик опустился рядом со мной на землю и тяжело вздохнул.

— Напрасно ты так. Я не говорил тебе раньше… Но сейчас, думаю, стоит… Нужно, чтобы ты знал одну вещь. Может, это заставит тебя сказать правду. Хотя, сомневаюсь… Этот камень… Если не хочешь отдавать его нам, просто верни на место. Туда, в галльский лес. Ты спасешь не только мир. Ты поможешь духу своего отца. Он ведь не может успокоиться. Камень не дает ему этого сделать. Они связаны и до тех пор, пока не нашел покоя камень, не найдет его и дух твоего отца. Если не хочешь помочь всем людям, помоги хоть своему отцу. Или и это для тебя пустой звук?

— Если бы я мог, я бы тебе всю бороду повыдергал по одному волоску за такие слова, — сказал я. — Теперь отца моего приплел. Давай. Потом мать вспомнишь, да? Не трогал бы хоть мертвых, старый дурак. Говорю же тебе — не знаю я, где ваш камень, будь он неладен!

Старик кряхтя поднялся. Помощники осторожно поддержали его под руки. Он был совсем плох. Это меня немного порадовало.

— Зря улыбаешься, — сказал друид, заметив мою ухмылку. — Больше я не буду задавать тебе вопросов. Время разговоров кончилось…

— Напугал!

— Завтра на рассвете мы совершим обряд. И получим ответ на свой вопрос. А ты к тому времени будешь бродить бесплотным призраком по нашим лесам, как твой отец бродит по галльским. Может быть, вы когда-нибудь и встретитесь. Отдыхай, глупый римлянин. У тебя была возможность спасти свою жизнь. Но твоя жадность не дала этого сделать. Теперь ты будешь принесен в жертву нашим богам. Возможно, отведав твоей крови, той ее капли, что вытекает из раны вместе с последним ударом сердца, они скажут, где нам искать камень.

Я пожал плечами.

— Тебе даже не интересно, что завтра с тобой будут делать? Ты не хочешь знать, как именно ты умрешь?

Я покачал головой. Не то чтобы меня это совершенно не беспокоило. Но не хотелось проявлять малодушие. Всем нам рано или поздно придется умереть. Никто не живет вечно. И мы не в силах изменить порядок вещей. Все что мы можем — уйти из жизни так, чтобы даже наши враги прониклись уважением к нам. Именно это я и собирался сделать. А достойный уход не терпит многословия и суеты. Слова оружие слабых. Сильные сражаются молча.

Друиды немного потоптались, ожидая, что я что-нибудь скажу, и, наконец, вышли из хижины.

Я остался один.

* * *

Ночь перед казнью… Ничего хорошего я о ней сказать не могу. На моем счету был не один десяток ночей накануне сражения. И ложась спать, я не знал, увижу ли закат следующего дня. Но каждый раз засыпал спокойно. Не потому что совсем уж не боялся смерти. Побаивался, конечно. Хотя со временем мы с ней подружились. Солдат должен сойтись поближе со своей смертью. Вернее, он должен жить так, будто уже умер. Иначе как заставишь себя идти на стену копий? Меня успокаивала мысль, что даже если завтра мне суждено погибнуть, это будет смерть достойная воина и мужчины. Я умру героем. Хорошая правильная смерть. Уйти в расцвете лет, делая правое дело, упоенным битвой, рядом с товарищами по оружию — что может быть лучше? Что может быть достойнее?

И вот я в темнице. Несколько часов отделяют меня от страшных ритуальных пыток и позорной смерти от кривого жреческого ножа. Позорной и нелепой смерти. Меня, как быка, предназначенного в жертву Юпитеру лишит жизни не воин, равный мне по силе и чести, а обыкновенный палач в белом балахоне. И мои друзья даже не узнают, что стало с младшим центурионом пятой Германской когорты. Они, наверное, уже похоронили меня и выбрали нового командира. А мое имя навсегда вычеркнуто из списков легиона. Им невдомек, что я еще жив. Пока… И буду с ними еще несколько часов. Несколько коротких часов. Коротких, как моя жизнь.

