9

28 декабря 1964 года, понедельник

19 декабря, в субботу, дождавшись наступления темноты, чтобы без помех потанцевать вокруг своего растения, я срезал корень дурмана. За ночь приготовил отстой корня, а в воскресенье, около шести часов утра, вернулся к своему растению и сел перед ним. Я подробно записывал все указания дона Хуана и, перечитав записи, убедился, что размалывать семена сейчас не нужно. Каким-то образом присутствие растения вызвало во мне редкое сочетание эмоциональной устойчивости, ясности мысли и сосредоточенности на своих действиях – всего этого мне обычно не хватало.

Я в точности следовал указаниям дона Хуана и так рассчитал время, чтобы к вечеру мазь и корень были готовы. Часов в пять я начал ловить ящериц, но, перепробовав за полтора часа все возможные способы, так и не поймал ни одной.

Я сел перед растением, пытаясь что-нибудь придумать, и вдруг вспомнил, что дон Хуан советовал с ящерицами разговаривать.

В первую минуту, обращаясь к ним, я чувствовал себя полным идиотом, но вскоре это прошло, и я продолжал говорить как ни в чем не бывало. Смеркалось. Я поднял какой-то камень и увидел под ним оцепеневшую ящерицу. Я схватил ее и тут же заметил под соседним камнем вторую, тоже застывшую без движения. Они даже не вырывались.

Зашить ящерицам рот и веки оказалось труднее всего. Я вспомнил дона Хуана. Он считал, что, начав действовать, человек не должен останавливаться. Впрочем, ничто не помешало бы мне остановиться – вероятно, я и сам не хотел этого.

Когда я отпустил первую ящерицу, она побежала на северо-восток – предзнаменование успешного, но нелегкого гадания. Я привязал вторую ящерицу к плечу и, как полагалось, натер себе виски мазью. Ящерица не шевелилась; мне показалось даже, что она умерла, а ведь я не знал, как поступить в таком случае – дон Хуан ничего об этом не говорил. К счастью, она была живой, только оцепенела.

Я выпил снадобье и немного подождал, однако не произошло ничего особенного. Я потер виски мазью. Это я повторял раз двадцать. Затем совершенно машинально, как во сне, несколько раз мазнул по лбу, но, как только понял свою ошибку, торопливо стер мазь. На лбу выступила испарина, меня залихорадило. Я испугался: дон Хуан категорически запрещал натирать лоб! Испуг сменился чувством полнейшего одиночества и обреченности. Я был брошен и предоставлен самому себе, и, случись что-нибудь со мной, никто не смог бы мне помочь. Мне захотелось убежать, но даже на это не хватило решимости. Я не знал, что мне делать. Мысли неслись потоком, сменяя друг друга с небывалой быстротой. Я обратил внимание, что они какие-то странные – они возникали иначе, чем обычно. У моих мыслей есть свои особенности, и всякое отклонение сразу бросается мне в глаза.

Одна из необычных мыслей касалась некоего утверждения, высказанного каким-то автором. Насколько я помню, это была даже не мысль, а голос, прозвучавший где-то за моей спиной. Это случилось так быстро, что я испугался. Мысли вернулись к обычному ходу. Я был уверен, что знаю это высказывание, хотя никак не мог припомнить автора. Наконец вспомнил: Альфред Крёбер, но другая, чужая мысль «подсказала»: не Крёбер, а Георг Зиммель. Я настаивал на Крёбере и вступил, таким образом, в продолжительный спор с самим собой, совершенно позабыв к тому времени о чувстве одиночества и обреченности.

Веки мои отяжелели, словно я принял снотворное (я никогда в жизни не пользовался снотворным, но в голову пришло именно это сравнение). Неудержимо клонило в сон. Я хотел дойти до машины и забраться в нее, однако не сумел даже пошевелиться.

Внезапно я проснулся, вернее, ясно ощутил, что проснулся. Первой моей мыслью было: который теперь час. Я огляделся и понял, что нахожусь не перед своим растением, а в каком-то другом месте. Я воспринял это спокойно, так как понимал, что гадание еще продолжается. Часы над головой показывали 12 часов 35 минут. Я «знал», что это день, а не ночь.

Я увидел молодого человека с кипой бумаг в руках. Я почти касался его, видел пульсирующую на шее жилку и слышал быстрый стук его сердца. Сначала я сосредоточился на том, что видел, затем услышал «голос», описывающий происходящее, и понял, что это опять необычная мысль.

Я был настолько поглощен голосом, что происходящее потеряло для меня как зрелище всякий интерес. Я слышал голос у самого уха, над правым плечом; собственно говоря, этот голос творил происходящее, описывая его, и, однако же, подчинялся моей воле, поскольку в любой момент я мог прервать его и не спеша изучить детали того, что он «наговорил». Я «видел слухом» целый ряд действий молодого человека. Голос описал их в мельчайших подробностях, но сами действия почему-то были мне не очень интересны, гораздо сильнее привлекал голос. Раза три я пытался установить, кто это говорит. Я быстро поворачивал голову направо, чтобы увидеть, нет ли там кого, но всякий раз мое видение расплывалось. Я подумал: «Наверное, я нахожусь в мире необычной реальности, если не могу увидеть говорящего». Эта мысль была моей собственной.

С этой минуты все свое внимание я сосредоточил на голосе. Казалось, он раздается из моего плеча. Голос был тонкий, но отчетливый, не детский и не женский, а как бы голосок крохотного человечка, и явно не мой. Не задумываясь я решил, что он говорит по-английски. Когда я пытался определить его источник, он смолкал или становился неразборчивым, и тогда сцена перед моими глазами таяла. Мне пришло в голову сравнение: голос напоминал «мушек» в глазах, вызываемых пылинками на ресницах или кровеносными сосудиками в глазном яблоке, которые видны лишь тогда, когда прямо на них не смотришь. Стоит взглянуть, и вместе с движением глаза «мушки» ускользают из поля зрения.

Я утратил к зрелищу всякий интерес. По мере того как я слушал, голос все более усложнялся. Теперь он был похож скорее на мысли, нашептываемые мне в ухо, но и это сравнение было неточно. Что-то думало за меня, мысли пребывали вне меня. Я был уверен в этом, так как наряду с «чужими» мыслями в голове у меня имелись и мои собственные.

В какой-то момент голос вызвал к жизни молодого человека, действия которого не имели ничего общего с моим вопросом о потерянных вещах. Молодой человек выполнял очень сложные движения, они заинтересовали меня, и я перестал обращать внимание на голос.

Наконец все это мне надоело, и я решил оборвать происходящее. «Как это сделать?» – подумал я. Голос в ухе сказал, что мне следует вернуться в каньон. Я спросил, что для этого нужно сделать, и голос ответил, что надо сосредоточенно думать о своем растении.

Я подумал о своем растении. Я так часто сидел перед ним, что вызвать его в памяти не составило особого труда. Мне показалось, что это очередная галлюцинация, однако голос сказал, что я «вернулся».

Я прислушался. Вокруг было тихо. Растение передо мной казалось не более реальным, чем все, что я только что видел, но я мог дотронуться до него, обойти его кругом.

Я встал и направился к машине, как вдруг почувствовал такую усталость, что сел и закрыл глаза. Меня подташнивало, кружилась голова, в ушах звенело. Вдруг что-то живое скользнуло у меня по груди. Это была ящерица. Вспомнив указания дона Хуана, я вернулся к своему растению и отвязал ящерицу, даже не посмотрев, жива ли она. Потом разбил глиняный горшок с остатками мази и, кое-как забросав осколки землей, поскорее забрался в машину и заснул.