Уолтер А. Кеерс

Уолтер А.?Кеерс

Уолтер Кеерс был голландским учителем и писателем, читавшим лекции о йоге и адвайте по всей Европе в 1970-х и 1980-хх гг. Он также был редактором и издателем многих журналов духовной тематики, посвященных йоге и адвайте. После махасамадхи Бхагавана в 1950 г. он провел несколько лет с Кришной Меноном, известным Гуру из штата Керала. В 1970-х гг. он часто приезжал в Бомбей к Нисаргадатте Махараджу – наиболее выдающемуся и знаменитому Гуру адвайты того времени. Однако его первой любовью навсегда остался Бхагаван.

Незадолго до своей смерти в середине 1980-х гг. Уолтер Кеерс собрал у себя дома в Нидерландах всех своих друзей. Он болел эмфиземой, но она не угрожала жизни. Когда все разошлись и осталось лишь несколько его близких друзей, он сообщил им, что собирается покинуть тело. Он простерся перед большой фотографией Бхагавана, стоявшей на полу. Затем он поместил подушку перед этой фотографией, лег на нее так, что его голова оказалась у ног Бхагавана, и умер.

Когда я вспоминаю свое детство, мне становится совершенно ясно, что я принес в эту жизнь очень много духовных самскар. Я родился в семье священнослужителей. Многие поколения моих предков были священниками. Мой отец и оба деда были протестантскими священниками кальвинистской традиции. Поэтому неудивительно, что средоточием интереса всей нашей семьи были вопросы, касающиеся религии. Наверное, меня научили молиться еще до того, как я научился говорить.

Если это правда, что детство определяет наиболее важные стороны жизни, в моем случае это неоспоримо. Два события определили всю череду моих духовных странствий, они заставили меня отчаянно искать того, кто мог даровать мне просветление. Всё закончилось невероятным событием – я нашел именно такого учителя.

Первое событие произошло, когда мне было около пяти лет. Один известный странствующий миссионер приехал в нашу деревню, чтобы прочитать лекцию и устроить выставку о Нидерландской Новой Гвинее (ныне часть Индонезии), где он работал.

Я до сих пор помню некоторые экспонаты, но самым главным было то, что он жил у нас дома и обедал с нами за одним столом.

Однажды во время обеда он рассказал моим родителям, что в этот раз он не приплыл из Ост-Индии, как обычно, на корабле, а проделал часть пути по суше через Британскую Индию.

Это словосочетание – «Британская Индия» – поразила меня, словно молния. Вряд ли в этом возрасте я мог слышать это название раньше, но в тот момент, когда он произнес его, оно поразило меня с такой силой, что я почувствовал, как раскалываюсь надвое. Я онемел. Меня ошеломило и взволновало какое-то необъяснимое чувство узнавания – в этих словах было что-то необыкновенное, что-то иррационально желанное, какое-то наивысшее благо. Я не знаю, каким могло быть мое представление о Боге в столь раннем возрасте, но у меня было такое чувство, будто мне рассказали о том, что он есть, и указали, где его искать.

Второе событие, по всей видимости, произошло вскоре после этого. Возможно, оно случилось весной 1928 г., когда мне было пять лет. Я играл на маленькой площадке, поросшей травой, делая горки из песка. Я мимоходом взглянул на находившуюся неподалеку живую изгородь, в которой были крошечные розовые цветочки и белые пушистые шары, большие, как игрушечные стеклянные шарики. Внезапно весь мир, включая меня самого, превратился в свет. Если и было что-то конкретное, что вызвало эту перемену, я сейчас не могу сказать, что это было. Я впал в состояние, которое, как я позже узнал, называется «самадхи». Наверное, это звучит необычно – пятилетний мальчик, впавший в самадхи, – однако в тот момент это было нечто самое обыденное. Это было нормально, естественно и просто.

Хотя я был мал и не догадывался, как могут отреагировать на это взрослые, я каким-то образом чувствовал, что говорить об этом нельзя. Я ни с кем это не обсуждал примерно до двадцати лет – да и в двадцать лет я заговорил об этом лишь потому, что со мной случилось то же самое, когда я сидел вместе с другом. Он читал мне какой-то текст. Я точно не помню, что это было, знаю лишь, что нечто, связанное с древней восточной мистикой. Самадхи обрушилось на меня внезапно, без предупреждения, и растворило меня, превратив в пустоту. Так оно и приходит – без всякого предупреждения и без видимой причины; «я» просто исчезает.

Разумеется, в период между пятью и двадцатью годами произошло очень многое, но была одна поворотная точка, подтвердившая для меня, что именно на Востоке я должен искать ответ на вопросы, которые задавал всем теологам в своей семье.

Я донимал их (и всех остальных, кого считал мало-мальски компетентными) вопросами о том, что, по моим смутным ощущениям, было основообразующей реальностью, составляющей основу всех людей и всех видимых форм, поддерживающей и оживляющей их – но никто не мог дать мне удовлетворительный ответ. На самом деле я не мог добиться от них даже неудовлетворительных ответов; никто даже представить не мог, что я имею в виду.

Я искал ответы в книгах. Несмотря на то что я читал самую разную литературу и жадно поглощал те книги, которые вызывали мой интерес, ни одна из них не объяснила мне то, что я хотел знать. Знание и информация, так страстно искомые мною, казались такими неуловимыми, что, видимо, никто не желал записывать или обсуждать их. Во мне росло отчаяние. Я не мог вернуться в состояние самадхи, которое обрушилось на меня спонтанно, и не мог найти ответов на терзавшие меня вопросы ни в одной из книг, которые попадали в мои руки. Все больше осознавая, что решение этой проблемы абсолютно недостижимо для меня, я все глубже погружался в депрессию. Понимая, что самостоятельными усилиями я ничего не добился, я пришел к выводу, что мне нужно найти Гуру, который вновь приведет меня в это состояние бытия. Я уже знал, что это моя единственная цель и единственное состояние, которое стоит того, чтобы к нему стремиться. Я знал, что если я не смогу найти Гуру, который поможет мне осуществить это, жизнь потеряет для меня всякий смысл.

