Глава 1. Галопом по Европам

Глава 1. Галопом по Европам

Начать мне придётся с нашего психического устройства. И пусть не особенно сетуют на меня те из вас, кому уже, возможно, набило оскомину это самое устройство в моих предыдущих книгах. Во-первых, не все их читали, и мне поневоле приходится с этим считаться. А во-вторых, всякий раз я рассказываю о нём немного по-другому — применительно к контексту своей новой книги. Иначе расставляю акценты, иногда сообщаю несколько больше, чем в предыдущих случаях, или предлагаю вам взглянуть на явление под другим углом. Согласитесь, чтобы лучше понять нечто, очень полезно рассмотреть это нечто под разными углами.

Уже по традиции уподобим наше сознание персональному компьютеру. (Должен признаться, что персональный электронный «мозг» — весьма удобный для меня штрих нашего времени; как видите, я постоянно использую его не только как вспомогательное средство для написания книг, но и в качестве доходчивой аналогии.) Наверно, главным в компьютере следует признать всё-таки память. Процессор, бесспорно, штука тоже обязательная, однако, прежде всего остального нам необходим какой-то набор информации, который должен где-то помещаться, чтобы уже потом с ним «колдовать».

Итак, как вам хорошо известно, компьютерная память может быть оперативной, то есть такой, которая как бы находится у процессора в работе, и — прибегну на сей раз к биологической терминологии — долгосрочной, то есть такой, которая непосредственно процессором не задействуется, хотя в принципе ему доступна. Этот вид компьютерной памяти и реализован жёстким диском, или «винчестером». Разумеется, объём памяти на жёстком диске, как правило, многократно превышает объём «оперативки».

В биологическом «компьютере» функции оперативной памяти принадлежат сознательной области психики, то есть коре головного мозга — тем самым «маленьким серым клеточкам», которые столь восхищали прозорливейшего Эркюля Пуаро у Агаты Кристи. Ну, а «подкорка», подсознание — это, конечно, «винчестер». Причём его мощность несопоставимо больше нашей сознательной памяти, — в несчётное число раз. В своём подсознании человек собирает всю вообще информацию, с которой в жизни сталкивается; а ещё в нём содержится много таких вещей, о которых мы, как правило, никогда не помышляем, но которые обеспечивают наше физическое существование в мире и взаимодействие с ним. Ну, к примеру, работу системы кровообращения, обмена веществ, иммунной системы и всего остального, что можно отнести к биологической жизнедеятельности человека. Но не только. Сегодня учёные подозревают — а мистики разного толка знают определённо, видимо, с тех пор, как существует мир, — что наш биологический «винчестер» связан с коллективным бессознательным (ноосферой), или с общемировым Разумом, или с Природой, со Всевышним — это, уж, как вам более по вкусу. Вот в общих чертах та модель, которую я предлагал вам в предыдущих книгах. Но сейчас нам придётся её слегка усложнить.

Дело в том, что прежде мы с вами в основном стремились установить и использовать в тех или иных целях связи нашего ума с подсознанием. То есть внимание у нас было в основном обращено на биологический жёсткий диск. При этом — возможно, вы помните — я отчаянно критиковал наш разум, который мы явно перехвалили, а затем горделиво приняли в собственное видовое имя — «человек разумный». Впрочем, моя критика на самом-то деле относилась не к разуму как таковому — великолепному инструменту, за который следует возблагодарить Творца, — а в основном к нашему стремлению нагрузить его теми функциями, для которых он не предназначен, а также к принятию его в качестве верховного арбитра во всём, — в частности, даже в тех многочисленных вопросах, в которых ум совершенно не компетентен, можно сказать, по определению.

Между тем, с нашей точки зрения, то есть с позиций ума, и у подсознания также имеются слабые стороны, причём их тоже немало. Ну, это, во-первых, закрытый для сознания доступ к нашему биологическому «винчестеру». (Закрытый — в обычных условиях, когда человек находится в своём нормальном состоянии сознания.) Правда, данную меру следует считать вынужденной. Потому что, если бы колоссальные гигабайты информации из подсознания свободно устремились бы в относительно хилую кору головного мозга, то с несчастной человеческой психикой случилось бы примерно то же, что бывает с глубоководной рыбой, извлечённой на поверхность, то есть в среду с низким давлением. Она, бедняжка, раздувается и даже лопается под действием чудовищной силы, распирающей её изнутри!

Затем, в подкорке нет анализирующего механизма, а это означает, что подсознание — область тотального приятия. Допустим, для него реальны любые фантастические персонажи, которые ему известны — реальны точно так же, как земля под ногами и небо над головой. Впрочем, в этом факте самом по себе нет ничего особенно плохого. Хуже то, что любое указание — даже с противоположным знаком — подсознание принимает к исполнению. К примеру, в самолёте перед вами вспыхивает надпись «Не курить!», и вас тут же тянет к сигарете. Или заботливая бабушка предупреждает внука, отпуская его погулять: «Смотри, на улице скользко — не поскользнись! Будь внимателен!» И тогда, уж, внук шлёпнется непременно, поскольку его «подкорка» получила соответствующее указание.

Иначе говоря, подсознание готово выполнить любую команду, которая в него поступает. Именно на этой его черте основаны все многочисленные способы и приемы манипулирования человеком разумным, равно как и многие методы психотерапии, а также обучающие методики тех или иных мистических традиций.

