Глава 10 ШКОЛА ЖИЗНИ

Глава 10

ШКОЛА ЖИЗНИ

Учитель был в плохом настроении; возможно, его чай оказался слишком холодным, или тсампа не была поджарена, или они были смешаны не по его вкусу. Учитель был в плохом настроении; мы сидели в классе, дрожа от страха. Он уже успел неожиданно наброситься на учеников, сидевших справа и слева от меня. У меня была хорошая память, я знал урок в совершенстве и мог повторить наизусть главу и стих любого раздела каждого из ста восьми томов Кангьяра.

«Шмяк! Шмяк!» Я и еще несколько мальчиков слева и справа от меня от неожиданности подпрыгнули на фут от пола. Некоторое время мы не могли понять, кому из нас достаются побои, затем, когда учитель приложился покрепче, мне стало ясно, что этим несчастным был я. Он продолжал избиение, бормоча все время:

— Любимец лам! Избалованный идиот! Я научу тебя усваивать хоть что-нибудь!

Пыль из моей мантии поднялась удушливым облаком и заставила меня чихать. По непонятной причине это еще сильнее взбесило учителя, и он заработал по-настоящему, выколачивая из меня еще больше пыли. К счастью, он не знал, что я предвидел его плохое настроение и постарался надеть на себя больше одежды, чем обычно, так что — он стал бы еще злее, узнав об этом, — удары не очень сильно беспокоили меня.

Этот учитель был тираном. Он добивался во всем совершенства, сам не будучи совершенным. Мы не только должны были безупречно знать слова нашей классной работы, но если произношение или спряжение точно не соответствовало его желанию, он извлекал палку, быстро заносил ее назад для размаха и затем обрушивал на наши спины. Сейчас он как будто выполнял физическое упражнение, и я почти задыхался от пыли. Маленькие мальчики в Тибете, как и маленькие мальчики в любом другом месте, катаются в пыли, когда дерутся или играют, и если они полностью изолированы от любого женского внимания — нет гарантии, что пыли не будет в их одежде; моя одежда была полна пыли, и ситуация очень напоминала весеннюю уборку. Учитель продолжал наносить сильные удары:

— Я покажу тебе, как неправильно произносить слово! Выказывать неуважение к священному знанию! Избалованный идиот, всегда пропускающий занятия и после возвращения знающий больше, чем те, кого учу я. Никуда не годный мальчишка, я проучу тебя, ты научишься у меня кое-чему так или иначе!

В тибетской школе ученики сидят скрестив ноги на полу или чаще на подушках высотой около десяти сантиметров. Перед ними находятся столы высотой примерно от тридцати до сорока пяти сантиметров в зависимости от роста ученика. Учитель внезапно с силой надавил рукой на мой затылок и прижал мою голову к столу, на котором лежала грифельная доска и несколько книг. Придав мне подходящее положение, он занялся мной всерьез. Я извивался просто по привычке, не из-за боли, потому что вопреки самым серьезным стараниям, он не достигал цели. Мы были закаленными школьниками, почти буквально «выдубленными, как кожа», а подобные ситуации были для нас обычным явлением. Кто-то из шести или семи мальчиков справа от меня потихоньку захихикал, учитель отбросил меня, как будто я вдруг раскалился докрасна, и как тигр набросился на другого мальчика. Я был достаточно осторожен, чтобы не подавать никаких признаков радости, когда увидел облако пыли, поднимающееся над несколькими мальчиками в ряду! Справа раздавались разнообразные возгласы, выражавшие боль, страх и ужас, поскольку учитель начал наносить удары без разбора, не пытаясь найти виновного. Наконец, задыхаясь и, несомненно, почувствовав себя немного лучше, он прекратил экзекуцию.

— Ха! — он дышал с трудом. — Это научит вас, маленькие бестии, обращать внимание на мои слова. Теперь, Лобсанг Рампа, встань снова и убедись, что твое произношение стало безупречным.

Я опять начал все сначала, а когда я думал о деле, я действительно мог делать его достаточно хорошо. На этот раз я думал, все время думал, так что больше не было нежелательных эмоций и безжалостных ударов учителя.

В течение всего занятия, длившегося пять часов, учитель гордо расхаживал по классу и очень внимательно следил за нами. Без особого повода он мог схватить и отхлестать какого-нибудь неудачника, решившего, что за ним не наблюдают. В Тибете наш день начинается в полночь, с начала Службы. Службы повторяются, конечно, через регулярные интервалы времени. Затем мы выполняем подсобную работу, чтобы сохранить смиренность, чтобы не смотреть «сверху вниз» на обслуживающий персонал. Затем наступает период отдыха, после которого мы направляемся в классы. Конечно, мы занимаемся больше пяти часов, но именно это послеобеденное занятие длится пять часов, и в течение всего этого времени учителя действительно заставляют нас старательно учиться.

Время тянулось медленно; казалось, что мы находимся в классе уже несколько дней, что тени предметов еле двигаются и солнце над головой пригвождено к одной точке. Мы вздыхали от раздражения и скуки, мы желали, чтобы явился один из Богов и убрал этого придирчивого учителя из нашей среды, потому что он был хуже всех, забыв, по-видимому, что когда-то — о, как давно! — также был молод. Наконец зазвучали раковины, и высоко над нами, на крыше, раздался голос трубы, отражаясь отголосками от деревни и возвращаясь эхом от Поталы. Учитель сказал со вздохом:

— Ну, боюсь, что должен сейчас отпустить вас, мальчики, но поверьте мне, когда я увижу вас снова, то постараюсь убедиться, что вы чему-то научились.

