Глава двенадцатая

Глава двенадцатая

День, как обычно в последнее время, начался для Ивана Максимовича Савоева с щемящей тоски, несмотря на восторженную радость утреннего солнца, бросающего пригорошни своих бликов сквозь густое сплетение виноградной лозы. День обещал быть жарким, трудоемким, суетливым и, само собой, тоскливым. Вот уже более пол угода, с тех пор как исчез Слава Савоев, тоска не покидала дом его родителей. Если еще совсем недавно мысли о старости лишь изредка посещали Ивана Максимовича, то теперь они его никогда не оставляли, и он отвлекался от них только работой. Мария Оттовна, мать Славы, искала утешение в Никольской церкви, службу в которой вел один из самых оригинальных и конкретно юродивых пастырей православия отец Александр. Иван Максимович тоже было попытался пойти за утешением в церковь, но по дороге зашел в пивбар, да так и остался в нем, утешившись выпивкой.

Сегодня Иван Максимович должен был присутствовать, как и вся милиция Таганрога, в центре, обеспечивать порядок во время проведения в городе съезда так называемой «золотой двадцатки». Президенты крупнейших банков и финансовых групп решили собраться в самом бурно-развивающемся городе России и обсудить стратегическое направление банковской деятельности, решить вопрос о создании на базе таганрогского «Баф-банка» трансконтинентального банковского блока «Глобализация», дабы централизованно капитализировать и продвигать на внешние рынки финансовые и промышленные компании России. Одним словом, Иван Максимович в этом ни черта не понимал, но когда садился в свой «жигуль», чтобы добраться в центр города, неожиданно почувствовал странное волнение и странную уверенность, что съезд крупнейших банков России будет самым ярким событием в его жизни.

Поставив автомобиль под знаком «Парковка запрещена» возле здания ФСБ по Греческой улице, Савоев-старший погрозил кулаком высунувшемуся из дверей дежурному оперативнику Зубову, наказывая ему стеречь «жигуль», и пешком отправился к зданию театра имени Чехова, зоне своей ответственности во время проведения съезда банкиров. Проходя мимо курящего на крыльце Зубова, он остановился и равнодушно поинтересовался:

— Куришь?

— Да. — Зубов с ненавистью посмотрел на сигарету в руке. — Уже третий день после того, как бросил. А ты куда, Максимыч?

— В театр, — буркнул участковый. — Людей и собак отгонять буду, чтобы у банкиров под ногами не путались, когда те к искусству прикасаться приедут.

— Приобщаться, — поправил его Зубов. — В провинции они лишь приобщаются к искусству, чтобы имидж себе не портить, а вот в Москве, или там еще в каком-нибудь мировом городе, там да, там они к искусству уже всеми интимными частями тела прикоснулись.

— Молодой ты. Зубов, — рассердился Иван Максимович, — и дурной. Таганрог уже давно не провинция, это раз, а во-вторых, человек до двадцати пяти, а то и до тридцати лет, совсем не человек, а так, ходячее интимное место. Пошел я, — Иван Максимович надел форменную фуражку, которую до этого держал в руке. — Смотри, чтобы мою машину ваше начальство не поцарапало.

— А никого нет, — самозабвенно зевнул и потянулся Зубов, — все в буддизм ударились, за каким-то Шивой гоняются в Дарагановке. Про Славку ничего не слышно? — сочувственно поинтересовался молодой оперативник.

— Нет, — отрезал Иван Максимович, — ничего не слышно, будто бы на Марс улетел.

Само собой, что в городе, где собирались представители двадцати крупнейших финансовых компаний страны, не могло обойтись без такого вот человека, которого Иван Максимович заметил возле афишного стенда за десять минут до приезда в театр представителей больших денег. Человек был невысокого роста, в длинном, из тонко-дорогой ткани, черно-атласном сюртуке, черной шляпе, из-под которой, доходя почти до плеч, струились самые настоящие еврейские пейсы. Иван Максимович мог поклясться чем угодно, что две минуты назад в зоне оцепления никого не было. Он направился к нарушителю. По опыту своей жизни Иван Максимович знал, как трудно задавать евреям в ортодоксальном облике первые вопросы официального характера.

— Как вы сюда попали?

— А вы? — в ответ поинтересовался театрал в черном.

— Нет, я серьезно, — слегка отступил от официальности участковый. — Тут нельзя, сейчас делегация приедет, и мне начальство холку намылит за присутствие посторонних.

— Ничего подобного, — отрезал равви, отогнул полу сюртука, отцепил от пояса брюк часы на цепочке, взглянул на циферблат, затем на Ивана Максимовича и добавил: — Никакому начальству не придет в голову считать равви посторонним во время официального мероприятия. Впрочем, вот и они, рабы иллюзорного могущества.

Лимузины остановились возле здания городской администрации напротив театра, образовав цепочку из роскошных средств передвижения. Центральная Петровская улица, переулки и параллельные улицы были побелены, выкрашены и освобождены от любых проявлений случайного человеческого фактора. Первым из своего линкольна «Навигатор» вышел президент финансовой московской группы «Диалог Четверка», и по его лицу можно было сразу понять, что этот мир слегка дисгармонирует с внутренним дизайном его линкольна. Вскоре к нему стали неспешной походкой подходить президенты других московских финансовых групп.

Иван Максимович, забыв о нарушителе при виде автомобильного кортежа «рабов иллюзорного могущества», применил чисто технический и сугубо российский вариант ухода от возможной ответственности — скрылся за железными воротами, ведущими на хоздвор театра, и, постучав в двери бывшей дворницкой, напросился в гости к Гере Капычу под предлогом «начальства много, отсидеться надо». Поэтому он не увидел того, что происходило возле театра имени Чехова.