Теперь в двух словах о проникновении в подсознание информации из окружающего мира. Существует несколько сценариев данного процесса — нас же, главным образом, интересует один из них. Если наши органы восприятия получают откуда-то информацию, которую по какой-либо причине «не замечает» сознательный ум (к примеру, информация мелькает чересчур быстро для ума, как в случае с эффектом «25-го кадра»; или просто ум заторможен, как, предположим, в гипнотическом сне), то эта информация поступает прямиком в подсознание. Запомним этот факт, если мы раньше его не знали, и двинемся дальше.

Теперь — сознательная часть психики, сосредоточенная в коре головного мозга, которую можно назвать наиболее изученной современной медицинской наукой. Прежде всего, как нам известно со школьной скамьи, головной мозг имеет два полушария — правое и левое — плюс ещё мозжечок, расположенный в затылочной части. В левом полушарии — весь наш запас логического ума, способности к вычислениям, наша речь — в общем, наш аналитический потенциал. В правом полушарии — эмоции, пространственное мышление, творчество, а также его восприятие (за исключением «словесных» форм творчества). Это явление люди учёные именуют функциональной асимметрией головного мозга.

Нужно ещё отметить, что указанное распределение функций между полушариями характерно отнюдь не для всех представителей рода человеческого, хотя и для подавляющего большинства человеков разумных, или, как опять-таки говорят мужи учёные, для людей с нормальной церебральной организацией, а проще — для «правшей».

У меньшинства же, то есть у левшей, всё наоборот — функции полушарий как бы поменялись местами. И это обстоятельство не изменить никакими тренировками. Левшу, конечно, можно научить писать правой рукой и держать в ней нож за обедом (аналогичным образом и правша вполне способен научиться писать левой рукой), но при этом функции полушарий у него не поменяются. Вон лесковский Левша блоху подковал, как известно, а ложку в правой руке держать так и не научился.

В дальнейшем всё, что я буду говорить о расположении нервных центров, относится к людям с нормальной церебральной организацией. А вам, если вы левша, нетрудно будет поменять местами правое и левое полушария, а также правый и левый нервный стволы.

Теперь вернёмся к нашей «компьютерной» модели человеческой психики и слегка её усложним в расчёте на эту книгу.

Саму нашу «оперативку» по большому-то счёту тоже можно поделить на два больших отдела, которые точно так же могут быть уподоблены оперативной памяти и «винчестеру» компьютера. Дело в том, что наша сознательная память бывает краткосрочной и долговременной, причём это — различные виды памяти, у которых разная механика. Краткосрочную память можно также назвать рабочей, поскольку, когда мы бодрствуем, она постоянно загружается какой-то информацией, но очень быстро — буквально за секунды — от неё освобождается. В общем, наша краткосрочная память «работает» лишь такое время, которое нам требуется для выполнения того или иного нехитрого действия.

Например, мы помним некий телефонный номер, пока его набираем, или, записывая текст под чью-то диктовку, постоянно удерживаем в памяти два — три слова, а то даже и целую фразу. Краткосрочную память тоже можно тренировать; к примеру, она великолепно натренирована у спортсменов-радистов.

Но, разумеется, сейчас для нас важнее сознательная долгосрочная память, основные свойства которой и даже механизм работы мы и обсудим. Во-первых, наша сознательная долгосрочная память тоже не особенно долговечна. В течение шести недель после занесения какой-то смысловой позиции в реестр сознательной долгосрочной памяти эта информация начинает постепенно забываться, если, конечно, мы не будем её «освежать» единственным доступным нам путём — повторением. «Повторенье — мать ученья», — помните такую поговорку?

Между прочим, сам по себе процесс забывания нами чего-либо отнюдь не означает, что данная информация каким-то образом уходит из нервных клеток памяти, в которые она была некогда помещена. Я хочу подчеркнуть, что забывание — это не утрата информации прямым образом, как большинство из нас представляет себе данный процесс. Нет, если взять каждую ячейку-клеточку нашего мозга по отдельности, то всё, что некогда было в неё помещено, тут же и остаётся. Утрачивается другое — некий шаблон нервных связей между целой группой ячеек-клеточек, в которой находится данное воспоминание. Чуть позже вы поймёте это лучше, когда подробнее узнаете весь механизм.

Итак, этот механизм. В основании височных долей нашего мозга имеется чрезвычайно важная извилина — так называемый гиппокамп. (Хотя, конечно, все наши извилины чертовски важны — каждая по-своему.) Эту относительно большую складку серого вещества Большой энциклопедический словарь определяет следующим образом: «Гиппокамп — извилина полушария головного мозга в основании височной доли; входит в состав лимбич. системы; участвует в эмоц. реакциях и механизмах памяти». В этом определении подчёркнута связь между информационным содержанием памяти и эмоциями. И то — крайне важное для нас обстоятельство, на которое я обращаю ваше внимание.

В своих прежних книгах я уже неоднократно касался этого вопроса. Действительно, всякой нашей мысли, связанной с посылом совершить то или иное действие, непременно соответствует какой-то эмоциональный заряд. Иначе говоря, чтобы под влиянием мысли что-то сделать, мы обязательно должны чисто эмоционально (эмоции могут быть самыми разными: от желания, восхищения, жажды что-то заиметь или чего-то добиться до гнева, отторжения, страха, отвращения и т.п.) к этому стремиться (или, напротив, желать этого избегнуть).

