НЕСТИНАРСКИЕ ИГРЫ

НЕСТИНАРСКИЕ ИГРЫ

Я отдыхал в Китене — небольшом курортном городке, что на черноморском побережье Болгарии недалеко от Бургаса.

Август выдался жарким, и я с удовольствием грелся под щедрым южным солнцем, лежа на горячем золотистом песке. Вода в море была необычайно теплой. Ее пенистые буруны с тихим шелестом лениво выползали на берег и, оставив обрывки изумрудно–зеленых водорослей и пеструю цветную массу мелких камешков, грузно осев, также лениво, с неохотцей, сползали обратно в море. Иногда на горизонте появлялся величавый белоснежный теплоход, который оживлял бескрайнюю голубую гладь, но в то же время своей медлительностью и важностью навевал сладкое полудремное состояние. Справа и слева пляж ограничивали острые серые скалы, твердые и неприступные, словно часовые, охраняющие покой этого мирного уголка. Легкий ветерок, иногда прорывающий их заслон, приятно холодил, словно нежной ладонью поглаживая разомлевшее тело.

В один из таких погожих солнечных дней я встретил на пляже знакомых, которые восторженно сообщили, что видели афишу, приглашающую посетить «нестинарские игры» — танцы на раскаленных углях. Об этом удивительном явлении ходило много слухов, больше напоминающих мифы или легенды, нежели просто свидетельства очевидцев, и возможность посмотреть на это чудо своими глазами казалась необыкновенной удачей.

Ребята недавно приехали работать в Болгарию, плохо знали язык и нуждались в переводчике. Узнав, что я немного владею болгарским, они обрадовались и пригласили меня с собой. Я охотно согласился.

Встретившись поздно вечером, мы отправились в Центр молодежного туризма, куда приглашала рекламная афиша. Представление должно было состояться в небольшом летнем ресторанчике с экзотическим названием «Кукери».

Идти нужно было несколько километров по шоссе, вдоль высокого берега моря. Дорога была пустынна. Она то и дело ныряла в густые заросли деревьев и кустарника, петляла из стороны в сторону, повторяла причудливые изгибы и повороты скалистого обрыва, о который внизу с глухим шумом тяжело разбивались соленые волны. Нагретый за день асфальт мягко продавливался под ногами, и казалось, что мы шагаем по длинной мармеладной ленте. Вокруг все благоухало. Сочные мясистые листья деревьев и яркие пестрые цветы дурманили своим ароматом. От темного уже неба, сумрачного леса, земли исходило вечернее тепло. Оно нежило нас, и казалось, что мы не идем, а парим или плывем в густом теплом потоке.

Вскоре показались многочисленные огни, которые, колыхаясь, отражались на поверхности волн. Из гущи огней слышалась приглушенная расстоянием музыка. Ее веселые звуки дисгармонировали с шорохом прибоя, шелестом листьев и легким потрескиванием цикад, и потому казалось, что нас окружает другой, неземной мир, отгороженный от шумного человеческого мира необозримой бесконечностью.

Наконец, дорога еще раз резко повернула, вынырнула из зеленой гущи, и мы очутились у соломенной изгороди ресторана.

Как и большинство болгарских приморских ресторанчиков, «Кукери» отличался своеобразием, сочной экзотикой и был по–домашнему уютен, располагая к спокойному отдыху. У калитки начиналась и вела сквозь заросли деревьев каменная дорожка, вымощенная круглыми, обкатанными водой булыжниками. Их поверхности были отполированы подошвами множества людей.

Дорожка вывела нас на освещенную круглую площадь с земляным полом, по окружности которого стояли островерхие хижины, напоминающие жилища папуасов. За площадью располагалось деревянное, украшенное резьбой здание кухни, откуда доносились потрясающие ароматы жаренного на открытом огне мяса, специй и приправ. На берегу бушевал гигантский костер — нестинарцы готовили место для своих игр.

Хижины имели форму конуса и были сплетены из тугих пучков желтой соломы. Внутри было просторно и прохладно. В центре стоял круглый стол и деревянные скамьи вокруг него. На столе горела свеча. От ее неровного света наши тени метались из стороны в сторону, словно находились в вечном беспокойстве. Пахло сухими травами и горячим воском. Обстановка была предельно проста и удобна.