Но самое страшное, что я так и не отомстил за отца. Не смог. Фортуна снова повернулась лицом к Вару. А я, возомнивший себя чуть ли не самим роком, завтра буду валяться с распоротым брюхом под сенью равнодушно глядящих на меня деревьев. Что ж, как ни тяжело признать это — Вар вышел победилем. У богов свои взгляды на справедливость. Мы не всегда можем их понять. Мерзавец Вар будет спокойно разгуливать по земле, пока я гнию в холодной германской земле. Он наверняка найдет и этот проклятый камень, из-за которого я так нелепо умер. Доживет до глубокой старости, окруженный почетом, богатством, друзьями, женщинами и детьми… И все это — в награду за злодеяния, которые он творил. А мне останется лишь бессильно сжимать кулаки наблюдая за ним из мира мертвых.

Неужели все так и будет? Похоже на то. Но почему? Или действительно есть какая-то высшая справедливость, закономерный ход событий, который мы, смертные, не в силах постигнуть? Божественные планы, в которых нам отводится более чем скромное место и самое лучшее — смириться с этим, не терзая себя вопросами, на которые нет ответа. А если и есть, то все равно мы не в силах его понять. Или все гораздо проще? Цепь совпадений, слепой случай… Что если бы я тогда обходил посты чуть раньше? Или пошел бы не напрямик, а в обход по полю? Что если бы Луций в том бою шесть лет назад поднял скутум на два пальца выше? Или если бы Холостяк обернулся чуть раньше?.. Может, и нет никакой божественной воли? Нет у богов никаких планов… Они просто бросают кости нашей судьбы на стол и сами не знают, что выпадет — «собака» или «Венера». Да и плевать им на это, наверное. Что такое для вечно молодых богов жизнь какого-то неудачливого центуриона?

Не знаю… И никогда мне уже не понять, почему все получилось так, а не иначе. Просто нет времени. Да и, в сущности, какая разница, есть какой-то план, о котором мы ничего не знаем, или его попросту не существует? Итог-то один — смерть. И умрешь ты так и не поняв, зачем все это было нужно — жизнь, борьба, какие-то мечты и стремления… Все это теряет смысл вместе с твоим последним вздохом. Ты приходишь в этот мир, ничего не понимая, и уходишь, понимая еще меньше. Это удел смертных.

Но отец… Как мне не хватает сейчас твоего совета! Ты всегда умел сделать сложное простым.

Не помню, сколько я так просидел, прислонившись к шершавой стене, слушая возню неизвестного зверька в углу хижины и размышляя о своей судьбе. В хижине было совершенно темно. На улице не раздавалось ни звука, будто вся деревня вымерла. Я сидел и таращился в никуда, постепенно теряя ощущение реальности. В какой-то момент мое тело словно перестало существовать. Я не чувствовал ни боли, ни голода. Я словно растворился в окружающей меня тьме. Слился с ней, стал ее частичкой, крошечной беспросветной точкой, свободно парящей в океане мрака.

Поэтому я не удивился, когда увидел прямо перед собой отца. Разве может чему-то удивляться сгусток тени?

Таким отца я не видел ни разу. Он был в полном снаряжении. Тяжелая кольчуга, военный пояс, поножи, меч на боку, шлем с плюмажем висел на груди, будто отец приготовился к долгому маршу.

— Ты не виноват, что все так вышло Гай, — глухо сказал он, не глядя мне в глаза. — Главное — ты пытался сделать то, что должен. Важен путь, по которому ты идешь, а не итог этого пути. Итог у всех одинаков. А вот пути разные. Если смог пройти по своему — значит, не зря прожил жизнь. Только вот беда — понять, по своей ли дороге шел, можно только в самом конце. И уже поздно бывает куда-либо сворачивать. Так со мной и получилось.

— О чем ты говоришь, отец?

— Поймешь, когда придет время.

— Оно уже пришло. Совсем скоро я присоединюсь к тебе.

— Нет. Мы никогда с тобой не встретимся больше. Здесь все очень одиноки… Впрочем, как и в мире живых. Прощай. И помни — я не в обиде на тебя. Ты был хорошим сыном и хорошим солдатом. Не твоя вина, что смерть моя осталась неотомщенной…

— Подожди. Скажи, это все из-за камня? Он действительно так важен?

— Для них — да?

— Для кого? Отец! Отец!

— Не получилось у тебя, да, Гай?

Передо мной был уже не отец. Напротив меня сидел Марк Кривой. Его горло пересекала тонкая красная полоса.

— Жаль, конечно. Но ты это… Не грусти. Придет и его час. Смерть всех равняет. Какая разница, кто раньше умер? Вар все равно не уйдет от нее. Так что не печалься. Главное, что жил правильно. Остальное неважно.