Наполеон Бонапарт некогда весьма резонно заметил: «Желание создаёт возможности; отсутствие желания порождает причины». (Причины, разумеется, оправдательные.) Действительно, человеку разумному очень трудно заставить себя совершить что-то такое, чего ему делать не хочется, пусть даже разумом он и понимает, что сделать это необходимо. С другой стороны, мы очень легко совершаем те действия, которые подкреплены сильными эмоциями, даже негативными. Страх, к примеру — а это очень сильная эмоция, — может помочь человеку сотворить нечто экстраординарное. Наверняка, у вас имеются тому собственные примеры. Данное положение вещей некогда побудило меня считать эмоции необходимой энергетической подпиткой наших мыслей.

Теперь же мы пойдём немного дальше. Итак, гиппокамп — нервный центр, тесно связанный с нашими эмоциями, который в то же время принимает решения относительно любой информации, поступающей к нам по сенсорным каналам — занести ли её в ячейки памяти или пропустить, оставить без внимания, не запомнить. Как установлено сегодня учёными, преимущественное право на запоминание получает именно та информация, которая подкреплена эмоциями (чем интенсивнее эмоции, тем это право выше). Вероятно, вы и сами замечали, что события, имеющие для вас ту или иную эмоциональную окраску, запоминаются вами значительно легче и полнее, нежели те, которые такой окраски лишены.

Второй фактор, которому придаётся гиппокампом значение, — то, насколько сочетается новая информация с тем, что нам уже известно. Разумеется, нам проще запомнить ту информацию, которая постоянно находится в сфере наших интересов. При этом гиппокамп следит за тем, чтобы различные данные, находящиеся в нашей сознательной памяти, между собой не конфликтовали. (Именно поэтому, кстати, людям бывает иногда труднее переучиваться, чем научиться чему-то заново.)

В общем, если некое явление (или его аналоги) уже хранится в нашей памяти, то и всё прочее, что с ним связано, тоже получает приоритетное право на запоминание. Потому-то специалисту в определённой области всегда легче усваивать в ней что-то новое, нежели неофиту. Можно сказать, что мы ловим всякую новую информацию сетью, сплетённой из наших прежних воспоминаний.

Теперь о главном принципе нашего запоминания чего бы то ни было. Как полагают учёные, в коре головного мозга — около 10 миллиардов нервных клеточек-ячеек, каждая из которых готова принять информацию того или иного рода. Существует, например, группа нейронов, специализирующихся на запоминании слов, другие клеточки «работают» с нашими зрительными впечатлениями, третьи — с аудиальными, то есть слуховыми и т.д.

С другой стороны, нервные клетки коры головного мозга способны не только принимать и сохранять информацию, но и — что крайне важно — взаимодействовать между собой, обмениваться ею и друг друга дополнять. Любая информация, которую мы получаем по шести сенсорным каналам (всем известные пять сенсоров плюс ещё «контекстуальный» канал, или половинка канала, как мы говорили в «Искусстве восприятия» и других книгах), в случае решения гиппокампа запомнить её, как бы делится на отдельные составляющие, которые и разносятся по группам нервных клеток-ячеек. Всякий раз, когда мы что-либо воспринимаем — пусть это будет некий образ (очертания и цвет, звук, аромат и т.п.), — в коре мозга задействуется какой-то уникальный набор нейронов, нередко весьма большой.

Затем при положительном решении гиппокампа наш мозг просто сохраняет схему этих связей. То, что мы привыкли считать собственными воспоминаниями, относительно легко нам доступными, суть просто некие устойчивые связи нервных клеток в коре нашего мозга. Устойчивые, конечно, в известной степени, поскольку они могут слабнуть и утрачиваться (если данное воспоминание нами не используется), и это автоматически приводит к тому, что информация нами забывается.

В общем, мы можем представить себе схему «работы» сознательной памяти следующем образом: в жизненном процессе мы непрерывно получаем информацию по различным сенсорным каналам, причём основная её часть нами моментально забывается, поскольку гиппокамп её пропускает, не фиксируя той или иной схемы связей нейронов из различных отделов коры. Однако в отдельных случаях командная извилина решает (с нашей сознательной волей её решение напрямую не связано) сохранить ту или иную схему связей нейронов. И у человека появляется какое-то воспоминание, или, если опять воспользоваться компьютерной терминологией, электронный адрес в определённый файл-воспоминание.

Таким образом, наша сознательная долгосрочная память — это мириады нейронов коры головного мозга, каждый из которых несёт какой-то смысловой фрагмент, соответствующий его специализации. И мы в итоге можем вспомнить свою первую любовь, или последнюю ссору с женой, — в зависимости от того, какая связь нейронов активизирована в данный момент.

Вот почему наша память не похожа на склад, в который мы можем сваливать любую информацию, как, предположим, на компьютерный «винчестер», и сохранять её там. Если продолжить «компьютерную» аналогию, то принцип работы нашей сознательной памяти можно скорее отнести к разряду аналоговых, нежели цифровых. В общем, сознательная память более походит на живой экран, на котором могут всплывать какие-то картины, но никак не на склад, или свалку информации.

И потому, когда вы просто пытаетесь напрячь свои «извилины» (а вместо оных напрягаются некоторые группы мышц), силясь припомнить что-то такое, что, кажется, где-то совсем близко, но — вот досада! — ускользает от вас раз за разом, вы совершаете нечто обратное тому, что от вас требуется. Для того чтобы что-то припомнить, существуют специальные психотехники, основанные на ассоциативном принципе, а также на методе самокодирования, о которых я неоднократно рассказывал. (Одну простую технику вспоминания чего-то рассмотрим и в этой книге — в главе о стихии «Воздух».)

