8. Переходный период

8. Переходный период

Начиная с пятого класса, к каждому предмету приложили отдельного учителя. Я не хочу говорить о самих предметах, потому что уверен в их бесполезности и ненужности для детей(процентов на девяносто от общего объема). Главным в школе мне видится духовное общение учеников с учителями и учеников между собой, а поводы для такого общения можно было бы найти поинтересней, чем а-квадрат плюс бе-квадрат. Самое главное, что должно быть в школе выдвинуто на первый план – это личность учителя, его своеобразие, оригинальность мышления, любовь к ученикам. Увы, увы… об этом остается только мечтать.

Почему я выделил последние два года детства в отдельную большую главу? Не только потому, что новый этап в школе, с разными учителями по предмету, а потому что на детство здесь уже стали наслаиваться отдельные явления и моменты не очень присущие собственно детству. Еще несколько лет до того я не понимал значения некоторых слов, тех которые считаются неприличными. Потом узнал их значение, но все это как явление меня не интересовало всё еще, и вдруг… как будто прозреваешь, начинаешь замечать всё это совсем рядом, начинаешь замечать не только то, что это вдруг появилось, а что это было всегда, только где-товне поля зрения. Как в том анекдоте:

– Знаешь, сосед, мне кажется, что к моей жене ходит садовник.

– Как ты определил?

– Да в постели стал розовые лепестки находить.

– Да?… а мне кажется, что к моей железнодорожник ходит…

– Что? рельсу что ли под одеялом нашел?

– Да нет, прихожу вчера домой, а в постели железнодорожник!

Так же и в жизни… например, сколько раз я видел во ржи вытоптанные участочки с женскими трусами посредине. Один раз даже парочку застали лежащей в кустах. Мы на них чуть не наступили – они притворились спящими, мы посмотрели мельком и ушли поскорей – а вдруг мертвые? А теперь вдруг стало доходить, что это было на самом деле. Стало вдруг заметно, что у девчонок груди начали оттопыриваться, у себя кое-где волосики начали пробиваться, ну и т. п. Одни словом, в постели появился железнодорожник. Взрослая жизнь в этом возрасте воспринимается превратно, искаженно, но уже становится заметной. Появляется желание подражать взрослым, причем в тех областях, где не надо бы, например, пить спиртное, курить и т. п.

Однако постараюсь по порядку.

Почти все, вновь появившиеся учителя стали называть нас на «вы», особенно учитель математики Иван Лаврентьевич. Он вспоминается первым, видимо потому, что его было много. Каждый день в расписании обязательно был русский язык и какая-нибудь математика, или сразу две. Другие учителя периодически болели, а этот приходил всегда. Ровно через минуту после звонка, открывалась дверь, и появлялся он, грозный, как судия, серьёзный и прокуренный, в своем вечном темно-синем, с белой ниточкой, обильно посыпанном мелом и перхотью костюме.

А вот учительницу русского языка того периода совсем не помню, пустое место какое-то. Они или менялись часто, или это была Марина Ефимовна, которой лучше бы и не было вообще. Вспоминается только обида и несправедливость. Помню, в одном изложении я применил вульгаризм, написав, что на поверхности воды мелькнуло желтое пузо акулы, в оригинале было «желтое брюхо». На мой взгляд, оба варианта экспрессивны, может быть второй чуть меньше, а нейтральное же слово – живот даже не упоминалось, но мне это поставили в вину и засчитали отвратительной ошибкой, чуть ли не употреблением матерного слова. Или в другом случае, я написал аэроктивный самолет. Я не знал тогда, что такой самолет движется с помощью реактивной струи, я думал, что в авиации везде применяется приставка аэро, от латинского слова воздух, как например, в словах аэродром, аэронавтика и т. д. Согласен, это ошибка, но одна, а мне засчитали за одно это слово пять ошибок, и поставили двойку (три ошибки за лишние буквы «а», «э» и «о» и две ошибки за недостающие буквы «е» и «а»). Это как? До сих пор считаю, что так может поступить не учитель, а полный идиот. Впрочем, сейчас я понимаю и другое: видимо дураки в нашей жизни играют роль дорожных знаков, когда нужно на что-то обратить особое внимание и запомнить получше. Марина Ефимовна, в частности, со своей непроходимой глупостью, сыграла в моей жизни, да и в жизни остальных учеников, роль дерьма на пашне. Она мне подарила позже одно несказанное удовольствие на долгие годы, но об этом позже.

Очень симпатичной личностью была историчка, Янина Карловна, старая, толстая, добрая немка. Мы рисовали с ней военные карты разных сражений, видно немцам без этого нельзя, нужны им стратегии и диспозиции, но и нам с ней было очень интересно.

Анне Ивановне, географичке, не хватало только белого платочка на голову – типичная деревенская тетка. Грубиянка, но мы на неё не обижались, даже любили. Столь же грубоватым был физрук Виктор Иванович. Он объяснял как-то правила поведения на турнике. Говорил, что девочкам можно крутиться на турнике как угодно, а вот мальчикам нельзя – у них есть болевое место, сучок называется.

К сожалению так и не могу вспомнить, как звали химичку. Она тоже была то ли немка, то ли еврейка, но эсесовка жуткая. Такое было впечатление на её уроках мы не сидели за партами, а стояли в строю по стойке смирно и отзывались только по команде. Она была у нас один или два года, за это время замучила латынью и цитатами от портретов, висевших в кабинете химии. «Широко распростирает химия руки свои в дела человеческие!» «Нефть не топливо – топить можно и ассигнациями!» И тому подобное. При всем при этом, что-то она видимо заложила, потому что химию и в школе, и потом в институте я понимал неплохо.