В этот период, когда меня одолевало отчаяние, одна пожилая женщина – мать моего друга – дала мне почитать две книги. Первая была «Джняна-йога» – составленное в XIX веке краткое изложение традиции джняны в Индии, написанное Свами Вивеканандой. Тогда я еще не знал, что и сама книга, и ее автор всемирно известны. На первый взгляд она выглядела как очередная книга, которая разочарует меня и заставит продолжать поиски. Однако когда я начал читать ее, она вызвала во мне нечто вроде взрыва. На ее страницах я наконец встретил человека, который смог выразить словами то, что я ощущал интуитивно. Мне никогда не удавалось вербализовать ни свою проблему, ни решение, которое я жаждал найти, но оказалось, что есть человек, показавший мне, что я не один. Я с облегчением обнаружил, что мою проблему и мой духовный голод разделяло бесчисленное множество искателей во все времена. И не только это – книга также убедила меня в том, что в Индии существует живая традиция мудрецов, которые не только испытали это столь желанное для меня состояние, но также обладают достаточной силой, чтобы вводить в это состояние своих учеников.

Эти косвенные знания не удовлетворили мой духовный голод, но по крайней мере теперь я точно знал, что где-то в Индии есть учитель, который сможет мне помочь.

Говорят, что, когда ученик готов, Гуру дает ему знать о себе. Вскоре после того, как я прочитал «Джняна-йогу», мне попалась на глаза другая книга – «Тайный путь» Пола Брантона. Перевод на голландский язык назывался «Скрытая мудрость». Когда я прочитал в этой книге, что в Индии есть живой мудрец, с которым можно поговорить, в моей душе забрезжила надежда. У меня все еще оставалось много мучительных вопросов, на которые мне нужны были ответы, но я был уверен, что этот человек не только сможет ответить на все эти вопросы, но также покажет мне этот неуловимый источник, из которого возникает ум со всеми его вопросами. Лишь одно беспокоило меня: эта книга была написана несколько лет назад, и я допускал, что Рамана Махарши мог за это время умереть. У меня не было возможности узнать об этом, поскольку шла Вторая мировая война. Нидерланды были оккупированы немцами, и было невозможно написать в Британскую Индию кому бы то ни было – ни автору книги, ни ее издателю.

Я принял такое решение: я буду верить, что он все еще жив, и буду верить словам, которые, судя по книге, он говорил. Я отказался от всех сомнений и полностью уверовал в него. В этой книге была фотография Бхагавана. Я концентрировался на ней во время медитации и, кроме того, начал сосредоточивать внимание в сердечном центре, который, по словам Бхагавана, находился с правой стороны груди. Требовалось очень много усилий и много часов практики, чтобы полностью погружаться в эти объекты медитации, но я упорно продолжал практику, так как чувствовал, что это инструменты, данные мне Бхагаваном. Я верил, что, если использовать их должным образом, они уведут меня за пределы феноменальных проявлений этого мира и моего ума.

У меня всегда были сильные йогические самскары. Для меня было естественным вкладывать всю свою энергию, сосредоточиваясь на определенных точках в тонком теле. Через некоторое время практики я обнаружил, что каждый раз при медитации могу погружаться в этот центр. Иногда я медитировал на фотографию Бхагавана. По мере погружения в его образ я начал ощущать его живое присутствие. Милость и сила, излучаемые этой фотографией, убедили меня в том, что он жив. Более того, я чувствовал, что он знает о моих отчаянных попытках найти истину. Ощущая мощь, излучаемую его удивительными глазами, я знал, что Бхагаван следит за моими успехами, даже находясь за тысячи километров от меня.

Вначале у меня была эйфория, но она закончилась, когда я осознал, что мои переживания – блаженство, безмолвие и так далее – были лишь временными интерлюдиями в унылом нескончаемом спектакле, в котором мой ум ходит и ходит кругами. Был в этом и плюс – выйдя на связь с Бхагаваном, я избавился от своей депрессии и даже устранил ее причину. Я больше не испытывал разочарования от того, что сам не мог понять свой духовный голод, но в то же самое время интеллектуальное знание о Самости и о том, как ее осознать, не изменило меня навсегда. Я знал, что я – не тело и не ум. Я знал, что могу временно входить в состояние блаженства, когда погружаюсь в сердечный центр, и знал, что могу ощутить сияющий покой, сосредоточивая внимание на глазах Бхагавана, но эти состояния были лишь временными. Хотя они и были приятными, они не укоренили меня навсегда в моей истинной сущности, не привели меня туда, где я мог бы с уверенностью сказать: «Да, это именно то, что я искал всю свою жизнь. Это окончательная цель, к которой я так долго шел». И все же я не сбросил со счетов эти переживания как бесполезные. Я знал, что это – приятная подготовка к чему-то еще, но это «что-то» пока не пришло ко мне.

В то время я еще не знал одной важной вещи: по причине сильного отождествления с телом само тело должно как минимум один раз, но лучше многократно, оказаться в присутствии настоящего Учителя. Но я знал, интуитивно и без сомнений, что должен увидеть этого необыкновенного человека, живущего в маленьком индийском городке Тируваннамалае.