Итак, учёные знают, что сознательная память — штука очень и очень непростая, в основе которой нервные связи нейронов, или — попросту — наши ассоциативные цепочки. Кто-то произносит слово «роза», и в вашей памяти может всплыть весьма сложный набор характеристик этого цветка — нежный цвет, изысканная форма, возможно, «колючесть», или же тонкий аромат цветка, — и одновременно в вашей памяти может проявиться ещё ряд воспоминаний (они не придут в голову никому другому, кроме вас!), связанных с событиями и явлениями, увы, не всегда приятными и полезными для вас.

Интересно и другое: примерно тем же образом формируются и наши подсознательные воспоминания, — например, так называемые инграммы, с которыми непримиримо борется дианетика. (Инграмма: (от лат. engram — след на клетке) — «умственный образ — картинка, который содержит запись момента физической боли, бессознательности и реальной или воображаемой угрозы выживанию. Это запись в реактивном уме, запись чего-то, что действительно случилось с личностью в прошлом, и что включало в себя боль и бессознательное состояние; они оба записаны в умственном образе... Инграмма по определению должна содержать столкновение или повреждение в качестве части содержания. Инграмма — это полная запись, вплоть до малейшей точной подробности, каждого восприятия, присутствовавшего в момент частичной или полной бессознательности».)

Могу с уверенностью утверждать, что практически все мистические традиции стремятся тем или иным способом (и все они схожи между собой) избавиться от этих неблагих компонентов подсознательной памяти; от них происходят почти все наши расстройства — соматические, психические, душевные.

Рассмотренный механизм запоминания (забывания) привёл некоторых учёных к предположению о том, что переход какой-то информации из сознания в подсознание — а это творится с нами постоянно — есть не более чем разрушение какой-то схемы связей нейронов, которое имеет место, когда человек находится в обычном состоянии сознания. Причём в некоторых изменённых состояниях эта схема может восстанавливаться (на то время, пока человек в этих состояниях остаётся).

Кстати, многие школы буддизма Махаяны приняли для себя приблизительно эту же самую модель человеческой памяти. Только роль координатора, «распихивающего» информацию по нервным клеткам-ячейкам, по буддийским представлениям, выполняет не гиппокамп, а гипофиз. По-моему, разница не велика.

И ещё один весьма интересный аспект предложенной модели сознательной памяти, который побуждает некоторых учёных по-новому взглянуть на доктрину перерождений, или реинкарнаций — одну из важнейших в буддизме Махаяны («Великой колесницы»). На ней, в частности, основан социальный институт тибетских тулку — современных воплощений будд, бодхисаттв и, вообще, великих буддийских подвижников и чудотворцев минувших эпох (Маха-сиддхи).

К примеру, Далай-лама считается воплощением великосострадательного Авалокитешвары, а Панчен-лама, на протяжении последних полутора столетий настойчиво выдвигаемый китайскими политиканами на первое место, — самого будды Амитабхи. Между тем, в буддизме Хинаяны («Малой колесницы»), изначально провозглашённом историческим Буддой, доктрина перерождений отсутствует вообще. Несмотря даже на то, что буддизм, как мы знаем, развился на почве ведических верований, в которых колесо сансары — рождение, смерть, следующее рождение и т.д. — занимает центральное место. В чём же дело?

Мы знаем, что царевич Сиддхартха, достигший в 36 лет просветления, преподал затем благородный восьмеричный путь окружавшим его монахам, или, как ещё говорят, двинул колесо Учения, но при этом отказался обсуждать некоторые вещи, в числе которых-перерождения индивидуальных живых существ.

По мнению Будды, 10 вопросов (12 — по другим источникам) не имеют смысла; они сформулированы им самим и названы «авьякатани». Позицию Победоносного в данном отношении можно передать так: озаботились бы вы лучше, монахи, своим спасением, пока есть возможность, а что вас ждёт там, после смерти — сами узнаете, когда придёт время.

Я думаю, данный подход к проблеме, напоминающий некоторым европейским исследователям агностицизм, а то даже атеизм — вот до чего могут договориться высоколобые учёные мужи, оперирующие исключительно логикой! — можно объяснить следующим образом. Просветлённый царевич, достигший освобождения ценой личных сверхъусилий, не мог растолковать приходившим к нему ученикам, изначально воспитанным в духе Вед, что перерождение живого существа вовсе не означает воскрешения его самости, его индивидуального «я».

Согласно буддийским доктринам, несколько более поздним, человеческое сознание имеет два уровня — виджняна-сознание, связанное с ощущением себя конкретной личностью, и праджня-сознание, то есть трансцендентное высшее сознание, лишённое самостной основы. Вот оно-то, наше чистое праджня-сознание, вообще не рождается и не умирает, существуя вечно. Во всяком случае, именно об этом толковали нам буддийские пандиты — всяк на свой лад. Однако на уровне виджняна, увы, не существует Володь, Тань, Наташ или — ближе к месту действия — Нарендранаттов, Робиндранаттов, Зит и пр.

Что же до самости, то, в соответствии с тибетской «Книгой мёртвых» («Бардо Тхёдол»), после смерти человека его личностное сознание постепенно разрушается в течение 9 дней (по времени тех, кто остался жить в этом мире). Это — период пребывания существа в так называемой сфере Бардо. Затем индивидуальное сознание окончательно разрушается — его поглощает «Ясный свет». Спустя ещё 40 дней трансцендентное сознание, некогда одухотворявшее того, кого уже, в общем-то, нет, проявляется в новом существе. Таким образом, буддизм Махаяны наделяет каждого из нас четырьмя жизненными периодами: 1-й — от зачатия до рождения; 2-й — от рождения до смерти; 3-й — период пребывания в сфере Чёньид Бардо (сфера так называемых кармических видений); 4-й — растворение в Ясном свете, предшествующее зачатию. (Строго говоря, весь 49-тидневный промежуток между смертью и новым воплощением человека называют сферой Бардо, но этот цикл разделён на два периода: Чёньид Бардо и Сидпа Бардо.) Таков один оборот колеса сансары.

