КОППЕНАМЕ РИВЕР 5

КОППЕНАМЕ РИВЕР 5

НАСТУПИЛ следующий день. Свет в комнате утверждал это с неоспоримостью попавшего в лицо камня. Илья пытался зажмуриться и не дать свету проникнуть внутрь своего разрушенного сна. Признать наступление нового дня означало признать, что вчера действительно случилось. И всё, что случилось вчера, было действительностью.

Дом молчал, наполненный прозрачной глухой тишиной. В нём не было слышно шагов, скрипа дверей и других отрывков жизни. Никто не проходил по коридору, никто никого не звал, и лишь москиты тоненько жаловались за белой дымкой полога над гамаком.

Да крики птиц над рекой.

Илья открыл глаза. Он не хотел вставать. Он не хотел признавать реальность происходящего. Он снова закрыл глаза, но жизнь от этого не поменялась. Было слышно, как лодки глухо ударяет водой о деревянный причал. Звук повторялся через равные промежутки — мерный, ровный, неотвратимый. Звук прерывался и возвращался, и нельзя было его остановить, как нельзя было остановить реку за окном: она текла, и можно было течь с ней или остаться на берегу.

Он жил свою жизнь. Наконец-то.

В коридоре никого не было. Илья никого и не искал. Он искал кухню. Он решил, что если ему встретится Кассовский, он попросит, чтобы его отвезли обратно в Парамарибо. Он не хотел больше видеть этих людей. Он вообще не хотел никого видеть, даже Адри. И он хотел есть.

Кухня пряталась на террасе: плита под навесом и ряды закрытых полок с посудой вдоль стены. Рядом с плитой стояли два больших холодильника. Один из них был включён и работал.

Терраса выходила на реку, но не с фронтальной стороны дома, а с торца, и потому Илья её вчера не заметил. Странно, но здесь было ещё тише, чем в доме, словно все звуки потонули в воде. Джунгли молчали, обступив дом густой тёмной зеленью. Солнце — жёлтым — пыталось пробиться сквозь их плотную резную листву. В джунглях плохо верилось в бога. Здесь и так всё росло.

Илья не знал, что делать: хотелось есть, но он был в чужом доме. Он не мог ничего взять сам: это было неправильно. Он заметил посреди деревянного стола жестяную миску, накрытую белой тарелкой. Илья решил, что раз миска стоит на столе, оттуда можно брать. Он уже не ел третий день.

В миске были два манго. Илья нашёл нож и разрезал жёлтый вязкий плод. Надо было есть осторожно, чтобы не обмазаться липким соком. Илья ел осторожно. Вокруг летали странные жуки. Илья думал, что эти жуки, возможно, кусаются. Мир был полон опасностей.

Жуки тоже хотели сладкое.

Дилли появилась незаметно, просто в один момент она уже была на террасе. Дилли была в том же платье, что и вчера; тёмная и тоненькая, статуэтка с раскосым лицом. Илье показалось, что сегодня она выше ростом. Кто-то заплёл её чёрные длинные гладкие волосы в косы. Теперь она выглядела совсем как индейские девушки в голливудских фильмах. Только хрупче.

Дилли увидела Илью и присела на корточки.

Илья кивнул: он жевал манго. Дилли смотрела снизу, как Илья ест, а потом вдруг обернулась вокруг своей оси и ударила обеими ладонями в пол. Илья проглотил манго и поздоровался.

Дилли молчала, чуть покачиваясь взад-вперёд.

Она снова обернулась вокруг себя в ту же сторону — против часовой стрелки — и опять ударила ладонями в пол. Илья протянул ей второе манго. Дилли не двигалась.

Илья улыбнулся и вдруг понял, что у него больше нет губ. Он больше не мог улыбаться, потому что губ не было. Он видел теперь своё лицо со стороны: вместо губ темнел провал, в котором что-то слабо светилось. Его глаза стали углубляться, западая всё больше и больше. Затем — два чёрных пятна — они соединились в одно, какая-то рваная яма на лице вместо глаз.

