3. Киевское СВУ

Я уже немного знал Киев, и бульвар Леси Украинки нашел без посторонней помощи. СВУ располагалось в здании бывшего кадетского корпуса, в красивом желто-белом здании, постройки 19-го века. Я предъявил направление, доложился, как положено, по стойке смирно и получил себе койко-место в казарме. В ранние годы всё кажется большим, но в данном случае, даже без учета юношеского расширения глаз, казарменный зал выглядел слишком большим для спального помещения. Однако абитуриентов набралось столь много, что, в конце концов, стало тесно, особенно ночью, от звуков и запахов.

Довольно быстро организовалась своя компания. Четвертый интернационал: киевский еврей, хохол из Сумской деревни, молдаванин и трое русских, включая меня. Все были очень колоритными личностями. Хохол худой с большими, грустными карими глазами, с аромантейшим украинским выговором (собственно, говорил он по-украински, но вполне понятно для нас), с только еще пробивающимися, но уже висящими вниз усиками, он выглядел живым Хомой Брутом из гоголевского Вия.

Молдаванин был суровым, но добрым парнем, в свои четырнадцать лет настолько зарастал черным волосом, что бриться ему было желательно по два раза на день. Из русских один был культуристом, он иногда задирал рубашку и показывал пляски живота. Он посмеивался над своими умственными способностями, считая, что для армии его мозгов вполне достаточно. Второй – Леша, мягкий, добрый, очень надежный товарищ, всегда готовый помочь чем угодно, но перспектив у него в армии не было никаких. Его тайну знал только я. Медкомиссия пропустила его в училище случайно. На самом деле он был гермафродит.

Кроме основной, абитуриентской компании была еще одна, в которую нас втащил Игорь, киевский еврейчик, не сказать, чтобы толстый, но совсем не отличавшийся сухостью, интеллигентно шпанистый, он всё время хотел казаться старше и опытней, чем был на самом деле. Я с ним излазил половину Киева и он познакомил нас с ребятами из духового оркестра, у которых мы потом часто пропадали в свободное время. Это был обычный военный духовой оркестр с худыми трубачами и толстыми барабанщиками. Чем оркестр был связан с училищем? не знаю. Большинство музыкантов были сверхсрочниками лет тридцати-сорока, но были и солдаты срочной службы и даже воспитанники (что-то типа сынов полка), с одним из которых Игорь водил дружбу.

Что касается меня самого, то я был москвичом, что уже само по себе привлекает многих. Хотя чаще это приносит неприятности, особенно в армии. Я в этом убедился на первом же построении.

Толстый розовощекий подполковник, делавший перекличку, дошел до моей фамилии и ажно изменился в лице.

– … москвич???Три шага из строя, шагом марш!

Я вышел, как положено, строевым шагом и повернулся лицом к товарищам. Прежде чем вернуться на свое место, я выслушал целую лекцию о вреде москвичей делу воспитания достойной смены офицерского состава вооруженных сил. Он бы назвал меня и всех, кого он подразумевал в одной компании со мной не москвичами, а москалями, но перед строем не решился. Я узнал о том, что один единственный москвич, затесавшийся в прежние годы в училище, обучил всех курсантов выпивать, курить и играть в преферанс. Подполковник поклялся перед строем, что не допустит моего поступления в училище, и предложил сразу ехать домой, однако, милостиво разрешил вернуться в строй, где Игорь мне тут же занудил в ухо про дискриминацию интеллигенции, особенно по пятой графе.

Я не боялся подполковника, но на первом же экзамене убедился в его серьезных намерениях. Экзамен был по математике. В качестве преамбулы преподаватель сначала по-русски, потом по-украински (путая слова) объявил, что мы имеем право писать на любом языке, а именно на украинском, русском или французском (это была шутка такая, потому что цифры всё равно арабские), выдал листочки с печатями и пожелал удачи. Математика никогда не была моим коньком, но примеры были легкие, и я был уверен, что будет четверка, ну уж трояк – это самое малое.

