Глава VII. МАНДАРИНЫ В ЛИТАНГЕ

Глава VII. МАНДАРИНЫ В ЛИТАНГЕ

Исторически сложившаяся область Кхам (Кам) занимает восточную окраину Тибетского (Цинхай-Тибетского) нагорья. Козлов, исследовавший ее северо-западную часть в 1900 г., писал, что "по мере того как реки… вырастают в могучие водные артерии, нагорье Тибета все больше и больше размывается, переходя последовательно в горно-альпийскую страну. Долины рек, мрачные ущелья и теснины чередуются здесь с водораздельными гребнями гор. Дороги или тропы то спускаются вниз, то ведут вновь на страшные относительные и абсолютные высоты. Мягкость и суровость климата, пышные и жалкие растительные зоны, жилища людей и безжизненные вершины величественных хребтов часто сменяются перед глазами путешественника. У ног его развертываются или чудные панорамы гор, или кругозор до крайности стесняется скалистыми боками ущелья, когда путник спускается из заоблачной выси; внизу он слышит неумолкаемый шум, по большей части голубых пенящихся вод, тогда как наверху тишина нарушается лишь завыванием ветра и бури…"

С 20-х гг. XVIII в. весь Кхам находился в ведении сычуаньского наместника, но в 1725 г. по его предложению система управления этими землями была частично изменена. Границу между Сычуанью и Тибетом сдвинули на восток, вследствие чего 14 округов Кхама были переданы под непосредственное управление администрации в Лхасе. Такое деление сохранялось здесь до начала XX в.

В последние годы династии Цин китайские власти решили создать в Кхаме провинцию Сикан. Административно-территориальная реформа предполагала ликвидацию существовавшей системы управления и замену ее принятой в центральных районах: возглавляемые начальниками уезды с четко установленными границами в составе провинции. Однако Синьхайская революция (1911 г.) нарушила эти планы. К ним вернулось правительство Юань Шикая, серьезно обеспокоенное ростом сепаратистских настроений в Тибете и активным вмешательством Англии в дела региона. На территории будущей провинции в 1914 г. был образован Особый пограничный район. Спустя некоторое время, в 1928 г., уже гоминьдановское правительство объявило о создании двух новых провинций — Сикан и Цинхай (на северо-западе страны).

Первым губернатором Сикана был назначен боевой генерал Лю Вэньхуэй, перед которым стояла весьма трудная задача. Он, в частности, сообщал: "Объединить в провинцию несколько уездов… с тощей землей и нищим населением — дело пока невыполнимое". Поэтому генерал ставил перед центральным правительством вопрос о присоединении к Сикану пограничных районов Сычуани, Юньнани и Цинхая, населенных тибетцами. Губернаторы соседних провинций, разумеется, выступили однозначно против данного предложения, и оно было отвергнуто.

Администрация Лю Вэньхуэя в сложных условиях гражданской войны и японской агрессии предпринимала большие усилия по реализации на местах конкретных программ социально-экономического развития. Летом 1935 г. был учрежден Комитет по строительству провинции Сикан, имевший широкие полномочия. В городе Кандин (административный центр провинции) построили аэродром. Это позволило установить прямое воздушное сообщение с Нанкином, где в то время находилось центральное правительство. Значительные средства выделялись на образование, поддержку торговых связей с Тибетом, создание системы судопроизводства и т. д.

Вскоре после образования КНР было принято решение об упразднении провинции Сикан. В 1955 г. по постановлению Государственного совета ее города, уезды и автономные районы, за исключением Чамдо, вновь отнесли к Сычуани. Округ Чамдо вошел в состав Тибетского автономного района, созданного в 1965 г.

Ближе к городу Литанг (Литан) наш автобус наконец выехал на трассу № 318, по которой год назад долго колесили в Тибете. Ее самый западный участок — от Лхасы до населенного пункта Чжанму (на границе с Непалом), протяженностью около 800 километров, еще называют "Дорогой дружбы". На этот раз, чтобы побывать на сычуаньском маршруте чайного пути в Тибет, нам предстояло двигаться в прямо противоположном направлении — на восток.

Район между Литангом и более западным Батангом известен многочисленными гейзерами. Самые мощные из них — в местечке Чало (уезд Батанг), что на границе с ТАР. Температура выбрасываемых ими воды и пара составляет почти 90 градусов. В условиях здешнего высокогорья она заметно превышает температуру кипения воды. Ранним утром, когда гейзеры проявляют наибольшую активность, красивые долины стремительных рек медленно заполняет таинственный и непредсказуемый туман, который лично у меня вызывал в памяти отечественные шлягеры конца 70-х — начала 80-х гг. в исполнении А. Пугачевой и В. Добрынина.

В настоящее время между Сычуанью и "Крышей мира" функционируют две весьма рискованные горные дороги с перевалами на высоте 4–5 тысяч метров. На отдельных участках в период муссонных дождей они нередко бывают закрыты. Северный маршрут из Чэнду до границы с Тибетским автономным округом (в оптимальном варианте) проходит через Кандин, Лухоу, Ганьцзы, Дэгэ. Южная дорога в западном направлении после Кандина идет на Литанг, а затем в Батанг. Обе эти автомобильные трассы в основном построили воины Народно-освободительной армии Китая в 50-е гг. XX в.

Нормальные дороги в провинции отсутствовали на протяжении веков, можно даже сказать тысячелетий. Известна легенда о том, как циньский князь Хуэйвэнь, живший в эпоху Борющихся царств (475–221 гг. до н. э.), сумел захватить царство Шу (на территории современной Сычуани), ранее недоступное из-за горного бездорожья.