Он сделал знак в сторону двери. Мальчики в ближайшем ряду вскочили и бросились к ней. Я тоже почти дошел до двери, когда он вернул меня.

— Ты, Тьюзди Лобсанг Рампа, — сказал он, — уходи к своему учителю и учись, но, если, вернувшись сюда, ты будешь рассказывать моим ученикам, что обучаешься гипнозу и другим методам, я посмотрю, не вышвырнуть ли тебя отсюда.

Он дал мне затрещину и продолжал:

— Сейчас убирайся с моих глаз, я терпеть не могу твоего присутствия здесь: кое-кто жалуется, что ты усваиваешь больше, чем мои ученики.

Как только он отпустил мой воротник, я помчался к двери и даже не потрудился закрыть ее за собой. Он громко заорал что-то, но я уже слишком разогнался, и мне было не до возвращения.

Снаружи, за пределами слышимости учителя, конечно, меня ожидали несколько мальчиков.

— Мы должны что-то сделать с ним, — сказал один из них.

— Да! — сказал другой, — кто-то действительно физически пострадает, если он будет так необуздан, как сегодня.

— Ты, Лобсанг, — сказал третий, — всегда хвастаешься своим Учителем и Наставником, почему бы тебе не рассказать ему, как с нами обращаются?

Я подумал, и идея показалась мне приемлемой. Конечно, мы должны учиться, но не было оправдания подобной жестокости нашего обучения. Чем больше я думал, тем лучше казалась эта идея; я пойду к моему Наставнику и расскажу ему, как с нами обращаются, и он явится и наложит заклятия на этого учителя, и превратит его в жабу или во что-нибудь подобное.

— Да! — воскликнул я. — Я пойду сейчас.

Сказав это, я убежал.

Я мчался по хорошо знакомым коридорам, поднимаясь все выше и выше, пока почти не достиг крыши. Наконец я повернул в коридор лам и обнаружил, что мой Наставник уже сидит в своей комнате с открытой дверью. Он предложил мне войти и сказал:

— В чем дело, Лобсанг? Ты возбужден. Тебя сделали Настоятелем или случилось что-то другое в этом роде?

Я довольно уныло посмотрел на него и сказал:

— Благородный Лама, почему с нами, учениками, так плохо обращаются в классе?

Наставник серьезно посмотрел на меня и сказал:

— Но в чем именно выражается плохое обращение с тобой? Сядь и расскажи мне, чем ты так сильно обеспокоен.

Я уселся и начал свое печальное повествование. Пока я говорил, Наставник не сделал ни одного замечания и ни разу не прервал меня. Он дал мне выговориться, и, на последнем дыхании, я завершил наконец свой скорбный рассказ.

— Лобсанг, — сказал мой Наставник, — не приходило ли тебе в голову, что сама жизнь является именно школой?

— Школой! — я смотрел на него, как будто он вдруг потерял сознание. Я бы меньше удивился, если бы он сказал мне, что солнце исчезло, и луна заняла его место!

— Достопочтенный Лама! — сказал я в изумлении. — Вы утверждаете, что жизнь является школой?

— Я утверждаю это самым серьезным образом, Лобсанг. Отдохни немного, давай мы выпьем чаю и затем поговорим.

Вызванный служитель скоро принес нам чай и вкусные вещи к чаю. Наставник ел очень умеренно. Как-то он сказал, что я ем за троих таких, как он! Но он сказал это с такой сияющей улыбкой, что я не испытал ни малейшей обиды. Он часто подшучивал надо мной, и я знал, что он никогда и ни при каких обстоятельствах не скажет ничего, что может повредить другому человеку. Я никогда не возражал против того, что он говорил мне, зная, как добры его намерения. Мы сидели и пили чай, а затем мой Наставник написал небольшую записку и вручил служителю с просьбой отнести ее другому ламе.

— Лобсанг, я сообщил, что мы с тобой не будем на службе в храме сегодня вечером, потому что должны многое обсудить, и хотя храмовые службы являются очень важным делом, тем не менее — в силу особых обстоятельств, — тебе необходимо дать больше знаний, чем обычно.

Он встал и направился к окну. Я также поспешил вскочить на ноги, чтобы присоединиться к нему, поскольку наблюдать за тем, что происходит вокруг, было одним из немногих моих удовольствий, а комната Наставника находилась выше почти всех других в Чакпори, и из нее можно было видеть широко и далеко. Кроме того, у него была одна из самых приятных вещей — телескоп. Я проводил с этим инструментом многие часы. Я подолгу рассматривал безлесую равнину Лхасы, наблюдал за торговцами в самом городе, смотрел на женщин Лхасы, идущих по своим делам, делающих покупки, заходящих в гости и просто (так я считал) попусту теряющих время. Мы постояли десять или пятнадцать минут, глядя в окно, затем мой Наставник сказал:

— Давай присядем снова, Лобсанг, и обсудим вопрос о школе, не возражаешь? Я хочу, чтобы ты внимательно слушал меня, потому что это вопрос, который должен быть ясен для тебя с самого начала. Если ты будешь не полностью понимать мои слова, останавливай меня немедленно, поскольку существенно, чтобы ты понимал все, слышишь?