Он был весь покрыт чёрными дырами. Вернее, он состоял из чёрных дыр, которые соединялись неровными кусочками плоти и одежды. То, что не пропало, он видел отчётливо: оливковую ткань шорт, каждую ниточку, каждый стежок. Он видел свою кожу — пупырышки пор, и как они дышат. Он видел каждый волосок на своём теле там, где ещё оставалось тело. Илья заметил, что волоски тоже дышат, но по-другому: не воздухом, а какой-то бесцветной жидкостью, что была разлита у него под его кожей. Потом он оказался внутри волоска: его втянуло туда, как в туннель, и там было светло.

Он очнулся на полу, манго размазалось рядом — липкое жёлтое пятно. Он был целый, не из чёрных дыр, только слабый и покрыт дурно пахнущей испариной. Илье казалось, что его тело облили мерзкой жижей, что обычно остаётся на дне мусорного бачка. Над манго кружились жуки. Они облетали Илью стороной и не спешили спускаться.

Илья медленно, осторожно сел на полу. Он огляделся: Дилл и нигде не было. Илья собрал манго с пола, встал и забросил раздавленный плод в джунгли. Он постоял немного, привыкая к себе. Внутри него что-то тянулось как росток.

Он чувствовал, как оно живёт в нём, отдельно.

Илья сошёл с террасы и пошёл к реке. Он зашёл в воду и несколько раз окунулся в красную реку. Стало лучше, он больше не чувствовал себя полым. В нём снова текла кровь, красная, как эта вода.

Дилли ждала его на берегу. Илья решил остаться в реке: ему казалось, здесь безопаснее. Он думал, что, пока он в воде, Дилли не сможет на него напасть. Он решил не смотреть ей в глаза. Дилли сидела на поваленном дереве и играла своими косами. Она оборачивала их вокруг головы и пыталась завязать под подбородком, как платок. Косы развязывались, и Дилли смеялась. Она поманила Илью рукой, зовя его выйти на берег. Илья покачал головой. Дилли засмеялась и что-то сказала ему на аравак. Ей было весело.

Потом Дилли встала босыми ногами на бревно и взмахнула руками, словно хотела взлететь. Илья ждал: он был готов нырнуть в воду, если что-то случится. Дилли описала левой рукой круг у своего лица. Затем она нарисовала пальцем много мелких окружностей у себя на платье. Она что-то сказала, но Илье это было не нужно: он и так всё понял.

Дилли видела его дыры. Она не напала на него на террасе, а просто показала ему, как она его видит. Дилли запрыгала на бревне на одной ноге, высоко задирая другую. У неё ничего не было надето под платьем. Илья видел её лобок.

Он вышел из воды. Дилли открыла ладони и подняла их вверх. Затем она описала ими две дуги в воздухе и опустила руки вниз вдоль своего тела, словно покрыв себя куполом. Она вытянулась и стала золотистой дрожью воздуха. Теперь Дилли переливалась, плыла как марево; она больше не была из плоти. Она была соткана из золотистых волокон, которые дрожали и пульсировали на бревне. В ней не было дыр.

Потом Дилли снова стояла перед ним — плотная, целая. Она не улыбалась и смотрела на Илью, пытаясь понять, видел он или нет. У Ильи кружилась голова. Ему хотелось пить, и кожу на лице как будто натянули слишком туго. Илья кивнул головой: он видел.

Дилли засмеялась и, схватив косы, прижала к лицу, сделав себе гигантские чёрные усы и бороду. Илья тоже рассмеялся, так это было неожиданно. Дилли спрыгнула с бревна и махнула рукой в сторону джунглей. Она что-то сказала, на этот раз по-голландски, но Илья понял только одно слово: «Алонсо».

Госпиталем оказалось длинное розоватое здание, самое дальнее от реки. Вернее, все три здания в джунглях были госпиталем. Здания соединяли прорубленные и вычищенные дорожки, достаточно широкие, чтобы проносить носилки с больными. Кто-то вырубал упрямую поросль каждый день, и она дожидалась ночи и тайно росла в мокрой тьме джунглей, чтобы на следующее утро протянуться жёсткими резиновыми ростками лиан вверх — к солнцу.