Князь выяснил, что шуский царь большой охотник до красавиц и драгоценностей, и пообещал ему в дар прекраснейшую из женщин и быка из чистого золота. Обрадованный правитель Шу направил за подарками пятерых самых храбрых воинов-богатырей. Вскоре они пустились в обратный путь, нагруженные ценными дарами. Хуэйвэнь приказал своим воинам неотступно следовать за ними и узнать дорогу в Шу. Позднее грозная циньская армия поуже разведанным тропам вторглась в царство и сумела его покорить.

Первая в Сычуани дорога, более или менее пригодная для автомобильного транспорта, появилась в 1925 г. (Чэнду — Гуансянь), т. е. значительно позже, чем на востоке страны. Во время войн милитаристов, сотрясавших Китай в 20-х гг. прошлого века, прокладывали и другие шоссе, но бессистемно и исключительно в военных целях. Позднее гоминьдановское правительство несколько упорядочило дорожное строительство. В период антияпонской войны были проложены автомобильные дороги в направлении провинций Гуйчжоу, Юньнань и Шэньси. Обычно их создавали на основе старинных трактов, существовавших многие сотни лет.

После образования КНР власти сосредоточили строительство новых шоссе на западе Сычуани с тем, чтобы укрепить связи между центром провинции и ее окраинами, заселенными в основном национальными меньшинствами. В 1954 г. открылось движение по самому протяженному в то время в Китае шоссе Чэнду — Лхаса (свыше 2 400 км). Время в пути до столицы Тибета удалось сократить с трех месяцев до десяти дней (при наличии, разумеется, благоприятных погодных условий). Через пять лет было завершено строительство более южной автомобильной дороги — до Батанга, которая стала кратчайшим транспортным маршрутом на запад. В 50-х гг. Чжан Цзыюань, используя известный китайский афоризм, писал в своем стихотворении:

Сколько зарыто древних героев

Под этим утесом нависшим.

Сколько поэтов провозглашало:

Трудны сычуаньские тропы!

Мы ставим палатки на голой вершине.

Мы лезем все выше и выше.

Мы горы раздвинем, дорогу проложим.

Мы быстрое время торопим.

(Пер. Л. Черкасского)

Дорожно-строительные работы продолжались еще многие годы, но уже тогда поставки кирпичного (плиточного) чая на "Крышу мира" резко увеличились. Одновременно в Сычуань начали ввозить большие партии высокогорных лекарственных трав, различной продукции охоты и животноводства. В книге В.Б. Кассиса "Восемьдесят дней в Тибете", изданной во второй половине 50-х гг., приводится небольшой рассказ тибетца-кочевника:

"Спрашиваешь о дороге? Я не знаю цифр, которыми измеряют ее выгоду для всего Тибета. Говорят, они, эти цифры, очень большие. О них скажет тебе мой сын, когда вернется из города Кандин. Он учится там в очень важной школе. Он теперь мои глаза и уши. Я скажу тебе про себя. В горах растет целебная трава чжиму. Мы, кочевники, собираем ее с очень давних времен, но раньше я менял цзинъ (1 цзинь равняется 500 граммам. — Н.А.) травы на кусок холста, которым нельзя было прикрыть даже одно плечо. Сейчас за тот же цзинь чжиму мне дают семь цзиней хорошего чая. Я спрашивал торговца: разве теперь трава чжиму стаза лучше, чем была три года назад? Он ответил: нет, старик, трава осталась такой же, но этот чай пришел по новой дороге, много чая пришло в твой край".

Более 200 километров горной трассы от Сянчэна до Литая га, многие годы вызывающей у туристов головную боль в прямом и переносном смыслах, мы преодолели за пять с половиной часов, из которых лишь минут тридцать в середине пути ехали по щебенке, а остальное время — по прекрасному асфальтовому покрытию. Конечно, в случае непогоды все могло сложиться иначе и вряд ли добрались бы до города засветло, но удача в тот день была явно на нашей стороне.

Окруженный снежными вершинами Литанг (более 50 тысяч жителей) находится на высоте около 4 700 метров над уровнем моря. Китайский чиновник Лу Хуачжу, побывавший в данном регионе в конце 80-х — начале 90-х гг. XVIII в., сообщил о городе следующее: "Литанг лежит в 680 ли от Да-цзянь-лу (совр. Кандин. — Н.А.) к западу. По причине холодной атмосферы здесь часто бывают дожди и снег… Здешние горы взгромождены одни на другие в несколько рядов, и дорога весьма извилиста: почему сие место почитается одним из важных в Тибете".

Читая литературные произведения авторов, в разные годы путешествовавших по "Крыше мира", обратил внимание на название небольшого раздела — "Мандарины в Литанге" — в книге миссионеров-лазаристов Р.-Е. Пока и Ж. Габэ "Путешествие через Монголию в Тибет к столице Тале-ламе", изданной на русском языке в 1866 г. У меня в тот момент сразу возник вопрос: откуда в городе с близкими к экстремальным условиями жизни могли появиться в середине XIX в. вечнозеленые цитрусовые деревья и кустарники либо их плоды, которые обычно растут лишь в тропиках и субтропиках? Все встало на свои места очень быстро. Французы, как выяснилось, имели в виду местных чиновников. Сейчас этот термин, придуманный некогда португальцами, у нас почти не употребляется, зато в городе свободно продаются доставленные из южных районов Китая золотистые фрукты. Поэтому при написании настоящей главы решил воспользоваться оригинальным заголовком миссионеров. Надеюсь, читатель не обвинит меня в плагиате.

В Литанг — "медную равнину" — Гюк и Габэ прибыли в конце весны 1846 г, направляясь из Лхасы во внутренние районы Китая. Они, кстати, были последними в XIX в. европейцами, посетившими столицу Тибета. По их словам, Литанг — это "довольно значительный военный пункт, где стояло сто солдат". Он находится "на скате холма, возвышающегося среди большой, но не плодородной долины; сеют там только серый ячмень и разводят некоторые огородные растения. Издали город со своими двумя монастырями и позолоченными куполами храмов очень красив, но улицы узки, грязны и так круты, что надоест ходить по ним.