— Правильно?

— Конечно. Ты ведь верил в то, что делал.

— Разве это так важно?

— А как ты думал? Люди ведь живут, ничего не зная — кто они, откуда взялись, зачем появились на свет, куда уйдут потом. Во мраке живут. Одна примета — вера в то, что делаешь. Без нее будешь кругами ходить, да без всякого толку.

— Но ведь я и так ничего не добился. Да еще и умру глупо.

— Как не добился? Никого не предал, никого не обманул, никому подлости не сделал. Правильно жил, по совести. За спинами не прятался, сам спины врагам не показывал… Разве ж этого мало? Живые все суетятся, как будто им вечно жить. Деньги, звания, пожрать да попить повкуснее… А о главном и подумать им некогда из-за этой возни.

— А что главное-то Марк?

— Никто этого не знает, центурион, — теперь это был голос Квинта Быка. — И в то же время, знает каждый.

— Квинт Бык! Ты?

— Я, — ответил Бык, выплывая из темноты.

Кольчуга на его груди была порвана в нескольких местах, но следов крови не было.

— Смотрю, не ошибся я тогда, помнишь? Когда сказал, что ты дослужишься до центуриона. И гляди-ка, малыш Гай носит меч на левом боку! Молодец, молодец, не подвел старика.

— Но я не сделал самого важного?

— Чего?

— Не убил Вара.

— А, тот самый римлянин, который мне всю кольчугу изорвал… Ну так что с того?

— Я хотел отомстить.

— Понятно… Это ничего, центурион, пустяки.

— Как же так? Ничего себе пустяки! Где же справедливость?

— Так нету ее. Вот сам посуди, ведь там, где справедливость, там и правда, так?

— Да.

— А может быть правда одна для всех? То-то и оно… Нет верного и неверного, нет хорошего и плохого, нет злого и доброго. Есть только человеческие представления об этом.

— Я тебя не понимаю…

— Конечно не понимаешь. Ведь ты еще жив, а я уже давно умер.

— Но объясни мне…

И только я сказал это, как какой-то непонятный звук заставил меня опять стать самим собой. Я больше не был сгустком тьмы, способным парить между миром живых и мертвых. Я был усталым измученным солдатом, ожидавшим казни. Мне стало до слез обидно, что я не успел договорить с Быком. Казалось, он должен сказать мне что-то очень важное. Нечто такое, что примирит меня с действительностью. Придаст моей смерти хоть какой-то смысл. И вот на тебе.

Звук повторился. Он доносился из того самого угла, где каждую ночь скребся непонятный зверек. Теперь этот звук был совсем рядом. Будто зверь уже наполовину пробрался в хижину…

А потом послышались тихие шаги.

* * *

Шаги принадлежали человеку, а не животному. Он наугад прошел по комнате, видно отыскивая меня. Я затих, стараясь даже не дышать. Кто знает, что ему нужно. Хоть жить мне оставалось несколько часов, я не собирался торопить время. Так что сидел, не шевелясь, пытаясь по звуку шагов понять, кто же это ко мне пожаловал.

Сначала шаги приблизились ко мне, потом человек сбился и повернул в сторону двери. Наткнувшись на стену, он пошел вдоль нее, собираясь так и обойти всю хижину.

Я горько пожалел, что у меня связаны руки. Иначе я бы встретил гостя, как полагается. Несколько томительных минут было слышно лишь легкое дыхание незнакомца и осторожное шарканье. Но это был не старик. Просто в темноте ноги высоко не поднимают.

Шаги приближались.

Кто же это? Уж точно не германцы. Те вошли бы в дверь. Да и не стали бы бродить в потемках, а принесли бы с собой факелы. Мои товарищи? Тоже нет. Иначе я давно бы уже слушал звуки боя. Римляне не крадутся.

Тогда кто? Вар? Или подосланный им убийца? Но зачем Вару убивать меня за несколько часов до казни? Неужели он такой нетерпеливый?

Я бы еще долго терялся в догадках. Но тут человек, подошедший вплотную ко мне, запнулся о мою ногу и рухнул прямо на меня.

Незнакомец оказался слишком легким для взрослого мужчины. И в некоторых местах слишком мягким.

Я открыл было рот, чтобы поприветствовать неожиданную гостью, но та прошипела:

— Тихо римлянин. Молчи.

Ее руки ловко нащупали веревки, связывавшие меня. В дело пошел нож.