Я все больше и больше концентрировался на Бхагаване. Иногда я чуть ли не боролся с ним, умоляя помочь мне приехать к нему и увидеться с ним. Я знаю, что такие утверждения звучат абсурдно, но пришел момент, когда я мог с полной уверенностью сказать: «Я победил». Однажды я взглянул на фотографию Бхагавана и со спокойной непоколебимой уверенностью понял, что когда-нибудь приеду в Индию и застану Бхагавана живым.

Я уже никогда не узнаю, что в этой садхане было порождением моего собственного воображения, а что – реальным утешительным присутствием Бхагавана. Каждый садхака проецирует на мудреца человеческий образ, и каждый садхака представляет мудреца человеком, который ходит, разговаривает, ест и изъявляет свою волю.

Это точка зрения садхаки, и она ошибочна, потому что истинный Учитель не делает ничего. Истинный Учитель, как я узнал позже, никогда не дает садхаке ничего, за что можно было бы схватиться или чем можно было бы завладеть. Он как воздух или солнечный свет – нечто, что невозможно ухватить, чем нельзя завладеть, чему нельзя придать форму. Но в то же самое время мы не можем отрицать, что воздух и свет существуют, поскольку мы погружены в них и они поддерживают нашу жизнь, верим мы в них или нет. Оглядываясь назад, я понимаю, что взывал к имени и форме существа, которое олицетворяло для меня высшее – бесконечную Самость, пребывающую в Сердце всех живых существ. Я не думаю, что телесная форма Бхагавана, на которой я сосредоточивал внимание, дала мне ответ – это Самость, пребывающая в Сердце всех живых существ, каким-то образом вняла моей мольбе, почувствовала мою искренность и мою мучительную духовную жажду. Она сделала так, что я оказался у стоп Бхагавана, поскольку знала, что в его святом присутствии я смогу осознать, кем на самом деле был и являюсь.

Хотя у меня и появилась уверенность, что когда-нибудь я попаду к Бхагавану, у меня не было возможности поехать в Индию до начала 1950 г. Этот визит состоялся много лет назад, но воспоминания о нем до сих пор свежи в моей памяти. Когда я вспоминаю подробности этой поездки, чтобы изложить их здесь, мне кажется, что это было буквально вчера. Я помню, как ехал из Мадраса на трясущемся поезде по узкоколейке. Я помню, как впервые увидел Аруначалу из окна поезда. Она отражала свет полной луны и была сияюще-белой. Я не специально подгадал так, чтобы приехать в ночь полнолуния, поэтому я тогда принял это за хороший знак. Когда поезд прибыл на вокзал Тируваннамалая, я оказался в самой гуще каждодневной индийской суеты. Все носильщики бросились ко мне (должно быть, я выглядел самым богатым потенциальным клиентом) и принялись драться за мой багаж. Всё это словно происходило не со мной – очень скоро, почти без усилий с моей стороны, я внезапно оказался в джутке (маленькой повозке с двумя колесами, запряженной одной лошадью). Я ехал в ашрам. Помню, как извозчик постоянно кричал: «Эй, эй!», каждый раз делая ударение на втором «эй»; помню, как повозка подпрыгивала на грунтовой дороге, изрезанной колеями и ямами. Я не ощущал никакой ответственности за свои действия и за свои перемещения из одного места в другое. Я просто чувствовал, что меня подхватила и понесла какая-то благодатная волна, которая выбросит меня на нужный берег.

Из писем друзей я знал, что Бхагаван серьезно болен, и что он недолго будет с нами в физическом теле – но меня это не беспокоило. Я знал, что он выполнит свое обещание: я наконец окажусь в его живом присутствии. Когда повозка повернула к воротам ашрама, у меня появилось чувство, что мое желание исполнилось. Я явился вовремя, и это было знаком того, что я выполнил все свои обязательства. Остальное зависело от Бхагавана. Каким-то образом я знал, что он не подведет меня.

Рода МакИвер, преданная из Бомбея, прожившая рядом с Бхагаваном несколько лет, спустя несколько часов ввела меня в ашрам и указала на Бхагавана. Я увидел его издали – он сидел в узком проходе между своей комнатой и холлом, где он встречал посетителей и преданных. Одного лишь взгляда на него было достаточно, чтобы я задрожал всем телом. Это была дрожь не от волнения или неловкости, а от того, что я лицом к лицу встретился с божественным. Мое тело непроизвольно затряслось, отреагировав на это острое чувство узнавания. Я смотрел на человека, который столько лет был средоточием всех моих мыслей, надежд и ожиданий. Я мог бы испытать разочарование от того, что проделал такой долгий путь лишь для того, чтобы увидеть обычного с виду человека, сидящего на стуле. Но видел и ощущал я вовсе не это. Глядя на Бхагавана, я чувствовал, что смотрю на самого Бога, сидящего передо мной. Во время той встречи, произошедшей ранним утром, я увидел ярчайший свет, принявший форму человека. Он сиял ярче, чем всё, виденное мною в жизни.

Бхагаван на несколько секунд задержал на мне свой взгляд, и Рода представила меня. Его послание, оставившее на мне свой отпечаток, было не в тех нескольких словах, которые он произнес, а в самом его присутствии и в улыбке на его лице. Всё это вместе говорило: «Ну наконец-то ты здесь!»

Меня пригласили сесть среди мужчин. Нас было примерно десять-двадцать человек. Я нашел место, где я мог бы опереться о стену и видеть его, а затем стал упиваться созерцанием его формы. Я смотрел и смотрел, впитывая исходивший от него свет. Когда-то, когда я был совсем маленьким, я верил, что Бог – это какое-то блистательное существо, имеющее человеческую форму, и эта форма излучает свет и благодать. Давным-давно я отбросил эту наивное верование, считая его сказкой, которую рассказывают доверчивым детям.