…Мужчины носят серую или коричневую поярковую шляпу, похожую на европейскую, не совсем отделанную, т. е. когда она еще не получила на станке надлежащей формы. Женщины заплетают волосы в маленькие косички, висящие по плечам, а на макушке прицепляют серебряную пластинку в форме тарелки; иные носят по две такие пластинки, с каждой стороны по одной… В большом монастыре находится типография, издающая много буддийских сочинений. В большие праздники ламы со всей округи приходят в Ли-танг и закупают здесь нужные книги. Город ведет значительную торговлю золотым песком, четками и чайными чашками из корней виноградника и букового дерева".

Описана в книге миссионеров и встреча с мандаринами Литанга. Они "пришли навестить нас и спросили, на каком основании мы находимся в… караване. Мы показали бумаги, выданные нам посланником в Ла-Ссе (Лхаса. — НА.) и приказ Ки-шана (представитель китайского императора в Тибете. — НА.), данный на имя Ли (чиновник, сопровождавший миссионеров и незадолго до указанных событий умерший в дороге. — НА.). Это успокоило их; мы же потребовали, чтобы снарядили ответственного мандарина для сопровождения каравана. Это было исполнено, и должность эта вверена одному Патсунгу. Представляясь нам, он сказал, что ему никогда и не снилось, что будет иметь честь сопровождать таких людей, как мы, но он просит извинения, что в первый же день смеет обеспокоить нас просьбой; она состоит в том, чтобы мы благоволили отдохнуть еще несколько дней в Литанге после такого трудного путешествия. Мы поняли значение его просьбы. Мандарин должен был закончить еще некоторые дела свои и приготовиться к отъезду".

Надо сказать, что коренные жители Кхама (прежде всего оседлое население), в том числе и Литанга, внешне заметно отличаются не только от ханьцев, но и большинства тибетцев. На это обращали внимание еще Пржевальский и Козлов. Последний, например, глядя на группу резвившихся детишек, "невольно задавал себе вопрос: на кого бы они походили, будучи одеты в соответствующий возрасту европейский костюм? — и не задумываясь отвечал: на южных европейцев или цыган". По мнению отечественного антрополога Н.Н. Чебоксарова, "среди тибетцев и родственных им народов округа Чамдо (Кам) и западной Сычуани (территория бывшей провинции Сикан) выделяется особый — восточнотибетский (камский) тип, отличающийся от северокитайского (расового типа. — Н.А.) большей массивностью, меньшей высотой черепа и большей шириной лица, а также меньшей выраженностью монголоидных особенностей глазной области и носа (эпикантус, складка верхнего века, низкое переносье). Перечисленные черты сближают восточнотибетский тип с северными (континентальными) монголоидами и в то же время придают ему "американоидный" (сходный с американскими индейцами) внешний облик".

На немногочисленных улицах 2—3-этажного города постоянно досаждают бродячие собаки, которые к тому же беспрерывно лают по ночам. Когда-то про обитателей Лхасы говорили, что это "монахи, женщины и собаки". За последние годы количество четвероногих в административном центре Тибета существенно уменьшилось. Вероятно, часть из них решила перебраться в соседнюю провинцию.

Откровенно захолустный Литанг удивил высокими ценами на сносное жилье. Простенькие двухместные номера в обшарпанных гостиницах стоили никак не меньше 120 юаней (15 долларов). Допускаю, что такие расценки носили сезонный характер и были вызваны традиционными скачками, которые ежегодно проводятся в окрестностях города в конце июля — начале августа. В дни ристалищ сюда приезжают не только тибетцы со всех концов региона, но и осведомленные иностранные туристы.

Считается, что местные лошади сильнее и выше ростом, чем в районах Цайдамской котловины и озера Цинхай (монг. Кукунор). Американец Рокхилл в конце XIX в. о них писал: "Особенно же высоко ставятся здесь лошади из Литании цена на которые достигает нередко ста и более рупий. Туземцы очень любят своих лошадей. Почти у каждою из них лошадь хорошо убрана и украшена: большие красные шерстяные чепраки (матерчатая подстилка под седло, служащая для украшения. — Н.А.), седла с отделкой из красного сафьяна, задернутые покрывалом из бумажной материи зеленого цвета, нередко леопардовая шкура, покрывающая круп лошади, всевозможные блестки на уздечке, — все это, без сомнения, обличает в туземцах стремление показать любимое животное в наиболее привлекательном свете". Во время конных состязаний быстрые скакуны разукрашены особенно красиво. Организаторы мероприятий уважительно относятся к старым традициям, поэтому скачки в Литанге — всегда яркое и захватывающее зрелище.

На северной окраине города находится тибетский монастырь, настоятели и монахи которого в прошлом регулярно демонстрировали свою независимость не только от светских, но и духовных властей. Впрочем, это было характерно и для некоторых других обителей Кхама. Рокхилл, в частности, отмечал: "Авторитетные писатели утверждают, что на каждую семью в Тибете приходится трое лам, и, по моему мнению, в этих словах нет никакого преувеличения. На пути из Жиэкундо (Джекундо. — Н.А.) до Да-цзянь-лу, т. е. на пространстве почти 900 верст, я встретил сорок ламайских (ламаистских. — Н.А.) монастырей, причем в самом незначительном из них было не менее сотни монахов, а в пяти более значительных было их от 2000 до 4000 человек. Хотя большая часть Камдо (область Кхам. — Н.А.) не подчинена им непосредственно, но de facto они все же являются настоящими хозяевами этой страны. В их руках находятся почти все богатства страны, которые приобретены были ими благодаря торговле, ростовщичеству, дарственным записям старших и другими путями. Их земельная собственность зачастую имеет огромные размеры, а их рабам (ми-cep) и невольникам (цэ-и) буквально нет счета.

