Железнодорожно-алтайская Ведь

Железнодорожно-алтайская Ведь

Похоже, наш поезд надолго застрял на этой станции. Если верить слухам, разнесшимся по вагону, где-то впереди полотно железной дороги оказалось повреждено оползнем, так что как минимум часа два мы можем изучать привокзальные красоты и общаться с местным населением.

Федор Иванович, не проявляя никакого беспокойства, приступил к трапезе. Я, с радостью поддавшись его уговорам, съел еще теплую вареную картофелину с укропом, огурец и запил все это свежим, почти парным молоком. От непривычной еды, прервавшей мой длительный пост (последний раз я ел, как вы помните, в том самом китайском ресторане, а прошло уже четыре дня), меня потянуло в сон. Хоть я и намеревался продолжить столь важную для меня беседу с Федором Ивановичем, тело было категорически против и неудержимо стремилось занять горизонтальное положение. Однако ни уснуть, ни поговорить так и не удалось.

В наш отсек вошел еще один пассажир.

Сразу стало тесно. Появилось ощущение, что вместо одного человека вошло как минимум два. Он был неопределенно среднего возраста, очень высокого роста — вероятно, больше двух метров, — с темными глазами и азиатскими чертами лица. Весь какой-то нескладный, несуразный и, тем не менее, очевидно заносчивый и самоуверенный тип. Несмотря на хорошую одежду и изящные очки в золотой оправе, украшавшие его лысую голову (что заставило меня невольно вспомнить моего питерского брата Андрония), впечатление он производил пугающее и скорее отталкивающее. Возможно, это было связано с ужасными шрамами, избороздившими его неправильной формы череп. «Вылитый Франкенштейн[18]!» — подумалось мне в первые же мгновения.

— Валерий Анатольевич Бергалов, — отрекомендовался вошедший и продолжил, строго глядя на нас сквозь очки: — Заслуженный деятель искусств Алтайского края, доктор исторических наук.

— Федор Иванович ***, столяр-плотник. Присаживайтесь, угощайтесь, чем Бог послал, — радушно ответил ведун.

Пришлось и мне нехотя представиться. Я решил, что имени будет вполне достаточно для подобного знакомства.

— Александр.

Бергалов одной рукой без напряжения положил свой, судя по всему, довольно увесистый чемодан на багажную полку под потолком вагона и куда-то ушел — видимо, за бельем.

— Ты его не бойся, Лександр, — тихо произнес ведун, — а посмотри повнимательней. Человек-то он хороший, но жизнь его шибко помяла.

Я увидел заброшенную горную шахту... ползущего по ней паренька с фонариком в руке и бойким пытливым взглядом темных глаз. Вот он оказывается в каком-то большом просторном зале... что-то неясное... сбой картинки, как будто старая кинопленка порвалась и была неумело склеена с потерей нескольких кадров. Вот он с застывшим на лице выражением ужаса и восторга, обдирая локти и колени, карабкается к выходу, неловко задевает рассыпающиеся от ветхости деревянные подпорки... Уже виден свет в конце шахты — но каменный свод рушится... Вокруг тьма, и лишь вспышки боли освещают внутреннее пространство угасающего сознания. Потом больница в райцентре. Инвалидность. Пропущенный год занятий в школе, сторонящиеся его бывшие и новые одноклассники. Одиночество. Бешеное желание жить, и еще... желание вновь увидеть это. Поступление в столичный университет, защита диссертации, возвращение на Алтай. Женитьба, рождение ребенка, смерть жены, вторая женитьба. Полевая работа в далеких горных селениях, раскопки, публикации, передачи на местном телевидении, известность. Занятия бизнесом, скупка горнорудных предприятий. Деньги, много денег... Тоска, безнадежность... Неожиданный след, надежда и... опять обрыв пленки!

— Федор Иванович, в его памяти есть глубинный затертый слой, я не смог понять и увидеть главного!

— Это ничего. Главное ты еще и сам увидишь, своими глазами. Зачем тебе чужая память? Я же тебе предложил посмотреть, какой он, а не что он таскает в карманах.