Но сейчас это детское представление оказалось правдой – передо мной действительно была человеческая форма, словно сотканная из света. Как описать то, что я ощутил в то первое утро? Сам Бог явился мне и заявил о своей божественной природе, испуская опаляющий, проникающий свет – свет, который проходил сквозь меня, как рентгеновские лучи.

Бхагаван вел себя довольно буднично. Он обводил взглядом публику в холле, улыбался, глядя на сновавших по деревьям бурундуков, и время от времени перекидывался парой слов со своими помощниками, сидевшими рядом с ним. Иногда он закрывал глаза примерно на полминуты. Вначале мне показалось, что он в эти мгновения ненадолго засыпает, но потом я понял, что он полностью осознаёт всё, что происходит, даже когда его глаза закрыты. Его голова внезапно поворачивалась, глаза открывались, и он в течение нескольких секунд пристально смотрел на кого-нибудь из присутствующих. Это был не тот обычный взгляд, которым смотрят люди на улице. Это был глубокий, проникающий взгляд. Тот, кому он смотрел в глаза, должно быть, чувствовал себя так, словно Бхагаван видит насквозь всю его душу, не вынося суждений, но снимая с него груз всех забот и проблем. В то же самое время это был обыкновенный, непринужденный взгляд. Одного мимолетного взгляда ему было достаточно, чтобы узнать всё, что ему нужно. После этого он мог потереть голову своими длинными изящными пальцами или побеседовать с кем-нибудь из сидящих рядом с ним.

Когда у меня появилось время, чтобы проанализировать этот первый даршан, меня удивило, что человека, излучающего такой мощный свет и энергию, может сопровождать такое ощущение «обыденности» происходящего. Возможно, другие люди не видели и не чувствовали того, что видел и чувствовал я. В тот же день я спросил об этом Роду. Она засмеялась и сказала: «У многих людей бывают особые переживания, когда они видят Бхагавана, особенно у тех, кто видит его впервые, но по большей части все мы воспринимаем его как обычного пожилого человека, сидящего на диване. Однако время от времени он дает нам почувствовать то, что почувствовал ты, и это убеждает нас в его величии и божественности».

Затем, чтобы проиллюстрировать свои слова, она рассказала мне о том, что произошло с ней, когда она сама впервые пришла к Бхагавану: «Я впервые увидела фотографию Бхагавана в 1940 г. В то время я жила в Бомбее. Я была из богатой семьи, у моих родителей были „большие связи“, но в моем сердце не было счастья. Увидев эту фотографию, я поняла, что должна приехать сюда и повидать Бхагавана. Я чувствовала, что он даст мне удовлетворение, которого я не находила в Бомбее. Я читала книги о нем, но они меня не впечатляли. Я не понимала его наставлений и не особенно интересовалась ими. Меня тянуло к нему из-за его чудесного присутствия, из-за света, который исходил от фотографии.

В 1942 г. я наконец приехала сюда и впервые встретила Бхагавана. Это произошло на горе. Мне сказали, что он отправился прогуляться на гору, и показали маршрут. Я стояла и ждала, когда он пойдет обратно, пристально глядя на дорогу. Я ожидала увидеть человека, спускающего с горы, но когда он наконец показался на тропе, я не могла поверить, что передо мной человек. Я словно наблюдала величественный восход солнца: вдалеке замерцал свет, по мере приближения он становился все ярче, и вот рядом со мной появилось обжигающее светило. При виде такого великолепия меня охватил благоговейный страх и трепет. Когда я стояла в лучах его сияющего присутствия, что-то изменилось у меня внутри, появилось какое-то новое осознание, которого у меня никогда раньше не было. Я была захвачена им и его любовью, и в этот момент моя душа стала его душой».

Я рад был слышать, что кто-то еще при первой встрече с Бхагаваном увидел его как сияющий свет. Утром, когда я видел его сияние, я знал, что это не галлюцинации, несмотря на то что все остальные люди, казалось, не видели и не чувствовали того, что чувствовал я.

«А что было потом?» – спросил я.

«Разве я могла после этого вернуться в Бомбей и жить своей обычной жизнью? Конечно, я уехала домой к своей семье, но там я не находила себе места. Я знала, что должна вернуться к Аруначале и все время быть с Бхагаваном. Всё остальное в жизни казалось неважным. Я приезжала туда на какое-то время, но этого было недостаточно. В 1945 г. я продала всё, что у меня было, и приехала жить сюда.

Я хотела продемонстрировать Бхагавану свою благодарность, коснувшись его стоп, но знала, что помощники не позволят этого. Я призналась в своем желании г-же Тальяркан, думая, что она сохранит это в тайне. Но в холле в присутствии всех она сказала Бхагавану: „Рода очень хочет коснуться ваших стоп“. Мне было так стыдно!

Бхагаван в тот момент ничего не сказал, но после обеда он остановился возле меня, сказал что-то на тамильском стоявшему рядом человеку и попросил его перевести это для меня. Тот перевел: „Бхагаван сказал: «Почему она хочет коснуться моих стоп? Мои стопы вечно возложены на ее голову»“.

Меня переполнило счастье. Все вокруг поздравляли меня с моей удачей – ведь я получила такое благословение! Люди, которые провели рядом с Бхагаваном много лет, говорили, что никогда не слышали от него таких слов. Один старый преданный сказал мне с большой радостью: «На тебе его высшая милость!»

С этого момента я перестала рассматривать Бхагавана как тело, как личность. Думаю, это было плодом благословения, которое он даровал мне. Сейчас люди, верящие, что Бхагаван – тело, воспринимают его как старика, больного раком, и их печалит его боль и страдания. Когда же я вижу его, я до сих пор ощущаю его как блистательное тело из света, явленное мне много лет назад. Говорят, он может умереть в ближайшее время, но я знаю, что исчезновение этого старого, изношенного тела не имеет для него никакого значения. Только те, кто думает, что он – тело, печалятся, что оно исчезнет».