Еще у нас был интересный рисовальщик. Маленький, толстенький, но со слишком высоко задранным носом. Он появился в середине года и первый урок начал с того, что объявил нам, что он не просто какой-то там учителишка рисования, а настоящий художник, известный своими работами. Он имел авторский барельеф на каком-то заметном здании в Москве и еще что-то. Полгода мы рисовали под его руководством кувшины, потом он пропал, запил, наверное. Ни имя, ни фамилия его не запомнились, но, благодаря ему, я твердо усвоил, что эллипс при любом эксцентриситете не имеет углов по краям.

Все эти преподаватели сменились потом, лишь только одна наша классная дама и одновремённо (как говорил Иван Лаврентьевич) учительница французского языка прошла с нами от пятого до десятого класса бессменно. О мертвых говорят или хорошо, или ничего, но всё-таки в дальнейшем я её буду называть аббревиатурой ОВ / ОВ – военный термин – отравляющее вещество; в быту – Ольга Владимировна/. Она рассказывала нам о Париже и том, как она стажировалась там, в Сорбонне, но слабо верилось, потому что типичный для неё словесный пассаж звучал примерно так:

– Как вы пишите? А? Это ж не буквы, это ероглихи!

Мне до сих пор снится иногда, что я пропустил много занятий по французскому языку и в школе меня поджидает ОВ со злобной ухмылкой. Мысль о том, что у меня есть институтский диплом и школа мне вроде бы и ни к чему, не помогает, и я просыпаюсь в холодном поту.

* * *

Мы идем классом в поход. Троллейбусом до платформы Ленинградская, потом электричкой до Опалихи. Надо пройти через поле, а в лесочке красивые места с костровищами. Ребята с сумками и котелками растянулись по узкой тропинке. ОВ с вечным своим львиным начесом крашеных в ядовито-желтый цвет волос, в ярко-красном пальто и туфлях на каблуках движется по тропинке, как корова по льду. Препятствие – ручей, шириной метра в полтора. Первая половина растянувшейся цепочки уже на той стороне. ОВ прыгать не решается. Некоторые, в том числе родители, предлагают ей руки помощи. Решилась, прыгнула. Недолет сантиметров десять. На поляне мы разводим большой костер, варим кашу и чай. ОВ чистит и сушит одежду.

Поход поскромнее в Снегири. Там стоит старый Т-34 и маленький музейчик. Кто-то из ребят показывает фотокарточку, на ней голая девушка с печальными глазами и растерянным видом, стоя на коленках, опирается на гитару. Я уже сталкивался с такими карточками в поездах – в купе врывается лохматый дядя то ли на самом деле глухонемой, то ли притворяется, бросает на стол пачку своей продукции с голыми девушками и исчезает. Через минуту возвращается, забирает карточки или деньги. Почему у девушки на карточке такой растерянный вид я понял позже, в 1972 году.

Я приехал с матерью проходить медкомиссию в пионерлагерь Чайка. С полкомиссии удаляюсь с возмущением – у меня хотели взять анализ кала непосредственно из попы. Мать часа полтора уговаривает меня (путевка уже взята), а я доказываю ей, что это возмутительно и неприлично. Уговорила.

У меня маленькая московская рогатка. В Туле у меня рогатка значительно мощнее – шариком от подшипника можно убить ворону или голубя, если попадешь, конечно. Московские рогатки из проволоки с резинкой от трусов или круглой резинкой от авиамоделей. Стрелять нужно тоже проволокой, согнутой в галочку. Самый эффектный выстрел по лампочке – приятнейший хлопок с легким дымком. Все горелые лампочки дома и на помойке уже кончились. Я захожу во второй подъезд (генеральский), потихоньку подымаюсь по лестнице и, о радость – лампочка без колпака. Почти не целясь, стреляю. Чпок. И тут же звук открываемой двери.

– Ага! Вот это кто лампочки всё время бьет!

Я кубарем скатываюсь с лестницы.

– Не убежишь! Я тебя видел, вот я родителям то…

В тот же день (бывают же черные дни!) играем с мальчишками в дворе. Кто-то придумал к тонким палкам прибить наконечники – гвозди, бросать и смотреть, как втыкаются. Втыкаются плохо, но между помойкой и домоуправлением нашлись мешки с цементом. Вот в них втыкаются замечательно. Еще и цемент пшикает, как будто взрывается. Было очень весело, пока не выбежал управдом, с физиономией гораздо более красной, чем обычно.

– Что ж вы делаете, обормоты! Мы на последние деньги цемент… Я вас всех переписал! Родители теперь заплатят… (мать, мать, мать) со штрафом!

Мы, естественно, брызнули в разные стороны, но остаток дня я провел в печали, ожидая появления дома представителя соседнего подъезда и управдома.

Я так и не дождался последствий. На следующий день поезд меня увозил в Евпаторию, в п/л Чайка. Я уже знал, куда еду. Ехал я со своим отрядом. С верхней полки спокойно смотрел в окно. Проехали Тулу, Орел, Курск. Ночью какие-то полустанки, похожие один на другой, а утром – совсем другая природа в дымке после ночного дождя и украинские мазанки под соломой.

В лагере в этот раз было уже гораздо веселее. От утренних линеек я отбодался быстро. Линейка (или утреннее построение для поднятия флага) проходила на центральной площади лагеря. Лагерь был большой, по сравнению с подмосковными лагерями даже огромный. Отряды строились многоконечной звездой. Наш отряд располагался далеко от середины и, что происходило в центре площади, не было видно. Зато я видел, как из строя периодически выпадают некоторые, особенно девочки. Я узнал, в чем дело, оказывается у них солнечный удар. На следующий день я легонько симульнул – присел на травку и получил освобождение на всю смену. Вместо линейки я потом бегал на море.

Это было просто чудесно. По утреннему безлюдному пляжу, никого не боясь, деловито бегали крабы. Крупные крабы были в цене, мы их не ели – готовить было негде, но из клешней получались шикарные застежки для пионерских галстуков. После ночных штормов на берег и кроме крабов выбрасывало много чего интересного, фигурные камешки, раковины, плевки засыхающих на солнце медуз. Однажды я подобрал черноморскую акулу – катрана.