На следующий день обнаруживаю в списке против своей фамилии – «2». Иными словами, можно собирать вещи. Но не зря Александр Иванович, директор нашей школы, был уверен в том, что я останусь в Киеве. У меня был туз в рукаве.

Я позвонил в Москву, отцу. Я имел право одного звонка, как сейчас говорят в телепередачах. Но звонил-то я в Главное политуправление сухопутных войск! Воспользовался бы я этим правом, если бы не было по отношению ко мне откровенного хамства? не знаю. Я честно рассказал отцу про ситуацию и про подполковника с его москвофобией. Отец велел мне возвращаться в училище и продолжать сдавать экзамены. Выйдя с переговорного пункта, я еще погулял по городу и только к вечеру вернулся в училище. В экзаменационных списках против моей фамилии уже стояла пятерка. Попавшийся мне навстречу подполковник, увидев меня, стал не розовощеким, а откровенно красномордым. Он прошипел что-то мне на ухо, но открытых придирок с его стороны я больше не имел.

После очередного экзамена мы с Игорем пошли гулять по городу, с расчетом зацепить девчонок. По пути к нам привязался пьяненький мужичок. Я больше молчал – интересно было послушать двух хвастливых петухов: у одного по пьянке язык развязался не в ту сторону, а второй от природы без этого не может.

Концовка этой встречи осталась для меня знаковой на всю оставшуюся жизнь. Однако, по порядку. Сначала они спорили о том, кто лучше знает Киев, потом о чем-то еще. Когда добрались до женского вопроса, мой приятель заявил, что мы сейчас как раз идем к шикарным девочкам, и единственное, чего нам не хватает это десятка презервативов, никак не меньше. Его пьяненький оппонент заявил, что у него этого добра хоть отбавляй, пошли за мной, дескать, сейчас отсыплю.

Мы пришли в один из переулков возле Крещатика. Наш благодетель скрылся в дверях коммуналки, заверив, что через минуту вынесет нам то, что нужно. И пропал. Мы понимали глупость ситуации, но просто взять и уйти было, вроде как, неудобно. В конце концов, мы позвонили в квартиру. Еще через какое-то время смущенная женщина в халате и фартуке вынесла нам что-то завернутое в газету, извинилась и сказала, что её муж лег спать и велел нам передать «вот это». Смущенные не меньше неё, мы быстро ретировались, и только уже на Крещатике, сев на скамеечку, развернули переданный нам сверток.

Там ничего не было – это была свернутая многократно газета «Вечерний Киев». Мы долго смеялись. С тех пор я иногда, попадая в подобные ситуации, а они случаются со всеми: многие люди обещают золотые горы, а выполнить не в состояние даже… в таких случаях я просто говорю: «Вечерний Киев». Люди не понимают, но это ничего, главное я понимаю.

Из нашей компании в училище не поступил никто, кроме меня. После окончания вступительных экзаменов, абитуриенты разъехались, в казармах стало тихо. Остались тихие, скромные мальчики в черной форме с красными лампасами, всё время сидевшие, уткнувшись в книжки. Радости от поступления у меня не было совсем. Черное с красным в цветах кадетской формы навевало какие-то похоронные ассоциации. На улице всё время шел дождь. Музыкантский взвод дул в свои трубы, но это уже не радовало.

Человек строит планы на жизнь, чего-то хочет, чего-то нет, к чему-то стремиться всем сердцем, всем своим существом, но судьба все равно поступает по-своему. Я, например, с удовольствием служил бы в армии, всю жизнь. Я несколько раз в дальнейшем делал попытки остаться в кадрах МО, но, видно, не судьба. Хотя из суворовского училища, надо быть честным, я ушел с удовольствием. Это произошло неожиданно. Я сидел в аудитории с развернутой книжкой, как и все, и делал вид, что читаю. Вошел капитан Туманов и пригласил меня с собой. Мы с ним были одни в офицерской комнате, он долго говорил, при этом пряча глаза. Я сразу понял, в чем дело и откуда ноги растут. Суть дела была в том, что мне назначили дополнительную медкомиссию. Капитан Туманов был очень хорошим человеком, и мне в этот момент было его жалко. Он очень корректно, почти незаметно, но все же оправдывался передо мной, курсантом.