Я кивнул и затем вежливо повторил:

— Да, Достопочтенный Лама, я буду слушать и стараться понять вас. Если мне что-то будет неясно, я скажу вам. Он кивнул и сказал:

— Жизнь подобна школе. Когда мы находимся за пределами этой жизни в астральном мире, то, прежде чем спуститься в лоно женского тела, мы обсуждаем с другими, чему мы собираемся научиться. Как-то раньше я рассказывал тебе историю о старом Сенге, китайце. Я говорил тебе, что мы обычно используем китайское имя, потому что ты, — будучи самим собой! — постараешься связать любое тибетское имя со своим знакомым тибетцем. Будем считать, что старый Сенг, который умер и увидел все свое прошлое, решил, что он должен получить определенные уроки. Далее, люди, помогающие ему, будут искать для него родителей или, точнее, будущих родителей, с учетом обстоятельств и условий, которые позволят духу, который раньше был старым Сенгом, получить требуемые уроки.

Мой Наставник посмотрел на меня и сказал:

— Это во многом похоже на то, что происходит с мальчиком, собирающимся стать монахом. Если он хочет стать монахом-врачом, он направляется в Чакпори. Если он хочет заниматься ручной работой, он, несомненно, может направиться в Поталу, поскольку там, кажется, всегда недостает монахов, выполняющих ручную работу! Мы выбираем школу в соответствии с тем, чему хотим научиться.

Я кивнул, потому что это было мне совершенно понятно. Мои собственные родители организовали мое устройство в Чакпори при условии, что у меня хватит терпения пройти первоначальную проверку на стойкость.

Мой Наставник, лама Мингьяр Дондуп, продолжал:

— У человека, который собирается родиться, все уже заранее организовано; этот человек собирается спуститься и родиться у определенной женщины, которая живет в определенном районе и замужем за мужчиной из определенного класса. Предполагается, что это даст новорожденному возможность приобретения опыта и знаний, запланированных ранее. В конце концов, когда пробьет час, этот ребенок рождается. Вначале ребенок должен научиться принимать пищу и управлять определенными частями своего физического тела, он должен научиться говорить и слушать. Вначале, как ты знаешь, ребенок не в состоянии сфокусировать глаза, он должен научиться видеть. Это происходит в школе.

Он взглянул на меня, и на его лице была улыбка, когда он сказал:

— Никто не любит школу, некоторые из нас вынуждены ходить в нее, другие — не должны. Мы планируем приход — не из-за кармы, а чтобы изучать полезные вещи. Ребенок подрастает и становится мальчиком, затем идет в класс, где с ним часто грубо обращается его учитель. Но в этом нет никакой несправедливости, Лобсанг. Дисциплина еще никому не принесла вреда. Дисциплина определяет различие между армией и стадом. Не может быть культурного человека без дисциплины. Сейчас ты будешь постоянно думать, что с тобой плохо обращаются, что учитель груб и жесток, но что бы ты ни думал сейчас об этом, ты сам организовал свой приход на эту землю в данных условиях.

— Хорошо, Достопочтенный Лама, — воскликнул я возбужденно, — если я организовал свой приход сюда, то почему не могу здесь исследовать свой мозг. И если я организовал приход сюда, почему я совершенно ничего не знаю об этом?

Мой Наставник посмотрел на меня и расхохотался — расхохотался совершенно откровенно.

— Я знаю только, как ты чувствуешь себя сегодня, Лобсанг, — ответил он, — но на самом деле нет причины для беспокойства. Ты пришел на эту землю прежде всего для того, чтобы научиться определенным вещам. Затем, научившись, ты идешь в великий мир за пределами нашего, чтобы научиться другим вещам. Этот Путь не будет легким, но ты достигнешь цели, и я не хочу, чтобы ты терял присутствие духа. Любой человек, независимо от его места в жизни, спускается на Землю с астральных планов для того, чтобы учиться и, обучаясь, прогрессировать в развитии. Ты согласишься со мной, Лобсанг, что если хочешь прогрессировать в ламаистском монастыре, ты должен учиться и сдавать экзамены. Ты бы не слишком хорошо подумал о мальчике, который бы вдруг занял твое место и с помощью только чьей-то благосклонности стал Ламой или Настоятелем. Пока существуют настоящие экзамены, ты знаешь, что тебя не обойдет кто-то из-за прихоти, фантазии или благосклонности высшего руководства.

Когда он все объяснил, я понял, что это был довольно простой вопрос.

— Мы приходим на Землю, чтобы учиться, и независимо от того, насколько трудны и горьки уроки, которые получаем на этой Земле, — это те уроки, которые мы хотели получить перед приходом сюда. Когда мы покидаем эту Землю, то некоторое время проводим в Другом Мире, а затем, если хотим прогрессировать, двигаемся дальше. Мы можем возвратиться на эту Землю в других условиях или двигаться к совершенно иной стадии существования. Учась в школе, мы часто думаем, что день никогда не закончится, что никогда не будет конца жестокости учителя. Аналогично протекает жизнь на Земле, но если у нас все идет гладко, если у нас есть все, чего мы желаем, мы не выучим урок, мы просто будем плыть по течению в потоке жизни. Это печальный факт, но мы учимся с помощью только боли и страдания.

— Но тогда, Достопочтенный Лама, — сказал я, — почему некоторые мальчики, да и некоторые ламы также, так праздно проводят время? Мне всегда кажется, что мне достаются лишения, плохие пророчества и удары раздражительного учителя, когда я на самом деле делаю все, что могу.