Но самым чарующим было одно утро, когда я, выбравшись из зарослей акации на море, даже присел от неожиданности. Корабль! Хотя, казалось бы, чему удивляться? Корабли на море обычное дело. Но это был не просто корабль, это была мечта о флибустьерском дальнем синем море. Прямо на меня шел большой парусник с огромной шапкой белых парусов, слегка подкрашенных утренним солнцем в розовато-оранжевый цвет. Мне было радостно и страшно. Корабль подходил к берегу всё ближе, а я знал, что здесь очень длинная отмель. Однако, не дойдя до отмели (сколько-то там кабельтовых) красавец корабль вошел в крутой бойденвинд (или еще какой-нибудь винд, а может быть оверштаг), показал мне в полной красе свой левый борт и стал удаляться от берега. Я так и сидел на песке, глядя в море, пропустив вместе с линейкой и завтрак. Когда пришли ребята, корабль уже был белой точкой на горизонте.

В один из дней нас свезли в соседний совхоз собирать черешню. Этот день оставил два незабываемых впечатления: огромная, сочная желтая черешня, которая больше шла в рот, чем в ящик, а потом, ближе к вечеру, нескончаемая очередь в туалет.

Всё шло прекрасно, но мне не давал покоя дамоклов меч с цементом и лампочками. Я ждал гневного письма из дома. И наконец, почта пришла. Внутренне содрогаясь и трепеща, я шел получать корреспонденцию, но счастье и в этот раз улыбнулось мне, я получил ласковое письмо от матери с приложением клюквы в сахаре и чего-то еще. Ни управдом, ни сосед из второго подъезда не выполнили своих угроз.

В Москве я летом не задерживался, сразу отправлялся в Тулу.

В эти годы там началась эпопея с голубями. Юрка вдруг воспылал страстью к голубиной охоте и я вместе с ним. Мы построили во дворе голубятню, купили десяток копеечных чиграшей (это московское название, в Туле они назывались по другому), перевязали им крылья нитками и начали воспитывать. Когда, наконец, мы сочли, что наши пернатые подопечные почувствовали себя единым коллективом, а нашу городушку воспринимают, как дом родной, крылья им освободили и позволили летать, а позже и гонять стали.

Кто никогда не имел дело с голубями, не понимают причин азарта, а, на самом деле, эта забава сродни карточной игре. Юрка забирался на крышу и часами сидел там в дозоре. Иногда он орал оттуда:

– Чужой!!!

По этой команде я подымал нашу копеечную команду в воздух. Дальше было напряженное ожидание, вобьется чужой в стаю или нет, а потом сядет ли? Если не сядет, надо поднимать своих опять. Если сел, нужно, чтоб скинулся и зашел в голубятню. Для совсем упорных была пружинная рамка с сеткой.

Подсчет пульки совершался один-два раза в неделю на птичьем базаре.

Выяснилось, что голуби бывают трех основных видов, не считая диких: 1) черно-белые с длинным клювом и голыми ногами (цена им была от десяти до пятидесяти копеек); 2) цветные или чисто белые с коротким клювом и лохматыми ногами, турмана (их цена – от трех рублей и выше) и 3) прочие (почтовые, декоративные…), которые нас не интересовали.

Поймать чужого турмана было очень заманчиво. Ему можно было связать крылья и оставить себе – они очень красивы в полете, турманами их назвали за пристрастие к кувыркам в полете – но такой голубь не всегда попадал в пару, что было важно, и потом, если он сбежал от кого то, скорей всего сбежит и от тебя. Чаще всего чужих несли на базар.

Птичий базар собирался ранним утром возле городского рынка. Не смотря на свою любовь к утреннему сну, я с удовольствием подымался вместе с Юркой. Мы шли с голубиными корзинами по пустым старым улочкам с умытыми росой, прилепившимися друг к другу деревянными домиками. Совсем не слепящее еще низкое Солнце мелькало в листах деревьев. Незабвенная тихая радость летнего утра и предвкушения.

Как бы рано мы не выходили, никогда не приходили первыми – на базаре уже формировались ряды. Мы редко стояли на месте, интересней было ходить – других посмотреть и себя показать. У чужого иногда находился прежний хозяин, но никакой скидки ему не полагалось, хочешь вернуть – плати. Торговался, в основном, Юрка, я же был дюже простый. Спрашивающему о цене он говорил примерно так:

– Четыре с полтиной, как отдать… – при этом слегка задирал нос и раздувался от важности.

Что такое «как отдать»? Я не понимал и плохо понимаю до сих пор. Юрка попугайничал от других продавцов. Наверно это означало готовность скинуть полтинник в случае чего. Но для этого покупатель должен был найти дефект, а это не всем удавалось. На базаре были свои асы, но их уже знали и обычно голубей им в руки не давали – всю торговлю испортит. Однако попадались лохи или грузины.

Грузинами называли всех кавказцев, торговавших на рынке по большей части фруктами и вином. Самая выгодная сделка всё-таки, не смотря на бессеребрянничество и простоту, была моя. Мы тогда уже собирались домой. Юрка куда-то ушел, а я стоял, его ждал, с оставшимся в корзине щекастым голубком, которого не взяли и за гривенник. Подошли два грузина. Они бы, скорей всего, прошли мимо, но я неловко двинул корзину и зацепил одного из них. Он не обиделся, а заинтересовался, долго смотрел на жалкого голубка, потом уставился на меня и спросил:

– Зачем птичку мучаешь?

– Продаю…

Второй попытался его увести. Не смотря на утро, от них явственно попахивало вином. Этот оказался упрямым и не уходил.

– Сколько стоит этот птичка? – и достал из заднего кармана брюк пучок свернутых денег, размером с сигаретную пачку. Я столько денег вместе еще никогда не видел. Ну и обнаглел:

– Пять рублей, – говорю и, подумав, добавил, – как отдать!

