ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

— Подонки — это как навозные черви, без них нельзя, гумуса не будет, — сообщил Слава Савоев ошарашенному его познаниями напарнику по дежурству, прапорщику Севостьянову. Произнося эти слова, Слава думал не о плодородии, а о переполненности КПЗ, куда полковник Самсонов все-таки устроил его дежурить на три дня, сразу же после получения звездочки капитана за раскрытие кладбищенских преступлений. А всего-то и делов, что Слава, принимая от комиссара Кияшко, которого как-то сразу и неожиданно покинул инфаркт, новые погоны, вдруг заявил:

— Да за такое раскрытие впору монашеский сан принимать.

— Не понял! — опешил Кияшко.

— Я все понял, — успокоил его Самсонов. — Это у них шутка такая гуляет перед повышением.

— А-а-а, — удовольствовался объяснением комиссар и протянул Славе погоны, почетную грамоту и благодарность от командования, то есть от себя лично, — командирские часы.

— Безумие словно река, в нем нужно так двигать ногами и разводить руками, чтобы оно не вынесло тебя на стремнину. Лучше всего искать в нем тихую заводь, утыканную лилиями при полном отсутствии непредсказуемого течения… — говорил главный врач загородной психиатрической больницы Дарагановка, а про себя думал: «На стремнине хотя бы есть шанс получить бревном по голове и рассчитаться с жизнью полностью, а вот из заводи с лилиями, дорогие мои, никуда не денешься, это полное забвение, здесь всегда бродят любители лилий и спасают вас, одним словом, это моя лечебница, которую в народе грубо называют дурдомом».

«Дорогие мои» относилось к Софье Андреевне Сычевой и к новенькому, прибывшему в распоряжение главврача Мурада Версалиевича по решению суда, Лене Свстлогорову. Если в первом случае Мурад Версалиевич Левкоев еще не пытался отказываться от увядающих, но все еще демонстративных форм Софьи Андреевны, то во втором случае ему было до скуки все ясно после произнесенного Самвелом Тер-Огонесяном предупреждения: «Если Лене будет плохо, то тебе, Мурадик, будет в три раза хуже, а если ему будет хорошо, то и у тебя, Мурадик, будет не плохо». С этим все было ясно, выбирать не из чего, и Леня Светлогоров чувствовал себя в психиатрической больнице хорошо, свободно и в меру нетрезво…

Дело в том, что Леня Светлогоров совсем и не повесился в обычном понимании, а применил старый как мир трюк. То есть Леня, пропустив веревку под мышками, надел куртку, затем соорудил петлю и без опасности для жизни зафиксировал ее на шее. Продекламировав Вийона: «И сколько весит этот зад, об этом завтра скажет шея», — он выбил из-под ног табуретку и повис. Иллюзия полная. Посмертная записка, пришпиленная булавкой к рубашке, эту иллюзию окантовывала достоверностью.

Леня был шутником с шизоидным уклоном и, увидев в окно Славу Савоева, сразу же понял, что его эстетически-некрофильские атаки на кладбище с целью сохранения ведомой только Лене Справедливости разоблачены настолько, что пора «повеситься». И он это сделал. Когда один из экспертов, Эльмир Кречугин, став на табурет, хотел срезать с петли «труп», «труп» открыл глаза и громко произнес:

— Ааа!

— Бээ! — услышал Леня в ответ и, опустив глаза, увидел смеющихся Славу, Игоря и Степана.

Савоев сразу же сообщил:

— Леня, я столько висельников самопальных за службу видел, но с таким лицом, как у тебя, вижу первый раз.

— Лицо как лицо, — меланхолично огрызнулся Леня и снова закрыл глаза, жалея о том, что не повесился по-настоящему.

— У тебя лицо отображало муки похмелья, даже фантаст их не назвал бы предсмертными…

Леню сняли с петли и незлобиво, хотя и долго, били. Затем было шестимесячное следствие. Во время следствия настроение горожан изменилось с точностью до наоборот, и стали раздаваться возгласы общественности: «Отпустите больного художника!» и «Леня прав, у нас отшибло память!»

— Интересно, — ворчал Самсонов. — Как это «отпустите», а Уголовный кодекс псу под хвост, что ли?

— Ну, не под хвост, конечно, — неуверенно отвечал Миронов, — он же сумасшедший.

Этот разговор происходил в кабинете главы города, где, кроме Самсонова и Миронова, присутствовали главный редактор газеты «Таганрогская правда», директора основных заводов города и все остальные, осуществляющие управление им.

— Ну, тогда давайте его отпустим, — предложил Самсонов.

— Нельзя, — думая о чем-то своем, откликнулся Миронов. — Тогда выходит, что Уголовный кодекс можно и впрямь псу под хвост выкинуть.

Самсонов досадливо сплюнул в пепельницу и, не рассчитав силу плевка, весь окутался пепельной пылью…

Леню судили. Во время суда его признали больным, отменили уголовное преследование и направили в психиатрическую больницу общего типа для бессрочного лечения.

— Но пасаран! — крикнул на прощание судьям Леня Светлогоров.

— Брось орать как придурочный, — буркнул Самвел Тер-Огонесян, который все это время опекал Леню.

— А за что они меня в «дурку» запихали без срока?

Леня считал, что выкапывание трупов — это где-то на втором месте после выкапывания моркови.

— Дурак ты, Леня, — попытался столкнуть Светлогорова с истиной Самвел.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.