Позднее к Ивану Максимовичу будут поступать всевозможные слухи и свидетельства очевидцев, но он, в силу своей профессии, никому не будет верить. А произошло вот что.

После ухода Ивана Максимовича Ефим Яковлевич Чигиринский, это был именно он, остался на парадном крыльце театра в полнейшем одиночестве. День назад покрашенное в бело-кремовые тона здание театра под лучами июльского солнца было похоже на нечто андалузское, психологически испанское. На этом солнечно-белокремовом фоне Чигиринский выглядел как монах-иезуит с иудаистическим уклоном. Словно легкий ветерок прошелестел промеж финансовой элиты России на противоположной стороне улицы. Как-то так получилось, никто позднее не признал этот факт, что все участники финансового саммита выстроились в ряд. Ефим Яковлевич стоял вполоборота к шеренге, поставив одну ногу на верхнюю ступеньку и опустив голову, отчего пейсы свисали вниз. Он повернул голову к банкирам, усмехнулся и повертел кистью руки, приглашая их подойти к нему поближе. Шеренга, не ломая линии, зашагала в его сторону и, остановившись в метре от крыльца, застыла по стойке «смирно».

Конечно же, вскоре выяснилось, что ничего этого не было, точнее, было, но все не так. Какого-то еврея возле театра видели, более того, когда он снял черную шляпу и стал ею обмахивать лицо, на голове у него осталась ермолка, то есть попросту кипа, а это уже не шутка для полуденного города. Потом вроде бы он вместе с Иваном Максимовичем пошел в сторону городского парка…

— Ни для кого не является секретом, что та деталь жизни, которую мы называем смертью, на самом деле один из элементов бессмертия, в который основная часть человечества верит не веря, убеждая себя и современность в том, что бесконечность есть, а Бога, в том облике как его представляет Тора, Библия, Коран и мыслетворительный эквилибризм дуалистического мира, — нет. Вы представляете, — Ефим Яковлевич растерянно посмотрел на Ивана Максимовича, — Бога нет, а бесконечность есть. Дальше всех в защите этого парадоксального идиотизма пошли ученые. Понимая, что наша человеческая формула «этого не может быть» несовместима с понятием «бесконечность», где есть Все и даже творец этого всего — Бог, ученые нарисовали новый портрет «бесконечности» и даже нашли в ней место для Бога. По их мнению, нет начала и конца только в круге, любые другие формы конечны, и поэтому, если бесконечность существует, то только в виде круга, то есть, это сугубо замкнутое и бесперспективное пространство. А Бог — существо, которое способно внедрить в эту безнадегу перспективу. Именно этим и занимается наука, заявили ученые, и дали понять миру, что Бог формируется в их среде. То есть опять ввели меня, — Ефим Яковлевич ткнул себя в грудь пальцем, — в заблуждение. — Он взял в руки бутыль, разлил по стаканам вино и объяснил Ивану Максимовичу, как бороться с этим. — Я бы на месте всех правительств перестал финансировать все виды науки, и мир давно бы уже устаканился в лучшую сторону.

— Ну, знаете, уважаемый, — Иван Максимович поднял свой стакан и залпом выпил, — насколько мне известно, наш таганрогский июль очень плохо сочетается со спиртным.

— Я с вами полностью солидарен, уважаемый. — Ефим Яковлевич вдохнул, выпил и выдохнул. — Эту хохму мне каждое лето и всю юность подряд навязывали в Одессе и на Подоле в Киеве, хотя уже всему миру известно: что немцу смерть, то русскому хорошо, а еврею так-таки еще лучше. Тем более, летом, — уточнил он и, распахнув сюртук, достал из кармана брюк плоскую, величиной с портсигар, коробочку серебристого цвета.

— Это видеописьмо, — сказал Чигиринский непонимающе глядевшему на него Ивану Максимовичу, — от вашего сына.

— От Славки? Видеописьмо? — хрипло спросил Иван Максимович. — Как это понимать? — Он встревоженно поглядел на Ефима Яковлевича. — Славка живой?

— Даже чересчур, — хладнокровно успокоил его эксцентричный равви. — Скоро увидите, давайте лишь дождемся вашу супругу, письмо адресовано вам обоим.

— Ну да, — вытер со лба выступившую испарину Иван Максимович. — Она вот, — он смущенно кашлянул, — после пропажи Славки в церковь зачастила, скоро вернется со службы, а тут ее еврей в пейсах с письмом от сына дожидается.

— Я не еврей, — оскорбленно поправил его бывший директор московского планетария. — Я жид. — Он положил коробочку на столик, сорвал виноградный лист, они сидели в летней беседке, оплетенной виноградом «Изабелла», и ласково посмотрев на него, уточнил: — Вечный. — Видимо, для того, чтобы подчеркнуть сказанное, равви ткнул в сторону неба указательным пальцем и высказался следующим образом: — Четырнадцатый. Еще девятнадцать составляющих, и «Хазару» станет скучно в окрестностях Солнца. — Взглянув на лицо участкового, «вечный» Ефим Яковлевич Чигиринский объяснил: — Четырнадцатый модуль «Атила», разведчик. А через три часа, с нашего Байконура выведут на орбиту пятнадцатый модуль «Инок», тоже разведчик. Так что межпланетный «Хазар» уже обзавелся двумя спецслужбами…