Бхагаван действительно был очень болен, но он упорно продолжал выходить на встречу с преданными дважды в день. Мы могли сидеть с ним два часа утром и два часа днем – ему пришлось сильно урезать свой обычный график, действовавший, когда Бхагаван был еще здоров. Но я, лишенный его физического присутствия в течение стольких лет, был безумно рад и этому. В те первые дни исполнилось всё, о чем я только мечтал в жизни. На самом деле это было нечто гораздо большее… За годы практики я изредка переживал мгновения ясности и света, но они не подготовили меня в должной мере даже к малой части этого ослепительного присутствия. Даже в самых смелых мечтах я и вообразить не мог, что такие переживания возможны. В присутствии Бхагавана была такая сияющая сила и энергия, что она без усилий захлестывала и ум, и материю. Его милость заставила мой ум смолкнуть, она наполнила мое сердце и увела меня в сферы, находящиеся далеко за границами феноменального мира.

На второй или третий день я смеялся над абсурдностью того, как я жил до этого. Кто я такой, чтобы культивировать весь этот цветник из своих проблем? С чего я взял, что я такой важный, что у меня должны быть проблемы и вопросы, сложные ситуации, из которых, как мне казалось, я должен найти выход?

Эти мимолетные мысли сами собой привели меня к садхане [вопрошания] «Кто я?» Я и раньше пытался заниматься этим, вычитав указания из книг. Но в присутствии Бхагавана все было совершенно по-другому. В этом ослепительном свете становилось совершенно ясно, что я не тело и не эго – никакой анализ был не нужен. Свет, исходивший от Бхагавана, наполнил мое существо, одним ударом изгнав из меня всю тьму. Любые усилия были излишними; одного лишь его присутствия было достаточно, чтобы иссяк поток мыслей, идей и проблем, вечно крутившихся в голове.

Я рассказал Роде, как я счастлив от того, что встретил такого великого Гуру. Мне казалось, что все должны прийти к Бхагавану за милостью, особенно сейчас, когда было ясно, что его физическое тело не проживет долго. Когда я рассказал ей об этом, она вспомнила случай, который наблюдала в холле за несколько лет до этого.

«В ашрам пришли двое. Один из них указал на второго и сказал: „Бхагаван, он принял одного человека как своего Гуру. Этот Гуру сам не достиг никаких духовных совершенств. Я хочу показать своему другу, что такое настоящий Гуру. Я хочу, чтобы он почувствовал, каково это – находиться в присутствии полностью просветленного Гуру, и поэтому привел его к вам. Я надеюсь, что так я помогу ему свернуть с неверного пути“. Услышав эти слова, Бхагаван пришел в ярость. С гневом в голосе он ответил: „Как вы можете знать, что его Гуру плох? Достаточно ли у вас квалификации, чтобы оценивать компетентность духовных учителей? И даже если бы у вас была такая квалификация – какое вы имеете право говорить этому человеку, что его Гуру нехорош? Во многих случаях преданность ученика важнее, чем качества Гуру. Даже камень становится Ишварой, если ему поклоняться с горячей преданностью“.

Бхагаван не любил, когда гости или преданные критиковали другие ашрамы и других учителей».

Новость о болезни Бхагавана и о том, что его несколько раз оперировали, разлетелась по всей Индии. Многие приезжали специально для того, чтобы получить его даршан, зная, что потом такой возможности может не быть. Приезжало много старых преданных, приходили огромные толпы новых людей. Временами из-за них в ашраме было очень людно и шумно. Я слышал истории о «старых добрых временах», когда трое-четверо человек могли сидеть с ним в молчании по несколько часов кряду. Сколь благая карма была у этих людей, имевших возможность находиться рядом с ним практически наедине!

Я сказал об этом Роде, и она отметила: «Здесь никогда не было тихо и пусто, по крайней мере с тех пор, как здесь я. Люди приходили в любое время суток, днем и ночью, и никто не пытался заставить их вести себя тихо, даже сам Бхагаван. Несколько лет назад один человек подарил Бхагавану радио, и его поставили в холле. Помощник по имени Кришнасвами решал, когда включать его и когда выключать, и по многу часов в день оно было включено. Оно очень мешало всем, кто находился в холле, особенно иностранцам, не привыкшим к индийской музыке. Одна женщина попросила Кришнасвами выключить его.

„Почему вы всегда включаете радио, когда мы приходим сюда медитировать? – спросила она. – Неужели вы не понимаете, что оно мешает людям, которые тихо сидят, сосредоточившись на Бхагаване, или медитируют?“

Вместо ответа Кришнасвами сделал радио еще громче. Бхагаван заметил, что отказ Кришнасвами создать в холле атмосферу тишины еще больше возмутил эту женщину. Повернувшись к ней, он сказал: „Зачем вы ввергаете свой ум в смятение? Этот спор взбудоражил вас больше, чем музыка. Если радио раздражает вас, вы можете уйти. Вам ведь необязательно медитировать здесь. Если вам нужна физическая тишина, есть много тихих мест, куда вы можете пойти медитировать, и никто вас там не потревожит. Если здесь для вас слишком шумно, почему бы вам не найти такое место и не медитировать там?[206]?“

Бхагаван ожидает от нас, что мы будем сохранять внутреннее безмолвие посреди шумного мира. Он не говорит нам, чтобы мы убегали и прятались в тихие места».

У меня не было ни малейшего желания убежать и найти тихое место. Для меня живое присутствие Бхагавана было наполнено такой безграничной мощью, что ничто не могло отвлечь или потревожить меня. Однако, походив на даршаны Бхагавана пару недель, я стал замечать, что экстатические состояния, в которые я погружался в его присутствии, постепенно сходили на нет, когда я возвращался в свой маленький домик напротив ашрама.