Немало затруднений светским властителям в этой стране причиняют настоятели четырнадцати больших монастырей Восточного Тибета. Они назначаются властями Лхассы (Лхаса. — Н.А.) и имеют принадлежащее им в силу обычая право суда по всем уголовным и гражданским делам не только над монахами своего монастыря, но и над своими рабами и арендаторами. В прошлом столетии лхасское правительство всеми способами, находившимися в его распоряжении, старалось присоединить к себе Восточный Тибет, несмотря на упорное сопротивление поселян. Легко понять, каким мешающим и нарушающим общий мир элементом являлось в такое время присутствие этих независимых и могущественных общин, всецело преданных интересам и преуспеянию своей церкви. При этом ламы вовсе не ограничиваются мирными средствами, чтобы содействовать успехам своей политики. В сущности, они такие же монахи-воины, какими были в свое время тамплиеры (члены католического духовно-рыцарского ордена, основанного в Иерусалиме в начале XII в. — Н.А.), с которыми они вообще имеют много общего, а их большие монастыри похожи скорее на вооруженный лагерь, чем на жилище миролюбивых буддийских монахов. Каждый лама вооружен, имеет хорошую лошадь и всегда готов к битве, идет ли дело о том, чтобы сопротивляться местным князькам или китайцам, или о том, чтобы совершить нападение на соперничающий монастырь".

Обитель в Литанге была построена для Третьего далай-ламы. Как известно, далай-ламы считаются земным воплощением бодхисатвы Авалокитешвары. Первым далай-ламой был объявлен Гедундуб — ученик и родственник (племянник) Цзонха-вы, о котором говорилось в предыдущей главе. После смерти наставника он активно проповедовал его учение, а в середине XV в. в городе Шигацзе (к западу от Лхасы) основал еще один монастырь секты желтошапочников — Ташилхунпо. Сам титул "далай-лама" (монг. далай — океан, тибет. лама — высший), т. е. "лама, чьи знания глубоки и бесконечны как океан", появился только во второй половине XVI в., когда монгольский правитель Алтан-хан пожаловал его Содиамгьяцо, который стал Третьим далай-ламой.

В 1577 г. прекрасно образованный и весьма авторитетный в буддийском мире Соднамгьямцо, настоятель монастыря Дре-пунг под Лхасой, отправился в монгольские земли по приглашению Алтан-хана. Последний остро нуждался в укреплении своей власти и ее идеологическом обеспечении за счет распространения доступной для большей части населения веры, а иерархи гелугпа рассчитывали на решительную поддержку воинственных монголов в борьбе с другими сектами на территории Тибета. В результате была оформлена и признана линия перерожденцев — далай-лам, а в Монголия получил развитие буддизм в трактовке гелугпа. Неудивительно, что спустя некоторое время Четвертым далай-ламой оказался потомок Алтан-хана.

Указанный монастырь в Литанге, по словам Кюнера, "долгое время служил гнездом непримиримой вражды и открытой борьбы против китайцев, и только после крутых мер, принятых последними, вплоть до казни главных руководителей, многочисленная армия монахов в этом монастыре стала держать себя менее вызывающе по отношению к китайским властям. Однако в 1905 г. ламы пытались присоединиться к мятежникам, но своевременное прибытие китайских войск, разрушивших юго-западный угол монастыря, чтобы принудить его обитателей к покорности, предотвратило более серьезные последствия сделанной попытки. Ламы должны были смириться настолько, что допустили перенесение внутрь монастырских стен ямэня (управа. — Н.А.) китайского гражданского чиновника Литана…"

Добравшись до монастыря, попытался разыскать старые постройки, поскольку большая его часть, по моим данным, во второй половине 60-х гг. прошлого века была разрушена хун-вэйбинами и восстановлена только в годы нынешних реформ. Наконец увидел здание, возведенное примерно сто лет назад. Во дворе двое юных послушников стирали белье. Отвечая на вопрос, есть ли в доме взрослые, они предложили подняться на второй этаж.

Меня встретил очень спокойный и рассудительный монах по имени Пэнцомэйла. Ему 62 года, из них 20 лет провел в трудовых лагерях. Был освобожден в 1977 г., десять лет прожил в Индии и в 1993 г. вернулся в Китай. Если я правильно его понял, в монастыре он выполняет функции своеобразного ключника. Говорит, что своей нынешней жизнью доволен, и жалеет, что так было далеко не всегда.

После разговора с монахом отправился к белой ступе (тибет. чортен), которая находится за воротами монастыря. От нее тянулась длинная и достаточно высокая стена, составленная из священных камней (мани) с магической формулой "Ом ма ни пад мэ хум". Специально обработанные и зачастую ярко раскрашенные небольшие плиты с высеченной на них молитвой-заклинанием встречаются на Тибетском нагорье повсеместно. Стены "мани", на возведение которых уходит несколько месяцев или даже лет, можно увидеть как около больших монастырей, так и в самых отдаленных уголках. Изготовление камней с указанной формулой весьма распространенное занятие. Ученые и путешественники обращали внимание на то, что "уважающий себя тибетец никогда даже не подумает отказать купить все такие камни, сколько бы их не предлагалось ему, помещая их у стены собственного дома или на ближайшей стене "мани" (Н.В. Кюнер).