Прервусь с буддизмом, к которому я сейчас же и вернусь, но вначале закончу первую часть главы. По моему мнению, вся эта информация о нашем сознании, которую я до сих пор сообщил, вся в совокупности, как раз и объясняет тот удивительный факт: как это может существовать в нашем физическом мире, причём не одно уже тысячелетие, такая штука как магия стихий — основная тема этой книги.

Итак, развившийся в Тибете и Монголии буддизм Махаяны разработал до тонкостей доктрину посмертного бытия — пожалуй, как ни одно другое вероучение — и выработал комплекс практических методов, призванных помочь живому существу, перешедшему в царство «развоплощения». Так появилась «Книга мёртвых» («Бардо Тхёдол», или «Освобождение путём слушания в посмертном состоянии»). В ней по дням расписаны наставления, которые даются покойнику компетентным ламой.

Между прочим, некогда эта книга (в переводе К.Дава-Самдупа при участии британского антрополога д-ра В.Е.Эванса-Вентца) произвела столь сильное впечатление на К.Г.Юнга, что тот написал «Психологический комментарий» к её последующему немецкому изданию.

Рискну также заметить, что, если буддизм Хинаяны элитарен и ставит перед собой лишь единственную максимальную цель — окончательное освобождение, нирвану, — то буддизм Махаяны, особенно в его тибетско-монгольской интерпретации, весьма демократичен. Тибетский подход к Учению не ограничивает устремления подвижника лишь высшими целями, но предлагает ему на выбор множество необычных задач, быть может, не столь грандиозных и возвышенных, зато полезных для членов общины (сангхи), являющейся, как известно, одной из трёх главных драгоценностей буддиста (Будда, дхарма (учение) и сангха). И потому в тибетских монастырях издавна готовили специалистов различного профиля — конечно, лекарей, потрясающих диагностов, способных по пульсу человека (главным образом, по тактильному ощущению кровотока в промежутках между биениями сердца) очень точно представить себе состояние всего его организма, затем рэ-па (рай-па), или адептов таинственного искусства «внутреннего тепла» (туммо), способных разгуливать нагишом в горах при сорокаградусном морозе и свирепом ветре и даже рискующих в этих условиях выкупаться в горной речке, проделав во льду прорубь, а также горных скороходов (лун-гом-па), способных в состоянии транса сутками без передышки нестись по кручам, легко преодолевая все опасности и не замечая препятствий. И, разумеется, в этом перечне непременно следует упомянуть лам, специализирующихся на сопровождении покойника в сфере Бардо.

Не премину заметить, что буддизм и вообще отличает от прочих вероучений доминирующий рационализм. Что же касается тибетской его версии, то подавляющее большинство тех, кто её исповедует, даже современные европейцы могли бы упрекнуть в практицизме. Разумеется, буддизм каких-нибудь анахоретов, посвятивших свои жизни постижению сути бытия, и буддизм всех прочих тибетцев — совершенно разные вещи. На этот факт обращали внимание те немногие европейцы, которым удалось побывать в Стране снегов в прежние времена (я имею в виду довольно длительный «закрытый» период Тибета с середины XVIII века вплоть до китайской аннексии страны в 1951-54 гг.). Их также поражало то обстоятельство, что в тибетских горных селениях практикующие ламы весьма мирно и даже дружелюбно сосуществовали с колдунами бон. А простые селяне обращались со своими нуждами к тем и другим. (По количеству колдунов, колдуний (кхадома — тиб.) и прочих чудотворцев надушу населения Тибет, вероятно, занимает первое место в мире.)

У тибетцев есть поговорка: «Ловкий человек устроится с комфортом даже в преисподней». Но всё-таки лучше туда не попадать, а для этого имеется лама-специалист, который сопроводит покойника своими пояснениями и указаниями в сфере Бардо. Вот как это описывает замечательная путешественница-буддолог А.Дэвид-Неэль в своей знаменитой книге «Магия и тайны Тибета» (на русском языке книга выходила под названием «Среди магов и мистиков Тибета»).

«Итак, посвящённые обладают способностью сохранять ясность сознания в период отделения духа от телесной оболочки и переходят из этого мира в мир иной вполне сознательно, понимая, что с ними происходит. Поэтому в свой смертный час они не нуждаются ни в чьей помощи, и отправление религиозных обрядов после их смерти совершенно бесполезно.

Но с простыми смертными дело обстоит иначе. Под простыми смертными здесь следует понимать всех монахов и мирян, не обладающих искусством умирать. Таких людей подавляющее большинство.

Ламаизм не предоставляет невежд самим себе. Во время агонии и после смерти лама обучает их тому, чего они не успели усвоить при жизни. Он объясняет им природу снящихся им существ и явлений, он и успокаивает их, но, главное, неутомимо наставляет: какой путь им надлежит избрать.