Грузин, молча, вытащил из пачки синенькую и отдал мне. Я достал из корзины и передал ему голубя. Он высоко подбросил его в воздух и вальяжно удалился. Показуха – одно из самых слабых мест кавказцев.

Примерно в это же время на рынке обосновался зверинец. На зверей было жалко смотреть – они мучились на жаре в маленьких клетках на колесах. Но другого зверинца в Туле не было и народу здесь всё время толкалось много. У меня тогда появился примитивный фотоаппаратик «Весна». Мы всей компанией ходили фотографировать зверей, печатали по ночам на тонированную фотобумагу, потом приходили переснимать, хвастаясь, чьи снимки лучше. На самом деле непотребством были и снимки и сам зверинец. Медведя там поили водкой за счет посетителей, я так подозреваю, что не только медведя, горилла со слежавшейся рыжей шерстью задумчиво курила «Беломор», периодически предлагая затянуться смотрителю, в общем, полное непотребство или как теперь это называется полный поп-арт.

После очередной продажи голубей здесь же, возле рынка я попал в кино на только что вышедший фильм «Айболит-66». Сначала разочаровался, пока по экрану бродили и что-то пели клоуны, но остальное оказалось совершенно потрясающим. Я такого кино еще никогда не видел. Одного просмотра мне не хватило. Никто из приятелей моего восторга не разделял, и я ходил в кино один еще дней десять подряд, пока фильм не сняли с просмотра.

С Тульским рынком у меня связаны еще два воспоминания. Это было уже году в 68-м. Я немножко поторговал свининой в мясном ряду. Вообще-то торговал дед, а я немного помогал, пока ему надобилось отходить. Поскольку я торговал мясом единственный раз в жизни, этот прилавок живой картинкой стоит у меня перед глазами.

Игра во взрослую жизнь.

У меня образовался лишний рубль, и как серьезному взрослому человеку мне необходимо было его пропить. На рынке была грузинская винная палатка, маленькая, деревянная, похожая на шестигранную афишную тумбу. Там сидел усатый, слегка выбритый человек и наливал вино по двадцать копеек за стакан. Даю двугривенный – получаю стакан, пью. Честно говоря, я пил сухое вино первый раз в жизни и эффект получился примерно такой же, как с пивом в Сандуновской бане – мне не понравилось. Я сморщился и вернул пустой стакан.

– Что? Нэ хароши?

Я достал еще двугривенный и сказал, что возьму еще стакан, если он нальет хорошего. Грузин хлопнул по прилавку ладонью.

– Вай! Молодэц! Панимаешь! – и нацедил мне вина из какого-то дальнего краника.

– Это ж другое дело! – я соврал, конечно, особой разницы я не почувствовал.

– Падажди, дарагой, – в этот раз он совсем уж залез куда-то глубоко, так, что из-за прилавка была видна только его задница, – На дарагой… пей так, дэнег нэ надо!

Я накачался вином так, что возвращаться к деду уже было стыдно, и я ушел гулять и проветриваться.

Примерно в то же время я начал курить. Никакой внутренней потребности не было, но нужно же было выглядеть матёрым. Я купил пачку «Лайки». Были такие кислые, невкусные сигареты, но с фильтром. Я забрался в малину и закурил, стараясь глубоко затянуться. Было плохо и противно, но нужно же. Через неделю-другую привык.

Кстати, о свинине. Она появилась случайно, верней внепланово. Свиней обычно режут к Казанской или, как тогда говорили к Ноябрьским. Я в это времяв Москве учился в школе, к деду приезжал только летом и пару раз на зимние каникулы. А тут свинья загуляла.

У нас свиней любого возраста называли поросенками. В положенное время бабушка варила картошку в большом чугунке, резала её, прям нечищеной, в большую кастрюлю, добавляла туда все пищевые отходы, рыбий жир и кипяток. Некоторое время нужно было ждать, пока всё это остынет. Для проверки следовало опускать палец в кастрюлю до тех пор, когда можно будет терпеть. Вот это период был самым нервным, потому что поросенок всё это время визжал, как резаный, высовывая в щели розовый пятачок. Когда уже терпеть этот визг становилось невмоготу, поросячью еду признавали остывшей, несли в сарай и выливали в деревянную лохань. Операция по выпуску поросенка из закутка была не для слабонервных. Тут выпускающий понимал, что поросенок на самом деле огромная свинья, налегшая всем телом на дверь, чуть только не срывая запор. Нужно было дождаться пока она ослобонит дверь, быстро скинуть крючок и отскочить в сторону. Дверь распахивалась мгновенно, и огромная масса проносилась к своей лоханке, но уже без всяких визгов. Тут уже раздавалось только блаженное чавканье. После еды свинья добродушно ходила по сараю, тихо похрюкивая, и любила пообщаться, чтоб её почесали в разных местах, особенно за ушами. Уходила к себе в закуток неохотно, почти уж совсем засыпая.

И вот она загуляла. В один из дней, получив еду, вышла спокойно понюхала и ушла к себе в закут. Назавтра – тоже. Вызвали ветеринара, а вдруг заболела? Диагноз тот поставил простой – либо крыть, либо резать. Совещались все взрослые, и даже соседи. Видно подходящего борова не оказалось. Решили резать.

Убивать своих животных не просто, если не сказать хуже. Пригласили резаков. Главным резаком выступил отец Хомяка. Он принес с собой австрийский штык и долго точил его в сенцах. Больше одной стопки самогона не наточил. Резаки ушли в сарай, мы остались ждать. Первая попытка оказалась совсем не удачной. Свинья сбежала во двор и бегала там, громко вопя. В конце концов, нам всем пришлось её держать. Все было крайне неприятно и хлопотно. Когда свинья уже висела, привязанная за задние ноги к косяку сарайных ворот над тазом с кровью, резаки ели её опаленные уши и хвост. Говорили – традиция такая, но даже смотреть было противно. Выпили при этом еще две-три стопки и ушли.

