18. Отпускание ада
18. Отпускание ада
Иногда мы сидим и медитируем безмятежно, в ясности и спокойствии. В другое же время нам очень долго кажется, что спокойствия никогда не будет, в уме словно много движения и много самоотождествления, мы как бы затеряны в пламени ума и склонны к тому, чтобы принимать это обстоятельство достаточно серьезно. Мы называем такие обстоятельства хорошей или плохой медитацией и, пожалуй, в то же время не признаем достоинств за «плохой», не признаем того очищения, которое продолжается, когда оказывается раскрыто блуждание ума, его возбуждение или беспокойство. Когда мы видим ум таким, каков он есть, это дает нам большую власть над его состоянием в данный момент. Говоря о «власти», мы имеем в виду способность не быть захваченными умом, способность освободиться; мы как бы обладаем силой, которая противодействует кармическому побуждению, заставившему его выйти на передний план, обладаем силой уравновешивания.
Когда говорят: «О, я действительно попадаю по ту сторону; мои занятия медитацией становятся такими прекрасными; это так чудесно, я могу просидеть весь день», – я думаю: «Они не во всей полноте чувствуют себя». Потерять себя в этих приятных небесных пространствах, в счастливых состояниях, приходящих с углублением сосредоточенности, в свете и мире, которые появляются с устойчивостью ума, – по-настоящему легко. В эти мгновенья ум обладает целительной силой, и мы чувствуем себя преотлично.
Но иногда условия не предоставляют нам много энергии для создания устойчивой сосредоточенности; отвлечения давят на ум и не дают возможности поддерживать сосредоточение или сохранять равновесие с энергией; или же осознавание не приобретает достаточного постоянства, чтобы дать нам возможность распознавать состояния ума, сохраняя при этом равновесие. Поэтому когда я слышу, что не каждое занятие бывает «сверхотличным», я чувствую только облегчение, потому что у медитирующего имеется возможность сидеть с неприятным хламом, имеется случай пронаблюдать ум, когда тому хочется находиться где-то в другом месте. Потому что это и есть тот ум, что создает карму. Именно этот ум, эта жажда ведут нас из тела в тело, от воплощения к воплощению. Это желание быть в другом месте, желание, чтобы вещи были иными.
Когда ум приятен и доставляет нам удовольствие, мы не видим этого страстного желания с отчетливостью. Мы можем даже и не заметить свою жажду просветления с такой ясностью, не обратить внимания на жажду высших состояний, на свои оковы, свое рабствование понятию свободы, страданию, внутренне присущим желанию, чтобы вещи стали какими-то иными, а не теми, каковы они есть.
Наши «неудачные шаги», наши адские переживания зачастую оказываются наиболее продуктивными, наиболее плодотворными. Когда мы сидим и чувствуем неудобство, когда из стороны в сторону по лбу ползает муха, и мы взбудоражены, а ум не в состоянии прийти в равновесие, хотя наша практика углубляется, – в этот момент нам кажется, будто мы не медитировали никогда в жизни. Если же тогда мы сможем расслабить тело и просто присутствовать, мы ясно увидим то напряжение, которое опять втягивает нас в дурной сон; и тогда мы сможем освободиться. Когда вы принимаете ад, это более не ад. Ад – это сопротивление. Страдание есть сопротивление тому, что есть, его неприятие.
Мы чувствуем многие формы этого ада, когда наблюдаем ум и тело. И именно здесь мы встречаем демонов своего нетерпенья, своей жадности, своего неведенья; демонов привязанности к представлению о том, что де есть некто, подлежащий просветлению; демонов нашей привязанности даже к знанию и ясности, которые после хорошего занятия медитацией затрудняют способность выносить сутолоку, шум и тяготы этой изменчивой жизни. Демоны – это не шум; демоны – это наше отвращение к шуму. Демоны – это не нетерпенье; демоны – это наша привязанность, наше отвращение, наше нетерпенье по отношению к своему нетерпенью.
Когда вы способны принять неудобство, такая способность позволяет вам установить равновесие ума. Подобная сдача, подобное освобождение от желания быть иным, нежели то, что мы есть в этот самый момент, – и есть то, что освобождает нас от ада. Когда мы видим в уме сопротивление, неподвижность, скуку, беспокойство... это и есть медитация. Часто мы думаем: «Я не в состоянии медитировать, я беспокоен... я не могу медитировать, я утомлен... я не могу медитировать, у меня на носу муха...» Это и есть медитация. Медитация не в том, чтобы исчезнуть в свете. Медитация – это видеть все то, что мы такое.
