2. Мираж прошлого

2. Мираж прошлого

Дон Хуан советует Кастанеде начинать перепросмотр своей жизни с настоящего момента, потому что это проще, потому что все последние события совсем еще свежи в памяти. Я выслушал этот совет и поступил наоборот – я начал свои воспоминания с самого приятного – с детства.

Детство делится на два явно разграниченных периода: до школы и в школе. Светлый период и серый период. Пока не начался серый, я повспоминаю отдельные моменты яркого светлого детства.

Малый Кисельный переулок и сейчас тихий, правда, по другим причинам, нежели раньше – ехать с бульвара некуда, поэтому машины не ездят, они там стоят, плотно закрыв все тротуары. А раньше, их просто не было, проезжали за день три-четыре машины, в основном такси.

Мы жили на последнем этаже небольшого по московским меркам дома. Третий этаж был или четвертый не помню, но из нашей квартиры был выход на чердак, слева от входа.

Центральный подъезд со стороны переулка имел парадное чугунное крыльцо изумительного узорчатого литья, но дверь его всегда (по проф. Преображенскому) была заколочена. Ходили со двора, через черный ход. В небольшом дворе располагались какие-то хозпостройки и небольшой одноэтажный домик с какой-то сов. конторой. Этот домик описан в романе Акунина «Любовница смерти» как жилище злого и коварного Просперо.

Недостатков в тогдашней Москве, конечно, хватало. Особенно бросается в глаза обилие коммунальных квартир и теснота в этих квартирах. Но это неудобство для взрослых, а детям даже лучше в таких условиях, во всяком случае, веселее.

Наша квартира мне казалась огромной. Справа от входа была кухня со столами всех жильцов и газовой плитой, периодически меня на этой кухне мыли в оцинкованном корыте. Слева от входа – небольшой закуток с дверью в сортир и над этой дверью – выход на чердак. Если идти прямо от двери, то по правой руке первая комната принадлежала деду Сорокову, кроме него там жило еще человек пятнадцать и, собственно, дед с бабкой ночевали на сундуке в коридоре. Слева жили старики Холины вдвоем. Наша комната была второй справа.

Комната с одним окном, маленькая – метров 12 квадратных. Из мебели отчетливо помню только диван с высокой спинкой и откидными валиками. Помню зеленый коврик с оленями на стенке, он хорошо гармонировал с книжкой, которую мне читали на ночь, называлась она «Мама ланей». Помню еще ширму «фамильную» и обеденный стол посредине, под который я ходил пешком. Помню игрушки свои у окна: водокачку с колесиками, большую юлу и барабан. Я долбил по этому барабану палочками, когда мы с отцом пели «Мы шли под грохот канонады», про юного барабанщика. Из музыкальных инструментов у нас были еще трофейный аккордеон, привезенный отцом с фронта, и балалайка. Одним словом, всё было замечательно.

Москва, вообще, тогда была очень приятным, уютным и веселым городом. Сейчас мне больно бывать в Москве, я стараюсь не ездить туда, особенно в центр. Такое впечатление, что мумии старых домов подмазаны, подразукрашены и заселены временными жильцами, типа скарабеев или их личинок, съедят внутренности и уйдут в другое место. Может, я нехорошо сказал, но такое ощущение есть, что, не смотря на внешнюю мишуру, старые дома уже не живые. Или это похоже на то, как если бы мой родной город оккупировал враг и насаждает теперь в нем свои порядки, а получается это у него плохо, потому что старое, родное скорее готово умереть, чем подчиниться вражеским порядкам.

Моим воспитателем в М. Кисельном был дед Иван Холин. Не то что бы воспитателем даже, а сиделкой. Рано утром в сонном виде меня перетаскивали в соседнюю комнату и, заснув вечером у себя, утром я просыпался на высокой кровати Холиных. Днем мы гуляли на Рождественском бульваре, а вечером мать забирала меня. Она тогда работала главным инженером красильно-отделочной фабрики, а отец, офицер, был тогда начальником легендарной хоккейной команды ЦДКА, в которой играли Тарасов, Бобров и др.

Дед Иван запомнился мне худощавым стариком с седой щетиной на щеках, но бесконечно добрым человеком. Кстати, как я узнал позже, его фамилия выбита золотыми буквами на стене георгиевского зала в Кремле – он был полным георгиевским кавалером.

В 1916 году с ним был такой случай: он приехал в Москву с фронта и, по такому случаю, немножечко переборщил с приятелем в кабаке. По пути домой они свалились где-то под забором и уснули. Их, естественно, подобрал патруль, и проснулись они утром в кутузке. Сейчас немногие знают, что царская Россия, особенно в последние свои годы, была правовым государством в гораздо большей степени, чем в наши дни, и одним из непререкаемых правил было то, что полных георгиевских кавалеров нельзя заключать под стражу. Иван Холин проснулся в камере, расстегнул шинель и вызвал часового.

Что было бы в наше время? Сто вариантов: 1. Избили и украли ордена, сказав, что так и было; 2. Совсем бы убили, свалив на сокамерников; и т. д. Самый благоприятный вариант: втихаря порвали бы протокол и, отпустив, пригрозили бы, чтоб молчал. А что произошло тогда? Через пятнадцать минут в камеру подали хороший завтрак из соседнего ресторана, с выпивкой, на всех! За время трапезы, к дверям кутузки собрали духовой оркестр и проводили героя к извозчику с развернутым знаменем Московской комендатуры под щемящие звуки Прощания Славянки.

Кстати сказать, подробные воспоминания я начал с детства, но в первую очередь я составил таблицу по годам. И как-то сама собой эта таблица разделилась на тринадцатилетние циклы. Так получилось. Не могу сказать, касается это только меня или всех остальных людей тоже, но в процессе последовательного расположения материала стало очевидным, что раз в тринадцать лет как будто бы происходит повторение. Появляются какие-то сходные моменты, параллели. Такое впечатление, что начинается новый цикл жизни. Непонятно почему у людей сложилось неприязненное отношение к числу «13»?

Впрочем, это тема отдельного семинарского занятия, как говорил один мой друг, ныне покойный. Оставим все эти цифровые изыски пифагорейцам. У меня так получилось: первые тринадцать лет – детство; вторые – юность; третьи – сила; четвертые – зрелость, и так далее. Однако, я вполне отдаю себе отчет в том, что четких границ между периодами нет и быть не может, это во-первых. Во-вторых: сейчас я в этом абсолютно уверен, что наличие и длительность периодов никак не связана с качеством воспитания или самостоятельной работы над собой – эти жизненные этапы нам навязываются извне, со стороны или, как некоторые считают «свыше». Но с этим, опять же, мы, может быть, разберемся дальше, если попадутся подходящие примеры из практики.

Прежде чем вспоминать себя, попытаюсь вспомнить то, что мне известно о моих родителях, в «доменяшечную» эпоху.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.