И тут случилось чудо

И тут случилось чудо

Лютер был самым известным борцом за реформу католицизма, но далеко не единственным. Было много других набожных проповедников, противостоявших римским доктринам: шотландец Джон Нокс, англичанин Томас Мор, французский изгнанник в Женеве Жан Кальвин, Ульрих Цвингли в Цюрихе, испанец Мигель Сервет, Себастьян Кастильо во Франции и еще много менее известных, но важных деятелей в Германии. Будучи в принципе противниками иудаизма, они не выражали враждебности против самого еврейского народа. Андреас Осиандр из Кёнигсберга, теолог-протестант и профессор древнееврейского языка, в письме плодовитому идишскому писателю Элияху Левите, составителю «Бове-бух», с таким запалом осуждал последние сочинения Лютера, что тот был в ужасе от возможных последствий публикации этого письма. Он также написал детальное опровержение кровавого навета, состоящее из 20 аргументов. А один из авторов Аугсбургского исповедания, друг и сторонник Лютера Филипп Меланхтон (фамилия, под которой он известен, является греческим переводом его настоящей фамилии Шварцерд) привел примечательный пример жестокости католиков по отношению к евреям для иллюстрации коррумпированности папских институтов и их терпимости к несправедливостям.

Предстоявшее совещание должно было смягчить разногласия между католическими и протестантскими князьями. После того как Лютер отклонил просьбу Йоселя о ходатайстве перед саксонским курфюрстом Иоганном-Фридрихом Великодушным, у предводителя германских евреев не оставалось другого выбора, как обратиться к нему лично. В 1539 году Йосель встретился с ним на совете курфюрстов во Франкфурте. Здесь у него появилась возможность убедить правителей Саксонии и Бранденбурга отменить запрет на проживание и даже на въезд евреев на их земли. В своем дневнике Йосель вспоминает:

Стоя перед многочисленными нееврейскими учеными и используя в диспуте с ними аргументы из нашей святой Торы против слов Лютера, Буцера[147] и их группы, я был выслушан с благосклонностью.

На встрече присутствовал Филипп Меланхтон, представлявший своего друга и наставника Лютера. Он прочел проповедь, в которой обличал греховность католической церкви, и в качестве примера папской несправедливости привел знаменитый суд, состоявшийся в Берлине 29 лет назад. Медник по имени Пауль Фромм был арестован за кражу золотой дароносицы из деревенской церкви, в которой находились две гостии – тонкие хлебные облатки, которые, по католическому учению, во время мессы пресуществляются в тело Христово. Под пыткой Фромм показал, что продал одну из них еврею Шломо из Шпандау; последний был схвачен и подвергнут пыткам, пока не признался, что осквернил гостию и продал ее кусочки другим евреям. Вся округа воспылала гневом на евреев. Короткий суд в Берлине приговорил Фромма к смерти через мучение раскаленным железным прутом, а 36 евреев – к сожжению на костре; двое из них, согласившихся креститься, были милосердно обезглавлены. Бургомистр Берлина Ганс Браков, председательствовавший на суде, зачитал приговор перед толпой с высокого помоста, сооруженного напротив красной кирпичной стены и высоких готических окон церкви Св. Марии на Новом рынке (между прочим, именно эта сцена является предметом самого первого известного нам художественного изображения Берлина). Приговоренные были сожжены на огромном костре рядом с городской стеной. Все евреи Бранденбурга были изгнаны.

Пересказывая речь Меланхтона, Йосель пишет:

И тут случилось чудо. В этот момент мы узнали, что 38 евреев, казненных в Берлине в 1510 году, были невиновны. Укравший дароносицу совершил преступление, но епископ, будучи злобным человеком, запретил признавшемуся открыть правду их господину, герцогу Иоахиму.

(На самом деле вор признался, что под давлением епископа придумал историю об осквернении евреями гостии.)

Услышав это, герцоги отказались от своего желания изгнать нас. Все они, включая герцога Иоахима, сдержали свое слово. Только курфюрст Саксонии предал нас и нанес нам большой вред. Но кара настигла его.

Карой для курфюрста стал его последующий арест, заключение в тюрьму и вынесение смертного приговора, после того как он был разбит императорскими войсками в результате его безрассудного вторжения в Богемию. Он не был казнен и впоследствии освобожден, но потерял титул курфюрста.

Обвинения Меланхтона в адрес католической морали с использованием дела евреев в качестве примера были неожиданностью, заслуживающей внимания. Они показывают, насколько далека была позиция соратников Лютера от позиции их вождя и наставника, никогда не приводившего несчастья упрямых и богохульных евреев в качестве примера несправедливого суда.

