Глава II Три инстанции

Глава II

Три инстанции

(продолжение)

Епархия находилась в стенах…ского мужского монастыря. До недавних пор вокруг стен этого самого монастыря раскидывали свои палатки предприимчивые коробейники — пройти было негде. Тут и иконы, и картины с золотыми луковками куполов, даже антиквариат — все чего угодно душе паломника и туриста. Однако церковные власти решили прибрать всю эту торговлю к рукам. Хоть и записано в уставе церкви, что коммерция — дело богопротивное, но стояли теперь за прилавками сами монахи. Как кто-то верно заметил, Христос изгнал торгующих из храма. Те поумнели и облачились в ризы.

Когда Деснин вошел в ворота, он был поражен великолепием архитектурного ансамбля. Все пять куполов внушительного размера церкви сверкали золотом. Рядом вонзался в небо позолоченный шпиль высокой колокольни. Резные ставни на окнах, ярко красная черепица на крыше, стены, буквально сверкавшие белизной — все было очень красиво и пышно. Сама атмосфера располагала к торжественности.

Двухэтажный монастырский корпус также выглядел безукоризненно. Туда-то и направился Деснин.

Найти приемную архиепископа не составило большого труда. Вот только самого архиепископа, как сказали Деснину, придется подождать — у того была важная встреча: только что приехал отец Григорий, который считался правой рукой архиерея.

Келья архиепископа, перед дверью в которую стоял в ожидании Деснин, представляла собой внушительных размеров комнату, разделенную перегородкой. В одной из частей помещался оформленный по всем современным стандартам кабинет: кожаные кресла, компьютер на столе, прочая оргтехника, кондиционер, телевизор. В другой части комнаты располагалась опочивальня.

Архиепископ был погружен в сугубо земные заботы. Он с недовольным выражением лица занимался просмотром бумаг, только что привезенных отцом Григорием.

Перед ним, вытянувшись по струнке, стоял тот самый отец Григорий, своим ровным пробором, делившим волосы на две равные части, стриженой бородой, но в особенности цепким, сметливым взглядом маленьких юрких глаз походивший более на дореволюционного приказчика, нежели на инока.

— Это что?! — сунул архиепископ с негодованием под нос Григорию одно из прошений.

— Это? Э-э, — замялся Григорий, — уважаемый человек был, авторитет. Умер мученической смертью. Коллеги его просят захоронить на монастырском кладбище.

— Может его еще к лику святых причислить?!

— Ну уж это слишком, хотя… если заплатят…

— Во! — поднес архиепископ кулак к лицу Григория. — Хватит с меня скандалов. И так вон Гермоген двух геев обвенчал — столько шуму подняли, еле уладил.

— Но, владыко, это же реальные деньги. Вот, кстати, с вашего благословения просят освятить мясокомбинат.

— Свои мясокомбинаты пора иметь. Вон у соседей и заводы по производству минеральной воды, и хлебные лавки, даже свой автосервис есть.

— Так уж сколько твержу: с Аббатом надо плотнее работать.

— Я же просил не упоминать при мне этого имени! Слишком много он себе позволяет. Думает, что все кругом прибрал.

Архиепископ перечитал еще несколько бумаг и, отложив их в сторону, вздохнул:

— Эх, хорошо нашим в Москве. Там вообще деньги делают на табаке да на алмазах. А у нас все мелочь какая-то. Ладно хоть налоги не дерут.

— Ну вообще-то грех жаловаться. Дела идут, — тут же нашелся Григорий. — Вот оклады начали делать, скоро образа писать начнем.

— Никто и не жалуется. Церковь — единственный бизнес, который в плохие времена переживает пик конъюнктуры. Наш человек сказал, хотя я бы его за это… Так, а это что?! Это вот что?! — махал архиепископ перед носом Григория какой-то ведомостью. — Открыть торговлю вином — это была твоя идея. «Церковь давно используют как товарный знак все кому не лень, в то время как всю прибыль должны получать мы» — кто твердил мне это каждый день? Слушай тебя больше…Ты хоть знаешь, во сколько нам обошлось ввести запрет на использование церковной символики на алкогольной продукции? А сколько сил лично мне стоило уломать Старика разрешить торговлю вином при храмах? Но что-то ощутимой прибыли я не вижу. Почему? Мы ведь и от налогов освобождены, и не проверяет нас никто.