Буддийская молитвенная формула "Ом ма ни пад мэ хум", которую во всех населенных пунктах, где живут тибетцы, можно услышать буквально на каждом шагу, состоит из шести слогов, но часто ее пишут в четыре слова ("Ом мани падме хум"). Эту мантру обычно переводят: "Ом, ты сокровище (драгоценность) на лотосе", что "соответствует реальному значению на языке санскрит входящих в нее слов: мани — драгоценность, жемчужина; падма — цветок логоса. Но если большинство рядовых буддистов воспринимает эту мантру как обычную повседневную молитву, то высшие слои буддийского духовенства и просто образованные буддисты, особенно последователи ваджраяны, вкладывают в неё глубокий сакральный смысл… Слог ОМ наиболее значимый в мантре. Произнося слог ОМ, созерцающий (тот, кто находится в состоянии медитации. — Н.А.) должен внутренним взором увидеть Авалокитешвару (имя бодхисатвы. — НА.) в белом одеянии (сострадание). Слог МА вызывает видение будды Вайрочана синего цвета (спокойствие), НИ — видение будды Ваджрасатва белого цвета (очищение), ПАД — видение будды Ратнасамбхава желтого цвета (созерцание), ME — красный Амитабха (уничтожение заблуждений), ХУМ — зеленый Амо-гасиддхи (трансцендентное мышление). Только достижение состояния просветления при созерцании последнего слога может привести к наивысшей результативности этой мантры" (H.Л. Жуковская).

Русская писательница, мистик и искательница приключений "с искрой божьей" Е.П. Блаватская обнаружила "в этой наиболее священной изо всех восточных формул" уже "семь различных значений" и "семь различных результатов, каждый из которых может отличаться от других". На страницах книги "Тайная Доктрина" она, в частности, утверждала: "Так, мистическая фраза "Ом Мани Падме Хум " при правильном ее понимании, вместо того, чтобы быть составленной из почти бессмысленных слов "О, Драгоценность в Лотосе", содержит указание на… нерасторжимый союз между Человеком и Вселенной, выражающийся в семи различным видах и обладающий способностью семи различных применений к стольким же планам мысли и действия".

Гюку и Габэ магическое значение данной формулы объяснили несколько проще: "Все существа… распадаются на шесть классов: ангелов, демонов, людей, четвероногих, летающих и пресмыкающихся животных; к последнему классу принадлежит также рыба и вообще все то, что не летает и не имеет четырех ног. Эти шесть классов соответствуют шести слогам "Ом мани падмэ хум". Живые существа имеют известный круг, совершаемый при переселении души, и попадают, смотря по заслугам, в высший или низший класс до тех пор, пока не достигнут высшей степени совершенства. Тогда они уничтожаются и сливаются в существе Будды, т. е. в вечной общей душе, от которой истекают все и к которой опять возвращаются после того, как совершили известный круг своего странствования. Одушевленные существа, смотря по классу, к которому принадлежат, имеют средство освещаться и, следовательно, возможность переходить в высший класс, достигнуть совершенства и соединиться с Буддой. Люди, очень часто повторяющие "Ом мани падмэ хум", получают возможность после смерти не попасть опять в число шести классов, но прямо сливаются с вечным существом, переходя в вечную, всеобъемлющую душу Будды".

За разговором мы с Пэнцомэйла не спеша пили чай с маслом. Надо сказать, что в тибетских храмах и монастырях культуре чаепития уделяют большое внимание, поскольку монахи традиционно считают чай чистой и священной субстанцией, чем-то сродни мистическим заклинаниям, святой воде и буддийским реликвиям. Пышная, торжественная и многолюдная чайная церемония играет важную роль при общении с почетными гостями, богатыми и влиятельными паломниками, а также во время отправления религиозных обрядов. В подобных случаях используются высококачественный чай и дорогие чайные принадлежности. У нас же все было намного демократичнее.

Путешественники XIX — начала XX в. неоднократно отмечали, что напиток рядовых тибетцев в основном готовится из чая низкого качества, привозимого из Китая и смешанного с маслом, молоком, а также небольшим количеством соли или соды, которую получают из местных озер. Свежее масло — огромная редкость, так как обычно оно хранится несколько месяцев кряду и издает неприятный запах, пропитывающий палатку, ее обитателей и их одежду Погонщики яков нередко держали запас масла прямо в меховых или овчинных карманах верхней одежды и при необходимости просто опускали туда руку за маслом и бросали кусок требуемой величины в кипящий чай. Местные жители употребляют чай в любое время, как только начнут испытывать чувство голода.

У тибетцев есть легенда, рассказывающая о том, почему они пьют чай с солью.

Когда-то с горы Чжилин в реку рухнула огромная глыба льда. Вышедшая из берегов вода резко изменила русло и разделила на северное и южное два племя, прежде жившие в полном мире и согласии. Заспорили их вожди о том, кому отныне принадлежит река, и в результате возникла между ними жестокая вражда, продолжавшаяся долгие годы.

Вскоре у вождя северного племени умерла жена. После похорон он ушел в горы и вернулся домой с женщиной редкой для тех мест красоты. За нее он отдал сорок тюков китайского чая, сорок кусков ячьего масла и сорок своих лучших лошадей. Красавица знала себе цену и постоянно требовала от него дорогих подарков.

Однажды к ней привели старую гадалку. Жена вождя кокетливо спросила ее: "Есть ли на свете женщина прекраснее меня?". "Есть. — ответила гадалка, — ваша падчерица Раму". Рассерженная госпожа прогнала гадалку и стала думать, как извести дочь вождя.

Девушка действительно была хороша: высокая и стройная, с тонкими чертами лица и роскошными волосами, золотым сердцем и доброй душой. Полюбила она смелого и обаятельного Дордэ, сына охотника из южного племени. Молодые люди встречались каждое утро. Разделенные водами реки они шутили и смеялись, пели веселые песни, рассказывали занимательные истории.

Между тем сердце госпожи переполнялось злобой. Когда она узнала о глубоком чувстве Раму и Дордэ, то окончательно потеряла голову. На заре падчерица ушла со стадом на берег реки, а мачеха позвала слугу, дала ему лук и колчан с двумя отравленными стрелами и приказала убить обоих. Слуга приблизился к реке, но, увидев влюбленных, так и не смог выстрелить из лука. Он надрезал свой палец, выдавил по капле крови на каждую из стрел и отнес их госпоже в доказательство якобы выполненного поручения.