— Но, Лобсанг, несмотря на то, что некоторые из этих людей кажутся очень самодовольными, уверен ли ты, что они так самодовольны? Уверен ли ты, в конце концов, что для них так легки условия? Пока ты не знаешь, что они планировали делать до прихода на Землю, ты не можешь об этом судить. Каждый, приходящий в этот мир, появляется с подготовленным планом того, чему он хочет научиться, что предполагает сделать и кем стремится стать, когда покинет эту Землю после пребывания в ее школе. И ты говоришь, что перенес действительно тяжелые испытания сегодня в школе? Ты уверен? Не был ли ты скорее самодовольным, считая, что знаешь все, что нужно знать об уроке? Не ты ли своим высокомерным отношением заставил учителя почувствовать себя неважно?

Он смотрел на меня с некоторым упреком, и я почувствовал, как краснеют мои щеки. Да, он действительно знал кое-что! У моего Наставника был весьма неприятный дар касаться самого больного места. Да, я был самоуверен, я думал, что на этот раз учитель не сможет найти у меня ни малейшей погрешности. Мое собственное высокомерное отношение сыграло, конечно, немалую роль в ожесточении учителя. Я утвердительно кивнул:

— Да, Достопочтенный Лама, я заслуживаю большего упрека, чем кто-либо другой.

Наставник посмотрел на меня, улыбнулся и одобрительно кивнул.

— Позже, Лобсанг, ты поедешь в Шанхай, в Китай, как ты знаешь, — сказал лама Мингьяр Дондуп.

Я молча кивнул, не желая даже думать о том времени, когда должен буду уезжать. Он продолжал:

— Прежде чем ты покинешь Тибет, мы запросим в различных колледжах и университетах подробности об их программах и требованиях. Получив все эти подробности, мы решим, какой из колледжей или университетов предложит в точности тот тип обучения, который понадобится тебе в этой жизни. Точно так же, прежде чем человек в астральном мире начинает думать о спуске на Землю, он взвешивает все, что предполагает делать, чему хочет научиться и чего в конечном счете хочет достичь. Затем, как я уже сказал тебе, отыскиваются подходящие родители. Это то же самое, что искать подходящую школу.

Чем больше я думал об этой идее школы, тем больше она мне не нравилась.

— Достопочтенный Лама! — сказал я. — Почему же многие люди так больны, так несчастны. Чему это учит их? Мой Наставник сказал:

— Но ты должен помнить, что человек, который спускается в этот мир, должен многому учиться, — это не то же самое, что научиться резьбе по дереву, и не просто обучение языку или цитированию Священных Книг. Человек должен изучать вещи, которые собирается использовать в астральном мире после ухода с Земли. Как я уже говорил тебе, наш мир является миром иллюзий, и он чрезвычайно хорошо приспособлен для обучения нас посредством лишений. С помощью тяжких страданий мы должны научиться понимать трудности и проблемы других.

Я думал обо всем этом, и мне казалось, что мы затронули очень важный вопрос. Мой Наставник, очевидно, уловил мои мысли, потому что сказал:

— Да, приближается ночь, время кончать наше обсуждение, потому что мы еще должны многое сделать этой ночью. Я должен идти через Вершину (мы называем ее Потала) и хочу взять тебя с собой. Мы будем там всю ночь и все утро. Утром мы можем обсудить этот вопрос снова, но сейчас пора идти, надень чистую мантию и захвати запасную с собой.

Он поднялся и покинул комнату. Я был в нерешительности от изумления, но только мгновение, а затем поспешил к себе, чтобы надеть свою самую лучшую мантию, а другую — тоже хорошую — взять в качестве запасной.

Мы вместе трусили вниз по горной дороге в Мани-Лакханг. Как только мы проехали через Парго-Калинг, или Западные Ворота, позади внезапно раздался громкий визг, который почти приподнял меня над седлом.

— О, Святой Лама-врач! — вопил женский голос недалеко от обочины дороги.

Наставник осмотрелся и спешился. Зная мою неуверенность при посадке на пони, он жестом велел мне оставаться в седле — знак заботы, который наполнил меня благодарностью.

— Да, сударыня, в чем дело? — спросил мой Наставник доброжелательно.

Появилось движущееся пятно, и какая-то женщина бросилась на землю у его ног.

— О! Святой Лама-врач! — сказала она, хватая ртом воздух, — мой муж не смог произвести нормального ребенка! Вот сукин сын!

Ошеломленная своей собственной смелостью, она молча развернула небольшой узелок. Наставник наклонился — он был высокого роста — и посмотрел.

— Но, сударыня! — заметил он. — Почему вы обвиняете своего мужа в нездоровье ребенка?

— Потому что этот противный мужчина всегда таскался с безнравственными женщинами, он думает только о противоположном поле, а потом, когда мы поженились, он даже не смог стать отцом нормального ребенка.

К моему ужасу, она начала плакать, и ее слезы закапали на землю, ударяясь о нее с легким стуком. Я подумал, что такой же звук издают падающие градинки.

Наставник осмотрелся, заметив что-то в сгущающейся темноте. Какая-то темная фигура отделилась от еще более темной тени со стороны Западных ворот и двинулась вперед. Это был мужчина в истрепанной одежде с тоскливым выражением лица. Наставник поманил его, и он подошел и встал на колени у ног ламы Мингьяра Дондупа. Мой Наставник посмотрел на них и сказал:

— Вы не правы, обвиняя друг друга в неудачном рождении, потому что это не результат того, что произошло между вами, а следствие кармы.