Потом был очень вкусный холодец, вернее стюдень. Я тогда единственный раз в жизни ел великолепное русское блюдо. Берется свежий свиной желудок, промывается, как следует, туда кладется сырая гречка с кусочками сала и мяса, и специи. Желудок зашивается и кладется в горячую русскую печку или в печную духовку, как это имело место в нашем случае. И все это, холодец в том числе, с хреном, с хреном! Изумительно!

Дед тогда засолил в бочке сало, а мясо, то, что не продалось, съели сами.

* * *

Я стою возле забора, в саду, и вдруг теряю сознание. Почти сразу очнулся. Что это было?

Мотокросс на Красном Перекопе. Мотоциклы взлетают в ошметках грязи. Мы на велосипедах тут же играем в Арбекова. Тоже все в грязи.

В Туле активный аэроклуб. Почти все время в небе спортивные самолеты и планеры. Ан-2 бросает парашютистов. А с полигона оружейного завода всё время грохочут скорострельные зенитные пушки. Не по самолетам – просто испытания.

Возвращаемся из лесу через поле. Начинается сильный дождь. Под проводами молния бьет в столб прямо над моей головой.

На одном из прудов у кирпичного завода. Голые глинистые берега, но чистая вода бирюзового цвета. Мы с Химиком прыгаем с высокого обрыва в глубину не больше полутора метров. Лишь немного обдираем животы. Пытаемся научить Юрку плавать. Едва не утопили. Гоняется по берегу за нами и размахивает кулаками.

Раннее утро. Самый рассвет. Выходим с удочками на Упу ловить рыбу. Путь не близкий. Идем по ухабистому проселку. В восходящем солнце старая деревня. Вне времени. Зелеными клубами вековые ивы. Такие же точно деревни были сто, двести, триста и еще бог знает сколько лет назад.

На славной речке Упе не клюет, а мы рассчитывали варить уху. У нас никаких припасов, кроме хлеба и соли. Химик опять придумал, что делать. Сажаем на крючки кусочки травы и ловим в камышах лягушек. Из огромного количества лягушачьих лапок варим суп. Очень вкусно, похоже на курятину. На закуску едим турнепс с поля (коровья репа) – по цвету и запаху похоже на капустную кочерыжку.

Уже из Москвы едем с отцом на рыбалку в Солнечногорск (если он уже тогда так назывался, или тогда еще Подсолнечное?). На берегу Сенежа Дом офицеров курсов «Выстрел». Ночуем среди зеркал на мягких диванах артистической уборной. А утром в тумане выходим в лодке на озеро. Прямо через нос лодки перепрыгивает большая рыба. Возбуждаемся этим и спешим поскорей встать и начать ловить. Встаем возле камыша на якорь и забрасываем удочки. Мимо проплывают другие рыбаки. Слышим уважительный шепот.

– О… Смотри! На карпа встали.

– Ты понял, на кого мы тут встали? – говорит мне отец, когда те отъехали. Он тогда еще был таким же аховым рыбаком, как и я.

Не поймали мы в тот день ни хрена.

Последний раз я ездил в пионерский лагерь под названием Тельмановец. Располагался он где-то под Москвой и принадлежал фабрике им. Тельмана. Пристроила меня туда, понятно, мать то ли через министерство, то ли непосредственно. По блату меня поместили в первый отряд, хотя я был на год младше остальных. Скорей всего именно через министерство, потому что вместе со мной поехал симпатичный еврейчик Аркадий, родители которого трудились в Минлегпроме. Сначала мы с ним дружили, потом мне пришлось выть по-волчьи, называть его Абрамом и даже в какой-то мере глумиться. Стыдно до сих пор, но в подростковом возрасте сопротивляться среде невозможно. А среда оказалась настолько чужеродной, что тульская моя компания показалась мне оттуда салоном м-м Шерер.

Основным занятием в лагере была игра в секу (или сику, оно же «тридцать три»). Это (и многое другое) роднило этот пионерский лагерь с взрослыми лагерями, во множестве разбросанными по территории России. Играли в основном на сигареты, но и на деньги тоже. Я несколько раз снимал большой кон на «сваре». Однажды с выигрыша приобрели водки, и я браво выпил чекушку из горлышка и почти без закуски. Ох, и колобродил я весь вечер! Свое состояние тогда я могу сравнить только с сотрясением мозга, перенесенным в раннем детстве. Ночью, в палате, я, вернее мы, потому что орали все мои соседи по палате, жутко оскорбили соседнюю палату, где размещались самые старшие и уважаемые «пионеры», назвав их «соски говяжьи». Обвинили потом меня одного, скорей всего, потому что я был чужой. «И бысть сеча велика».

Выглядело это так. Проводился общелагерный большой прощальный костер. В качестве почетного гостя присутствовал бывший пионер, только что освободившийся из зоны. Чуть в стороне от костровой поляны на берегу небольшой речки он сидел на возвышении берега, как на троне и разводил народ по понятиям. Обиженные пожаловались на меня, и авторитет рассудил, что спор может решить только поединок.

Все расступились кружком, и против меня остался коренастый и довольно широкоплечий малый. Драка началась сумбурно. Я никогда не любил драться и, сначала, только защищался, пока во мне не проснулось какое-то бешенство. Нас разняли, когда я своего визави начал топить в ручье. Авторитетное жюри никак не могло определить, победил я своего противника или, все-таки ничья. Я думал, что разборка закончена и собирался уходить, но мне назначили еще одного…

Вот тут произошло, первый раз на моей памяти, необъяснимое событие. Я понял, что может быть выставлен и третий и, что меня рано или поздно добьют, я уже после первого дышал с трудом, а тут подходят свеженькие… мне казалось, что он идет ко мне слишком медленно и вальяжно, он был уже в плечах, чем предыдущий, но на голову выше меня. Удивительно, но всяческий страх пропал, и когда противник достаточно приблизился, я, вроде бы легко махнул кулаком. Кулак соскользнул со скулы на шею, я помню, подумал, что слабовато получилось, но длинный упал на задницу, потом вскочил и убежал из круга. Этот вроде бы слабый удар произвел на зрителей ошеломляющее впечатление. Никого, желающих со мной драться, больше не нашлось.