Первая забота ламы, дающего умирающему последнее напутствие — помешать ему уснуть, впасть в обморочное или коматозное состояние. Он обращает его внимание на последовательное исчезновение различных «сознаний», оживляющих его чувства: сознание глаз, сознание носа, языка, тела, уха, т.е. на постепенную потерю зрения, обоняния, вкуса, осязания, слуха. В бесчувственном теперь теле мысль должна оставаться активной и внимательно следить за свершающейся мистерией. Теперь важно заставить дух покинуть свою оболочку через темя: если бы дух вышел каким-нибудь другим путём, будущее благополучие его сильно бы ухудшилось. Извлечение духа из тела производится, как уже говорилось выше, ритуальными восклицаниями — «хик» и затем — «пхет». Прежде чем произнести «пхет», лама должен, глубоко сосредоточившись, отождествить себя с только что отошедшим покойником и сделать усилие, какое понадобилось бы совершить последнему, чтобы заставить дух подняться к макушке головы с силой, достаточной, чтобы пробить для себя в темени выходную щель. Посвящённые могут самостоятельно поднимать свой дух к макушке и, чувствуя приближение конца, произнести освободительные «хик» и «пхет» сами. Таким способом они могут даже совершить самоубийство, и, если верить молве, такое случается.

Бесплотный дух пускается затем в удивительные странствия. Народное поверье превращает их в реальное путешествие по действительно существующим местам, населённым тоже вполне реальными существами. Однако учёные ламаисты считают эти скитания сменой ряда субъективных видений, простым сном, создаваемым самим духом под влиянием различных его склонностей и прежних поступков.

Некоторые утверждают, что непосредственно после освобождения от телесной оболочки дух получает мимолётное, как молния, провидение высшей действительности. Если он способен постигнуть откровение, то окончательно освобождается от «круга» перевоплощений и смертей.

То есть он уже достиг состояния нирваны. Это бывает редко. Чаще всего внезапный свет ослепляет дух. Он отступает, влекомый ложными представлениями, своей привязанностью к индивидуальному существованию, к своему «я» и чувственным наслаждениям воплощённой жизни. Или же смысл видения ускользает от него совершенно — так от внимания человека, поглощённого повседневными заботами, часто ускользает всё, что вокруг него происходит.

Невежественный покойник, попавший в потусторонний мир во время обморочного состояния, придя в себя, не сразу осознаёт, что с ним произошло. Ещё много дней он пытается разговаривать с людьми, обитающими в его прежнем жилище, и удивляется, почему ему никто не отвечает и, по-видимому, даже не замечает его присутствия. По словам одного ламы из предместья в Литанге (Восточный Тибет), некоторые умершие рассказывали через посредство медиумов (паос — тиб.), как они пытались пользоваться принадлежащими им при жизни вещами: взять плуг, чтобы вспахать поле, снять одежду с гвоздя и прикрыть наготу. Их раздражала невозможность совершать привычные действия. В таких случаях дух приходил в замешательство. Что с ним? Он видит неподвижное тело, похожее на его собственное, окружённое ламами. Неужели он умер?

Простаки считают, что бесплотному духу убедиться в своей смерти совсем не трудно. Для этого ему следует отправиться в песчаную местность и рассмотреть свои следы на песке. Если отпечатки ступней повёрнуты наоборот, то есть, пятками вперёд, а пальцами назад, дух не должен больше сомневаться: он действительно умер.

Но, скажете вы, что же это за дух с ногами? Дело в том, что ноги имеет не дух, а связанное с ним эфирное тело.

Точно так же, как и древние египтяне, тибетцы верят в «двойника». При жизни в нормальном состоянии этот двойник неразлучен с материальным телом. Тем не менее, при определённых условиях он может отделиться и тогда уже не ограничен местом пребывания своего материального двойника. Он может показываться в других местах и, невидимый, совершать разнообразные странствия.

У некоторых людей расставание двойника с телом происходит непроизвольно. Тибетцы уверяют, будто специальные упражнения могут вызывать его по желанию. Однако такое отделение двойника бывает неполным: остаётся соединяющая обе формы связующая нить. Она сохраняется более или менее длительное время и после смерти».

Теперь же, ни на чём не настаивая и не навязывая вам никаких предвзятых мнений, я предлагаю сообща обдумать один факт: жители буддийских стран Центральной Азии несоизмеримо чаще «помнят» свои прошлые воплощения (хотя бы фрагментарно), нежели мы, грешные. Если же мы возьмём тибетских и монгольских тулку (высокопоставленных лам — настоятелей больших монастырей и т.п., занимающих свои посты из воплощения в воплощение), то сама процедура их официального признания включает в себя строгие тесты на «кармическую» память. Среди европейцев такие вещи наблюдаются весьма редко и, как правило, не столь отчётливо. Почему?

Как известно, многие западные буддисты, будучи уже на склоне лет, просили своих близких не беспокоить их прах после смерти в течение нескольких дней. Та же госпожа Дэвид-Неэль — она ушла из жизни в очень уже почтенном возрасте 102 лет — до слёз доводила свою компаньонку, требуя, чтобы та пообещала ей, что дней на десять скроет факт её смерти от окружающих, чтобы уберечь на этот срок тело знаменитой путешественницы от патологоанатомов, кремации и прочих процедур «цивилизованного» погребения. А дело в том, что буддисты, не достигшие при жизни высоких ступеней духовного развития (или не считающие свои достижения достаточно весомыми), имевшие, однако, некоторый опыт погружения в особые состояния сознания, как считается, тождественные тому, что ожидает их в сфере Бардо, начинают очень трепетно относиться к процедуре грядущего перехода в мир иной, стремясь к тому, чтобы всё у них произошло естественным образом.