В то время как Мартин Лютер был вдохновителем и главой немецкой Реформации, самой видной, величайшей ее фигурой, Филипп Меланхтон был книжником и практическим мыслителем. Именно позиция последнего в отношении говорящего на идише народа, более уравновешенная и практичная, чем горячность первого, отражала основное направление протестантской мысли в Европе.

Некоторые склонные к реформизму страны, например Англия, Нидерланды, Франция и Швейцария, вообще не поддерживали еврейские общины и не интересовались отношением религиозных меньшинств к большой политике. Но случилось так, что на совете во Франкфурте лицом к лицу с Йоселем из Росхейма оказался впоследствии прославившийся французский пастор, который присутствовал на диспуте в качестве частного лица и, вероятно, никогда не видел ни одного религиозного еврея до своей ссылки из Женевы в Страсбург.

Его звали Жан Кальвин, и ему было суждено оказать еще большее влияние на мировую историю, чем Мартину Лютеру. В книге «Социальная и религиозная история евреев» Сало Барон утверждает, что на совете 1539 года Кальвин лично спорил с Йоселем, который впоследствии сообщал, что его словесно оскорбил один из присутствовавших на диспуте богословов – «яростно, злобно и с угрозами». По мнению Барона, это очень похоже на Кальвина, который сам признавал, что легко теряет самообладание, например, он писал коллеге: «Я совершил великий грех, потому что не смог сохранить спокойствие». (Обычно мрачное настроение Кальвина могло быть результатом плохого здоровья: он страдал от многих недугов, включая камни в почках, в результате чего каждое движение приносило ему мучительную боль.) Йосель, всегда остававшийся дипломатом, несомненно помнил, что «мягкий ответ отводит гнев»[148], и отвечал с улыбкой немного свысока: «Вы, ученый человек, хотите угрожать нам, бедным людям? Господь, Бог наш сохранял нас со времен Авраама. В милости своей Он, несомненно, сохранит нас и от вас».

Этот короткий разговор заставляет вспомнить позднее написанное Кальвином сочинение под названием «Ответ на вопросы и возражения некоего еврея» («Ad quaestiones et obiecta Judaei cuiusdam Responsio»), имеющее вид диалога (disputiato), в котором защитник христианства спорит, приводя примеры главным образом из Ветхого Завета, а его еврейский противник – в основном из Нового. По мнению Сало Барона, «это обобщение реальной дискуссии, которая некогда произошла у Кальвина с евреем», а этим евреем, вероятно, был Йосель.

Возможно, этот трактат был попыткой Кальвина отреагировать на те вопросы еврея, на которые он не смог сразу ответить в том споре; это своеобразное теологическое esprit de l’escalier[149], когда остроумный ответ находится спустя долгое время после события. Предметом были темы, которые обычно обсуждались на диспутах, но довольно странно, что, даже имея возможность обдумать ответы в спокойной обстановке, Кальвин приводит аргументы, которые, в отличие от аргументов еврея, кажутся довольно слабыми. Так, Йосель – если это действительно был он – утверждает, что «если бы верным было написанное, что в час своей смерти Иисус обратился к Отцу, сказав: “Отче, прости их, ибо не ведают, что творят”, тогда как Отец и Сын единосущны и обладают одной и той же волей?» – и как христиане оправдывают свое обращение с евреями, прикрываясь именем Бога? На что Кальвин ответил лишь, что притеснение евреев оправдано их упрямством, упорством в заблуждениях и совокупными грехами их предков, что подробно описано в Библии. Это очень похоже на «яростную, злобную и угрожающую» речь, на которую жаловался Йосель и которая не удовлетворила его как ответ. Однако тогда ум Кальвина мог быть сосредоточен на других вещах, а именно на поисках жены, которая ухаживала бы за ним (Меланхтон упрекал его за задумчивость во время диспута и за отвлечение на мысли о женитьбе)[150].

Но это не означает, что Жан Кальвин был человеком мягким, вовсе нет. За первые четыре года тоталитарной теократической тирании, основанной им в Женеве, он приговорил 58 еретиков к сожжению и 76 к изгнанию; за год он сжег как ведьм 43 женщины; за три месяца эпидемии чумы он казнил 34 несчастных за «сеяние заразы». В 1553 году – и в этом нет ему прощения – он отправил на костер великого Мигеля Сервета – ученого, философа и теолога, открывшего малый круг кровообращения (хотя говорят, что Кальвин обычно предпочитал менее жестокую форму казни).