В ту ночь я второй раз ощутил на себе эффект резинового времени. Позже я расскажу об этом подробнее, как уже обещал, когда описывал свой героический прыжок с трамвая.

Оставшиеся несколько дней все, кроме друзей из палаты, заискивающе здоровались и старались обходить меня стороной. Аркадия я взял под свою защиту и он опять стал Аркадием, правда высказал на прощанье, что Аркадий и Абрам – это одно и то же.

Летом 68-го года я прожил не меньше недели в Киеве. Отец был там в командировке – организовывал СКДА (спартакиаду дружественных армий, Варшавского блока). Он тогда уже был главным инспектором по спорту в Сухопутных войсках. Мы жили с ним в лучшей гостинице Города, на площади Жовтнэвой рэволюции (ныне почему-то Майдан Нэзалежности). За всё время я провел вместе с отцом только полдня. Он тогда свозил меня на стрельбище в Кончу Заспу, пострелять из калаша очередями по падающей мишени. А так, он уезжал утром, пока я спал, а приходил уже поздно вечером.

Днем я болтался по Городу в своё удовольствие.

В гостинице жили солидные люди, иностранцы важно разгуливали по холлу, дымя настоящими гаванами, которые тогда они могли купить только в Союзе из-за американской блокады Кубы, или из-под полы по бешенным ценам (а у нас Корона стоила сорок копеек в любом киоске).

Я бродил по Крещатику в тени каштанов, на Бессарабке ел вареную кукурузу. Завтракал я возле ближайшего метро. Автомат за пятак наливал стакан молока, а соседний за ту же сумму выдавал булочку. На удивление, все продукты на Украине оказались дешевле, чем в России. За двадцать копеек еще в одном автомате (но уже ближе к вечеру) я выпивал стаканчик газированного вина. Настроение и без вина у меня было прекрасное, особенно веселили уличные надписи на украинском языке. Некоторые были понятны, например «идальня», понятно, хотя и слегка смешно, а вот сердитое слово «перукарня», тоже ассоциировалось с едой, что-то вроде пекарни (позднее оказалось парикмахерской). И уж совсем приятно было прочитать на вывеске: «Панчохи и шкарпэтки».

Сходил я в Лаврские «печеры». Не знаю как сейчас, но тогда пещеры, как пещеры, без какого-нибудь антуража плохо освещенные земляные ходы с маленькими нишами в стенах, в которых лежали тряпичные кульки. Я не сразу понял, что это мумии. Потом стал читать надписи в нишах: монах такой-то, летописец такой-то, какие-то чины церковной иерархии, в которых я никогда не разбирался и вдруг… Илья Муромец! Удивление, непонимание, даже растерянность. Сейчас уже, когда я на 99, 9% уверен, что, например, великий святой православной церкви Александр Невский вовсе не был христианином, мне понятно, что очень лестно хозяевам Лавры и всей РПЦ сделать в доску своим еще и былинного героя Илью Муромца, повесив этикетку на кого попало, но тогда это ввело меня в полную растерянность – маленькая мумия, в районе полутора метров ростом… и это былинный богатырь? Говорят, что мумии усыхают за многие века, но почему не усыхают кости динозавров за миллионы лет?

Но это всё мелочи. Киев, как город в смысле неодушевленно-материальном и в чисто человеческом мне очень понравился, и та поездка остается одним из лучших воспоминаний в моей жизни.

Осенью ездили с родителями в белее менее дальние поездки: в Суздаль, Константиново, на дачи к знакомым. Особое осеннее удовольствие – Октябрьская демонстрация. Сколько бы сейчас не говорили о душной атмосфере тоталитаризма, тогда было весело и на демонстрации люди ходили с удовольствием. С нашей стороны Москвы собирались возле стадиона Динамо. Оттуда колоннами шли на Красную площадь и дальше, через мост, до Новокузнецкой, где можно было спуститься в метро. На бульварчиках Ленинградского проспекта стояли временные фанерные туалеты, но на Белорусском была ловушка – мы с ребятами пили там подогретый легкоалкогольный вишневый напиток из квасной бочки, а дальше, на тогдашней улице Горького никаких туалетов уже не стояло.

Почему то мне не очень хочется рассказывать о сексуальных опытах. Дело даже не в том, что я испытываю какое-либо стеснение или стыдливость. Может быть в юности испытывал, но в том возрасте, в котором я нахожусь сейчас, все половые отправления кажутся простым и естественным делом, как поесть, попить или сходить в туалет. Я совершенно спокойно отношусь ко всякого рода половым отклонениям и извращениям – каждый по своему с ума сходит, личное дело каждого, но мне почему-то претит выпячивание некоторыми людьми своих сексуальных пристрастий. Ну, пидор ты (прошу прощения – гей) или там садомазохист или лесбиян, твоё дело, но зачем выставлять это напоказ? Зачем ходить в спецодежде и устраивать гейпарады? Это дело интимное и даже простые гетеросексуальные отношения не любят света.

Конечно, без этой составляющей описание жизни будет неполным и, хочу я или не хочу, а буду касаться этого вопроса, но, простите меня, физиологизмов я постараюсь избежать. Согласитесь, даже подсматривая сквозь замочную скважину, всех подробностей рассмотреть невозможно.

Россия – страна крайностей. У нас: то царь батюшка и крестимся все на каждую колокольню, то вдруг не верим ни во что и дружно плюем на иконы; то коммунизм и все запрещено, а то капитализм в самой дикой форме и воруйте ребята сколько хотите. В области народного образования, когда-то существовало мнение, что мальчиков нужно обучать отдельно от девочек, потом решили, что только вместе. Мое школьное учение проходило в крайней фазе этой совместности. Каждая парта должна была быть гетеросексуальной – только мальчик с девочкой.