Дальше все произошло быстро. Пожилой хирург быстро разглядел у меня сколиоз какой-то степени и признал негодным к строевой службе. Диагноз в дальнейшем ни разу не подтвердился, тем более на военно-медицинских комиссиях, но тогда я ни с кем не спорил и ни на кого не обижался – мне хотелось домой. Не помню, почему я еще несколько дней проторчал в Киеве. Меня уже сняли с довольствия, и мне все время хотелось есть. Но то, что я помню об этих днях, подтверждает известное мнение о божественном промысле, в частности о манне небесной. Бог не дает человеку остаться без самого необходимого.

В один из этих дней я сидел на скамеечке под каштанами Крещатика, когда вдруг на бульваре появились цыганки. Публику вокруг как ветром сдуло. Остались только я и маленький, нервный мужчина лет 35—40. Я демонстративно вывернул карманы, и ко мне тут же потеряли всякий интерес, а вот его третировали долго, но он им так ничего и не дал. Уже уходя, цыганки громко бранили мужчину за жадность и обещали ему всего самого наихудшего. Отделавшись от цыганок, мужчина пересел ко мне поближе и начал оправдываться. Он очень хотел показать мне, что он никакой не жмот, а все это дело принципа. В доказательство он покормил меня вкусным обедом и даже дал с собой немного денег.

Правда, это был мой последний обед в Киеве, еще пару дней я перебивался с хлеба на квас. Когда я, в конце концов, добрался до вокзала, в кармане у меня было двадцать копеек одной монетой. Вокзал был частично закрыт в связи с эпидемией холеры, и к кассе можно было подойти совершенно свободно, без всякой очереди. Я выложил в окошко свое воинское требование, по нему мне был положен билет, не смотря ни на какую холеру.

Поезда шли полупустыми, мест было сколько угодно, и кассирша предложила мне доплатить три рубля и ехать в купе. Я гордо отказался. Тогда мне было предложено за полтора рубля получить плацкарту. Даже если бы я имел эти деньги, какой толк мне был в плацкарте, нужен был бы еще рубль за белье в вагоне. Получив, наконец, маленькую картоночку с дыркой (билет в общий вагон), и узнав, что до поезда еще более трех часов, я пошел тратить деньги.

Трезвый расчет подсказывал, что нужно оставить пять копеек на метро, но я не послушался голоса разума и истратил все деньги сразу. Купил за пять копеек пирожок, на 14 коп. пачку папирос «Север», называемых в простоте гвоздиками, чтобы заглушить приступ голода, который неизбежно возникнет после съедания одинокого маленького пирожка, а на последнюю копейку гульнул стаканом газировки. Время до поезда прошло быстро – в курилке собрался кружок анекдотчиков. Сначала, правда, нас было двое, потом потихоньку дошло человек до двадцати. Даже милиция подходила, привлеченная громким хохотом.

Анекдоты раньше были веселые, не то что ныне. В наше время меня больше всего тревожит отсутствие хороших анекдотов – не к добру это.

Анекдоты в кампании начинались с какой-нибудь ерунды. Кто-то, например, говорит:

– Ну, что ты всё споришь? Слышал про спорщиков? Один другому говорит: «Спорим, я себя за глаз укушу? десять рублей ставлю». Согласились. Он стеклянный глаз достал и укусил – выиграл и тут же предлагает опять уже на сто рублей, что второй глаз укусит. Опять согласились. Он достал изо рта вставную челюсть и за другой глаз укусил.