Место, куда привела его Дилли, пахло больницей: кафельные полы, вымытые раствором хлорки, окна, затянутые москитными сетками, и металлические тележки с лотками, покрытыми чем-то белым. Тележки стояли вдоль стен коридора, который оканчивался белой дверью.

Слева у двери гудел холодильник.

Дилли открыла белую дверь, и перед ними— как обещание — был полукруг большой комнаты со светло-зелёными стенами. Комната заманивала внутрь и казалась ещё больше от своей пустоты. В центре стоял длинный узкий металлический стол на колесиках, одинокий в этом полукруглом пространстве. На столе лежал маленький индейский мальчик, которого они вчера привезли. Он был мёртвый.

Илья остановился, не решаясь войти. Он не любил мёртвых. Он не хотел быть в одной комнате с этим мёртвым мальчиком. Илья подумал уйти. Но голос Алонсо уже позвал его внутрь, и Илья ступил в комнату. Он понял, что был в операционной.

Под потолком — над столом, где лежал ребёнок, — висели три больших прожектора. Они были выключены — и так светло. Вдоль стен стояли белые металлические шкафы. Рядом с операционным столом была железная тележка, тоже на колёсах; на ней стоял какой-то аппарат с проводами, похожий на кардиограф. Аппарат не был никуда подключён.

У одного из шкафов — похожая на голое дерево — тянулась вверх высокая металлическая стойка с двумя рожками. На одном из рожков висела пустая пластиковая ёмкость с прозрачным проводом — капельница. Рядом на полу сидел отец мальчика, индеец с высохшим лицом. Он был одет в зелёную хирургическую форму. Он был босой.

Илья не сразу увидел Алонсо: тот работал в углу, рядом с длинной металлической полкой вдоль стены. Перед ним стояла высокая рама буквой «П». К верхней перекладине рамы на кожаных лямках была подвешена старая голая индианка. Её туловище было туго обмотано белым бинтом. Она стонала.

Илья видел такие рамы на картинах про инквизицию. Он не сразу понял, что происходит. Затем Илья разглядел длинное корыто с водой, куда Алонсо клал развёрнутые мотки гипса. Он ждал, пока они намокнут, а затем оборачивал ими туловище женщины. У него была ступенька, если надо подняться повыше.

Алонсо поздоровался и кивком позвал Илью подойти поближе. Илья подошёл. Женщина была старая, со сморщенной коричневой кожей красноватого оттенка. Она была в сознании и глухо стонала откуда-то из живота. Алонсо не реагировал на её стоны; он был занят гипсом.

Дверь открылась, и в операционную заглянул молодой индеец в белом больничном комбинезоне. У него вдоль щеки шёл длинный шрам, будто кто-то пытался прорезать ему второй рот. Он спросил Алонсо что-то на аравак, но тот лишь покачал головой. Алонсо кивнул на Илью. Индеец закрыл дверь. Он был какой-то невесёлый.

— Выспались? — Алонсо закрепил очередную гипсовую ленту под высохшими мешочками женских грудей. Он отступил на шаг и осмотрел свою работу. Старуха застонала, и Алонсо вынул из эмалированного корыта очередной размокший круг гипса и стал его раскатывать на железной полке рядом с рамой. — Поможете мне? Я отпустил Геральта в перевязочную, так что мне нужна помощь.

Илья кивнул. Он никогда никого не гипсовал.

— Вы мокрый, — сказал Алонсо. — Вы купались в реке.

Илья снова кивнул: что тут скажешь?

Старуха пыталась поудобнее устроиться на лямках и начала двигать узловатыми ногами, словно ступая по воздуху. Алонсо коротко прикрикнул на неё, и она затихла, лишь всхлипывая от боли, будто икала. Алонсо засмеялся и погрозил ей пальцем. Он повернулся к Илье.

— Переоденьтесь. — Алонсо показал белой от гипсовой пудры рукой на один из шкафов. — Там.