Через несколько мгновений я уже разминал затекшие запястья. Но незнакомка не дала мне даже прийти в себя. Она схватила меня за руку и молча потащила в дальний угол хижины. Там я чуть не сломал ногу, угодив в здоровенную яму. Спасительница опять зашипела и ущипнула меня за руку. Больно. Пинками и неразборчивым бормотанием она заставила меня встать на четвереньки и сунуть голову в лаз. Он был узковат для меня, но голова и плечи прошли. С трудом. Извиваясь, как червяк, я пополз вперед, каждую секунду ожидая, что застряну намертво. То-то будет веселья германцам по утру, когда они найдут меня, и примутся всем скопом вытаскивать за ноги, как бурундука из норы.

Эта мысль придала мне сил. Отчаянно работая локтями, стараясь не обращать внимания на забивавшуюся в рот, глаза и уши землю, я упорно полз вперед. Слава богам, подкоп был не очень длинным. Голова неожиданно вынырнула по ту сторону стены, и я еле удержался от того, чтобы как следует не чихнуть. Замерев, я прислушался. Все было тихо. С противоположной стороны хижины слышались шаги часового.

Снизу меня нетерпеливо подтолкнули. Я легонько лягнул спасительницу. Что-что, а слишком уж спешить сейчас не следовало. Одно неосторожное движение и поднимется тревога.

Очень медленно, почти не дыша, я выбрался из ямы и протянул руку вниз. За нее тут же ухватилась грязная девичья пятерня. Сперва показалась всклокоченная голова, затем узкие плечи, и через мгновение — все остальное. Судя по фигуре, это была совсем молоденькая девушка, почти подросток. Лица было не разглядеть, луна как раз скрылась за облаками.

Девчонка схватила меня за край туники и потащила за собой. Я не сопротивлялся и не задавал вопросов. Пусть будет, что будет. Не знаю, кто она, но то что не подручная друидов — это точно. А остальное — неважно. Даже если она посланница самого ………, в моем положении выбирать не приходится.

К счастью, хижина стояла на самом краю деревни. Так что нам не пришлось долго плутать между домами. Вскоре мы были у частокола, больше напоминавшего хилую изгородь. Похоже, германцы чувствовали себя в полной безопасности. Странно. Насколько я знаю, эти ребята если не воюют с Римом, то грызутся между собой. А иногда делают и то и другое одновременно. Впрочем, мне эта беспечность была на руку. Было бы куда хуже, если бы деревню окружала прочная стена и добротный ров. А так перемахнуть через частокол было делом нескольких мгновений.

Оказавшись за пределами деревни, я хотел было перевести дух — все-таки тяжеловато было после стольких дней недоедания и пыток даже ползать, не то что преодолевать препятствия. Но девица не дала мне даже присесть. Тут же потащила куда-то. Я поплелся рядом, почти повиснув на ней. Вскоре мы миновали очищенное от деревьев и кустов пространство, окружавшее стены и углубились в лес. И вовремя. Из-за туч выглянула полная луна и залила ровным светом все вокруг.

Шли мы долго. Хотя, быть может, мне просто так показалось. Каждый шаг давался с огромным трудом. Я словно волочил на себе тройную выкладку. Девчонке, правда, было не легче. Она тащила меня.

Когда мне уже казалось, что я вот-вот потеряю сознание, мы, наконец, остановились. Девчонка тихонько свистнула. Неподалеку послышался всхрап, потом треск ломающихся ветвей, и на небольшую полянку, где мы стояли вышла низкорослая германская лошадка.

Тут силы оставили меня. Я тяжело опустился на землю, и лунный свет вдруг померк…

Очнулся от боли. Девчонка хлестала меня по щекам так, что голова моталась из стороны в сторону, как бирема в шторм.

— Хватит, хватит, — просипел я. — Дай воды.

Девчонка метнулась к коню, вытащила из седельной сумки флягу и вернулась ко мне. После нескольких глотков, я сумел сесть и прислониться к дереву. Она тут же тряхнула меня за плечо:

— Скачи. Скачи. Твои доспехи и оружие у седла.

Она сказала это по-гречески. Голос показался мне знакомым. Но вспомнить, где я его слышал, никак не получалось. В голове будто чеканил шаг целый легион. И все же сомнений не было, я уже разговаривал когда-то с этой девчонкой.

— Кто ты? — тоже по-гречески спросил я. — Мне знаком твой голос.