Сидя в присутствии Бхагавана, я ощущал тишину и ясность. Все мысли и проблемы исчезали, сгорали в неистовом пламени его присутствия. Но когда я оставался один в своей комнате, через несколько часов обнаруживал, что эти состояния временны – мои старые мысли и проблемы в конце концов появлялись вновь. Во мне начал просыпаться бунтарский дух. Я чувствовал, что должен рассказать Бхагавану об этой проблеме. Я пришел к нему не ради экстатических переживаний – я пришел к нему, чтобы навсегда покончить со своим умом и всеми его проблемами.

В тот день, когда я пришел на послеполуденный даршан, я отказался сливаться с его сиянием. Раньше это было моей каждодневной привычкой. Я отказался от благословенной тишины ума, которую он даровал мне каждый раз, когда я входил в его присутствие. От этого дара было труднее всего отказаться – его излучение, дарующее покой, было таким мощным, что я ощущал огромное искушение вновь погрузиться в него. Когда я сидел, упрямо отказываясь от этих даров, у меня возникло чувство стыда, словно я дал пощечину собственной матери. Я упорствовал в своей неуступчивости, ведь не этих минут блаженства я желал! Я желал навсегда освободиться от невежества.

В тот день, когда я проходил перед ним и поприветствовал его традиционным индийским способом, по его лицу пробежала мимолетная улыбка. Больше он не подавал никаких знаков, но я каким-то образом почувствовал, что он знает, зачем я сегодня пришел. Улыбался ли он смелости моего запроса? Или же он знал, что я наконец пришел к пониманию того, что он может мне предложить нечто неизмеримо более ценное, чем преходящее состояние блаженства? Я сел среди людей в переполненном холле и стал ждать, что будет. Бхагаван не обратил на меня никакого внимания – по крайней мере, никак этого не показал – но мне уже было известно, что он знает о состоянии и обо всех душевных движениях каждого находящегося в холле. Он распространял свое сияние на всех вновь приходящих людей, время от времени потирал голову, и, когда никто из присутствующих не занимал его внимание, наблюдал за бурундуками. Он выглядел абсолютно самодостаточным, полностью отстраненным от всего, что происходит перед его глазами, но я знал, что на каком-то тонком уровне он поддерживает контакт со всеми и чувствует все мысли и желания, изливающиеся на него из собравшейся перед ним толпы.

Даршан в тот день проходил на северной стороне нового холла, на открытом пространстве, где сейчас находится зал с самадхи. Бхагаван, сидя на своем диване, прислонился спиной к гранитной стене нового холла. Его закрывал от солнца навес над проходом, который в то время был частью храмового комплекса.

Я сидел очень близко от того места, где позже похоронили тело Бхагавана.

Я начал бомбардировать Бхагавана мыслями. Я собрал всю ментальную энергию, какую только мог, и выстрелил в него своей жалобой:

«Бхагаван, какой мне прок от всего этого света, если я не могу решить проблемы своего ума, как только ухожу от вас?»

Эту фразу с небольшими вариациями я повторял снова и снова.

Бхагаван не обращал на меня внимания. Он продолжал делать то, что делал ежедневно, никак не показывая, что слышит мои мысленные жалобы. Разочарованный, я концентрировался на нем еще сильнее. Я пытался поколебать его безразличие своим напором. У меня было ощущение, будто я трясу его, как трясут яблоню, чтобы с нее упало яблоко. Вся моя воля была сфокусирована на одной мысли: «Я должен получить ответ! Я должен получить ответ!»

В конце концов мое упорство принесло свои плоды. Он повернулся ко мне с улыбкой, на его лице было написано крайнее удивление.

«Чего ты хочешь?» – говорила его улыбка.

Затем выражение его лица изменилось, теперь на его лице читалось: «Ты ищешь свои очки, а между тем они у тебя на носу!»

Он не издал ни звука, но тем не менее я услышал эти слова с необыкновенной ясностью. Не было сомнений, догадок или работы воображения. Бхагаван продолжал пристально смотреть на меня. Возможно, он ждал какой-то реакции с моей стороны.

Внезапно из его глаз полился свет. Он словно изрыгнул на меня огонь. Я не могу никак иначе описать эту мгновенную вспышку его взгляда. Этот мощный взгляд вошел прямо в меня, просверливая насквозь все, что заставляло меня считать себя чем-то отдельным и отличным от него. Я чувствовал, как сердечный центр с правой стороны груди начинает нагреваться. Я часто ощущал его во время медитаций, и у меня часто было чувство, что меня засасывает в этот центр, что он поглощает меня… Но сейчас было нечто совершенно другое. Сердечный центр нагревался все сильнее и сильнее по мере того, как Бхагаван продолжал пристально смотреть на меня, пока я не почувствовал, что он превратился в раскаленный огненный шар, сияющий внутри меня. Я чувствовал, как Бхагаван нагнетает туда неимоверно мощное духовное электричество – под его взглядом я без малейших сомнений ощущал, что этот сердечный центр представляет собой нечто вроде духовной динамо-машины, испускающей искры света и энергии. Я чувствовал себя так, словно мне в грудную клетку вживили какой-то невероятно мощный электрический аппарат.

Я сидел прямо и неподвижно, мой взгляд был прикован к его глазам. Из его сияющих глаз струился огонь и вгрызался в самую сердцевину моего естества.

«Убейте меня!» – умолял я его.