Как раз в период полового созревания мне попалась соседка по парте. Назову её, к примеру, Марина. Странная была девочка. Прямо во время урока я мог запустить руку ей под юбку и даже дальше, она не давала какого-либо отпора, но и поощрений я не чувствовал, в ответ на мои действия она только странно улыбалась. Её пассивность только и удерживала меня от эскалации отношений.

Летом, несколько повысив свою сексуальную образованность, я решил, что всё теперь будет по-взрослому. Например, дежуря по классу после уроков, вставил в дверную ручку швабру и делай что хочешь! Да мало ли укромных уголков в школе? Однако первого сентября меня ждал облом – Марина переехала в другой район и в нашу школу, естественно, ходить перестала. Зато меня ждало другое, истинно любовное переживание… но обо всем по порядку.

Прямо перед школой в то лето закончилось строительство жилого дома. Благодаря этому наш класс пополнился на пять человек. Пришел странный пай-мальчик Мак, когда он раздевался перед физкультурой, выяснилось, что на нем чулки с лифчиком. Меня таким образом одевали в детский сад, а он так проходил до десятого класса (не в состоянии был противиться бабушкиному вкусу). Пришли Гомочка и Сучок, с последним мы серьёзно подружились, правда, после восьмилетки он ушел в техникум. И пришли две Галины, которые потом так и ходили парочкой. Одна из них зыркнула один раз в мою сторону и я пропал.

Я не знал, что любовь зараза,

Я не знал, что любовь чума.

Подошла и прищуренным глазом

Хулигана свела с ума.

Дальше я не буду называть её по имени. Называть я её буду – Скво.

С этих пор я стал немного чумовым, как будто на бычка надели седло. Я никогда, даже в разгар тинеджерства не был односторонне грубым. Я мог иметь в карманах кастет и финку и при этом общаться с людьми вполне вежливо и вполне искренно получать от этого общения удовольствие. Я мог в понедельник вечер провести в хулиганской компании, выпить портвейну и подраться, а на следующий день, во вторник, после школы в одиночку пешком дойти до Красной площади и бродить до закрытия по залам Исторического музея. Или по Третьяковке, по Пушкинскому музею.

Каким-то таинственным образом влюбленность связана с музыкой. Я уговорил родителей купить гитару и стал добросовестно учиться играть. Первым моим учителем был отец. Он научил меня играть несколько довоенных песен цыганским перебором. Гитары тогда продавались только семиструнные. Звучание было посредственным, но от неё так изумительно пахло клеем и лаком. Семиструнная гитара, особенно на цыганском строе звучит много приятнее стандартной шестиструнки, но когда я появился в обществе, со своим репертуаром, то оказался неактуален. Пришлось убирать седьмую струну и учиться играть по-новомодному: блям, блям, блям.

Параллельно музицирование тесно связывалось с магнитофоном. У нас дома был тогда магнитофон Яуза-5, двухскоростной, вполне современный. Родители записывали песни с новогодних и прочих «голубых огоньков», репризы Райкина, песни Робертино Лоренти.

Однажды я принес домой две пленки. Мне их дали переписать на один вечер. На одной кассете были записи с концертов Высоцкого, на другой – Битлз.

Высоцкий стал очень популярен после фильма Вертикаль. До этого просачивались отдельные песенки, но мы их слушали и даже пели, например, про «Опального стрелка», не зная автора, не выделяя из общего самиздата Галича, Клячкина и проч. Но после фильма пошел ажиотаж – из многих окон раздавался простуженный хрип, слов было не разобрать, но все слушали и балдели. Достать полную катушку с довольно качественной записью Владимира Семеновича было большой удачей.

Что касается Битлов, то они тоже были тогда в моде. На всех танцах народ остервенело трясся под «Кент бай ми лав». Мне лично эта бешенная песенка никогда не нравилась, хотя некоторые другие волновали, к примеру, «Ран фо ю лайф», «Хелп» или неспешные такие как «Гёл» или «Мишель». Все равно это было совсем не то, что Высоцкий, с которым я впервые узнал, что от слушания песни могут бежать мурашки по спине.

Одним словом нужно было срочно переписать две пленки, но для этого одного магнитофона мало! Пошел к соседу Саше, другу с младенчества. У них, при всем их богатстве, оказался единственный магнитофон, верней магнитола – здоровенный ящик в котором магнитофон прилагался к ламповому радиоприемнику. Самое плохое в этом электронном мастодонте оказалось то, что он имел единственную скорость – 19 м/мин. Запись на принесенных пленках была в два раза медленней. Можно было, конечно, воспроизвести на моем магнитофоне, а записать на большую скорость, но тогда понадобилось бы в два раза больше пленки, а где ж её было взять? Нашли соломоново решение: включили и то и другое на большой скорости и в течение примерно двух часов терпели полную какофонию типа «три бли-бли, бум-бум». Зато в результате получилась вполне приемлемая запись. Тем не менее, скорости, видимо совпали не совсем, и через год, другой я очень был удивлен, узнав, что Высоцкий и Битлз поют несколько медленнее и ниже по тону.

Что еще бывает постоянным сопровождением влюбленности? Ах, да – танцы.

С танцами у меня всю жизнь незадача. Тогда еще не было дурацкого слова «дискотека», сборища молодежи с законным правом полапаться под музыку назывались просто танцами, но красивые танцы уже уверенно уходили в прошлое. Буги-вуги, твисты и чарльстоны начала шестидесятых годов, которые еще отдаленно напоминали танец стали вытесняться совсем уж разнузданными африканскими ритмами. Как это ни прискорбно, но талантливейшая, замечательная группа Битлз революционизировала это безобразие и окончательно вытеснила русскую культуру танца и пения, по крайней мере, из молодежной среды.