— Видите ли, владыко, во всем виноват, так сказать, человеческий фактор, — оправдывался отец Григорий. — Настоятели нескольких храмов напрочь отказались устраивать у себя под боком винные лавочки, мол, богопротивное это дело. И мы никак не можем их заставить — это их полное право.

— Их право, их право, — ворчал архиепископ. — А по какому такому праву подобные настоятели отказывают уважаемым и состоятельным людям в освящении вновь открытых заведений?! Они ж так лишают дохода всю епархию.

— Да, но в основном все эти заведения весьма сомнительного характера, — вновь перечил отец Григорий.

— Раз их открытие происходит легально, значит, в этом нет ничего богопротивного. Ох уж эта мне щепетильность рядовых попиков! Что они о себе возомнили?!

— Я думаю, не стоит особо беспокоиться. Таковых не столь много и становится все меньше и меньше. Лешка Савельев, ваш протеже, кстати, отказался от прихода, пошел в отшельники. А Васька-то, из Вознесенской церкви, тот и вовсе повесился. Грех-то какой…

— Ох уж это мне Васька, — морщился архиепископ. — Нечего было доносы клепать: содомский грех, содомский грех! Сам алкаш был, держали только за ради Христа.

— Однако ж прихожане его любили, да Никодим…

— Ладно, хватит об этом! — грозно произнес архиепископ, откладывая бумаги в сторону. — А вот Никодима жалко, — на лице архиепископа изобразилось нечто вроде сострадания. — Последний из могикан был. И надо же — смерть какая.

— Да, но как честил-то он вас бывало…

— Цыц! Ему можно было. Почти святой…

— Кстати, и мученическую смерть принял…

— Ты к чему клонишь?

— Нам нужны святые. Хотя бы и местного значения для, так сказать…

— Знаю, знаю, — перебил Григория архиепископ, — А что, это мысль. Надо будет похлопотать в комиссии по канонизации. Новомученик и исповедник Никодим — звучит.

— Звучит, — согласился Григорий. — Хороший святой — мертвый святой.

— Ну, ну! — гикнул архиепископ на Григория. — Не кощунствуй!

— А я уж было принял к сведению насчет Никодимова новомученичества.

— Что?

— Так… ничего, — замялся Григорий, — теперь уж неважно.

— Кстати, насчет кощунства. Что там за бред несут по телевизору? Иконы, дескать, в храмах плачут. Признавайся — твоих рук дело?

— Что вы, владыко, — встрепенулся Григорий.

— Знаю, знаю. Выслужиться решил. Сейчас опять запоешь мне свою вечную песню: это рекламная кампания для привлечения средств.

— И укрепления веры, — добавил Григорий.

— Во, во — укрепления веры. Ты хоть узнал, прежде чем мироточение устраивать, от чего иконы плачут? Хоть бы почитал историю-то. Плачут иконы от богопротивных дел, да еще во времена Апокалипсиса. Думать надо. Хоть бы у меня спросил.

— Но владыко…

— Часом, не попортил иконы, надеюсь? — продолжал допрос архиепископ, не обращая внимания на реплику Григория.

— Но владыко, это не я! Сами они плачут.

— Ты за кого меня держишь? Так я и поверю, что какая-то доска вдруг начнет мироточить ни с того ни с сего.

— Но ведь плачут, — только и мог ответить Григорий.

— Ладно, разберемся. А народу надо объяснить, что, мол, плачут от радости, оттого, что храмы восстанавливаются и по всей земле вера утверждается. Понял? Чтобы сегодня же я это по телевизору услышал.

— Будет сделано, — уверил Григорий.

— Ух, холопья! Что бы вы без меня делали? Ладно. Что там у нас еще на сегодня?