Он снова посмотрел на ребенка, откинув в стороны пеленки, в которые тот был завернут. Он смотрел напряженно, и я знал, что он изучает ауру младенца. Затем он выпрямился, сказав:

— Сударыня! Вашего ребенка можно вылечить, его исцеление вполне в наших силах. Почему вы не принесли его к нам раньше?

Бедная женщина снова бросилась на колени и поспешно передала ребенка мужу, который взял его так, как будто тот мог взорваться в любой момент. Женщина ломала руки и говорила, глядя на моего Наставника:

— Святой Лама-врач, кто уделил бы нам внимание, ведь мы являемся рагъябами и не пользуемся расположением лам. Мы не могли прийти, Святой Лама, даже при самой настоятельной необходимости.

Я подумал, что все это смешно. Рагьябы, или ликвидаторы умерших, жили в юго-восточной части Лхасы и были так же важны в нашем обществе, как и остальные его члены. Я знал это, поскольку мой Наставник всегда подчеркивал, что независимо от того, каким делом занимается человек, он является полезным членом общества. Я вспомнил, как однажды с искренней улыбкой он сказал:

— Даже грабители, Лобсанг, являются полезными людьми, потому что без них не было бы нужды в полицейских, так что грабители обеспечивают полицейских работой.

Но рагьябы! Многие смотрели на них сверху вниз, считая их нечистыми, потому что они имеют дело с умершими, расчленяя их тела, чтобы хищные птицы могли склевать разбросанные кусочки. Я знал — и чувствовал, как и мой Наставник, — что они делают полезную работу, так как большая часть Лхасы настолько каменистая, что рыть могилы здесь невозможно, но даже если бы то и было возможно, то закопанные тела просто замерзали бы, не разлагаясь и не поглощаясь землей, так как в Тибете обычно очень холодно.

— Сударыня! — велел Наставник. — Вы лично принесете этого ребенка ко мне через три дня, и мы сделаем все возможное, чтобы вылечить его, поскольку после этого краткого осмотра я вижу, что его можно вылечить.

Он пошарил в своей переметной суме и, достав кусочек пергаментной бумаги, быстро написал на нем несколько слов и вручил женщине.

— Принесите ребенка ко мне в Чакпори, служитель проследит, чтобы вас пропустили. Я сообщу привратнику о вашем приходе, и у вас не будет никаких трудностей. Вы можете быть уверены, мы всего лишь люди в глазах наших богов, у вас нет причин бояться нас.

Он посмотрел на мужа:

— Вы должны хранить верность своей жене. Затем взглянул на женщину и добавил:

— Вы не должны так сильно оскорблять своего мужа. Возможно, если бы вы были добрее к нему, он бы не искал утешения в других местах. Теперь идите домой и через три дня возвращайтесь сюда, в Чакпори, мы встретимся, и я помогу вам. Я обещаю.

Он снова сел на своего пони, и мы поехали дальше. По мере того, как мы удалялись, слова благодарности мужчины-рагъяба и его жены постепенно стихали.

— Я предполагаю, Лобсанг, что, по крайней мере сегодня вечером, они будут в мире и с добротой относиться друг к другу.

Он издал короткий смешок и направился вверх по дороге, повернув налево как раз перед деревней Шо.

Я был по-настоящему удивлен первым знакомством с мужем и женой.

— Святой Лама! — воскликнул я. — Я не понимаю, почему эти люди пришли вместе, если они не любят друг друга. Как это может быть?

Мой Наставник, улыбаясь, ответил:

— Ты теперь называешь меня «Святым Ламой»! Ты что, считаешь себя крестьянином? Что касается твоего вопроса, ладно, мы обсудим его утром. Сегодня вечером мы слишком заняты. Утром я попытаюсь успокоить тебя.

Мы поехали вверх по склону холма. Я любил смотреть сверху на деревню Шо, и мне было интересно, что произойдет, если швырнуть булыжник приличного размера на одну или две крыши? Заставит ли грохот булыжника кого-нибудь подумать, что это демоны бросают что-то на них? На самом деле я никогда не осмеливался бросить вниз камень, потому что не хотел, чтобы он прошел сквозь крышу и задел кого-то под ней. Однако я всегда испытывал это болезненное искушение.

В Потале мы поднимались по бесконечным приставным лестницам без ступенек — изношенным и крутым — и наконец добрались до своего жилища, расположенного высоко над жилищами монахов более низкого ранга, над складами. Мы разошлись по своим комнатам, находившимся рядом. Моему Наставнику, как человеку определенного положения, полагалась отдельная комната, а мне предоставили отдельную комнату как его ученику. Я сразу подошел к окну и по привычке стал смотреть из него. Внизу какая-то ночная птица призывала своего супруга в Ивовую рощу. Ярко светила луна, и я мог видеть эту птицу — видеть рябь на воде от ее длинных ног, перемешивающих воду с илом. Где-то совсем рядом раздался ответный призыв.

Наконец, кажется, эти мужи жена достигли гармонии, — подумалось мне. Скоро пришло время ложиться спать, потому что я должен был посетить полуночную службу, а я уже настолько устал, что боялся утром проспать.

После полудня следующего дня, когда я изучал какую-то старую книгу, лама Мингьяр Дондуп вошел в мою комнату.

— Идем ко мне, Лобсанг, — сказал он, — я только что беседовал с Высочайшим, и теперь мы можем обсудить волнующие тебя проблемы.

Мы расположились в его комнате. Сидя перед ним, я думал о беспокоящих меня вопросах.