Вакханалия африканской тряски во время мероприятия периодически сменялась медленным танцем (так называемый «медляк»), когда партнеры висли друг на дружке и бессистемно перемещались по залу, качаясь влево-вправо. Девушки одевались на танцы по-разному, а молодые люди имели дресскод. Обязательными были брюки-клеш / Широкий клеш болтался по земле и, чтобы материал не протирался, снизу пришивалась металлическая молния. А особо одаренные пришивали понизу маленькие лампочки, имея в кармане батарейку с кнопкой. В темном зале эффект был умопомрачительный. /, цветастая рубаха с длинным воротником и длинные волосы сзади. Пиджака могло не быть вообще. Никого уже не называли стилягами – этот дресскод в отличие от предыдущих коротеньких брюк-дудочек органично сочетался со стилем пролетарского андеграунда.

Кстати о стилягах, сейчас их пытаются романтизировать, изобразить эдакими святыми мучениками за веру. В то время их действительно ругали официальные источники, рисовались на них карикатуры и т. п. но это всё был зря потраченный порох – их и так не любили в народе. Били их вовсе не в милиции, а ребята на танцах или где-нибудь еще. Прежде всего, кто они были на самом деле? Мальчики-мажорчики с большими родительскими деньгами и некоторые дурачки победнее, пытавшиеся как-то соответствовать, но эти уж смотрелись совсем смешно. А главное: образ стиляги совершенно не соответствовал образу настоящего мужчины (девочек стиляг не существовало в природе). На танцы гораздо приличнее было появиться в телогрейке и кирзовых сапогах, чем в брюках дудочках.

Брюки-клеш у меня конечно были. Чтобы построить себе такие штаны, нужно было купить в магазине соответствующий материал и отнести его в ателье в доме напротив. Всё вместе обходилось в 25 рублей. Длинные волосы мне никогда не шли, но я пытался их отращивать. Приходя на танцы выпивал с ребятами положенное количество портвейна и болтался в толпе у сцены, но всё это мне не нравилось, и, несмотря на легкое опьянение, было перманентно стыдно.

Да, любовь, любовь…

А что вообще такое любовь? Из-за чего мы так мучаемся, особенно в юности?

Именно любви посвящены почти все стихи и романы. Тосты за любовь пьются стоя и до дна. Я уже говорил, что последнее время перестал уважать науку, но нельзя её не упомянуть, потому что тысячи и тысячи научных томов посвящены этому вопросу и все «за». Особенно доктор Фрейд. Философы, начиная с Платона, посвятили этому массу своего драгоценного времени. Христианство вообще проповедует любовь, как высшее благо, говорит, что сам Христос это любовь. Поэтому я прекрасно понимаю, что мне придется писать против ветра, но смолчать не могу.

Кто спорит – любовь действительно дарит нам, может быть, счастливейшие моменты в жизни, но ведь и самые горькие испытания тоже. Самые безумные поступки вплоть до гнусных убийств и самоубийств совершаются под воздействием именно этого яда. Там где любовь, обязательно рядом с ней ревность, страх потери, корысть и многое другое.

Главный недостаток всех исследований и разговоров о любви состоит в том, что никто обычно даже не пытается дать этой самой любви определения, дескать, все и так знают. Всем возрастам это знакомо и что в этом лишний раз колупаться, определяться в предмете. А здесь, как раз, собака-то и зарыта. Давайте попробуем определиться.

Во-первых: все называют любовь чувством, а это не совсем точно. Чувство голода, холода, чувство опасности, чувство сытости, наконец, эти все явления быстро проходящи. Согрелся – появилось чувство тепла, поел – чувство голода сменилось чувством сытости. Даже чувство глубокого удовлетворения, как выяснилось, не продолжительно. А любовь, однажды появившись, просто так не проходит. Она, безусловно, не вечна, но и избавиться от неё по собственному желанию невозможно. Её невозможно удовлетворить.

Предвижу в этом месте скабрезную усмешку некоторых, но, на мой взгляд, люди, которые считают, что любовь и оргазм одно и то же, достойны всяческого сожаления. Исходя из вышесказанного, любовь нельзя назвать чувством, я бы назвал её более общим словом – состояние. Состояние, понятие более продолжительное по времени, хотя и такое же неопределенное как по объему, так и по срокам. Пробуя приблизиться к определению любви, можем сказать, что это состояние приязни к некоему другому лицу. Правильно? Я не говорю, мужчины к женщине и наоборот, потому что любовь еще бывает гомосексуальная, материнская и наоборот сыновняя, братская, религиозная, да и мало ли еще разновидностей.

Во-вторых: есть ли какая-нибудь видимая причина возникновения любви? Я игнорирую причины физиологические, потому что не считаю любовь явлением физиологическим, тут нужно брать выше. Например, вы кого-то очень любите, боготворите просто и что? ваш предмет любви – это действительно самый лучший человек в мире? Нет же, это сама любовь делает его самым лучшим, гипертрофируя его достоинства и скрывая недостатки.

Хорошо еще если предмет любви действительно красив, добр, умен… э сеттера. Но бывает совсем не так, ой как бывает! И при этом, все окружающие с недоумением смотрят на то, как некто носится со своим предметом любви, как курица с яйцом, а предмет-то… «обыкновеннейший крокодил». Я думаю, никто не будет возражать, если я скажу, что причины возникновения любви или нет совсем, или она настолько завуалирована, что найти её совершенно не представляется возможным и нам следует считать любовь беспричинной.

В-третьих: одновременно с любовью всегда возникает нечто, чего никак нельзя считать её противоположностью – это ревность.

Противоположность любви – ненависть, она возникает, когда любовь заканчивается, как прозрение, вернее как месть за прозрение. А ревность живет вместе с любовью, как продолжение и дополнение её и не может быть не включена в определение самой любви.

Итак, попробуем сформулировать:

Данный текст является ознакомительным фрагментом.