Обрадовалась коварная женщина и позвала гадалку. Однако ответ, полученный на тот же вопрос, снова вывел ее из себя. На следующее утро она кликнула собственного сына, которому протянула лук и колчан с отравленными стрелами. Сын не посмел ослушаться и подошел к берегу с твердым намерением исполнить приказ. При виде Раму и Дордэ юноша задумался: "Я такой же молодой, как и они. Могу ли я убить невинных людей?" Он выпустил одну стрелу в ворона, а другую — в орла, обмазал кровью птиц стрелы и отправился домой.

Довольная мачеха опять вызвала гадалку.

— Скажи, есть ли женщина красивее меня?

— Твоя падчерица, госпожа, красивее тебя, она красивее всех на свете.

Жена вождя рассвирепела и решила действовать сама. Утром она незаметно подкралась к молодым людям и ранила в ногу Дордэ, но выпустить вторую отравленную стрелу в Раму не успела, поскольку в решающий момент лопнула тетива. Взбешенная мачеха побежала за новым луком, а девушка переплыла реку и стала ухаживать за любимым.

Смертельно раненный Дордэ опасался за Раму, так как люди из его племени могли заметить чужачку на своей территории. Он убедил ее вернуться к отцу, после чего пополз к палатке, где хранились целебные травы. На прощание юноша сказал: "Если завтра над моим жильем ты увидишь белые облака, то знай, что я жив и невредим. Если мрачные тучи закроют небо…" До утра девушка не сомкнула глаз. С восходом солнца она с надеждой смотрела на противоположный берег, однако стремительно набежавшие черные тучи принесли страшную весть о гибели Дордэ, и юная Раму потеряла сознание.

Три дня плакали и молились родные и близкие замечательного юноши, на четвертый день в центре селения зажгли большой костер. По старой традиции тело погибшего от яда следовало предать огню. На площади собрались все обитатели южного берега. В толпе никто не узнал неожиданно появившуюся Раму. Она вплотную подошла к костру и воскликнула: "Нет ничего сильнее нашей любви, и ничто не сможет нас разлучить!" С этими словами девушка бросилась в огонь.

Свидетели трагедии были потрясены. Тем не менее мачеха не успокоилась и захотела разделить души загубленных ею молодых людей. Узнав, что Дордэ ненавидел ядовитых змей, а Раму боялась зеленых жаб, она приказала слуге поймать змею и жабу и бросить их в оставшийся после костра пепел. Последний тут же оказался поделен на две части.

Прах юноши и девушки похоронили на южном и северном берегах реки, напротив друг друга. На могилах выросли изумительные ивы, ветви которых сплелись над водой. Увидев это чудо, люди из недавно враждовавших племен забыли о прежних обидах и стали жить в мире. Только неуемная жена вождя продолжала злобствовать.

Она распорядилась спилить деревья и сплавить их вниз по реке, но уже весной следующего года корни дали новые побеги, явно тянувшиеся друг к другу Мачеха позвала слугу и велела выкопать ивы: одну из них приказала перенести в район соляных озер, другую — в чайные плантации на склоне горы Чжилин. "От соли погибнут корни, а чайные кусты наверняка уничтожат молодые побеги", — уверяла себя потерявшая рассудок женщина.

Судьба решила иначе. Ивы выжили, и в память о двух влюбленных, победивших зло, тибетцы завели обычай пить чай вместе с солью, что означает единение и сплоченность людей. Реку с тех пор назвали по имени мачехи "Разлука", чтобы все помнили: беда приходит и уходит, любовь остается навсегда.

Наиболее подробно способ приготовления излюбленного напитка тибетцев и процедура чаепития описаны у Кюнера. Мелко истолченный в ступе кусок чайного кирпича "кладется в котел после того, как вода согреется, но прежде чем она закипит, и оставляется кипеть на пять минут. Нередко ради аромата прибавляется некоторое количество чайного настоя, приготовленного для этой цели посредством продолжительного кипячения на медленном огне в небольшом чайнике, а ради вкуса всыпается немного соли или соды. Иногда чай пьют уже в этом виде, но чаще переливают через небольшое ситечко из бамбука — джа цаг — в специальную маслобойку (дон-мо) и, прибавив немного масла (часто предпочитается маслу просто бараний жир) и цзамбы, усиленно сбивают в течение минуты, после чего выливают в глиняный или металлический чайник. Теперь чай вполне готов к употреблению так, как его больше всего любят тибетцы. Каждый присутствующий вынимает из-за пазухи небольшую… чашку (пурба), и после того как несколько капель напитка будут попрысканы во все четыре стороны в качестве приношения богам, чашки наполняются. Прежде, чем начать пить чай, тибетец отщипывает пальцами кусочек масла из бараньего желудка или деревянного ящика (марпа), где оно хранится, и опускает его в чашку; пока оно не распустится, пьющий отхлебывает чай, сдувая масло в сторону. Когда в чашке останется лишь немного чаю, то прибавляется горсточка цзамбы, из которой затем скатываются шарики коричневой массы, довольно приятной на вкус, если только масло было не слишком горькое. Цзамба запивается оставшимся чаем. При еде сушеного сыра — чура — последний предварительно вымачивается в чае и затем съедается вместе с подмасленным чаем и цзамбой".

Кстати, о чрезвычайно популярной на "Крыше мира" цзам-бе. Ее изготавливают из ячменя — основной сельскохозяйственной культуры Тибета. Это единственный злак, который хорошо растет как в долинах, так и на склонах гор. О том, как появился у тибетцев ячмень, рассказывает народное предание.