К собственному удивлению, я почувствовал даже некоторое смущение, но легко рассеял его, не дав завладеть собой. Следующий полувопрос-полуутверждение возник самоестественно:

— Он ведь не случайный попутчик, не так ли?

— Так. И не только он. Встречай невесту, Лександр!

Слова возмущения уже готовы были вырваться — как-никак я женатый человек и в браке обрел свою целостность, — но сказать я ничего не успел. Мир вздрогнул и со звуком треснувшего колокола раскололся надвое. Тот мир, что был вместилищем всего сущего мгновение назад, теперь стремительно бледнел, таял рядом с новым, все более и более реальным миром.

— Евгения. Можно просто Женя, — представилась вошедшая в отсек молодая женщина.

Нет, не женщина! Еще совсем юная девушка.

За ее спиной возвышалась огромная нелепая фигура Бергалова.

— Дочка моя, знакомьтесь. Студентка столичного Университета.

В голосе отца слышалась нескрываемая любовь и гордость за свое чадо.

Ее нельзя было назвать красивой, хоть внешностью она пошла явно не в отца. Небольшого роста, вся какая-то тусклая, ни фигурой, ни скуластым лицом с узкими серыми глазами не способна она была привлечь заинтересованное мужское внимание. Не отличалась она и внутренним совершенством. Во взгляде читались избалованность, врожденная похотливость и жадность. И все же, все же... Подо всеми этими оболочками просматривалось нечто необычное, нечто удивительное. Она, несомненно, была потомственной шаманкой, причем редкой, неизвестной мне раньше силы!

За окном мелькали вокзальные персонажи, на соседней полке сидел и тихо посмеивался Федор Иванович, где-то под потолком улыбался во всю ширь Бергалов, показывая все тридцать два золотых зуба и становясь от этой улыбки еще безобразнее. А я сидел в неловкой позе, боясь пошевелиться и не в силах заговорить, глядя прямо в холодные серые глаза укротительницы Змеев.

Паузу, которая, похоже, неловкой была только для меня, нарушил Федор Иванович:

— А меня можно просто Федя. А это Александр, ученый из Петербурга. Рекомендую: потомственный ученый и потомственный петербуржец, настоящий интеллигент в двенадцатом поколении! Можно просто Алекс.

Боже, что он несет! И куда, собственно, исчез Федор Иванович? Откуда взялся этот гаер Федя, хоть и похожий на того ведуна, но явно моложе лет на десять, выше ростом, развязнее и глупее? А кто я?!. Мне нужно что-то сказать, от меня ждут чего-то...

— Приятно познакомиться... Алекс, — сдавленным голосом произнес я и потерял сознание.

Хотя сознание я, конечно же, в полном смысле слова не потерял — с некоторых пор я на это был просто не способен. После моего третьего рождения на берегу священного индейского озера я не терял осознанности ни во сне, ни при каких-либо других обстоятельствах. И тем не менее за последние несколько часов я уже второй раз вынужден был наблюдать, как над моим телом хлопочут другие люди, пытаясь привести его в чувство. Да, это был серьезный удар даже для меня! Пока я, приподнявшись, здоровался с Женей, поезд резко тронулся — все-таки слухи о многочасовом ожидании оказались сильно преувеличены, — и чемодан Бергалова, легко соскользнув с третьей полки, ударил меня по голове. Обычный человек от такого удара должен был скончаться на месте — чемодан, судя по весу, был наполнен камнями, а его закругленные углы коварно обиты железом. Одним из таких углов я и получил точно по макушке.

Около минуты ушло у меня на то, чтобы собрать разъезжающуюся энергоинформационную структуру тела в нормально функционирующее целое. С трудом приоткрыв глаза, я застонал, вызвав этими незамысловатыми проявлениями жизни бурную радость у моих попутчиков. В особенности у владельца чемодана, вероятно, уже размышлявшего над возможными последствиями такого уголовного деяния, как убийство по неосторожности.