— Учитель! — сказал я. — Почему люди, вступившие в брак, так недоброжелательно относятся друг к другу? Я наблюдал за аурой встреченных вчера рагьябов, и мне казалось, что они фактически ненавидят друг друга. Если они ненавидят друг друга, зачем вступали в брак?

Некоторое время лама выглядел поистине печальным. Потом сказал:

— Люди забывают, Лобсанг, что они спускаются в этот мир для того, чтобы получать уроки. До рождения человека, когда он еще находится по ту сторону жизни и организуется его рождение, принимается решение о виде или типе партнера, который будет выбран. Ты должен понять, что масса людей женится в состоянии, которое можно назвать пылом страсти. Когда страсть слабеет, исчезает необычность, новизна, и слишком близкие отношения порождают неуважение друг к другу!

«Близкие отношения порождают неуважение». Я снова и снова думал об этом. Зачем тогда люди женятся? Очевидно, люди женятся для того, чтобы продолжать род. Но как могут люди спариваться подобно животным? Я поднял голову и задал этот вопрос моему Наставнику. Он взглянул на меня и сказал:

— Что за вопрос, Лобсанг! Ты удивил меня, ведь ты, как и каждый, должен знать, что так называемые животные часто сближаются на всю жизнь. Многие животные сходятся на всю жизнь, многие птицы объединяются на всю жизнь, не говоря уже о более развитых существах. Если бы люди, как ты считаешь, сходились только с целью продолжения рода, то в результате дети были бы почти бездушными людьми, фактически такими же, как те существа, которые рождаются с помощью так называемого искусственного оплодотворения. В совокуплении должна присутствовать любовь, родители должны любить друг друга, если они хотят родить более совершенного ребенка, в противном случае ситуация во многом напоминает чисто фабричное производство вещей!

Подобные отношения мужчины и женщины всерьез озадачили меня. Я подумал о своих родителях. Моя мать была деспотичной женщиной, а отец был очень строг к нам, его детям. Я не мог испытывать большого сыновьего чувства, когда думал о матери или отце. Я сказал моему Наставнику:

— Но почему люди женятся в пылу страсти? Почему нельзя рассматривать женитьбу как деловое предложение?

— Лобсанг! — сказал Наставник. — Именно так часто поступают китайцы, а также японцы. Их свадьбы часто заранее подготавливаются, и я должен признать, что браки китайцев и японцев являются несравненно более удачными, чем в западном мире. Сами китайцы уподобляют брак чайнику. Они не женятся в пылу страсти, потому что рассматривают брак как процесс закипания и охлаждения чайника. Они женятся охлажденными, позволяя мифическому чайнику нагреться до кипения, и при таком подходе он дольше остается горячим.

Он взглянул на меня, чтобы убедиться, что я следую его мыслям и суть вопроса мне ясна.

— Но я не могу понять, Учитель, почему люди так несчастны в браке?

— Лобсанг, люди приходят на землю как в школьный класс, они приходят учиться, и если бы средние муж и жена были идеально счастливы в браке, они бы не учились, поскольку им нечему было бы учиться. Они приходят на эту Землю, чтобы быть вместе и развиваться вместе — это часть урока — они должны учиться давать и брать. У супругов есть острые углы, или черты характера, которые коробят или раздражают партнера. Партнер, вызывающий раздражение, должен научиться смягчать досаждающую черту или, возможно, полностью устранить ее, а испытывающий раздражение должен научиться терпению и снисходительности. Почти каждая супружеская пара может быть счастливой при условии, что супруги научатся искусству давать и брать.

— Сударь! — сказал я. — Как могут муж и жена научиться жить вместе?

— Мужу и жене, Лобсанг, следует ждать благоприятного момента и затем приветливо, вежливо и спокойно сказать, что именно доставляет им беспокойство. Если муж и жена вместе обсудят эти вещи, то они могут быть счастливее в браке.

Я думал об этом и пытался понять, как могли бы прогрессировать мои родители, если бы попытались обсуждать все друг с другом. Мне они казались похожими на огонь и воду, каждый из них был противоположен другому. Мой Наставник, по-видимому, понял, о чем я думаю, и продолжил:

— Необходимо что-то давать и брать, потому что, если эти люди собираются вообще хоть чему-то научиться, они должны вполне осознавать, что именно у них не в порядке.

— Но почему, — спросил я, — один человек влюбляется в другого или чувствует влечение к другому? Если они испытывают взаимное влечение на одной из стадий, почему они так быстро охладевают друг к другу?

— Лобсанг, ты хорошо знаешь, что если человек увидит ауру, он может все узнать о другом человеке. Средний человек не видит ауру, но зато у многих людей развито чувственное восприятие, они могут сказать о любом человеке, нравится он им или нет. В большинстве случаев они не могут сказать, почему человек нравится им или не нравится, но они осознают, что один человек может быть им приятен, а другой нет.

— Но Учитель, — воскликнул я, — почему человек может внезапно понравиться, а потом внезапно опротиветь?

— Когда люди находятся на определенной стадии, когда чувствуют, что влюблены, их вибрации увеличиваются, — и вполне возможно, что двое людей, мужчина и женщина, испытывающие повышенные вибрации, будут вполне совместимы. К сожалению, им не всегда удается сохранять вибрации повышенными. Жена станет неряшливой, возможно, станет отказывать мужу в том, что является его неоспоримым правом. Потом мужчина начнет волочиться за другими женщинами, и они постепенно отдаляются друг от друга. В конце концов их эфирные вибрации изменятся до такой степени, что они станут совершенно несовместимыми, совершенно антипатичными друг другу.