Еще много вопросов обсуждал архиепископ. О том, как идет торговля церковной литературой, атрибутикой, аудио- и видеокассетами, свечами, таинствами — венчанием, крещением, отпеванием, освящением квартир, офисов, машин; не забыл он и молитвы во здравие и за упокой, фото- и видеосъемку в храмах.

Тем временем Деснин ждал. От нечего делать он трепал заявление на имя архиепископа в руках, поворачивал его так и сяк, снова перечитывал.

«Маловато, — в конце концов, решил Деснин, — надо бы порассказать архиепископу, что там этот Пафнутий вытворяет».

А порассказать было чего. Так, томясь в ожидании, Деснин припомнил почти весь разговор с Скипидарычем.

— Еще когда он меня не разжаловал, ходил я с этим Пафнутием на отпевание. Смотрю: а он деньги берет у покойника с гроба, а там много понакидали. Пробубнил: «Богу — Богово» — и раз себе под рясу. Я вот ему и высказал потом все что думаю. А он мне: покайся, богохульник, а то в рай не попадешь. Ха! А я ему: а чего мне твой рай? Не надо мне рая! Я уже настолько привык к этому аду, что мне в раю неуютно будет. Да и потом, перед кем каяться-то? Перед ним, что ли? Тьфу! Уголовная харя, едрень фень. Рясу напялил и думает — святой теперь. Ручки ему все целуйте.

— Постой, Скипидарыч, — недоумевал Деснин, — Какой уголовник, ты чего?

— Известно какой. Я тут про него разузнал, да он и сам не особо скрывает. Он бывший зэк — восемь лет из своих тридцати за решеткой. Сидел не знаю за что, может и не за что, да покаялся к тому же. Но неправильно, видать, как-то покаялся. И вот этому урлу доверили пасти души прихожан, едрень фень! Люди идут крестить детей, венчаться, отпевать, в грехах каяться. Неплохое начало, да?

— Нет, Скипидарыч, базаришь. Не может быть такого.

— Может, Коля, может. Теперь еще не такое на свете творится. Ты просто от жизни отстал. Хотя я и сам понять не могу, как такого могли поставить священником. Должно быть, действовал наш архиепископ по принципу: «На тебе, Боже, что негоже». В армию когда берут, и то вон как проверяют, а тут, видать, всех без разбора гребут.

— Так вы бы пожаловались, что ли. Может архиепископ и не знает.

— Как же, пожалуешься тут. Нам здесь жить, а у него — «крыша».

— Чего-чего? У попа — «крыша»?

— Представь себе. Они, урки эти, и церкви к рукам прибрать решили. Говорят, многие были поначалу ошеломлены божественной карьерой «братана». А после рассудили: если уж в наше время уголовники берут власть во всех структурах, то почему церковь исключение? Видать и Бог без «крыши» никуда, едрень фень. Вот так местные «братки» стали прикрывать святого отца, обламывая тех, кто шел против него.

— Не пойму я — какой смысл? Зачем он им?

— Ну во-первых — свой. Во-вторых, доход имеется — церковь древняя, да и от Москвы не так далеко. Здесь и паломники, и туристы — все деньги оставляют. Потом обряды всякие — все хотят, чтоб не в новострое каком, а в настоящей церкви. Вот и едут специально. Потом, народ нынче шибко грешен, а молебны всякие денег стоят. У нас вон в церкви прейскурант даже висит. Помимо крещения, венчания и прочего, есть там такой пунктик: «Молебен за удачную сделку» и цена рядом, приличная причем. Да, а освящение знаешь сколько стоит? Вроде как нельзя освящать кабаки, винные лавки, казино да бордели всякие, но за дополнительную плату — пожалуйста. И, знаешь, прейскурант этот все расширяется и расширяется. Фантазия у Пафнутия большая — вот он и выдумывает все новые «услуги», едрень фень. Жаден он до денег, ой как. Да и братва свое требует. Я тут, шутки ради, подписал в прейскуранте этом «Вход в рай………….1000$». Думал, зачеркнет — оставил. Видать надеется, что кто-то заплатит. Да, еще — иконы в церкви, вот те крест — не те. Подменил их Пафнутий под видом реставрации. А настоящие иконы — ушли. Сам знаешь почем они теперь. В общем, стригут бабки как могут. Раньше только свечки да просфоры продавали, а теперь и вином торгуют, скоро до наркотиков дойдут. Да много чего еще — вот и посчитай, какой навар с церкви. Приличный получается. Но это все еще цветочки. Слухи ходят, что в церкви у них, ну у братвы, нонче цельный склад всяких запрещенных вещей. А что, я верю — очень удобно. Как говорится — Бог не выдаст, свинья не съест. Недаром Пафнутий у меня ключ отобрал. Так что иметь «свою» церковь для братвы очень даже выгодно.