Начатое религиозными реформаторами движение, подобно движениям, инспирированным политическими мыслителями (и мыслителями вообще), получило развитие, которого его основатели не могли предвидеть. Как Моисей пришел бы в недоумение от современного иудаизма, а Иисус был бы изумлен Ватиканом, так и будущее лютеранского и кальвинистского протестантизма, вероятно, удивило бы его отцов-основателей. Учение Лютера стало в большей мере связываться с узким германским национализмом. Теоретик нацизма Альфред Розенберг провозгласил: «Мы должны понимать, что именно Лютер начал германизировать христианство», – добавив, что «национал-социализм должен завершить этот процесс».

С другой стороны, Кальвин внес вклад в возникновение международного религиозного движения, получившего более широкий отклик и быстро распространявшегося на восток и запад. Именно его труды, а не Лютера привели к переформированию христианского мира, к основанию реформатских церквей не только во Франции, Германии, Шотландии, Нидерландах и Венгрии, но также к возникновению англиканской церкви, являющейся некоторым подобием кальвинизированного католицизма. Уильям Питт, сделавший свою страну имперской державой, в своей речи, произнесенной в палате лордов 19 мая 1772 года, объяснил это таким образом: «У нас кальвинистское кредо, папистская литургия и арминианское[151] духовенство». Более того, взгляды Кальвина были развиты английскими пуританами, порвавшими с англиканством и принесшими кальвинизм в Северную Америку. Сегодня англиканская церковь и Епископальная церковь в США, а также нонконформистские и диссидентские церкви – методистская, баптистская, пресвитерианская и даже унитарианская могут числить Кальвина среди своих отцов-основателей.

Поддержка женевским реформатором законов Ветхого Завета, особенно Десяти заповедей, его отвращение к изображениям святых, его поддержка коммерции, даже его вера в предопределение, освобождающая грешника от полной ответственности за грех, сформировали новое направление в христианстве. Последствия были непредсказуемы. Исследователи аргументированно описывают, как многим обязан современный мир наследию Кальвина: отделение Церкви от государства, просвещение, либеральный гуманизм, религиозная терпимость, капитализм. Мы, по крайней мере отчасти, обязаны существованием Государства Израиль и богатой, влиятельной атлантической диаспоры именно этому человеку, который писал:

Если сравнивать евреев с другими народами, несомненно, их злочестие, неблагодарность и бунтарство превосходят преступления всех других народов.

«Encyclopaedia Judaica» сравнивает Кальвина с библейским пророком Валаамом, которого король Моава призвал, чтобы проклясть Израиль, но вместо проклятия было произнесено благословение: «женевский реформатор также собрался проклинать евреев, но в конце, как оказалось, благословил их».

Ни для какой страны это не было так верно, как для Польско-литовского союза, где кальвинизм имел политическое значение, связанное с сопротивление важным кланам, католическим епископам и лютеранским предпочтениям немецких бюргеров. Благодаря кальвинизму к востоку от Одера католики некоторое время были всего лишь доминирующим меньшинством. Таким образом, по словам Нормана Дэвиса, эта земля была «страной без костров»:

Здесь не было ни кампаний насильственного обращения, ни религиозных войн, ни аутодафе, ни варфоломеевских ночей, ни Томаса или Оливера Кромвеля[152].

Как писал поляк-бенедиктинец, «прекрасная гармония родилась из противоречащих друг другу вещей, подобно игре на лютне, на которой натянуты разные струны».

Польский историк XIX века Сергей Бершадский писал, что в 1587 году, во время междуцарствия – между смертью короля Стефана Батория и избранием на польский трон шведского принца Сигизмунда – по причине того, что конституция польско-литовского объединения не позволяла, чтобы трон оставался свободным, богатый и достойный купец, Шаул Юдич, представитель идишской общины Брест-Литовска и сын знаменитого падуанского раввина Каценелленбогена, был избран королем на одну ночь и впоследствии именовался Саул Валь (wahl по-немецки означает «выбранный»)[153]. Даже если это и легенда, то она показывает, что господствовавший в стране дух экуменизма и полирелигиозности позволял евреям поверить, что такое было возможно.

В этой великодушной атмосфере еврейская община Польши стала маяком учености в идишском мире, местом интеллектуального возрождения европейского еврейства, демонстрируя, что идишская цивилизация может внести вклад не только в европейскую экономику, но и в развитие европейской мысли.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.