Сегодня и медики допускают, что умираем мы не сразу, то есть факт остановки сердца и кровообращения ещё не свидетельствует об окончательном прекращении потока нашего сознания. Мне довелось выслушать даже такое мнение на сей счёт: остановка дыхания, кровообращения и обменных процессов в организме влечёт за собой прекращение деятельности лишь периферической нервной системы, а головной мозг какое-то время продолжает свою работу. Этому предположению не противоречат рассказы многих людей, переживших состояние клинической смерти, а затем реанимированных. Их необычные переживания — пресловутый тоннель и пр. — это ли не косвенное подтверждение остаточной работы головного мозга?

Так вот, буддийская традиция позволяет умирающему естественным образом пережить все этапы «посмертного» перехода, в то время как погребальные традиции, принятые сегодня на Западе (вскрытие тела вскоре после кончины, последующая кремация и т.п.), не оставляют ему такой возможности.

Имеется и другая причина того, что питомцы западной цивилизации, как правило, «помнят» о своих прежних воплощениях значительно хуже буддистов. Возможно, вы читали у той же Дэвид-Неэль и у ряда других авторов о том, как торопятся ламы какого-либо монастыря, потерявшие своего настоятеля, отыскать его новое воплощение.

Их спешка оправдана: оказывается, в возрасте до трёх, максимум, до четырёх лет человек вспоминает себя в прошлой жизни значительно легче и полнее, нежели в последующие годы. Учёные ламы убеждены, — а только у них и имеется опыт в данном отношении, — что, если ребёнка в возрасте до трёх лет начать учить чему-то такому, чем он уже занимался в предыдущей жизни, да к тому же поместить его в прежнюю обстановку, то он может легко вспомнить себя в прошлом воплощении. И в его памяти даже восстановятся какие-то прежние знания и навыки. Во всяком случае, учиться ему будет значительно легче, нежели тем его сверстникам, которые не имели в прошлых жизнях соответствующего опыта. Но, если до трёх — четырёх лет этого не сделать, то ребёнок забудет всё начисто.

Аналогичным образом мы помним свои утренние сны лишь минуту-другую после того, как проснёмся. Стоит нам в этот краткий промежуток отвлечься на что-то другое, как мы моментально их забываем. Разве не так?

Быть может, кто-то помнит себя в очень-очень раннем детстве? Хотя бы отдельные эпизоды оттуда, из этой почти уже нереальной дали?.. Я, к примеру, помню... И помню, как мне казалось, что я уже очень-очень давно в этом мире, и что мною забыто нечто чрезвычайно важное. Было такое у вас?

Вернёмся к механизму нашей памяти. По мнению некоторых учёных, это — просто устойчивая связь между группой нейронов в коре головного мозга. Иными словами, любое наше воспоминание или самовоспоминание выражается механически какой-то конфигурацией нервных клеточек, о чём мы говорили выше. Тогда остаточное виджняна-сознание, которое может перейти от одного воплощения к другому, это — всего лишь какие-то схемы связей между нейронами. В итоге же получает объяснение и другой парадокс тибетских «воплощенцев». Я имею в виду весьма частые случаи, когда на роль новой реинкарнации того или иного видного подвижника отыскивается сразу же несколько кандидатов, причём все они отлично проходят тест на воспоминания о своей прежней жизни. Это произошло, кстати, не так давно, когда ушёл из жизни Панчен-лама X Калзан Цеден.

Впрочем, предоставлю вашему самостоятельному суждению выдержку, взятую с официального буддийского сайта. «В 1989 г., после смерти Панчен-ламы X, начались поиски его преемника. Ввиду конфликта между находящимся в изгнании Далай-ламой XIV и правительством Китая, выбор и утверждение нового кандидата приобрели затяжной и противоречивый характер. 14 мая 1995 г. Далай-лама XIV заявил, что из 30 представленных кандидатов он признаёт Панчен-ламой XI 6-летнего Гедуна Чоки Ньима, родившегося 25 апреля 1989 г. В ответ правительство Китая заявило о «незаконности и несостоятельности» данного выбора; Гедун Чоки Ньима и его семья были взяты под стражу, вывезены из Тибета и место их пребывания до сих пор остаётся неизвестным. В декабре 1995 г. китайские власти сообщили о признании Панчен-ламой XI собственного кандидата — 6-летнего Гялцена Норбу. С соответствующими почестями Гялцен Норбу был привезён в монастырь Таши-лунпо и возведён на трон Панчен-ламы, который он и занимает в настоящее время».

Обратите внимание, было найдено целых 30 кандидатов на роль Панчен-ламы, многие из которых прошли испытания?!. Логически этот казус обосновать трудно, но всё-таки возможно, — если только допустить, что остаточное сознание, переходящее от одного воплощения к другому, от прежнего тела к новому, это суть какие-то схемы нервных связей, которые могут быть даже «тиражированы», наподобие записей на лазерных дисках или на каких-то других носителях информации.

Впрочем, мне встречались и в некоторых буддийских источниках указания на то, что перевоплощение выдающегося подвижника может произойти одновременно, если можно так выразиться, по нескольким адресам.