Илья нашёл в шкафу аккуратно сложенные комплекты белых и зелёных врачебных форм: широкие, нелепо скроенные штаны и робу с вырезом на груди. Он подумал и снял мокрые шорты прямо здесь, где уже и так было двое голых — маленький мёртвый мальчик на операционном столе и живая старуха, подвешенная на раме. Было нелепо куда-то идти переодеваться.

Илья выбрал зелёный комплект: он помнил, что такие носят хирурги. Он решил выглядеть как хирург. Он вымыл руки щиплющим кожу раствором над стальной раковиной в углу. Илья пытался не смотреть на мальчика на столе. Он хотел быть поближе к живым.

Алонсо показал ему, что делать. Илья должен был сменить воду в корыте и затем класть туда мотки гипса. Новый моток нужно было разворачивать в воде сразу, как только вынимали предыдущий: Алонсо не мог терять на это время — гипс быстро твердел. Затем Алонсо показал Илье, как проверять готовность гипса.

Илья много кивал.

— А что с этой женщиной? — спросил Илья.

Он подал стоящему на ступеньке Алонсо развёрнутую, разглаженную ленту гипса. — Что с ней?

— Ничего особенного, — сказал Алонсо. Он был занят. — Компрессионный перелом, четыре позвонка. Четвёртый, пятый, седьмой, восьмой. Грудной отдел.

— Её только что привезли? — Илья проверил готовность гипса в корыте; было рано.

— Только что? — удивился Алонсо. Он рассмеялся. — Я бы тогда её сейчас не гипсовал. Нет, она пролежала у меня три недели на вытяжке, а теперь должна вернуться домой. Было бы правильно подержать её на вытяжке ещё, но она должна вернуться домой. Поэтому я делаю ей гипсовый корсет. Да, девочка?

Алонсо засмеялся и подмигнул старухе. Та заплакала, без слёз, одним горлом. Илья старался на неё не смотреть. Он смотрел в корыто, где намокал гипс. Он не знал, о чём говорить с Алонсо. Тот был мужем его женщины. Алонсо всё о них знал. С самого начала.

— А как она сломала спину? — услышал себя Илья. Он не понял, откуда у него взялся этот вопрос. Будто спросил кто-то другой.

— Упала с дерева. — Алонсо был недоволен, как гипс лёг на верхние рёбра старухи. Он её что-то спросил. Та тут же перестала плакать и ответила, тыкая худыми руками себя в тело. У неё был неожиданно молодой переливчатый голос. Алонсо засунул свои ладони под гипсовую ленту на рёбрах и ослабил её, чтобы меньше давило.

— С дерева? — Илья посмотрел на старуху. Он не представлял, что она может залезть на дерево. Он был удивлён. Ему было по-настоящему интересно. — А зачем она туда полезла?

— Зачем полезла? — Алонсо на секунду остановился. — Не знаю. Я никогда её не спрашивал. Я только знаю, как она упала: судя по перелому, она приземлилась на копчик. Я не знаю, что она делала на дереве.

Он спросил индианку на аравак. Та ответила короткой фразой, высоким молодым голосом. Она говорила как молодая и плакала как старуха. Она пыталась поправить лямки, на которых висела. Было видно, что ей больно.

— Она пряталась, — пояснил Алонсо. Он взял у Ильи новую гипсовую ленту и задумался, словно не зная, что с ней делать. — Она залезла на дерево, чтобы спрятаться.

— От кого?

Алонсо пожал плечами: он не знал. Ему это было неинтересно. Он наложил очередную ленту гипса, словно завёртывал старуху, как подарок, в обёрточную бумагу. Старуха снова застонала глухим плачем без слёз.

Вдруг кто-то запел. Илья обернулся: Дилли сидела на металлическом столе рядом с мёртвым мальчиком. Она поджала ноги, уткнувшись коленями в подбородок, и немножко раскачивалась.

Дилли поставила голые ступни мальчику на грудь и живот Она водила кончиком чёрной косы ему по лицу, словно хотела пощекотать.