Давным-давно в центре Тибета находилось царство Бура. Его жители ничего, кроме мяса яков и баранины, не ели и ничего, кроме ячьего и козьего молока, не пили. Правда, во дворце росли роскошные фруктовые деревья, по простой люд туда не пускали.

У царя был сын, его звали Арчу О царевиче говорили, что он умен, храбр и очень отзывчив. Как-то услышал юноша, что у духа гор есть некие зернышки. Если бросишь их в землю, то они вскоре прорастут и дадут хлебный злак — ячмень. Арчу решил добыть чудесные зерна, чтобы у его народа была вкусная и питательная пища, а не только мясо, от которого люди быстро стареют.

Чтобы добраться до горного духа, предстояло пройти тысячи километров, преодолеть девяносто девять высоких хребтов и переправиться через девяносто девять бурных рек. Узнав о планах сына, царь и царица, конечно, испугались, стали его отговаривать, однако все их усилия оказались напрасными. Тогда они приказали двадцати лучшим воинам сопровождать Арчу в опасном походе.

На следующий день царевич с телохранителями сели на лошадей и отправились в путь. Много дней и ночей ехали они по неведомой дороге, сталкиваясь с различными трудностями. Один за другим погибли доблестные воины, в живых остался лишь Арчу. Наконец он взобрался на главную вершину девяносто девятого хребта и увидел безобразную старуху. Она сидела на земле и пряла шерсть. Царевич рассказал, кто он такой и откуда пришел, а затем спросил у нее, где живет горный дух. Старуха ответила: "Когда спустишься с горы и переправишься через реку, иди вдоль ее берега, пока не выйдешь к водопаду: Там трижды позови горного духа, он и явится".

Арчу сделал так, как велела старуха. Неожиданно из водопада вышел грозный старик, стряхивавший пену. Царевич набрался смелости и обратился к нему со своей просьбой. Старик громко рассмеялся: "Ошибся ты! Нету меня семян, они у духа ветров. Только не даст он их тебе, поскольку свирепее и скупее его нет никого на свете".

Задумался Арчу, но все равно решил идти дальше. Понял старик, что перед ним отважный юноша, и решил ему помочь: "Семена можно выкрасть. Когда наступит осень, дух ветров собирает урожай, Он ссыпает зерно в мешки и прячет их под свой трон, который охраняют девяносто девять стражников. В дни молебнов дух отправляется на озеро к царю драконов, вооруженные охранники сразу засыпают. За время его непродолжительного отсутствия успевает сгореть ритуальная свеча. У тебя есть единственный шанс!"

Изложив рискованный план, дух гор достал шарик величиной с горошину и протянул его Арчу: "Я уже стар и не смогу тебе помочь. Возьми с собой жемчужину ветров. Когда потребуется, положи ее в рот. Она волшебная и поможет тебе двигаться со скоростью ветра". Царевич стал благодарить старика, тем не менее тот продолжал: "Если дух ветров все-таки настигнет тебя и превратит в собаку, лети на восток, где встретишь девушку, которая тебя полюбит. Найдешь ее — возвращайся на родину, там снова превратишься в человека. Удачи тебе!"

Семь дней и ночей ехал Арчу, пока не достиг владений духа ветров, который как раз закончил сбор урожая. Царевич осторожно подъехал к его жилью, распрощался с конем, отправив его в царство Бура, и спрятался в пещере, расположенной неподалеку.

Наступил день молебна. В полдень Арчу услышал звон ритуального колокольчика и увидел духа ветров, покидавшего свой дом. Царевич вошел в его жилище и вплотную приблизился к трону, когда вновь зазвучал колокольчик. Время, за которое сгорает ритуальная свеча, уже истекло. Стражники медленно зашевелились и потянулись к оружию. Юноша, не мешкая, спрятался за выступ скалы и притаился. Несколько дней он провел в этом укрытии. Наконец вновь настал день молебна.

Дождавшись ухода духа ветров, царевич в несколько прыжков оказался у трона, набрал полную сумку зерен, но в последнюю секунду наступил на ногу спавшего стражника. Тот закричал и разбудил других. Несмотря на численное превосходство противника, Арчу смело вступил в бой. Увидев возвращающегося духа ветров, он вспомнил о волшебной жемчужине, опустил ее в рот и прыгнул в ущелье. Однако дух успел коснуться юноши. Сверкнувшая тут же молния поразила царевича, и он превратился в собаку.

Арчу, следуя наказу духа гор, устремился на восток. Вскоре он увидел крепость на берегу реки, рядом паслись овцы, лошади и яки. Подобравшись поближе к пастухам, стал слушать их разговор. Один из них поведал, что у коменданта крепости три дочери. Эмань — младшая из них — самая красивая и добрая. Опять вспомнил царевич слова мудрого духа гор.

Долго бродил он возле крепости, пока однажды не встретил восхитительную девушку, собиравшую цветы. Собака подбежала к Эмань, начала ласкаться. Удивленная красавица погладила ее и посмотрела в умные глаза, полные слез. Животное лапой показало на висевшую у него на шее сумку с зернами. Девушка сняла сумку, но что делать с ячменем, не знала, поскольку видела его впервые в жизни. Арчу вырыл ямки в земле и убедил ее бросить в них золотистые семена: С тех пор люди часто видели Эмань, гулявшую в поле с собакой.

Спустя какое-то время комендант решил выдать дочерей замуж. Он пригласил знатных гостей с семьями и хотел, чтобы девушки выбрали себе достойных молодых людей. Веселье было в полном разгаре, когда объявили свадебный танец. Старшей дочери приглянулся сын сановника, средней — сын начальника соседнего уезда. Согласно обычаю, девушки передали своим избранникам корзины с фруктами и вместе подошли к отцу.