Я не могу сказать, сколько длилась эта прямая передача. Время и пространство потеряли значение, растворились в этом бесконечном настоящем моменте, когда наши глаза были прикованы друг к другу. Однако в какой-то момент я осознал, что мое тело больше не может выдерживать это напряжение. Огонь в моей груди разгорелся так сильно, что я почувствовал, что вот-вот взорвусь. Мысленно я попросил его отпустить меня.

Я получил то, ради чего пришел. Написав этот рассказ о посвящении, полученном от него, когда наши глаза встретились, я понял, что дал очень краткое описание того, что происходило в действительности. Произошла полная трансформация, внутри и вовне, и все это случилось без единого слова. Это безмолвное взаимодействие было непосредственнее и живее, чем любые объяснения, которые можно дать словами.

Бхагаван подвел меня к самому порогу моей готовности. Когда я почувствовал, что больше не могу выносить его мощь, я отказался от взаимодействия. Я знал, что работа еще не окончена, но чувствовал, что милость, которую излил на меня Бхагаван в этот день, сделает свою работу в свое время. Я получил от него прощальный подарок – о более ценном подарке я не мог просить.

Я уехал из Тируваннамалая лишь за несколько дней до смерти Бхагавана. К тому времени там ежедневно было по меньшей мере тысяча человек, добивавшихся встречи с ним, но нам разрешалось только стоять перед его дверью и десять-двадцать секунд смотреть на него, лежащего на кровати. Я чувствовал, что должен оставить его в покое, чтобы он мог спокойно уйти. Получив свой бесценный дар посвящения, я уступил место тем, кто все еще жаждал получить последнее благословение.

Вернувшись в Бомбей, где я жил у друга, я с изумлением обнаружил перемену, произошедшую во мне. Это был тот же самый дом, где я остановился по дороге в Тируваннамалай. Там я читал «Этику» Спинозы, очень тяжелый текст, в котором каждое предложение приходилось перечитывать по нескольку раз. Я оставил книгу открытой на своей кровати, и, поскольку в этой комнате с тех пор никто не жил, она встретила меня на том же месте. Хотя ее содержание меня больше не интересовало, я все же взял ее в руки и обнаружил, что теперь могу читать ее легко, как роман.

Что-то явно и бесспорно преобразило мой ум и мою способность к пониманию.

И все же я знал, что этой метаморфозы недостаточно. Два месяца, проведенные с Бхагаваном, вывернули меня наизнанку и перевернули с ног на голову. Его милость воспламенила мой ум и сердце, но при этом я знал, что времени, которое я провел с ним, слишком мало, чтобы устранить все препятствия. Состояния безмолвия и невыразимого счастья были прекрасны, но, пребывая в этих состояниях, я не замечал проблем, остававшихся все это время в моем уме. Фундаментальные качества моего ума дремали, а его ошибки и наклонности были не различимы. Например, меня всегда очень привлекала йога, и я был убежден, что сознание возникает из кундалини. Правильное видение, согласно учению Бхагавана, что кундалини зарождается в сознании, было передано мне через несколько недель после того, как Бхагаван покинул тело. Я даже не знаю, откуда я изначально взял свое абсурдное представление, но когда я понял это, мне стало ясно, что все еще полон ошибочных концепций. За время, проведенное с Бхагаваном, мой ум, вопреки моим ожиданиям, не успел очиститься окончательно. По мере того как он постепенно возвращался на круги своя, мысли возникали одна за другой, и стало совершенно ясно, что я не в полной мере понял суть учения Бхагавана. Меня интересовало состояние глубокого сна. Бхагаван категорично утверждал, что в освобожденном состоянии присутствует осознавание глубокого сна как преходящего, временного феномена. Я же никогда не испытывал этого даже в самых глубоких, самых экзальтированных состояниях. Несомненно, существуют более глубокие уровни переживания, которые я не постиг. Кроме того, я размышлял над простым утверждением, что человек всегда является свидетелем мыслей и никогда – тем, кто их думает. Я мог согласиться с этим, но в то же время не мог признаться, что когда-либо прозревал сквозь иллюзию того, что я – тот, кто думает «свои» мысли.

Хотя я был далек не удовлетворенности своим духовным состоянием, я не страдал и не беспокоился об этом так, как в Европе. За время, проведенное с Бхагаваном, я обрел непоколебимую уверенность в том, что он заботится обо мне. Я знал, что он следит за моим духовным благополучием. Я знал, что его наставничество не прекратится только из-за того, что он оставил тело. Я ждал терпеливо, с полной уверенностью.

Спустя три месяца после его ухода у меня было видение, укрепившее мою веру в то, что Бхагаван продолжает вести меня. Я иногда представлял себе, что нахожусь в холле и разговариваю с ним о разных вещах, все еще волновававших меня. Во время одной из таких воображаемых встреч я внезапно перенесся обратно в Раманашрам и оказался перед ним. Я был довольно близко к нему, но в холле было очень много людей – около двух сотен, и у меня было мало шансов поговорить с ним о своих проблемах.

Я молчаливо желал: «О Бхагаван, хотелось бы, чтобы кроме вас и меня здесь никого не было!»

Почти сразу же человек, сидевший рядом со мной, встал, простерся и ушел. После этого люди стали уходить один за другим. Все делали какой-нибудь жест почтения Бхагавану и уходили. Через пару минут мы с Бхагаваном остались одни. Я подошел ближе и сел у самых его ног. Подняв на него глаза, я сказал: «Как чудесно быть с Бхагаваном наедине!»

Он улыбнулся в ответ. Как можно описать эту улыбку? Она вмещала в себя целый мир. Я почувствовал себя так, словно окунулся в сияющую любовь и свет. В то же самое время в его улыбке проглядывала легкая ирония, намек на удивление от того, что мой ум до сих пор может мыслить в таких «непросветленных» категориях.