В одной из книг (по-моему, в «Искусстве быть счастливым») мы с вами уже обсудили проблему нашего самосознания (впрочем, речь об этом у нас заходит довольно часто). У индусов имеется одна симпатичная аналогия, иллюстрирующая жизнь человека и его сознание. Это — пламя свечи. Вроде бы, оно остаётся постоянным, однако, частицы огня, его составляющие, непрерывно сменяются. Так и наша жизнь, наше сознание, которое постоянно обновляется, хотя мы на это не особенно обращаем внимания. Каждый из нас кем-то себя ощущает, впадая при этом в иллюзию постоянства и незыблемости. Между тем, даже наше тело постоянным не является — все его клеточки обновляются в ходе непрерывного обмена веществ в организме. В нашем же сознании аналогичные процессы протекают гораздо стремительнее, а потому его целостность иллюзорна. Мы вправе говорить лишь о степени постоянства и непрерывности собственного потока сознания. Надеюсь, это понятно.

Теперь о качестве нашей памяти себя самого. Разумеется, этот род памяти касается исключительно нашей личной истории. Но так ли отчётливо мы её помним?

Мы не носим постоянно в своём сознании некий реестр самовоспоминаний, который в этом случае имел бы колоссальный объём. Мы лишь способны время от времени оживлять какие-то из этих воспоминаний (сознательно или же бессознательно), но — отнюдь не целиком, а весьма и весьма фрагментарно. В зависимости от чувственных предпочтений того или иного человека, как говорят психологи, при запоминании чего бы то ни было и при последующем воссоздании этой информации в какой-то форме он, человек, в основном опирается лишь на одну из модальностей восприятия — визуальную, аудиальную или кинестетическую (осязание и прочие ощущения — например, чувства тепла, холода и т.п.). Причём эти наши предпочтения той или иной чувственной модальности, оказывается, играют важную роль во всей нашей нервной деятельности. В соответствии с ними, специалисты нейро-лингвистического программирования (НЛП) делят всех людей на визуалистов, аудиалистов и кинестетиков. Каждому из этих типов присущи и собственные формы восприятия, и типы реакций, и даже манера поведения. (Об этом весьма подробно — в моих книгах «Архитектоника успеха» и «Обратная связь».)

При запоминании чего-либо человеком его чувственные предпочтения проявляются, в частности, в том, какая группа нервных клеток преимущественно задействуется в этом процессе. У кого-то постоянно превалируют зрительные нейроны (визуалист), у другого — слуховые (аудиалист), но одновременно даже у самых ярких, к примеру, кинестетиков любое воспоминание фиксируется во всех трёх основных модальностях, а также и в других участках мозга. Например, в центре речи, который учёные помещают сегодня в височную долю левого полушария, а также непременно и в центре пространственной ориентации. (Этот пучок нейронов расположен в верхней теменной области.) Чуть подумав, вы со мной согласитесь, поскольку любое воспоминание человек разумный способен как-то выразить словесно; с другой стороны, всякое наше воспоминание так или иначе связано с нашей координацией в пространстве. Напрашивается вывод: одну и ту же вещь, одно и то же явление всякий из нас запоминает по собственной схеме. Теперь я имею в виду не только схему связей нейронов, которая фактически и есть воспоминание как таковое, но и нашу индивидуальную схему — «энэлписты» называют это стратегией — оживления в своём сознании того или иного воспоминания.

Вернёмся к буддийскому ритуалу сопровождения новопреставленного, как принято говорить в православии, наставлениями ламы. Нетрудно догадаться, что этой процедуре, которая может длиться несколько дней (иногда даже — пару недель), буддисты тибетского толка придают особое значение. В частности, наши буряты и калмыки, из числа которых в своё время тоже вышло немало замечательных лам. Об одном из них, до сих пор почитаемом в Бурятии Будда-ламе (Будда Цыгмуев; 1901-1980), я и хочу сейчас немного рассказать. Дело в том, что этот признанный на родине специалист в области сопровождения умерших являлся учителем известного российского тибетолога А.И.Бреславца. С последним же меня связывает очень давняя дружба, и потому я неоднократно выслушивал рассказы о легендарном Будда-ламе из уст его собственного ученика, ставшего очевидцем многих удивительных историй.

Одну из них я вам перескажу. Но прежде — коротко о судьбе самого Будды Цыгмуева, которая в общих чертах типична для бурятских лам XX века, нечаянно — негаданно оказавшихся в антирелигиозной стране советов. Впрочем, разгром буддизма 30-х годов кое-кто из них предвидел заранее. В частности, почитаемый учитель самого Будда-ламы, знаменитый Гунчен-лама, под руководством которого Цыгмуев получил образование и принял монашеский сан в Цугольском дацане (тибетское название — Даши Чойнполлинг), старейшем, между прочим, на территории нашей страны. Так вот, Гунчен-лама — не путайте его с нынешним Гунчен-ламой, настоятелем Иволгинского дацана, — загодя почувствовал опасность и вместе со своим учеником Будда-ламой в 31-ом году пробрался через Монголию в китайскую Маньчжурию, где уже существовал большой посёлок так называемых булагатских бурят, то есть российских бурят-эмигрантов, укрывшихся в Маньчжурии от кровавых перипетий на своей родной территории, связанных поначалу со славными именами атамана Семёнова, барона Унгерна фон Штернберга, а затем пришедшим им на смену большевистским террором.

Должен отметить, что китайские власти в ту пору весьма лояльно относились к бурятам-буддистам. То же самое можно сказать и о японских оккупантах, демонстрировавших чудовищную жестокость в отношении китайских военнопленных и даже мирного населения оккупированных территорий, но благоволивших бурятам. В общем, до победоносного для России 45-го года Будда-лама со своим учителем спокойно занимались буддийской практикой. Но, будучи освобождены советскими войсками, тут же отправились в исправительные учреждения ГУЛАГа: Гунчен-лама, очень уже пожилой человек — на Колыму, а его ученик — под Новосибирск на лесоповал.