— А вы что терпите?

— Да вот не утерпел один — написал куда следует. Ответа и по сей день нет. Ну а Федьку-то Фролова, кто заявление писал, так измордовали — родная мать не узнала. Это уже братва подсуетилась.

— А что же сам архиепископ?

— Вот на него вся надежда, да только боятся все после того случая. А куда податься? Других церквей рядом нет. И так вон некоторых баптисты заманили. Да ладно баптисты — есть еще и похуже. Фимка, вон, Дворкин, говорят, в сатанистах ходит. У нас сейчас свобода вероисповедания — в кого хочешь, в того и верь. Хочешь в Бога, а хочешь — и в дьявола, едрень фень. А я всегда говорил, что свобода совести ведет к свободе от совести; свобода слова — к свободе от слова; свобода выбора — к свободе от выбора, ну и так далее. Так вот, знаешь, странные вещи творятся. То могилу надрытую найдут, то в церкви посреди ночи огонь вспыхнет. Эх, при Никодиме-то весь приход был путным, а сейчас… Каков поп — таков приход, одно слово. А знаешь, что еще четыре века назад Василий Блаженный предсказывал? «И вновь воздвигнут храмы, но народ не будет ходить в них, ибо попы будут служить не Богу, но злату». Не врал.

Дверь в приемную скрипнула. На пороге стоял молоденький, безусый еще монашек.

— Вы к архиепископу? — робко спросил он Деснина.

— Да, — ответил тот, — а что?

— Вам велено передать, что вас сегодня уже не примут.

— Это как это? — возмутился Деснин. — Я тут уже битый час торчу, у меня заявление от официального лица…

— Так было велено передать, — робко пролепетал монашек.

— Нда, дела. А ты сам случаем не к архиепископу?

— Да, — пролепетал монашек и густо покраснел.

— И он тебя примет?

— Да, — вздохнул монашек и опустил глаза.

— Слушай, браток, выручай, а? Давай махнемся прикидом — ты мне свою рясу, а я тебе мои штаны. Буквально на пять сек. Очень мне к нему надо. Я потом все улажу, ты не боись.

Лицо монашка засветилось улыбкой. Он бухнулся пред Десниным на колени и, стараясь поймать и поцеловать его руки, залепетал следующую чушь:

— Спасибо тебе, брат мой! Господь услышал мои молитвы и послал тебя. Я бы просто умер, если бы это произошло! И вот мне ниспослано избавление. Спасибо тебе!

— Да за что ж спасибо-то? — бормотал Деснин, изумленный этой сценой, стараясь вырвать свои руки из рук монашка.

— Спасибо тебе, Господи! — все так же исступленно твердил монашек, не желая вставать с колен.

— Так, все, хватит! — Деснин повысил голос. — Давай переодеваться, если согласен.

Монашек быстро скинул рясу и остался лишь в одних кальсонах.

— Нет, — решил Деснин, — штаны я тебе, пожалуй, не отдам. И так постоишь. Вот здесь, за шкафом. Я мигом.

С этими словами Деснин натянул на бритую голову скуфью и принялся напяливать рясу. Та была узка и еле налезла.

— Ну ладно, — сказал Деснин, шевеля плечами, — потянет.

Тем временем в келье архиепископа разговор подходил к концу.