Очень медленно, с величайшей тщательностью выговаривая каждое слово, он сказал: «Разве… ты… не… один?»

Это замечание, такое типичное для Бхагавана, вызвало у меня вспышку радости и узнавания. Я сразу же понял, что он имеет в виду. Я почувствовал, что я дома – и физически, и духовно.

Я спросил его, что мне делать со всеми этими ментальными проблемами, терзающими меня с момента его ухода. Вместо того чтобы дать конкретные ответы на мои вопросы, он сказал мне, что я должен найти другого духовного учителя, достойного почитания, и оставаться с ним. Бхагаван назвал его имя, оно показалось мне знакомым. Оценив мое ментальное состояние, Бхагаван знал, что мне будет полезнее всего находиться в присутствии другого живого учителя.

Я последовал его совету и провел несколько лет с этим человеком. Я был с ним до тех пор, пока не почувствовал, что решил свои проблемы.

Конечно, после такого такого учителя, как Бхагаван, я хотел знать, насколько велик тот учитель.

«Он просветлен?» – спросил я.

Бхагаван ответил в типичной для него таинственной манере: «Он не является ни просветленным, ни непросветленным».

Вначале я не понял его ответ, но спустя несколько дней внезапно понял, что Бхагаван говорил с позиции джняни: для него нет ни «реализовавшего Самость», ни «нереализовавшего ее». Есть только Самость. Ярлыки, такие как «просветленный» или «непросветленный», – это представления, не имеющие никакого смысла, не существующие в реальности. Давая мне этот ответ, Бхагаван отказывался общаться со мной на уровне концепций. Он отказался играть в игру навешивания ярлыков «просветленный?/непросветленный», в которую любят играть все «непросветленные». Этим ответом Бхагаван продемонстрировал, что он вышел за пределы всех возможных ярлыков и представлений.

Я отправился к названому человеку и в его присутствии нашел подтверждение всему, что говорил мне Бхагаван.

С тех пор как произошли описываемые мною события, прошло больше двадцати пяти лет. Я все еще чувствую, что Бхагаван со мной – не в абсолютном смысле, как Брахман или Атман, а как близкий человек, каким мы ощущали его, пока он был в физическом теле. Есть нечто, для чего я не могу подобрать слов, – могу лишь назвать это «присутствием Бхагавана». Иногда оно имеет форму, а иногда бесформенно. Когда оно внезапно снисходит на меня, оно волнует и повергает меня в трепет; ощутив присутствие Бхагавана, я чувствую, как у меня текут слезы. Глубинные эмоции поднимаются на поверхность; меня переполняет счастье, и сердце готово выскочить из груди и взлететь в небо. Таково сияние его Сердца. Это Сердце мира.

Оглядываясь на тот краткий промежуток времени, проведенный с ним, и на те годы, когда я ощущал – хоть и не так сильно – его присутствие, продолжавшее вести меня, я иногда задаюсь вопросом: «Кто такой Бхагаван? Что он значит для меня?» Я не могу дать четкий ответ на этот вопрос, но все же попытаюсь, рассматривая некоторые известные мне случаи, когда он приводил людей к трансформации.

Первое, что я должен сказать, – он открыл мое сердце. Я не имею в виду, что он дал мне возможность лучше узнавать и выражать свои эмоции. Сейчас все понимают выражение «открыть сердце» именно таким образом. Но я говорю о почти физическом процессе.

Сердце словно распахивается настежь, и сияние божественной энергии захлестывает ум; эта энергия наполняет все существо счастьем и выжигает все представления о разделенности, – причины всех наших страданий.

Когда я впервые увидел Бхагавана, одного взгляда издалека было достаточно, чтобы понять, что это тот самый человек, которого я искал всю жизнь. Мое непосредственное переживание в его присутствии, окончательно укрепило это убеждение. Сидя перед ним, я ощутил и осознал всепроникающую, всепобеждающую любовь, которой не в силах был сопротивляться. Используя слово «любовь», я не уверен, что оно в полной мере отражает непреодолимую движущую силу, с которой Бхагаван излучал эту растворяющую энергию. Если я скажу, что эта сила, растворяющая ум, вновь и вновь наносила мне сокрушительные удары, подобно грому и молнии, вы лучше поймете, каким мощным было его присутствие. А может, и не поймете – я обнаружил, что не ощутивший эту энергию на себе не может по-настоящему понять это. Вы возможно получите представление о неком величественном существе, излучающем свет, но не познаете это на своем собственном опыте.

С этой проблемой я сталкиваюсь каждый раз, когда начинаю говорить или писать о Бхагаване. Настоящий Рамана Махарши невообразим, и потому неописуем. Например, кто может по-настоящему описать счастье? Мы можем пережить мгновение чистой, ничем не омраченной радости, но когда начинаем описывать ее, снова возвращаемся к своему эго. Мы используем свою память и свой ум, чтобы вспомнить мгновение, которое уже минуло. Послевкусие этого счастливого мгновения может оставаться в уме (и даже в теле), но все же мы передаем словами то, что было нашим переживанием, – а оно не было ни умственным, ни словесным. Могу сказать, что мое переживание Бхагавана было чистым счастьем, но не могу передать словами это истинное ощущение бытия в настоящем моменте, в абсолютном сейчасье.

Я несколько месяцев провел в присутствии, казалось бы, хрупкого, старого, умирающего человека, бессильно лежавшего на диване. Все мы любили эту форму и дорожили ею, но также знали, что она – лишь сверкающий бриллиант, отражающий свет, которым в действительности являлся Бхагаван. Чистый свет его состояния реальности, в котором отсутствует эго, был невообразим, он был за пределами любых словесных описаний, а значит я могу описать лишь бледную тень настоящего Бхагавана.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.