— Уезжай. Не время разговаривать. Тебе нужно успеть отъехать как можно дальше, пока они не заметили, что ты исчез. Садись на коня и скачи, что есть духу. В седле удержишься?

Я пытался разглядеть ее лицо, но его скрывали длинные нечесаные космы. Да и луна светила ей в спину.

— Скажи, кто ты? Мы встречались когда-то?

Она помолчала.

— Давно.

— Где? Когда? Как твое имя?

Немного помявшись, она откинула с лица волосы и в упор посмотрела на меня.

Я узнал ее сразу. Заячья губа — запоминающаяся примета. Вспомнился горящий город, взятый штурмом, схватка с сирийскими наемниками, и маленькая испуганная девочка в разорванном платье…

— Куколка?!

Она кивнула и снова закрыла лицо волосами.

— Что ты здесь делаешь? Опять попала в рабство?

— Нет. Меня сюда привез Оппий Вар.

В ушах у меня зазвенело. Так вот, откуда дует ветер!

— Ты хочешь сказать, что Вар в этой деревне?

— Сейчас нет. Я не знаю, где он… Но в деревне его нет уже два раза по десять дней. Он уехал незадолго до того, как привезли тебя.

Так, выходит, Вар опять ускользнул. Но зачем ему убегать от меня? Ведь здесь он среди своих. Я не представлял для него никакой угрозы… Он вполне мог сам выпустить мне кишки. Или ему это не нужно? Вообще, с чего я взял, что он хочет убить меня так же, как я его? У него нет особых причин меня ненавидеть. Конечно, он знает, что я хочу отомстить ему за смерть отца, но…

— Скажи, это Вар приказал схватить меня?

— Не знаю. Он не говорит мне о том, что делает. Я просто его рабыня.

— В прошлый раз он говорил, что ты ему вроде дочери.

— Это было давно.

Мы замолчали. Я просто не знал, что сказать. Слишком уж неожиданной была встреча. И совершенно непонятные вещи за ней стояли. В том, что мое похищение так или иначе связано с Варом я почти не сомневался. Но какую роль он играл во всем этом? Что ему нужно было от меня? Камень? Он говорил, что ищет его. Но ведь он не дурак и должен понимать, что у меня его нет. Он слышал о камне не меньше моего и знает, что окажись тот у меня в руках, он, Вар, не проживет и дня. Если уж эта штука такая могущественная, как о ней говорят, мне ничего не будет стоить с ее помощью привести в исполнение свой приговор. А если он не верит в силу камня, зачем ему понадобился я? Просто чтобы обезопасить себя? Почему бы тогда просто не подослать ко мне убийцу? Отравленное вино справилось бы с этой задачей намного быстрее и надежнее, чем горстка тупых варваров. Одни загадки…

Куколка прервала мои размышления, мягко тронув меня за плечо:

— Ты теряешь время. Скоро рассвет. Тебя хватятся. От погони будет непросто уйти. Не медли. Уезжай.

— Скажи, ты знаешь что-нибудь о камне, который друиды называют Сердцем Леса?

— Я подслушивала. Когда тебя привезли, я поняла, что должна помочь тебе. И все время слушала разговоры жрецов. Это волшебный камень. Жрецы хотят владеть им. Чтобы победить в войне. Они хотят объединить германские племена под своей властью. Для этого он им и нужен.

— А как же гибель мира?

— Об этом я не знаю. Слышала только это. Твоя кровь должна была помочь им найти камень.

— Угу. Это мне рассказал друид… Вар тоже ищет его?

— Не знаю. Он о чем-то говорил со жрецами. Но о камне или нет — я не слышала.

— Еще что-нибудь можешь сказать? Вспомни. Это очень важно.

— Жрецы говорили о каком-то отшельнике. Ругали. Но мне показалось, что они очень боятся его. Боятся и ненавидят. Потому что он знает что-то очень для них важное, но не хочет говорить. Они очень непонятно говорили. Я многое не поняла. Тебя тоже долго ругали. А потом решили, что у них один выход — совершить какой-то обряд. Больше ничего не знаю. У меня немного было времени подслушивать. Днем работа, а по ночам я копала…

Я представил, каково было этой хрупкой девчонке прорыть такую нору. Она наверняка хорошо понимала, что с ней будет, если ее застукают за этим занятием. И все равно каждую ночь рисковала жизнью, чтобы вытащить меня из этого дерьма.

— Почему ты это сделала?

— Ты спас меня тогда. Я не забыла… Вернула долг.