Да, я мог видеть это, и это действительно многое объясняло, но сейчас я продолжал атаковать!

— Сударь! Больше всего я хочу знать, почему некоторые дети могут прожить, скажем, месяц, а затем умирают, какой шанс у такого ребенка чему-то научиться или отработать карму? Это кажется мне просто пустым расточительством!

Лама Мингьяр Дондуп слегка улыбнулся моей горячности.

— Нет, Лобсанг, ничто не тратится попусту! У тебя в голове путаница. Ты предполагаешь, что человек проживает только одну жизнь. Давай рассмотрим пример!

Он посмотрел на меня, затем взглянул в окно, и я мог видеть, что он раздумывает о встреченных нами людях-рагъябах — думает, возможно, об их ребенке.

— Я хочу, чтобы ты представил себя сопровождающим человека, который проживает ряд жизней, — сказал мой Наставник. — В одной из жизней этот человек делает довольно много плохого и со временем решает, что не может продолжать жить дальше, что условия слишком тяжелы для него, и поэтому накладывает на себя руки, т. е. кончает жизнь самоубийством. Таким образом, этот человек умирает до того срока, когда должен умереть. Каждому человеку предназначено жить определенное количество лет, дней и часов. Это решается до того, как люди спускаются на эту Землю. Например, если человек покончит с жизнью на двенадцать месяцев раньше своего срока, он должен вернуться назад и прожить на двенадцать месяцев дольше.

Я взглянул на него и представил себе некоторые замечательные возможности, проистекающие из сказанного. Наставник продолжал:

— Человек покончил с собой. Он остается в астральном мире, пока не предоставится удобный случай, посредством которого он снова может спуститься на Землю в подходящих условиях и прожить то время, которое он должен служить на Земле. Так вот, человек, недоживший двенадцать месяцев, может снова появиться на Земле, заболеть и умереть ребенком. При потере этого ребенка его родители кое-что приобретут взамен; они потеряют ребенка, но приобретут опыт, они возвратят часть того, что должны были возвратить. Легко согласиться, что, пока люди находятся на Земле, их внешний вид, восприятия, ценности — все — претерпевают изменения. Это, я повторяю, мир иллюзий, мир фальшивых ценностей. И когда люди возвращаются в более великий мир Высшего Я, они видят, что трудные, бессмысленные уроки и испытания, которым человек подвергался, временно пребывая на Земле, в конце концов были не такими уж бессмысленными.

Я оглянулся вокруг и подумал обо всех этих пророчествах, связанных со мной; о пророчествах нужды, мучений, временного пребывания в далеких и необычных странах. Я заметил:

— Выходит, что человек, делающий предсказание, просто приходит в соприкосновение с соответствующим источником информации; если все организовано до прихода человека на Землю, то при определенных условиях можно добраться до этой информации?

— Совершенно верно, — сказал мой Наставник, — но не думай, что все спланировано как нечто неизбежное. Там учтены только основные направления. Перед нами ставят определенные проблемы, определенные направления деятельности, а затем позволяют самостоятельно делать все, что мы сможем. Один человек может стать добродетельным, а другому это не удастся. Взгляни на это следующим образом: предположим, двум людям сказали, что они должны добраться отсюда до Калингпонга в Индии. Они не обязаны идти по одной и той же тропе, но должны прибыть, если смогут, в одно и то же место. Каждый из них выберет свой маршрут и, в зависимости от маршрута, у каждого будут свои приключения и опыт. Так и в жизни: наше место назначения известно, но в наших руках остается выбор способа достижения этого места.

Во время нашей беседы появился посыльный, и мой Наставник, кратко объяснив мне ситуацию, последовал по коридору за ним. Я снова побрел к окну, облокотился о выступ и опустил голову на ладони. Я думал обо всем, что узнал, о том опыте, который приобрел, и все мое существо наполнилось любовью к этому великому человеку, Ламе Мингьяру Дондупу, моему Наставнику, который проявил больше любви ко мне, чем когда-либо проявляли мои родители. Я решил, что независимо от того, что принесет будущее, я всегда буду действовать и вести себя так, как будто мой Наставник находится рядом и наблюдает за моими действиями.

Ниже, среди полей, шля репетиция монахов-музыкантов; различные инструменты грохотали, визжали и стонали. Я лениво смотрел на них, музыка ничего не значила для меня, поскольку я был лишен музыкального слуха, но я видел, что они очень серьезные люди, изо всех сил старающиеся добиться хорошего звучания. Я отвернулся от окна, думая снова заняться чтением.

Я скоро устал от чтения; я был взволнован. Переживания обрушивались на меня все чаще. Я лениво переворачивал страницы, затем, с внезапной решительностью, я снова поместил все печатные листы между резными крышками и завязал ленты. Эту книгу следовало упаковать в шелк. С врожденной аккуратностью я решил эту задачу и отложил книгу в сторону.

Поднявшись, я подошел к окну и выглянул из него. Ночь была душноватой, тихой, без малейшего ветерка. Я вышел из комнаты. Вокруг была полная тишина и спокойствие огромного здания, которое я воспринимал почти как живое существо. Здесь, в Потале, люди работали над священными задачами несколько столетий, и само здание приобрело собственную жизнь. Я поспешил в конец коридора и поднялся там по лестнице. Вскоре я взобрался на высокую крышу со стороны Священных могил.