Пел отец. Он тянул долгий белый звук — будто гипсовая лента у Алонсо в руках покрыла собой всё вокруг. Индеец сидел на полу у стены и не смотрел на своего сына. Он пел, ни на кого не глядя. В руке он держал странную фигурку из белой ткани, как мешочек, сшитый в форме человека. Из головы фигурки торчали белые нитки. Фигурка-мешочек висела у индейца на шее, и сейчас он вытащил её из-под зелёной больничной формы и держал в левой руке перед собой. Старуха заплакала в голос и стала крутиться на лямках.

Алонсо посмотрел на Дилли. Она встала на столе во весь рост и развернулась в сторону поющего индейца. Затем Дилли прокричала что-то высоким голосом и поставила босую ногу мальчику на лицо. Илье показалось, что её кожа вдруг стала темнее, а сама Дилли — выше ростом.

Индеец замолчал. Он сжимал свою фигурку-мешочек обеими руками и смотрел в пол. Старуха плакала всё громче и громче, словно что-то пыталось прорваться наружу из её высохшей груди. Илья боялся, что её вырвет. Он чуть отодвинулся.

Алонсо что-то негромко сказал Дилли по-голландски. Та отрицательно помотала головой. Она тряхнула косами, и они ударили её по плечам. Старуха вдруг замолчала и обвисла на лямках. Она закрыла глаза и, казалось, заснула.

Алонсо пожал плечами и позвал отца мальчика. Индеец посмотрел на Алонсо мимо Ильи. Белый был опиа, и на него было нельзя глядеть. Индеец помнил Чакетэ.

— В чём дело? — спросил Илья. — Что происходит?

— Он боится, что Дилли заберёт душу его сына и тот не сможет попасть к их предкам, — сказал Алонсо. Он снова повернулся к старухе и погладил обеими ладонями её гипсовый панцирь. — Нам нужно будет ещё две ленты, и мы закончим. — Алонсо потёр руки, словно хотел соскоблить с них белую пыль.

Илья сменил воду и положил очередной моток гипса в корыто. Он думал, что индеец прав: от Дилли можно всего ожидать. Он взглянул на Дилли. Та легла на стол рядом с трупом и прижалась к нему, накрыв его лицо косами. Она лежала тихо, будто сама умерла. Она была длиннее мальчика. Было слышно, как Дилли что-то шепчет.

Они закончили гипсовать старуху и начали обтирать мокрыми полотенцами белые подтёки гипса на её морщинистом красном теле.

Затем Алонсо медленно спустил её на пол.

Петли двигались вверх и вниз, ими можно было управлять. Алонсо взял старуху за руку и повёл к двери. Та шла неуверенно, выставив свободную руку вперёд, словно была слепой и боялась на что-нибудь наткнуться. Алонсо открыл один из шкафов, достал сложенную белую простыню и накинул старухе на плечи, словно плащ. Он вывел её в коридор и громко позвал Геральта. Затем он что-то сказал старухе и закрыл дверь.

Алонсо окликнул отца мальчика и пошёл к раковине. Он долго мыл руки раствором и затем тщательно вытер ладони полотенцем, которое ему подал индеец. Алонсо достал из низенького шкафа коробку с резиновыми перчатками и открыл круглую крышку автоклава. Будто жерло пушки.

Алонсо что-то объяснял индейцу на аравак, и тот слушал молча, не кивая. Он продолжал сжимать в руке свой белый мешочек. Алонсо показал ему на раковину и пошёл к Илье. Индеец начал мыть корыто из-под гипса. Затем он стал протирать руки раствором.

— Спасибо. — Алонсо улыбнулся. — Вы мне очень помогли. Действительно. Одному трудно гипсовать.

Илья кивнул. Он не мог заставить себя смотреть Алонсо в глаза.

— Вам не нужно смущаться, — сказал Алонсо. — Я вам благодарен за её счастье. Правда.

Илья кивнул. Индеец закончил мыть руки и подошёл к ним с коробкой резиновых перчаток. Он взял одну и растопырил её, чтобы Алонсо мог просунуть туда пальцы.