Кости черепа, слегка разошедшиеся от удара, потрескивали, пытаясь встать на место; в районе точки бай-хуэй стремительно росла гематома. К этой шишке, делавшей меня похожим на самого Будду[19], нежная девичья рука прикладывала намоченное целебной железнодорожной водой полотенце, а слегка раскосые серые глаза смотрели на меня с тревогой и заботой. Мои губы сами собой сложились в улыбку блаженства. Я прекрасно понимал, что случилось. Буквально друг за другом произошло два весьма значимых события: сперва — серьезное ветвление мира (что интересно, серые, по всем признакам, были тут совершенно ни при чем), и почти одновременно — моя встреча с Вечной Невестой. Невероятным было то, что эти два события, явно связанные между собой, все же оказались разнесены во времени. Это говорило о серьезных сбоях в функционировании вселенских законов. Ведь несколько секунд в центре Мира, помноженные на масштабы космоса, давали гигантские расхождения в ткани реальности на его периферии. Сопровождавший эти события удар на физическом уровне хоть и поразил меня ненадолго, но не удивил — к подобному поведению материального мира в моменты флуктуации грядущего в настоящем я давно привык.

Понежившись еще немного, я поймал легкую женину руку и, поцеловав ее с чувством, занял на полке сидячее положение. Несколько оторопев от моей неожиданной вольности и быстрого восстановления, Женя удивленно смотрела мне то в глаза, то чуть выше — на шишку, продолжая, однако, сидеть рядом со мной. Остальные вздохнули с явным облегчением, увидев, что я пошел на поправку.

— Крепкая голова, любящая жена — что еще нужно, чтобы встретить старость! — произнес Федя (называть его Федором Ивановичем у меня уже как-то не получалось).

Все засмеялись. По веселым искоркам в глазах Феди я понял, что это известная всем, но непонятная для меня шутка, и присоединился к остальным.

— Вы уж простите мне мою неловкость — хотел как лучше, чтоб чемодан тут не мешался, да поспешил. Извините еще раз, но теперь я должен посмотреть, целы ли образцы. — С этими словами Бергалов поднял все еще валявшийся на полу чемодан, бережно положил его на стол и открыл. — Слава предкам, все цело. Вот, посмотрите на это чудо!

Не желая обидеть попутчика невниманием, я приподнялся, больно задев при этом ушнишей верхнюю полку, и, морщась, посмотрел через его плечо.

И застыл от изумления.

Фантасмагоричность происходящего, как в хорошем мистическом триллере или в дурном сне, продолжала нарастать. Похоже, невидимый режиссер моей жизни решил доконать меня окончательно.

В чемодане, среди сменного белья, бутербродов, каменных пластин (чемодан и вправду содержал камни!) с нанесенными на них неизвестным способом непонятными символами, в отдельной картонной коробке, обложенный ватой, лежал и смотрел на меня Большой Змей. Не сам, разумеется, а его каменное изображение. Но до чего же он был похож на те рисунки, которые остались мне от бабушки! До чего же он был похож на то существо, простиравшееся от земли до небес, с которым я слился, которым я стал во время священного танца на берегу индейского озера!

— Откуда у вас этот индейский... тотем? — спросил я, слегка запинаясь и не сразу подбирая нужные слова.

— Индейский тотем? Ну что вы! Сразу видно, что вы не знакомы с вопросом. Перед вами изображение мифического зверя, которому поклонялось алтайское племя телеуров, сейчас уже не существующее. Эта культура открыта совсем недавно — скажу без ложной скромности, при моем непосредственном участии. Самое интересное в ней то, что она является прямой наследницей древнейшей шумерской цивилизации, а возможно, — я в данный момент ищу доказательства этой версии — и предшествовала шумерам. Я почти уверен — телеуры были их предками!

— Да? О, это весьма интересно! Я, конечно, не специалист, но позвольте выразить вам свое искреннее восхищение. Это поразительное открытие огромной научной значимости!