Только младшая дочь оставалась без пары. Внезапно она увидела любимую собаку и закружилась с ней в танце. Гости переглянулись, а потом дружно расхохотались. Разъяренный комендант не смог сдержать эмоций: "Ты опозорила меня! Забирай пса и уходи из дома!" Горько заплакала Эмань и пошла прочь. К вечеру девушка и бежавший рядом Арчу добрались до поля, где колосился посеянный ими ячмень.

Каково было ее удивление, когда собака вдруг заговорила с ней человеческим голосом! Царевич подробно рассказал историю о своем походе за зернами и колдовстве духа ветров. Эмань слушала его очень внимательно и в конце спросила, сможет ли он вернуть себе первоначальный облик. Арчу ответил утвердительно, но пояснил: "Для этого надо, чтобы ты полюбила меня". Девушка горячо воскликнула: "Я люблю тебя и сделаю все для твоего превращения в человека!"

— Если ты действительно меня любишь, собери сейчас спелые зерна, положи в сумку и повесь ее мне на шею. Я побегу на родину и по пути буду бросать семена в землю. Дорожка из ячменя закончится в царстве Бура, где ты и увидишь молодого царевича.

Эмань сделала так, как просил Арчу, и отправилась следом. Сначала она видела в земле только что брошенные им зерна, вскоре семена пустили ростки. Девушка заметно отставала от собаки. Все чаще появлялись набиравшие силу зеленые стебельки, которые постепенно превратились в высокие стебли с полновесными колосьями.

Измученная и обессиленная Эмань на рассвете увидела большой город. У его стен ячменная дорожка резко оборвалась. Девушка сразу поняла, что наконец-то достигла царства Бура и впереди долгожданная встреча с любимым. Ворота дворца широко распахнулись, царевич Арчу заключил ее в свои объятия… Грандиозную свадьбу сыграли в тот же день. На нее пригласили богатых и бедных, высокопоставленных чиновников и простой народ. Люди благодарили мужественного Арчу за принесенные им зерна, а также воспевали добродетели и красоту Эмань.

С тех пор в Тибете стали сеять ячмень, из которого в дальнейшем научились делать цзамбу. Традиционный способ ее приготовления достаточно прост. Ячмень обычно поджаривают на сковороде, в результате чего шелуха отделяется от зерен. Затем их размолачивают в ручной мельнице, и продую практически готов к употреблению. Его вкус и аромат зависят прежде всего от качества зерна и степени его поджаривания. В последние годы многие горожане и сельские жители активно используют такого рода муку уже фабричного производства.

Цзамба занимает важное место в рационе тибетцев, хотя на протяжении веков была сравнительно дорога для основной массы населения, особенно для кочевников, и расходовалась очень экономно. Горсть муки высыпают в чашку, смачивают горячей водой или чаем, приправляют растопленным маслом и замешивают пальцами до нужной густоты; полученные шарики опускают в рот, запивая их остатками чая.

Процесс поджаривания нередко сопровождается довольно странными на первый взгляд звуками: "В тазике, очень похожем на сковородку, насыпан песок. Поверх песка женщина ровным слоем разравнивает зерна голосеменного ячменя — цинко. Тазик стоит на нескольких камнях, под которыми горит аргал. Подросток лет пятнадцати все время раздувает очаг с помощью мехи, сделанного из шкуры барана. Аргал дымит, окутывая сизыми клубами всех сидящих — и хозяев, и нас, гостей. Наконец, песок накаляется. Хозяйка начинает что-то шептать губами. Я решил, что она произносит молитву, но оказалось, что это далеко не так. Нам объяснили, что для того чтобы зерна ячменя прожарились, но не подгорели, нужно всего лишь несколько минут. В народе сложили песню, которую женщины обычно поют, когда ячмень стоит на огне. Время, когда ячмень можно считать хорошо поджаренным, подходит как раз к концу этой песни" (В.Б. Кассис).

Тибетскую культуру приготовления и потребления чая со временем переняли монголы. Русский дипломат Тимковский, совершивший в 1820–1821 гг. путешествие в Китай через Монголию, утверждал: "Кирпичный чай составляет главнейшее питье и пищу у монголов, бедных и богатых. Чугунную чашу, наполненную сим чаем, сваренным с молоком, маслом и солью (род бульона), найдете в каждой юрте на очаге. Хозяева пьют оный по мере нужды и прихоти. Утомленный путешественник смело входит в юрту и по закону степного гостеприимства во всякое время может утолить голод и жажду кирпичным чаем. Для сего, однако, употребляет он собственную деревянную чашку, которую каждый монгол имеет при себе, как необходимую принадлежность". У жителей этой страны "в великом уважении вывозимые из Тибета деревянные чашки по отменной чистоте токарной отделки оных, приятному виду волнистого дерева и по святости земли, дающей такое произведение. Чашки сии у богатых выложены бывают внутри чистым серебром. Такую чашку, неразлучную мою спутницу во время странствий по Монголии, я сохраняю доныне, как необыкновенный памятник моего кочевого путешествия в Китай".

"Монголы, буряты и прочие жители Забайкальского края Сибири, равно калмыки, — писал наш соотечественник, — для приготовления чая берут небольшой кусок чайного кирпича, толкут оный в особенной ступке, мелкий порошок всыпают в чугунную чашу, стоящую на огне с горячей водой; потом варят долго, причем кладут несколько соли и молока. Иногда примешивают туда муки, поджаренной на масле: такой чай или бульон известен под особым названием затурана".

На монгольскую "тестовидную пищу для укрепления головы", приготовленную из поджаренной муки и горячего чая, первым из европейских авторов обратил внимание фламандец Гильом Рубрук, по приказу французского короля Людовика IX совершивший в 1253–1255 гг. путешествие в Монголию. После долгих странствий по дорогам Восточной Европы и Азии он провел несколько месяцев при дворе великого хана Мункэ, внука Чингисхана, и позднее составил одно из лучших средневековых описаний увиденных им стран и территорий.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.