Я тихо побрел к привычному месту, хорошо укрытому от ветров, обычно дующих с гор. Опершись спиной о Священную статую, переплетя руки на затылке, я пристально смотрел в даль за деревней. Через некоторое время, утомившись, я лег на спину и стал смотреть на звезды. Глядя на них, я испытал необычнейшее переживание — все эти миры наверху вращались вокруг Поталы. Через некоторое время это переживание заставило меня ощутить довольно сильное головокружение, как при свободном падении. Глядя на небо, я видел тонкие световые узоры. Становясь ярче, они взрывались внезапной вспышкой яркого света.

Упала еще одна комета! — думал я, пока она сгорала, постепенно превращаясь в поток тусклых красных искр.

Я уловил еле слышный шорох где-то рядом и осторожно поднял голову, заинтересовавшись причиной шума. В слабом звездном свете я увидел человека в одежде с капюшоном, шагающего взад и вперед с противоположной стороны Священных могил. Я наблюдал. Человек двинулся к стене, лицом к Лхасе. Когда он смотрел вдаль, я увидел его профиль. Самый одинокий человек в Тибете, — подумал я. Человек с чувством заботы и ответственности, большим, чем у кого-либо другого в стране. Я услышал тяжелый вздох, и мне захотелось узнать, не такие же ли у него тяжелые пророчества, как у меня. Я осторожно пополз прочь; у меня не было желания вмешиваться — даже в качестве наблюдателя — в сокровенные мысли этого человека. Вскоре я возвратился к проходу и потихоньку спустился в убежище — в свою комнату.

Через три дня я присутствовал при осмотре ламой Мингьяром Дондупом ребенка рагьябской четы. Он раздел его и тщательно рассматривал ауру. Некоторое время он размышлял над аурой у основания мозга. Этот ребенок не кричал и не хныкал, что бы ни делал с ним Наставник. Как я понял, несмотря на возраст, он сообразил, что лама Мингьяр Дондуп пытается помочь ему. Наконец мой Наставник поднялся и сказал:

— Ну что же, Лобсанг, мы вылечим его. Ясно, что он страдает из-за травмы при рождении.

Родители ждали в комнате возле входа. Я, держась так близко к Наставнику, словно был его тенью, вышел вместе с ним взглянуть на этих людей. Когда мы вошли, они распростерлись у ног ламы. Он мягко обратился к ним:

— Вашего сына можно вылечить, и мы сделаем это. Наш осмотр показал, что во время рождения его уронили или ударили. Это можно исправить. Вам не нужно бояться.

Мать, дрожа, ответила:

— Святой Лама-врач, все так, как вы говорите. Он появился внезапно, неожиданно, и упал на пол. В это время я была одна. Мой Наставник кивнул с сочувствием и пониманием.

— Придите в этот же час завтра утром, и, я уверен, вы сможете забрать своего ребенка с собой — уже здорового.

Они еще кланялись и простирались на полу, пока мы выходили из комнаты.

Наставник заставил меня тщательно осмотреть тело ребенка.

— Посмотри, Лобсанг, здесь есть напряжение, — учил он. — Эта кость давит на спинной мозг — ты видишь, как сияние ауры становится веероподобным вместо округлого.

Он взял мои руки в свои и заставил меня ощупать пораженную зону.

— Я собираюсь сдвинуть, выдавить блокирующую кость. Смотри!

Так быстро, что я толком ничего не успел увидеть, он нажал своими большими пальцами внутрь-наружу.

Ребенок не издал ни звука, все произошло так быстро, что он не успел почувствовать боль. Однако теперь ребенок не клонил голову в сторону, как раньше, а держал ее ровно, как положено. В течение некоторого времени Наставник массировал ребенку шею сверху вниз, от головы по направлению к сердцу, но никогда в противоположном направлении.

На следующий день в указанный час появились родители и были почти в экстазе от радости, увидев это явное чудо.

— Вы должны заплатить за это, — улыбнулся Мингьяр Дондуп, — вы приняли добро. Поэтому вы должны платить добром друг другу. Не драться и не ссориться друг с другом, потому что ребенок впитывает отношения родителей. Ребенок недобрых родителей становится недобрым. Ребенок несчастливых, нелюбящих родителей в свою очередь будет несчастным и нелюбящим. Платите — добротой и любовью друг к другу. Через неделю мы навестим вас, чтобы посмотреть ребенка.

Он улыбнулся, погладил ребенка по щеке, а затем повернулся и вышел в моем сопровождении.

— Некоторые очень бедные люди сохраняют гордость, Лобсанг, они расстраиваются, если у них нет денег, чтобы заплатить за подобную услугу. Всегда старайся дать им возможность считать, что они платят.

Мой Наставник улыбнулся, заметив:

— Я сказал им, что они должны платить. Это понравилось им, они думают, что своими лучшими одеждами они настолько поразили меня, что я принял их за людей с деньгами. Они могут платить единственным образом — добротой друг к другу, как я сказал. Позволь мужчине или женщине сохранить гордость и самоуважение, — и они сделают все, что ты попросишь.

Возвратившись в свою комнату, я схватил телескоп, которым обычно развлекался. Раздвинув сияющие медные трубы, я внимательно посмотрел в направлении Лхасы. В фокусе оказались две быстро двигавшиеся фигуры, одна несла ребенка. Мужчина обнял женщину за плечи и поцеловал ее. Я осторожно отложил телескоп и продолжил свои занятия.