Я старался сдержать свое волнение и завоевать доверие несчастного Бергалова. Разумеется, ни истинной ценности, ни истинного смысла своего открытия и тех артефактов, что попали к нему в руки, он не понимал.

Зато это понимал я.

Каменное изображение Змея тянуло меня к себе, манило заключенным в нем Знанием — тем Знанием, ради которого я, возможно, и проделал все свое путешествие. Не исключено, что физический контакт моей головы с чемоданом был вызван именно неудержимым взаимным притяжением.

Рис. 1—2. Изображение Великого Змея, оставленное мне моей бабушкой (слева). Змей алтайцев-телеуров (справа)

И тут я вспомнил, как однажды совершенно случайно, так же случайно, как и все самое важное, что происходит в нашей жизни, я натолкнулся в Интернете на научную публикацию какого-то то ли шведа, то ли немца, посвященную сравнительному анализу языков тюркско-алтайских и индейских[20]. Количество лексических и грамматических совпадений поражало. Тогда я не придал значения тому, что сейчас обрело для меня первостепенную важность.

Тем временем доктор Бергалов потянулся к крышке чемодана, видимо, желая его закрыть, скрыть от меня драгоценную реликвию. Я чуть не застонал от желания попросить разрешения прикоснуться к ней и невозможности это сделать. Ведь мне было очевидно, что брать артефакт в руки сейчас, при всех, нельзя, невозможно! Ведь неизвестно, какое Знание заключено в нем, неизвестны и последствия нашего контакта.

Возможно, увидев мое перекошенное лицо, а может, просто уловив своим чутким сердцем мое страстное желание, Женя неожиданно протянула руку к каменному изваянию и произнесла:

— Папуля, можно мне его потрогать? Он такой смешной!

И, не дожидаясь разрешения, взяла Змея в руки. Несомненно, отец баловал свою единственную дочь, напоминавшую ему к тому же умершую жену, и та не привыкла ограничивать хоть в чем-то свои желания.

Я почти физически ощущал ее прикосновения. Как будто не камень взяла в руки девушка, а живую плоть... Я закрыл глаза, чтобы не видеть этих пальчиков, поглаживающих изгиб шеи Змея. Увы, это не помогло. О ужас! Я почти не властен над бурлящими во мне энергиями, как прыщавый юнец не властен над своими ночными поллюциями, питая роящихся над ним суккубов[21]. Я, бессмертный, самоосознающий индивид, был почти беспомощен: сладкие судороги сводили мое физическое тело. Но дело было не во мне. Энергетические потоки невероятной мощности циркулировали между древним каменным Змеем и юной ведьмой, и я оказался втянут в их воронку. Тщетно пытался я совладать с этим смерчем, стараясь перенаправить и усмирить его. Краем восприятия я ощущал, что Федя (или в данном случае все же Федор Иванович?) старается мне помочь, но для него мы все трое — я, Змей и Женя — словно бы находились в непроницаемом коконе. Единственное, что мне в подобной ситуации оставалось делать, — исчезнуть из этого пространства и времени, — пусть не полностью, но непременно большей частью. Что я и сделал.

Со стороны это, вероятно, выглядело так: я внезапно побледнел и рухнул на койку Сердце не билось, дыхание прекратилось, глаза закатились. Это должно было походить на мгновенную смерть. Я не видел того, что происходило, — я был далеко во всех смыслах. Дело в том, что если бы я просто прервал связь с телом, но продолжал наблюдать, система бы не разрушилась, и за какие-то несколько мгновений мог произойти непредсказуемый по последствиям выброс энергии. Речь шла не о моей судьбе — я бы смог восстановиться довольно быстро, но вот планета...

Через пару минут, когда здесь все утихнет, я вернусь и оживлю бренного биоробота. А пока пространственно-временная петля несла мое пылающее энергетическое тело в Неведомое. Мог ли я выбрать направление? Похоже, что нет. Но эту последнюю услугу оказал мне мой новый друг и попутчик — Федя. Федор Иванович.