Мы жаждали впечатлений и потому устроились под открытым небом, уже мерцающим серебряными звездами, за небольшим столиком на четырех человек. Входные проемы хижин были слабо освещены пламенем огня. Изнутри доносились приглушенные голоса, напоминающие шепот. Иногда раздавался женский смех, который ненадолго отодвигал тишину куда–то за темную

стену деревьев. Происходящее казалось сном и его хотелось смотреть бесконечно долго.

Подошел официант — молодой болгарин в национальном костюме — и принял наш заказ. Людей становилось все больше, они ручейком вытекали на «площадь по булыжной дорожке, растекались по хижинам и занимали свободные места за столиками на улице.

Прямо перед нами, в обрамлении прибрежных деревьев, раскинулась почти черная гладь моря. В темноте, еще сильнее, чем днем чувствовалась его невероятная мощь. Море с необычайной легкостью, свойственной всему большому и сильному, давало понять, насколько мы, люди, возомнившие себя царями природы, на самом деле по–детски слабы и беззащитны. От понимания этого становилось страшно, начинало томить смутное беспокойство, переходящее в легкую тревогу. Но снова в темноте раздавался приглушенный смех, и тревога растворялась в ночи.

Официант вернулся с подносом, и через минуту деревянный столик ломился от аппетитных блюд болгарской кухни. На большом медном листе вкусно дымилась скара — горка румяного от огня мяса, приготовленного разными способами. Здесь была пыр–жола — тонкие ломтики нежнейшей свинины с узеньким кантиком золотистого сала, которое таяло во рту, придавая мясу чудесный вкус и аромат. Свинину по кругу сменяли кебапчет — толстенькие короткие колбаски из говяжьего и свиного мяса, полосатые от следов железной жаровни, с необычным, но приятным вкусом из–за присутствия в фарше приправ — различных травок с терпким, пряным запахом, возбуждающим аппетит. Замыкало круг еще одно мясное блюдо — дроб — жаренная на углях печень. В центре высилась горка картофеля во фритюре, янтарные ломтики которого были необычайно привлекательны. К мясу подали бутылку красного вина с романтическим названием «Монастырско шушуканье». Вино, разлитое по фужерам, казалось густым и в бликах костра отливало рубином. Создавалось впечатление, что в фужере плещется не жидкость, а расплавленный самоцвет. Тонкий аромат прекрасного напитка необычайно гармонировал с резким, неожиданным вкусом скары.

Внезапно в центр круга, смешно косолапя и раскачиваясь из стороны в сторону, вылетел медведь. Он остановился, растерянно, как показалось, оглянулся по сторонам, словно выискивая кого–то в толпе, коротко, но, грозно рявкнул, и тут, как по команде, со всех сторон к нему выбежали люди в ярких костюмах. Живо заиграли годулки, тамбуры, свирели и все вокруг задвигалось в быстром неистовом хороводе. Танец был настолько заразителен, что притягивал к себе все новых и новых танцоров. Воздух был пронизан ритмом, который с каждой минутой объединял все большее количество людей. Даже медведь, казалось, испытывал человеческие чувства. Он весело скалился, вскидывал мордой, топтался на месте, смешно встряхивая задом.

Танец кончился так же внезапно, как и начался, и все шестым чувством угадали, что сейчас начнется главное. Люди молча, словно боясь разрушить охватившее всех чувство ожидания чуда, устремились в темноту леса, туда, где, на широкой поляне, на берегу моря золотым пятном светился костер. Разгоряченные танцем тела окунулись в ночную прохладу и ощутили легкую дрожь не то от холода, не то от странного волнения, которое возникло неизвестно от чего. Костер, словно звезда, звал к себе, манил своим теплом и светом, указывая тропу среди темных стволов деревьев.

Огонь уже не бушевал, словно насытился, устал от собственного буйства и прилег отдохнуть. Лишь редкие языки пламени, собрав последние силы, неожиданно вырывались вверх и, коротко лизнув воздух, тут же угасали. Но костер хитрил, притворяясь немощным и усталым, на самом же деле затаил свою силу до поры до времени и спрятал жар глубоко внутрь.