Голос ее странно дрогнул.

— Тебя ведь могли убить, — сказал я.

— Тебя тоже.

— А как же Вар? Ты ведь служишь ему…

— Он стал другим, — Куколка вздохнула. — Раньше он и правда был мне почти как отец. Но когда я подросла…

Она осеклась. Я ее понял. Очень часто молчание оказывается куда красноречивее слов.

Мне стало жаль эту девчонку. Всю жизнь в рабстве — это не очень-то весело. Да еще у такого мерзавца, как Вар. К тому же не в цивилизованном Риме, а в грязной варварской деревушке. Ничего хорошего. Вот уж не повезло так не повезло.

Я осторожно протянул руку и откинул прядь волос с ее лица. Если бы не заячья губа, в лунном свете оно было почти красивым. Впрочем, даже губа не сильно портила ее. Откормить, умыть, причесать — получилась бы симпатичная девушка. Особенно глаза. Даже как-то тоскливо становилось, глядя в эти глаза. Уж и сам не знаю, почему. Я не какой-нибудь там столичный поэт, чтобы об этом красиво говорить. Иногда бывает и чувствуешь что-нибудь этакое, а высказать не получается, слов не хватает. Это ведь тебе не центурией командовать — "шагом марш" да "кругом"…

В общем, жалко мне ее стало. Худенькая, напуганная, оборванная. И никакой жизни не видела, кроме как в рабстве. Да еще неизвестно, что ее завтра ждет, когда мой побег откроется. Кто знает, что от этих друидов ожидать? Может, сразу со своим колдовством вызнают, кто мне помог из хижины выбраться. Тогда девчонке конец. И из-за кого? Из-за меня.

— Слушай, — сказал я, — поехали со мной. Здесь тебе оставаться опасно. Сама понимаешь.

— Понимаю. Но не поеду.

— Почему?

— Вдвоем на одной лошади мы не сможем от них уйти.

— Ерунда. Много ты понимаешь в лошадях. — сказал я, хотя знал, что она права.

— Кое-что понимаю. Двоих она не выдержит. Нас догонят. Никто не спасется. А так — может, нам и повезет. Вряд ли кто-нибудь на меня подумает. Меня и не замечают-то… Да и зачем я тебе там? Лишняя обуза. Лучше беги один. А потом, если захочешь, вернешься за мной.

— Тебя ведь убьют.

— Может, убьют, а может и нет. Если вдвоем поедем — точно убьют обоих. Беги. Я буду молиться своим богам, чтобы они помогли тебе.

Я понял, что уговаривать ее бесполезно. Но все равно чувствовал себя предателем. Сбежать и бросить ее одну среди врагов… Но чем я мог помочь? Остаться и принять неравный бой? Погибнуть и погубить ее? Все-таки она права — если я убегу один, есть хоть какая-то надежда. Вдвоем мы обречены. Все ее старания пойдут прахом. Как и мои планы…

— Хорошо, — с тяжелым сердцем кивнул я. — Хорошо, я поеду один. Вернусь через десять дней. Один или со своей когортой, но вернусь. Постарайся не наделать до этого времени глупостей. Ладно?

— Конечно. Я буду ждать… Ты правда вернешься?

Она посмотрела на меня. И от этого взгляда мне стало совсем муторно на душе. Хоть силой ее на лошадь закидывай да увози отсюда…

— Даю слово, — проворчал я. — Вернусь и сравняю эту деревеньку с землей, что б ей пусто было!

— Вот и хорошо. И не казни себя. Так действительно будет лучше для всех. А я уж постараюсь себя тихо вести. Стану совсем маленькой и незаметной. Беги. Ты и так уже слишком много времени потерял.

Я медленно встал, подошел к коню и вскочил в седло. Куколка подошла ко мне и положила руку мне на колено.

— Прощай, Гай. Береги себя. Очень тебя прошу. И еще… Я хочу чтобы ты вернулся не потому что боюсь умереть, понимаешь?

Я покачал головой. Я и правда ее не понял.

— Ну и не важно, — тихо сказала она. — Скачи, Гай Валерий Крисп. Скачи. Два дня на север и еще два на восток, оставляя холмистую гряду слева. За ней уже начнутся знакомые тебе места. Скачи. И возвращайся, если захочешь. Я буду ждать тебя.

С этими словами она развернулась и нырнула в чащу. Я даже сказать ничего не успел. Просто хлестнул коня.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.