— А какая она была маленькая? — вдруг спросил Илья. — Вы же знали её маленькую, в приюте?

Алонсо поморщился: рука плохо протискивалась в тугую резину.

— В каком приюте? — спросил Алонсо. Индеец уже держал вторую перчатку.

— Как в каком? — не понял Илья. — Вы же были с ней вместе в приюте, в De Brug.

Алонсо надел обе перчатки и достал из автоклава металлический лоток с инструментами. Он подошёл к столу, на котором лежали мёртвый мальчик и Дилли. Индеец встал за его спиной.

— В De Brug? — Алонсо рассмеялся. — A-а, эта история. Так она вам рассказала эту историю?

Он о чём-то тихо попросил Дилли, и та молча сползла со стола на пол. Она села на корточки и смотрела на Алонсо снизу.

— Приют, — сказал Алонсо; ему было весело. — Ещё одна история.

— Так это неправда? — Илья помотал головой, стараясь стряхнуть с себя осознание обмана. — Значит, не было никакого приюта? Значит, она не из De Brug?

Алонсо перестал улыбаться. Он внимательно посмотрел на Илью. Он покачал головой:

— Что бы я вам ни сказал сегодня, завтра история будет другой. Неужели вы ещё не поняли, что завтра история всегда будет другой?

Алонсо расправил пальцы резиновых перчаток. Он показал индейцу на пустое вымытое корыто из-под гипса, и тот поставил его на высокий металлический стул рядом с операционным столом. Илья понял, что сейчас будет происходить. Он хотел уйти.

— Как же тогда знать, что правда? — спросил Илья. Он хотел уйти до того, как Алонсо начнёт. Он хотел уйти, не дожидаясь ответа.

— Правда. — Алонсо теперь помогал надеть перчатки индейцу. — Да для кого что. Для меня, — он показал на стол, — этот мёртвый мальчик — это правда. Он умер, смерть пришла за ним, и я ничего не смог сделать. Вы хотите правду? — Он повернулся к Илье. — Вот правда: два дня назад этого ребёнка укусила самка комара антофелес и впрыснула слюну ему в кровь. Это правда. Вместе со слюной в кровь попала заражённая клетка, спорозоит, которая мигрировала в печень. Там она начала делиться, производя разносчиков инфекции — мерозоитов. Это тоже правда. Из печени мерозоиты проникли в кровь и вызвали у него церебральную ишемию, от которой он умер сегодня утром. И сейчас я должен его резать и показать его отцу, что произошло, но он мне всё равно не поверит. Он всё равно будет думать, что это тётка жены, с которой он не поделился рыбой месяц назад, наслала злых духов и они съели его сына изнутри. И вы знаете, — Алонсо вдруг улыбнулся, — это тоже правда. Для него. И она ничуть не хуже моей.

— А для вас? — спросил Илья. — Для вас?

— У меня своя правда, — сказал Алонсо. Он разложил инструменты в одну линию на белом полотенце рядом с мальчиком. — То, что мне не хватает одноразовых шприцов и латримина от малярии, — это правда. Когда в посёлках начинается тиф и мы здесь целыми днями моем пол после кровавого поноса — это правда. Сломанные кости, как у этой старухи, — это правда.

Алонсо взял какие-то зубчатые щипцы и положил мальчику на голый живот. Он посмотрел на Илью.

— А истории Кассовского? — спросил Илья. Он был совсем рядом с дверью. Он хотел уйти как можно скорее, но не мог не спросить. — А дети De Brug, План, ионы — это правда?

— Наверное. — Алонсо пожал плечами. — Не знаю. Мне хватает своей правды. — Он улыбнулся и положил руку на маленький труп. — Мне хватает этого мальчика.

Алонсо отвернулся к столу. Он взял узкий скальпель и наметил его острым концом начало разреза — чуть ниже грудины. Индеец с корытом в руках стоял рядом. Илья закрыл за собой дверь. Он пошёл прочь по длинному коридору, вдоль которого белели закрытые двери, и за каждой пряталась своя правда.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.