Ему удалось обмануть людей, и они, поверив, встали плотным кольцом вокруг тлеющих в темноте углей. Она была большая, эта гора, и казалась совершеннейшим ювелирным изделием, изготовленным настолько искусно, что каждый элемент его, каждый камешек жил своей жизнью, существуя независимо, но, взятые вместе, они олицетворяли гармонию. Отсветы тлеющих угольков отражались на лицах стоящих людей, и лица теряли резкие очертания, становились мягкими и добрыми. Вместе с теплом костер дарил ласку.

И лишь старый костровой знал коварство огня, изучил все его хитрости и потому молча стоял в стороне, тихо покуривая и усмехаясь, в густые усы. Он знал, что стоит только разгрести верхний слой углей, как костер покажет свою силу. Знал, но молчал, потому что люди должны были сами ощутить на себе эту силу.

Было абсолютно тихо и лишь, коротко и сухо потрескивали угольки. Казалось, даже деревья и звезды замерли в ожидании, а напряжение медленно, очень медленно нарастало и, наконец, в какой–то неуловимый момент достигло кульминации. Костровой, точно определив этот момент, взял железные грабли с длинной ручкой, размахнулся и спокойным движением снес верхушку тлеющих углей. Жар был настолько сильным, что люди, судорожно закрыв лица руками, наступая, друг другу на ноги, суетливо попятились — в темноту и прохладу. Люди отступали перед грубой силой огня, а костровой неторопливо и размашисто разгребал угли все шире и шире, пока не образовался шестиметровый круг, пышущий нестерпимым жаром. Даже на значительном расстоянии чувствовалось его дыхание, которое заставляло непроизвольно отворачивать лицо в сторону.

В темноте заиграла флейта, сначала тихо, потом все громче и громче, пока к ней не присоединился бубен. Музыкантов не было видно, и казалось, сама природа источает эту дивную музыку, которая лилась спокойно и естественно. Музыка гипнотизировала, заставляла забыть обо всем на свете, и потому никто не заметил, откуда в центре огнедышащего круга появилась хрупкая фигура девушки в белом, почти прозрачном платье. Девушка закружилась в плавном танце, но разум отказывался видеть в ней человека. Она была легка, словно эльф, и, казалось, парила в воздухе и туманном облаке своего призрачного одеяния. Внезапно музыка смолкла, наступила невыносимая тишина, и был слышен лишь страшный хруст горящих углей, на которые ступала босая женская нога. Хруст резал слух, терзал нервы, он был невозможен, но вместе с тем он был. Снова издалека нежно запела флейта, и в кругу появился босой парень в белых холщовых штанах и такой же рубахе с яркой вышивкой. Весело зазвенел бубен, и на углях закружились две фигуры — мужская и женская. Их движения были легки, проворны и изящны, но вот странно — чудилось, будто нестинарцы спят, а во сне, сами, не зная того, тихо парят над землей. А жар от костра по–прежнему щипал лицо.

Все кончилось внезапно. Музыка тихо угасла, фигурка девушки в белом выпорхнула из костра и мгновенно скрылась в темноте леса.

В кругу остался один парень. Он стоял на пылающих углях также непринужденно, как стоит горожанин на асфальтированном тротуаре. Отдышавшись от движения, он медленно походил по кругу, время от времени, разгребая угли ногой, потом вытащил сигарету, наклонился, зачерпнул горсть красных углей и прикурил от них. Зрители безмолвствовали.

«Ну, как, очень жарко?» — раздался вдруг насмешливый женский вопрос. Нестинарец, словно кошка, метнулся на голос, схватил жертву на руки и прыгнул с ней в костер. Тишину разорвал пронзительный женский визг. Парень наклонился к самым углям, визг усилился, а женщина неистово задрыгала ногами, колотя нестинарца кулаками по спине. Оцепенение спало, и на поляне разразился гомерический хохот.

Где–то далеко призывно зазвенел бубен. Нестинарец ловко поставил жертву на место и мигом растворился в темноте. Толпа людей, оживленно переговариваясь, неторопливо потекла к ресторану. Все еще находились в состоянии созерцания чуда.

Мы возвращались домой лесной тропинкой. Светила луна, рядом во сне спокойно дышало море, а в глазах стояло огненное пятно костра и на нем — невесомые фигурки людей.

«Сон, сон…», — твердил разум, а в ушах стоял легкий хруст углей под босыми ногами.

«Нет, не сон», — соглашался разум…