Все смеются, а кто-то еще говорит:

– Про спорщиков лучше есть. Прокурор вызвал одного к себе и говорит, что посадит его за нетрудовые доходы. С чего, дескать, живете? А гражданин отвечает, спорю, мол, пари заключаю. Ну-ка, говорит прокурор, заключи со мной пари! Пожалуйста, отвечает, поспорим, к примеру, что у вас завтра на заднице прыщ вскочит. Замазали. Приходит гражданин на следующий день, а прокурор уже руки потирает, проспорил говорит, нету прыща! А покажите, говорит гражданин. Прокурор снял штаны – показывает. Что-то темно у вас, пойдемте к окну. Пойдем. Действительно нету. Получите говорит, товарищ прокурор, ваш выигрыш. Вот и врете гражданин, что живете на деньги от споров, вы же проигрываете. Почему? Видите вон толпа под окном. Я с ними с каждым поспорил, что прокурор голую жопу в окно покажет.

Хохот уже пуще. Кто-то по ассоциации вспоминает:

– А про Васю Клячкина слышали? Вызывает Брежнев к себе чекистов и говорит, завелся якобы, какой-то Вася Клячкин, которого все знают и любят, говорят, больше меня уже известен. Те соглашаются, да, мол, известная личность. Пригласили самого, спрашивают, в чем секрет. Да просто, говорит, всех знаю, со всеми в хороших отношениях. Может, ты и папу Римского знаешь? спрашивают. Знаю, отвечает. Повезли его в Рим для проверки, дали в сопровождение агента. Выходит папа на балкон, Вася ему навстречу. Целуются, радуются встрече. Внизу толпа тоже радуется. Вдруг Вася видит – агент в обморок упал. Бежит вниз, что такое случилось? А агент ему: да вот, говорит, итальянец у меня спросил, а с кем это там Вася Клячкин целуется?

Опять хохот. Да нет, говорит еще один, это же про Васильиваныча. И пошла серия про Чапаева.

– Приходит Фурманов к Петьке. Отгадай говорит загадку: что такое без окон, без дверей, полна горница людей? Жопа, отвечает. Да нет же, Петька, это огурец. А что такое: Два конца, два кольца, посередине гвоздик? Жопа, говорит Петька. Дурак ты, Петька, ножницы это, и ушел. Идет Петька к Василь Иванычу. Василь Иваныч, говорит, отгадай загадку: Без окон, без дверей – полна жопа огурцов, что такое? «Фигня какая-то, Петька». Вот и я думаю – фигня, а Фурманов говорит – ножницы.

Потом про чукчей, а еще потом десяток еврейских анекдотов пока кто-то не скажет, что вы всё про евреев, да про евреев, что других что ли нет? Есть, говорят:

– Идут по степи два негра – Абрам и Сара.

Ха. Ха. Ха.

В вагоне я забрался на третью полку, грузовую, положил себе под голову рюкзак и быстро заснул. Мне снилось что-то про еду, утром в полусне я слышал голос:

– Ну, съешь!. съешь хоть кусочек!

Окончательно проснувшись, я глянул вниз. Там необъятных размеров женщина пыталась кормить ребенка лет пяти.

– Ну, не хочешь курочку, съешь хоть помидорчика… смотри який гарный!

В этот момент я с ужасом увидел, что слюна моя свесилась вниз. Еще бы сантиметр и женщине попало бы за шиворот, но, слава богу, пронесло, спас воротник халата. Я скрылся на своей полке и попытался опять заснуть. Но какой тут сон? К тому же в полупустом рюкзаке мне что-то очень мешало. Решив избавиться от досадной помехи, я открыл рюкзак и… о, чудо! То, что мне так мешало, оказалось банкой сгущенки! Откуда она там могла взяться? до сих пор не понимаю. Я быстро проделал ножом две дырки и припал к питательному источнику. И что удивительно? Я смог высосать не больше половины банки. Наелся!

Мы уже подъезжали к Москве. Я спустился вниз. Курочка была предложена и мне (не пропадать же добру). Я отказался, но милостиво принял пятак на метро. И что? Есть бог?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.