— Отец Василий опять жалуется, что отец Александр повадился на его территорию.

— Ну это ты сам реши, — оборвал Григория архиепископ. — Что еще?

— Ну и последнее, — Григорий сделал многозначительную мину и лукаво проговорил, — За дверью аудиенции с вами дожидается один монашек. Должно быть, тот самый.

Недовольство пропало с лица архиепископа. В глазах заблестел огонек.

— Ну, каков он?

— Смазливый, — со знанием дела произнес Григорий.

— Ну что же он там бедный мается? Давай его сюда. А сам — вон.

— Еще один вопрос. Только один: наши друзья просят разрешение на видеосъемку в монастыре. За антураж обещают…

— Что?! Опять с бабами? На один скандал уж нарвались…

— Никаких баб, никаких детей. Чисто мужской чин, причем все свои.

— Ну, коли без посторонних… Первую копию — мне.

— Ну разумеется.

— Иди с миром. Да пошел же!

Григорий приоткрыл дверь.

— Ну что же ты, заходи, не бойся, — прошептал он на ухо переодетому Деснину.

— Брысь! — гикнул на Григория архиепископ.

Григорий тут же шмыгнул в дверь, успев при этом втолкнуть Деснина в келью.

Перед Десниным стоял довольно респектабельный даже в рясе средних лет мужчина. Особенно бросалась в глаза ухоженная кожа лица архиепископа, прямо как у женщины. К тому же от архиерея исходил тонкий запах французского парфюма.

— Ну что же ты стоишь? — слащавым голосом заговорил архиепископ. — Целуй ручку-то батюшке, целуй.

Деснин подошел ближе, наклонился и поцеловал руку архиепископа с пухлыми пальчиками и массивным золотым перстнем на одном из них.

После этой процедуры наступило неловкое замешательство.

— Ваше Высокопреосвященство, — наконец выпалил Деснин.

— Знаю, знаю, — оборвал его все тем же слащавым тоном архиепископ. — Брат мой желает, так сказать, продвинуться по служебной лестнице? Ах, как гладко выбрит! — архиепископ провел рукою по щеке Деснина. — Что за прелесть! Обожаю гладко выбритых молодых людей. С такой мордашкой ты достигнешь больших высот.

— Ваше святейшество…

— Потом, потом. Все вопросы потом. Все будет. Моя личная протекция. Ну что же ты? Снимай, снимай ряску-то. Стесняешься? Обожаю стеснительных. Ну тогда я сам тебе помогу.

С этими словами архиепископ к величайшему ужасу Деснина полез своими пухлыми пальчиками ему под рясу.

— Да вы что! — вскричал Деснин, с отвращением отталкивая от себя архиепископа. Но тот не унимался. Напротив, поведение Деснина его только возбуждало.

— Ах ты, пидор! — вскричал Деснин, врезал ладонью архиепископу в лоб и вихрем, круша все на своем пути, выбежал вон из кельи.

Он так и бежал до самых ворот, а монахи провожали его лукавым взглядом.

Лишь оказавшись в небольшой рощице, которая постепенно начинала превращаться в кладбище, так как все хотели быть похоронены поближе к монастырским стенам, Деснин остановился и перевел дух.

«Хорош архиепископ! — неслись в голове мысли, — Педрило! А этот Григорий… Как он на меня зыркнул… Этакий упырь и убить может».

Только сейчас Деснин заметил, что он по-прежнему в рясе. «Тьфу, ты!» — выругался он и стал с омерзением срывать ее с себя.

Визит к архиепископу почему-то окончательно утвердил Деснина в подозрении, что Никодим был убит. «925-46-90» — вертелся в голове номер телефона, который дал ему Вован.

«Ладно, — решил Деснин. — Придется обращаться к братве. Если насчет Никодима ничего не узнаю, так хотя бы насчет Пафнутия тему пробью. Чего у него там за крыша такая и можно ли ее убрать. Хм, Скипидарыч, Скипидарыч. Тут, пожалуй, никакое заявление не поможет».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.