До тех пор, пока существует какое-либо состояние ума, которое вы предпочитаете любому другому состоянию ума, это и будет вашим адом. Поэтому мы сидим и говорим: «Вот мое беспокойство», – и видим в нем своего демона. Не что-то такое, чего надобно бояться, а просто демона. Сила практики состоит в том, чтобы пробиться через нашу привязанность к этому состоянию. Если налицо беспокойство, ему нет необходимости быть нашим врагом. Если мы видим это беспокойство – «я беспокоен», тогда оно становится проблемой; мы на него смотрим, как на проблему; сделали его своей проблемой. Беспокойство есть всего лишь еще одна сторона нашей природы; то, что мы говорим: это – «наше» беспокойство.
Один дзэнский наставник говорит: «Если вы думаете так, то так; если вы думаете не так, то не так». Если мы думаем, что демоны реальны и это наш хлам, тогда демоны реальны и это наш хлам. Если мы думаем, что эти демоны – всего лишь клочья дыма, тогда мы способны избавиться от них без усилий, одним дуновением. Однако и в этом случае, если мы думаем, что Будда более реален, чем что-то другое, если мы упорствуем в идеях о том, чтобы стать или не стать Буддой, тогда даже Шакьямуни Будда становится демоном, становится преградой для естественного света.
Когда мы видим, что поток – это то, что есть, когда мы становимся этим потоком, – не становимся «кем-то», кто наблюдает, но просто будем, будем без имени, будем находиться здесь без всякой личности, – тогда нет ни демона, ни Будды, а просто существуют вещи, каковы они есть, каждая из них совершенна по-своему. Мы обнаруживаем, что пока существует какая-то часть нас самих, которую мы не принимаем, мы не освободимся от ада и не пробьемся сквозь все явления, гипнотизирующие нас удовольствием и страданием – сквозь все эти мысли о себе, сквозь все отождествление с телом, с восприятиями, с состояниями сознания. Эти аспекты нельзя увидеть отчетливо до тех пор, пока мы не примем все таким, каково оно есть, с большой долей самоприятия и сострадания. Как часто мы находились в аду своего представления: «Я рад, что никто не знает, о чем я думаю!» И все же как раз в этот момент возникает возможность прозрения в то, как мы проявляем себя в мире, в то, что удерживает внутренний мир отдельным от внешнего, что создает небеса и ад. Когда вы можете просто увидеть помысел, освободиться от помысла и осторожно вернуться к дыханию, к данному моменту, сделать это мягко и без осуждения, – тогда, в это самое время, в это мгновенье, внутренний и внешний мир сливаются воедино.
Когда мы вступаем в этот поток, когда начинают распадаться мифы о себе, когда они начинают становиться менее ощутимыми, может зародиться страх. Мы воображаем, что вот-вот исчезнем в пустоте, и поражаемся: «Что же тогда действительно происходит? Что реально? Я хотел потерять „я“, потерять свою отделенность, хотел открыть свое сердце; а сейчас я боюсь, что здесь нет никого, кто контролирует происходящее. Что мне теперь делать? Все вышло из-под контроля». Но дело здесь не столько в том, что из-под контроля выходит и проявляет непредсказуемость поток, сколько в том, что он недоступен для некоторого воображаемого «я» и вместо этого оказывается совершенным развертыванием запутанных законов причины и следствия, законов кармы.
Пытаясь контролировать неконтролируемое, мы создаем ад. И когда он начинает отпадать, проявляется робость «я». Это «я» говорит: «Э, нет, я существую». Но то, что мы были и как существовали – по нашему мнению – не существует в таком виде, и это нас пугает. Это новое переживание – тоже просто «бытность». Мы видим, как появляются эмоции, как они проплывают в пустоте; и мы вспоминаем, что эта пустота – как раз то, что мы есть. Мы переживаем прохождение помысла через эту пустоту и хотим узнать, что происходит; но этот интерес отмечается, как всего лишь еще один пузырь, проплывающий в открытом просторе, который мы так долго принимали за твердое, драгоценное «я». И мы устремляемся за чем-то прочным, мы опять хватаемся за сомнение или страх; мы создаем демона, чтобы он убеждал нас в нашей реальности. Личность, «я», говорит: «Я не могу оставить все, я должен быть реальным; мне нельзя быть обманутым». Сомнение отталкивает поток, отталкивает мудрость и непривязанность, рассеивающие ад.
Мы воображаем, что выход вещей из-под контроля – это ад; но когда пережиты открытость и легкость естественного течения, когда все мысли и чувства окажутся в равной степени поглощены в процессе, мы будем освобождены от отождествления, которое создает «кого-то», чтобы страдать. Ад становится только еще одной мимолетной идеей, обладающей не большей реальностью или субстанциальностью, чем та, которую мы ей приписывали.